Голос у Окхоя был не сильный, но когда он пел, аккомпанируя себе на скрипке, только очень уж суровый критик не попросил бы его спеть что-нибудь еще.

Оннода-бабу не питал особой любви к музыке, однако признаться в этом он не мог и потому выработал особые методы самозащиты.

Стоило кому-нибудь попросить Окхоя спеть, как Оннода-бабу говорил:

– Ну как не совестно, нельзя же так мучить беднягу только потому, что он умеет петь.

Такое заявление, в свою очередь, наталкивалось на скромный протест Окхоя:

– Что вы, Оннода-бабу, не беспокойтесь, пожалуйста, еще неизвестно, кто кого мучает.

Затем в спор вступал кто-либо из искренних любителей музыки, которому удавалось наконец уговорить Окхоя исполнить что-нибудь.

Однажды вечером все небо затянуло свинцовыми тучами. Дождь лил не переставая и после наступления темноты.

Окхою пришлось задержаться, и Хемнолини попросила его спеть. Она села за гармониум, а Окхой, настроив скрипку, запел на хиндустани:

Не все слова песни были понятны слушателям, да это и не обязательно: когда сердца полны любовью, полны радостью встреч и болью разлуки, достаточно и легкого намека, чтобы понять друг друга.

Окхой пел о том, что шумит ливень, кричат павлины и тоска влюбленных безгранична.

В песне он стремился выразить свои затаенные чувства, но этим воспользовались двое других. Погрузившись в волны мелодии, их сердца бились в унисон; в целом мире для них не существовало больше ничего тусклого, незначительного, – все вокруг стало прекрасным. Как будто вся любовь, которой пылали когда-либо человеческие сердца, была теперь поделена только между ними двумя, заставляя их трепетать от безмерного счастья и муки, замирать в смятении и надежде.

В этот день так и не было просвета в тучах, не смолкали и песни.

Стоило Хемнолини попросить: «Пожалуйста, Окхой-бабу, спойте еще», – и тот с готовностью продолжал.

Мелодия звучала все более страстно и проникновенно. Она то неожиданно сверкала, подобно вспышкам молнии, то вырывалась, как стон полного страдания и боли сердца.

Окхой ушел лишь поздно вечером. В минуту прощания, весь под впечатлением музыки, Ромеш молча заглянул в глаза Хемнолини. Она ответила ему вспыхнувшим взглядом, в котором дрожала еще тень песни.

Ромеш вернулся домой. Дождь, на мгновение переставший, полил с новой силой. В эту ночь юноша не смог уснуть. Не спала и Хемнолини. В непроницаемом мраке долго прислушивалась она к неумолчному шуму дождя. В ушах ее по-прежнему звучали слова песни:

«Если бы я мог петь! – вздохнув, подумал на следующее утро Ромеш. – Я, не задумываясь, отдал бы за это все свои знания».

Но, к сожалению, у Ромеша не было никакой надежды хоть как-нибудь овладеть этим искусством, и он решил попробовать заняться музыкой. Ему вспомнилось, как однажды, случайно оставшись один в комнате Онноды-бабу, он провел смычком по струнам, но уже от одного этого прикосновения богиня Сарасвати издала такой болезненный стон, что ему пришлось оставить дальнейшие попытки игры на этом инструменте, ибо продолжать – значило бы проявить по отношению к богине величайшую жестокость.

Теперь Ромеш купил небольшой гармониум. Плотно прикрыв дверь комнаты, он осторожно коснулся клавиш и пришел к заключению, что этот инструмент, во всяком случае, куда выносливее скрипки.

На следующий день едва Ромеш показался в доме Онноды-бабу, как Хемнолини заметила:

– Это у вас кто-то играл вчера на гармониуме?

Ромеш полагал, что, раз он запер дверь, его никто не услышит. Однако нашлось чуткое ухо, которое улавливало звуки даже через закрытую дверь. Пристыженному юноше пришлось сознаться, что он купил гармониум и хочет научиться играть.

– Напрасно вы запираетесь на ключ и пытаетесь научиться самостоятельно, – сказала Хемнолини. – Лучше приходите к нам. Я немного играю и сумею научить вас тому, что знаю сама.

– Но ведь я очень неспособный ученик, – ответил Ромеш. – Вам придется со мной изрядно повозиться.

– Ну, знаний у меня ровно столько, чтобы кое-как обучать неспособных, – рассмеялась Хемнолини.

Очень скоро, однако, обнаружилось, что Ромеш не оказался чересчур скромным, заявив о своих скудных способностях к музыке. Несмотря на столь терпеливого и нетребовательного педагога, каким была Хемнолини, его музыкальный слух так и не развился. В ручейке мелодии Ромеш вел себя, как не умеющий плавать человек, который, попав на глубокое место, начинает колотить по воде руками и ногами. Он без разбора ударял по клавишам, фальшивя на каждом шагу, но не замечал фальши: он не чувствовал никакой разницы между верной и фальшивой нотой и беспечно попирал все законы гармонии. Не успевала Хемнолини воскликнуть: «Что вы делаете, это звучит фальшиво!» – как он уже спешил устранить первую ошибку последующей. Но, серьезный и усидчивый по натуре, Ромеш был не из тех, кто сразу готов бросить плуг. Медленно движущийся каток трамбует дорогу, вовсе не заботясь о том, что он стирает в порошок на своем пути. С таким же слепым упорством совершал и Ромеш свои непрестанные набеги на злосчастные ноты и ключи.

Хемнолини смеялась над ним, и сам он хохотал вместе с ней. Казалось, неисчерпаемая способность Ромеша ошибаться доставляла Хемнолини огромное удовольствие.

Лишь любовь способна извлекать радость из ошибок, слабостей и даже диссонансов.

Когда мать наблюдает первые, еще нетвердые шаги ребенка, ее любовь к нему возрастает; то же чувствовала и Хемнолини, забавляясь той совершенно поразительной неспособностью, которую обнаруживал Ромеш к музыке.

– Хорошо вам надо мной смеяться, – говорил он иногда, – а сами вы разве не делали ошибок, когда учились играть?

– Конечно, и я ошибалась, но, сказать по правде, Ромеш-бабу, мои ошибки не идут ни в какое сравнение с вашими.

И все же Ромеш не сдавался и, смеясь, начинал все сначала.

Вы уже знаете, что Оннода-бабу отнюдь не был ценителем музыки, однако, прислушиваясь порой к игре Ромеша, он вдруг многозначительно замечал:

– Недурно звучит. Пожалуй, со временем Ромеш может стать неплохим музыкантом.

– Ну да! Мастером по части извлечения фальшивых нот, – смеялась Хемнолини.

– Право же, он сделал значительные успехи с тех пор, как я слышал его в первый раз. Если Ромеш постарается, он будет неплохо играть. Нужна только постоянная практика. Главное, одолеть гаммы, – а там все пойдет как по маслу.

На подобные заверения возразить было нечего, оставалось лишь почтительно их выслушивать.