Через день Окхой снова посетил дом Чоккроборти. Дядя решил не рассказывать ему о том, что Комола нашлась. Он уже догадывался, что Окхой не друг Ромешу.

Никто не расспрашивал Комолу, почему она ушла из дому и где жила все это время. Все было так, словно Комола несколько дней назад приехала с Чоккроборти в Бенарес. Нянька Уми, Лочхомония, собиралась упрекнуть Комолу, но дядя тотчас же отозвал ее и строго-настрого приказал не делать этого.

Ночью Шойлоджа положила Комолу спать с собой. Она нежно обняла девушку, безмолвно призывая ее поведать о своем тайном горе.

– Диди, что вы тогда подумали? – спросила Комола. – Наверно, сердились на меня?

– Неужели ты думаешь, мы не понимали, что ты никогда не решилась бы на этот страшный шаг, будь у тебя другой выход, – ответила Шойла, – мы лишь горевали о том, что бог заставляет тебя столько страдать. Почему он наказывает тех, кто не совершил никакого преступления?

– Ты готова выслушать все, что я расскажу тебе?

– Конечно, сестра, – ответила Шойла. Голос ее был полон любви и сочувствия к Комоле.

– Я и сама не пойму, почему раньше не открылась тебе, – начала Комола. – В то время я не могла ни о чем думать. Случившееся, словно громом, поразило меня, от стыда я даже не смела смотреть всем вам в глаза. У меня нет ни матери, ни сестры. Ты, диди, заменила их мне. Поэтому я расскажу тебе то, чего еще никому не говорила.

Комоле трудно было рассказывать лежа, и она села на постели. Шойла уселась напротив. И вот в темноте Комола рассказала подруге все, что произошло с ней после свадьбы.

Услышав, что девушка до свадьбы и в брачную ночь ни разу не взглянула на мужа, Шойла воскликнула:

– Вот уж не думала, что ты такая глупенькая! Я была моложе тебя, когда выходила замуж, но ни капли не смущалась и ни разу не упустила возможности получше разглядеть своего жениха.

– То было не смущение, диди. Все считали, что я засиделась в невестах, и вдруг свадьба. Подруги дразнили меня. Я ни разу не посмотрела в его сторону, боялась, как бы не подумали, что я очень радуюсь замужеству. Более того, казалось унизительным и недостойным чувствовать интерес к нему даже в глубине души. И сейчас я горько расплачиваюсь за это. – Комола помолчала, затем снова заговорила: – Тебе же известно, что после свадьбы мы потерпели крушение на Ганге, ты знаешь, как мы спаслись. Когда я рассказывала тебе об этом, я еще не знала, что человек, который спас меня и в дом которого я попала, не был моим мужем.

Шойла вскочила, бросилась к Комоле и прижала ее к себе.

– Бедная ты моя! Теперь я все понимаю. Надо же случиться такому несчастью!

– Да, диди, всевышний спас меня лишь для того, чтобы подвергнуть новой опасности.

– А Ромеш-бабу тоже ни о чем не догадывался?

– Однажды после свадьбы он назвал меня Шушилой. Я спросила его, почему все в доме так называют меня, ведь мое имя Комола. Теперь я догадываюсь, что тогда он, по всей вероятности, и понял свою ошибку. Как только я вспоминаю дни, проведенные с ним, мной овладевает стыд.

Комола замолчала. Но мало-помалу Шойлоджа узнала от нее всю ее историю.

– Твоя судьба ужасна, сестра! Но я думаю, какое счастье, что ты попала к Ромешу-бабу, – сказала Шойла. – Что бы ты ни говорила, мне жаль его. А сейчас постарайся заснуть, Комола. Уже поздно. От слез и бессонницы ты прямо почернела. Завтра решим, что делать.

На следующий день Шойлоджа взяла у Комолы письмо Ромеша. Она вызвала отца в свою комнату и вручила письмо ему. Дядя надел очки, внимательно прочел его. Затем сложил, снял очки и обратился к дочери:

– Так… Что же делать?

– Отец, Уми уже несколько дней как кашляет. Не позвать ли нам доктора Нолинакхо? О нем и его матери столько говорят в Бенаресе, а мы ни разу не видели его.

Доктор пришел. Шойле не терпелось поскорей взглянуть на него.

– Идем, скорее идем, Комола, – торопила она.

В доме Нобинкали Комола, желая увидеть Нолинакхо, забывала обо всем. Здесь же от смущения она не могла заставить себя двинуться с места.

