Ранним утром Ромеш возвратился из Аллахабада в Газипур. Путников на дороге попадалось мало. Придорожные деревья замерли, будто окоченев от зимнего холода в своем легком лиственном наряде. Над пригородами, как неподвижно сидящий лебедь, застыла белоснежная пелена непроницаемого тумана. Все время, пока Ромеш ехал по этой безлюдной дороге, плотно завернувшись в теплое пальто, сердце его учащенно билось.

Остановив экипаж около бунгало, он соскочил на землю. Он думал, что Комола слышала шум подъехавшего экипажа и, наверно, уже вышла на веранду. В Аллахабаде Ромеш купил дорогое ожерелье, которое хотел сам надеть на шею Комоле, и сейчас достал футляр из кармана пальто.

Но, подойдя к дому, он увидел, что Бишон безмятежно спит на террасе, а двери дома заперты. Ромеш нахмурился и невольно остановился.

– Бишон! – позвал он довольно громко, в надежде, что разбудит кое-кого и внутри дома. Ромеша задело, что ему приходилось ждать пробуждения так долго, ведь сам он почти всю ночь не мог уснуть.

Однако Бишон не проснулся.

Ромеш окликнул Бишона второй, затем третий раз, но, видя, что это бесполезно, растолкал его.

– Госпожа дома? – спросил Ромеш слугу, который, ничего не понимая, тупо смотрел на него.

Наконец Бишон очнулся.

– Да, да, госпожа в доме, – сказал он, засыпая.

Ромеш толкнул дверь, вошел, обыскал все комнаты – никого!

– Комола! – громко позвал он. Никакого ответа. Он осмотрел весь сад, дошел до дерева ним, побывал в кухне, в комнатах слуг и в конюшне, но Комолы нигде не нашел.

Взошло солнце, загалдели вороны; показались женщины с кувшинами на голове; они группами шли за водой к каменному бассейну около бунгало. С противоположной стороны дороги донеслось разноголосое пение женщин, растиравших зерно во дворах своих хижин.

Ромеш вернулся в бунгало и увидел, что Бишон по-прежнему спит глубоким сном. Тогда он принялся трясти его изо всех сил. Тут только он почувствовал, что от слуги пахнет пальмовым вином.

От непрестанных яростных толчков Бишон наконец кое-как пришел в себя и с трудом поднялся.

– Где госпожа? – повторил свой вопрос Ромеш.

– Госпожа в доме, – пробормотал Бишон.

– Про какой дом ты говоришь?

– Про этот, она вчера сюда пришла.

– А потом куда-нибудь уходила?

Разинув рот, Бишон ошеломленно смотрел на Ромеша.

В это время явился Умеш с покрасневшими глазами, – в новом дхоти и в развевающемся чадоре. Ромеш обратился к нему:

– Где мать, Умеш?

– Она здесь со вчерашнего вечера, – был ответ.

– А ты где был?

– Вчера вечером мать отослала меня в дом Шидху-бабу, на праздник.

В это время извозчик напомнил Ромешу, что он еще не расплатился.

Тогда на этом же экипаже Ромеш тотчас отправился в дом дяди. Войдя, он заметил, что в доме страшный переполох. Ромеш подумал, не заболела ли Комола. Но затем узнал, что вчера вечером Уми неожиданно стала громко плакать, личико ее посинело, ручки и ножки похолодели, и это всех страшно перепугало. Дом был поднят на ноги, всю ночь никто не ложился спать.

Ромеш подумал, что из-за болезни Уми вчера вернулась сюда и Комола. Он обратился к Бипину:

– Комола, наверно, очень тревожится о девочке?

Бипин точно не знал, приехала вчера Комола или нет. И на вопрос Ромеша неопределенно ответил:

– Да, она очень любит Уми и, конечно, расстроена. Но доктор утверждает, что опасаться нечего.

Как бы то ни было, из-за всех этих препятствий радостное волнение и мечты покинули Ромеша. Ему казалось, что сам рок мешает их встрече.