– Послушай, несчастная, я не стану тебя уговаривать, – говорила Шойла. – У меня нет времени. Болезнь Уми лишь предлог, и доктор не задержится. Я не успею посмотреть на него, если буду возиться с тобой.

И Шойлоджа потащила Комолу к дверям комнаты, где находился Нолинакхо.

Нолинакхо выслушал Уми, прописал лекарство и ушел.

– Знаешь, Комола, хотя всевышний и заставил тебя много страдать, ты все же счастливая, – сказала Шойла после ухода доктора. – Наберись терпения. Скоро все устроится. А пока мы регулярно будем приглашать доктора к Уми, так что ты сможешь видеть его.

Через несколько дней Чоккроборти, выбрав время, когда Нолинакхо не было дома, пришел к нему.

На слова слуги, что доктора нет, он сказал:

– Но ведь госпожа дома. Пойди доложи, что ее желает видеть один старый брахман.

Сверху, от Кхемонкори, последовало приглашение.

– Мать, ваше имя известно в Бенаресе, – сказал дядя, – и я явился с тем, чтобы поучиться у вас благочестию. Другой цели у меня нет. Моя внучка заболела, и я пришел пригласить вашего сына к ней. Но оказалось, что его нет дома. Тогда я решил, что не уйду, пока не увижу вас.

– Нолин скоро вернется. Подождите немного, – предложила Кхемонкори. – Уже поздно, я прикажу покормить вас.

– Я знал, что вы не отпустите меня без угощения, – ответил дядя. – Люди всегда узнают во мне любителя вкусно поесть. Все, кто меня знает, прощают мне эту слабость.

Кхемонкори с удовольствием угощала дядю.

– Приходите завтра ко мне на обед, – пригласила она. – Сегодня я не могла хорошо угостить вас, так как не была готова к вашему приходу.

– Когда вы будете готовы, не забудьте старого брахмана, – шутил дядя. – Кстати, я живу недалеко от вас. Если хотите, я возьму с собой вашего слугу и покажу ему свой дом.

После нескольких посещений Чоккроборти стал своим человеком в доме Кхемонкори.

Однажды, когда дядя сидел у Кхемонкори, она позвала к себе сына и сказала ему:

– Нолин, ты не должен ничего брать за лечение с господина Чоккроборти.

– Он, видно, предупреждает желание матери, потому что и так не берет с нас, – рассмеялся дядя. – Ваш сын – благородный человек: узнает бедняка с первого взгляда.

В течение нескольких дней дядя о чем-то совещался с дочерью и наконец однажды утром сказал Комоле:

– Сегодня мы с тобой пойдем совершать омовение на Дашашвамедх-гхат.

– А ты, диди, пойдешь? – спросила Комола Шойлу.

– Нет, дорогая, Уми еще нездоровится.

После омовения дядя повел Комолу домой другой дорогой.

Немного пройдя, они увидели пожилую, одетую в шелковое сари женщину, она медленно шла, возвращаясь после омовения, с кувшином, до краев наполненным водой из Ганги.

– Дорогая, поклонись этой женщине, – сказал дядя, повернувшись к Комоле. – Это мать нашего доктора.

Комола от неожиданности вздрогнула. Она с глубоким почтением взяла прах от ног Кхемонкори.

– Кто ты? Какая красавица! Прямо сама богиня Лакшми, – восхищалась Кхемонкори, приподняв покрывало и разглядывая смущенное личико Комолы. – Как тебя зовут, дитя мое?

Комола хотела ответить, но дядя перебил ее:

– Ее зовут Хоридаши. Она – дочь моего троюродного брата, сирота и живет у меня.

– Зайдемте ко мне, господин Чоккроборти? – предложила Кхемонкори.

Когда они пришли, Кхемонкори позвала сына, но его не оказалось дома. Тем временем дядя уселся в кресло, а Комола опустилась рядом на пол.

– Моя племянница очень несчастна, – заговорил дядя. – На следующий день после свадьбы ее муж решил стать саньяси и покинул ее. После этого они не встречались. Единственное желание Хоридаши – посвятить себя служению всевышнему и поселиться в Бенаресе. Но я живу не здесь, у меня служба, я должен работать, чтобы прокормить семью. И у меня нет возможности поселиться с ней здесь. Я рассчитываю на вас. Я был бы спокоен, если бы вы согласились оставить ее в своем доме. Она была бы вам дочерью. Если же вам станет неудобно, вы всегда сможете отослать ее обратно ко мне, в Газипур. Но я уверен, что не пройдет и двух дней, как вы поймете, что она сокровище, и не захотите расстаться с ней и на миг.

– Что же, я согласна, – сказала Кхемонкори. – С удовольствием оставлю у себя такую девушку. Много раз я приводила с улицы чужих девочек, кормила и одевала их с радостью, но удержать их мне не удавалось. Теперь у меня будет Хоридаши. Вы можете быть вполне спокойны за нее. Вам, конечно, доводилось слышать от многих о моем Нолинакхо. Он – прекрасный сын, кроме него, в доме у меня никто не живет.

– Все знают Нолинакхо-бабу, – заверил ее дядя. – И я рад, что он находится у вас. Я слышал, что он живет почти отшельником с тех пор, как после свадьбы утонула его жена.

– Что было, то прошло, – отвечала Кхемонкори. – Лучше не говорите мне о том случае. Дрожь охватывает меня при одном воспоминании об этом несчастье.

– Итак, я оставляю Хоридаши у вас, а теперь разрешите откланяться. Иногда я буду навещать ее. У Хоридаши есть старшая сестра, она зайдет познакомиться с вами.

Когда дядя ушел, Кхемонкори подозвала Комолу:

– Подойди ко мне, дорогая. Дай я взгляну на тебя. Да ты совсем еще дитя! Бросить такую красавицу! Есть же каменные сердца на свете! Желаю тебе, чтобы он вернулся. Всевышний не мог дать тебе красоту, чтобы она пропадала зря. – Старая женщина взяла Комолу за подбородок и поцеловала ее. – Здесь у тебя не будет сверстниц. Не заскучаешь ли ты со мной? – спросила она.

– Нет! – самозабвенно воскликнула Комола, поднимая свои большие и кроткие глаза на Кхемонкори.

– Надо подумать, чем бы тебя занять на весь день, – продолжала Кхемонкори.

– Я буду работать для вас.

– О несчастная! Будешь работать на меня! У меня на свете один-единственный сын, да и тот живет, как саньяси. Хоть бы раз он сказал мне, попросил бы меня: «Мама, мне нужно то-то и то-то, я хотел бы съесть это, мне это нравится!» Как бы я была счастлива и ни в чем не отказала бы ему. Но он ни разу не сделал так. Он не оставляет себе ни гроша из денег, которые зарабатывает. И скрывает от всех, что помогает беднякам. Дорогая, ты будешь со мной круглые сутки, и я хочу предупредить заранее, что буду часто хвалить сына. Так что не сердись, к этому придется привыкнуть.

Сердце Комолы радостно забилось, но она опустила глаза, чтобы скрыть свое волнение.

– Какое же занятие мне для тебя придумать, – вслух размышляла Кхемонкори, – шить умеешь?

– Не очень хорошо, ма.

– Ну ладно. Выучу тебя, а читать умеешь?

– Умею!

– Чудесно. Без очков я уже ничего не вижу. Будешь мне читать вслух.

– Я еще умею готовить, – робко сообщила Комола.

– Каждый, увидев твое лицо Аннапурны, подумал бы, что ты хорошо стряпаешь. До недавнего времени я сама готовила еду для себя и Нолина. Но с тех пор, как я заболела, Нолину приходится самому себе готовить, чтобы не есть пищу, приготовленную чужими руками. А теперь благодаря тебе это кончится. Не возражаю, если ты будешь готовить и для меня, когда я заболею, только что-нибудь попроще. Пойдем, дорогая, я покажу тебе кухню и кладовку.

Кхемонкори показала Комоле свое небольшое хозяйство. Когда они пришли на кухню, Комола воспользовалась случаем и получила позволение приготовить обед. Кхемонкори улыбнулась.

– Царство хозяйки – ее кухня и кладовая, – сказала она. – В жизни мне пришлось от многого отказаться. Только это и осталось у меня. Но так и быть, готовь сегодня. Постепенно я передам все хозяйство в твои руки и смогу всецело посвятить себя служению всевышнему. Но не так легко отойти от всех домашних дел, некоторое время душа будет пребывать в беспокойстве. Хозяйка в доме все равно что царица на троне.

Кхемонкори объяснила Комоле, что и как приготовить, и удалилась в молельню. Таким образом, жизнь Комолы в доме Кхемонкори началась с испытания ее кулинарного искусства.

Со свойственной ей аккуратностью принялась девушка за работу: обвязала вокруг талии конец сари, волосы заколола пучком на затылке.

Возвращаясь домой, Нолинакхо прежде всего шел проведать мать. Беспокойство о ее здоровье никогда не покидало его. Так и сегодня, услыхав шум на кухне и ощутив запах пищи, Нолинакхо, уверенный в том, что на кухне возится его мать, поспешил туда.

На звук его шагов Комола быстро обернулась, и глаза ее встретились с глазами Нолинакхо. От неожиданности ложка выпала из рук девушки. Тщетно торопилась она накинуть край сари на голову, совсем позабыв, что он обвязан вокруг талии. Когда же ей наконец удалось сделать это, Нолинакхо, озадаченный, покинул кухню. Девушка подняла оброненную ложку, руки у нее дрожали.

Когда Кхемонкори, закончив молитвы, заглянула на кухню, обед был уже готов. Комола вымыла и убрала все помещение, и оно сверкало чистотой: нигде не валялись ни обгоревшие щепки, ни очистки от овощей.

– Да ты, дорогая моя, истинная брахманка, – воскликнула довольная Кхемонкори.

Когда Нолинакхо сел обедать, его мать расположилась напротив него, а взволнованная Комола притаилась за дверью, стараясь не пропустить ни слова. Она боялась шелохнуться и замирала от страха, что обед не удался.

– Нолин, как тебе нравится обед сегодня? – спросила Кхемонкори.

Нолинакхо никогда не отличался разборчивостью в еде, и мать прежде не задавала ему подобных вопросов. Но сейчас он уловил в ее голосе особое любопытство.

Кхемонкори не знала еще, что Нолинакхо уже успел раскрыть ее секрет. С тех пор как здоровье матери ухудшилось, он много раз уговаривал ее взять кухарку, но Кхемонкори не соглашалась. Поэтому Нолинакхо обрадовался, увидев наконец на кухне незнакомую девушку. Разумеется, он не разобрался во всех тонкостях приготовленных кушаний, но с большим воодушевлением ответил:

– Изумительный обед, ма!

Его восторженный отзыв был услышан за дверью. Не в силах больше оставаться там, Комола прижала руки к груди, высоко вздымавшейся от волнения, и убежала в соседнюю комнату.

После обеда Нолинакхо, как обычно, отправился в свою комнату, чтобы наедине предаться размышлениям.

Вечером Кхемонкори позвала Комолу к себе и занялась ее прической. Покрасив пробор на голове девушки киноварью, она стала оглядывать Комолу со всех сторон, то так, то этак поворачивая ее голову. Комола сидела, смущенно потупив взор.

«Ах, если бы у меня была такая невестка!» – вздыхала про себя Кхемонкори.

Ночью у нее начался приступ лихорадки. Нолинакхо был очень встревожен этим.

– Ма, тебе нужно на некоторое время уехать из Бенареса. Здесь ты не поправишься, – сказал он.

– Нет, мой мальчик, – возразила Кхемонкори. – Я не покину Бенарес во имя того, чтобы продлить свою жизнь на каких-то несколько дней. А ты, дорогая, все еще стоишь за дверью? – обратилась она к Комоле. – Иди, иди спать. Нельзя же бодрствовать всю ночь. Я долго буду болеть, успеешь еще поухаживать за мной. Разве можно не спать ночами? Ступай и ты, Нолин, к себе.

После ухода Нолинакхо Комола присела на постель к Кхемонкори и принялась растирать ей ноги.

– Вероятно, в одном из рождений ты была моей матерью, – рассуждала больная. – Иначе почему бы вдруг всевышний наградил меня тобою? Знаешь, я до сих пор не пользовалась ничьими услугами. Но твое прикосновение действует на меня успокоительно. Странно, мне кажется, будто я давно знаю тебя, и потому не могу считать чужой. А теперь отправляйся спать и ни о чем не беспокойся. Нолин будет в соседней комнате. Когда я больна, он никому не позволяет ухаживать за мной – все делает сам. Я столько раз спорила с ним, но разве ему что-нибудь докажешь! Нолин обладает замечательной способностью: он может просидеть всю ночь без сна, и это на нем нисколько не отразится. Вероятно, потому, что ничто не может вывести его из душевного равновесия. Я же совсем другая. Ты, девочка, в душе, наверное, смеешься надо мной: опять она завела разговор о своем Нолине и теперь не скоро кончит. Но так всегда бывает, когда у матери единственный сын. А такой сын, как у меня, не у каждой матери! Сказать по правде, я порой думаю, что Нолин относится ко мне, как отец. Чем мне отплатить за всю его доброту! Опять я говорю о Нолине! Хватит на сегодня, так нельзя… Ты ступай… А то я не усну. Старики всегда так, если с ними кто-нибудь рядом, не могут удержаться, чтобы не поболтать.

На следующий день Комола взяла на себя все заботы по хозяйству.

Отгородив часть веранды, выходящей на восток, Нолинакхо отделал ее мрамором, и у него получилось что-то вроде молельни, там в полдень он предавался размышлениям. Войдя утром после купания к себе, Нолинакхо не узнал комнаты, чисто выметенной и прибранной; бронзовая курильница для благовоний блестела, словно золотая; пыль на полках была вытерта, а книги и рукописи аккуратно сложены. Вид заботливо убранной комнаты, которая сверкала чистотой в лучах утреннего солнца, наполнил душу Нолинакхо, только что вернувшегося с утреннего омовения, теплом и радостью.

Рано утром Комола сходила на Гангу и принесла Кхемонкори кувшин, наполненный священной водой.

– Ты одна ходила на Гангу! – удивленно воскликнула Кхемонкори, увидев Комолу. – А я проснулась и думаю, с кем бы мне послать тебя совершить омовение, ведь я больна. Ты такая молоденькая, идти одной…

– Мать, один из слуг моего дяди не может долго жить без меня и вчера вечером приехал сюда. С ним я и ходила, – объяснила Комола.

– Видно, твоя тетя о тебе беспокоится, раз послала слугу. Ну что ж, пусть он останется. Он будет помогать тебе по хозяйству. Где же он? Позови его сюда.

Комола привела Умеша, и он низко поклонился Кхемонкори.

– Как тебя зовут? – спросила Кхемонкори.

– Умеш, – ответил мальчик, и без всякой видимой причины его лицо расплылось в улыбке.

Кхемонкори тоже рассмеялась.

– Кто тебе подарил такое красивое дхоти?

– Мать подарила, – указал Умеш на Комолу.

– А я думала, Умеш получил его в подарок от своей тещи, – пошутила Кхемонкори, взглянув на девушку.

Умеш снискал любовь Кхемонкори и остался у нее в доме.

С помощью мальчика Комола быстро управилась со всей дневной работой, а затем отправилась в спальню Нолинакхо. Она сама подмела и убрала ее, постель вынесла на солнце. В углу комнаты валялось грязное дхоти Нолинакхо. Комола выстирала его, высушила и повесила на вешалку. Каждую вещь по нескольку раз протерла тряпкой, хотя они и без того были чистыми. У изголовья кровати Нолинакхо стоял платяной шкаф. Открыв его, Комола увидела, что он совсем пуст, только на нижней полке лежала пара деревянных сандалий. Девушка взяла их и прижалась к ним лицом. Потом, держа их у груди, словно ребенка, она краем сари вытерла с них пыль. Под вечер, когда Комола сидела у Кхемонкори, растирая ее больные ноги, в комнату с букетом цветов в руках вошла Хемнолини и низко поклонилась Кхемонкори.

– Иди сюда, Хем. Садись, – сказала Кхемонкори, привстав на постели. – Как здоровье Онноды-бабу?

– Он болен и потому не зашел к вам, – ответила Хемнолини. – Но сегодня ему лучше.

– Взгляни на нее, дорогая, – сказала Кхемонкори, указывая на Комолу. – Моя мать умерла, когда я была маленькой, но теперь она снова вернулась ко мне – я встретила ее вчера на дороге. Имя моей матери было Хорибхабани, но теперь ее зовут Хоридаши. Скажи, Хем, видела ли ты когда-нибудь такую красавицу.

Комола потупилась от смущения и лишь спустя некоторое время осмелилась заговорить с Хемнолини.

– Как вы себя чувствуете? – обратилась Хемнолини к старой женщине.

– Я, знаешь, в таком возрасте, когда лучше не спрашивать о здоровье. Жива еще – и хорошо. Нельзя долго обманывать время. И я рада, что ты пришла. Давно я собираюсь поговорить с тобой, и все не представлялось удобного случая. Вчера ночью мне стало очень плохо, и я решила, что больше откладывать нельзя. Когда я была молоденькой, то сгорала от стыда, если кто-нибудь заговаривал со мной о замужестве, но современные девушки на нас не похожи. Вы ученые и замуж выходите позднее, с вами можно обо всем говорить. Вот я и хочу сказать тебе все начистоту. Нечего меня стесняться. Скажи, милая, говорил тебе отец о моем предложении?

– Да, говорил, – опустила глаза Хемнолини.

– Значит, ты не согласна, – продолжала Кхемонкори. – Ведь прими ты предложение, Оннода-бабу тотчас же пришел бы ко мне. Ты, видно, не решаешься выйти замуж за Нолина, потому что считаешь его аскетом, который только и знает, что выполнять обряды. Хоть он и мой сын, я постараюсь быть беспристрастной. Со стороны может показаться, что он не способен любить. Но все вы глубоко ошибаетесь. Я хорошо знаю Нолина, и мне можно верить. Он способен полюбить так сильно, что сам боится этого и подавляет свои чувства. Уверяю тебя, что тот, кто сможет разбить скорлупу его аскетизма, найдет путь к его сердцу и увидит, что оно полно нежности и любви. Хем, дорогая, ты ведь не девочка, а взрослая образованная девушка. Ты сама следуешь учению моего Нолина. Я умру спокойно, если увижу тебя его женой. Боюсь, после моей смерти он уже не женится. Представь себе, что с ним будет тогда. Он погибнет! Я знаю, ты уважаешь Нолина. Зачем же отвергать его?

– Я не стану возражать, если вы считаете меня достойной вашего сына, – сказала Хемнолини и опустила глаза.

Кхемонкори привлекла к себе девушку и поцеловала в голову. Больше они не возвращались к этому разговору.

– Хоридаши, эти цветы… – начала Кхемонкори, но, оглянувшись, заметила, что девушка исчезла. Во время разговора она неслышно выскользнула из комнаты.

Разговор с матерью Нолинакхо смутил Хемнолини, она чувствовала себя стесненно в ее присутствии и решила не задерживаться.

– Мать, я должна уйти сегодня пораньше. Отец плохо себя чувствует, – сказала она, прощаясь.

– Ступай, ступай, дорогая, – сказала Кхемонкори, благословив девушку.

Когда Хемнолини ушла, Кхемонкори послала за сыном.

– Нолин, я не могу ждать больше, – сказала она.

– Что случилось? – спросил Нолинакхо.

– Сейчас я говорила с Хем. Она согласна. И я не буду больше слушать твоих отговорок. Ты ведь знаешь, какое у меня здоровье. А я не успокоюсь, пока вы не будете помолвлены. По ночам я не сплю, все думаю о тебе.

– Хорошо, ма. Не волнуйся больше и спи спокойно. Все будет так, как ты желаешь.

Когда Нолинакхо ушел, Кхемонкори позвала Хоридаши. Девушка вышла к ней из соседней комнаты. Наступили сумерки, и царивший в комнате полумрак скрывал лицо Хоридаши.

– Поставь цветы в воду и укрась ими комнаты, – приказала Кхемонкори. С этими словами она передала букет Комоле, оставив себе розу.

Одну чашу с цветами Комола поставила в молельне Нолинакхо, другую на столике в его спальне. Затем она открыла платяной шкаф, положила оставшиеся цветы на деревянные сандалии Нолинакхо и в почтительном поклоне коснулась головой пола, из глаз ее полились слезы. Ничего в целом мире не было у нее, кроме этих сандалий, но скоро ее лишат права поклониться даже им!

Кто-то вошел в комнату. Комола вскочила, быстро захлопнула дверцу шкафа и оглянулась. Перед ней стоял Нолинакхо. Бежать было поздно. Сгорая от стыда, девушка желала слиться с темнотой наступающего вечера.

Застав в своей спальне Комолу, Нолинакхо тотчас же вышел, а она торопливо выбежала в другую комнату. Тогда Нолинакхо снова вернулся в спальню. Что делала эта девушка в его шкафу? Почему, увидев его, она поспешно захлопнула дверцу? Мучимый любопытством, Нолинакхо открыл шкаф и увидел свои сандалии, украшенные свежими цветами. Молодой человек молча закрыл дверцу и подошел к окну. Пока он смотрел на небо, вечерние сумерки быстро поглотили последние лучи зимнего солнца.