В это время из бунгало пришел Умеш. Он имел доступ на женскую половину дома, так как сумел завоевать симпатии Шойлоджи.

Увидев мальчика и боясь, как бы он не разбудил Уми, Шойлоджа вышла с ним за дверь.

– Где мать, госпожа? – спросил он ее.

– Как где? Ты же вчера вместе с ней отправился в бунгало! – удивленно ответила Шойла. – Поздно вечером я собиралась послать к ней нашу Лочмонию, но из-за болезни малышки не смогла отпустить ее.

Улыбка сбежала с лица Умеша.

– Я не нашел ее в доме, – проговорил он.

– Что ты говоришь! – воскликнула с тревогой Шойла. – А где же ты был этой ночью?

– Мать не позволила мне остаться и сразу отослала меня к Шидху-бабу смотреть представление,

– Я вижу, ты очень послушен! А где был Бишон?

– Бишон ничего не может рассказать, он выпил вчера лишнего.

– Беги скорее за хозяином.

Едва Бипин вошел, как Шойлоджа кинулась к нему:

– Ты знаешь, какое несчастье случилось?

Бипин побледнел.

– Нет, а что такое? – взволнованно спросил он.

– Комола вчера вечером ушла к себе в бунгало, а сегодня ее не нашли там.

– А разве она не вернулась сюда вчера вечером?

– Конечно нет! Я хотела за ней послать, когда Уми заболела, да некого было! Ромеш-бабу приехал?

– Да, не найдя ее в бунгало, он решил, что она, наверное, здесь, и поэтому сейчас пришел к нам.

– Немедленно отправляйся на розыски вместе с ним! Уми спит, ей сейчас уже совсем хорошо.

В экипаже Ромеша молодые люди возвратились в бунгало и взялись за Бишона. После долгих расспросов им удалось наконец выяснить следующее: вчера вечером Комола ушла одна к Ганге. Бишон вызвался проводить ее, но она отказалась, дала ему рупию и велела идти домой. Он сел сторожить у садовой калитки, – тут перед ним оказался продавец пальмового вина с кувшином, наполненным свежим пенящимся напитком. Что происходило на свете после этого, Бишону было уже не совсем ясно. Он мог указать лишь тропинку, по которой Комола ушла к Ганге.

Ромеш, Бипин и Умеш пошли по этой тропинке, бежавшей среди полей, еще покрытых утренней росой. Умеш, как хищный зверь, у которого похитили детеныша, бросал по сторонам тревожные и пристальные взгляды. Выйдя на берег Ганги, все трое сразу остановились. Здесь никого не было. Сверкала в лучах восходящего солнца серая галька. Никого!

– Мать, где ты, мать?! – отчаянно крикнул Умеш, но лишь эхо откликнулось ему с далекого противоположного берега.

Продолжая поиски, Умеш вдруг заметил вдали на отмели что-то белое. Подбежав, он увидел у самой воды завернутую в платок связку ключей. С криком «Что это у тебя?» к нему бросился Ромеш и узнал ключи Комолы. Там, где они лежали, был небольшой илистый нанос. На свежем иле остались глубокие следы маленьких ног. Они обрывались у самой реки. Зоркий глаз Умеша заметил какой-то предмет, сверкавший в неглубокой воде. Он тотчас достал его, и все увидели маленькую золотую брошь с эмалью – это был подарок Ромеша.

Все следы вели в Гангу. Умеш, не в силах сдержаться, с криком «Мать, о мать!» бросился в воду. В этом месте было мелко. Он, как безумный, барахтался, царапая дно руками, пока не замутил всю воду.

Ромеш стоял в оцепенении.

– Что ты делаешь, Умеш! Вылезай! – приказал Бипин.

Но Умеш, снова погружаясь с головой в воду, кричал:

– Я не уйду, не уйду отсюда! Мать, ты не могла покинуть меня!

Бипин перепугался. Но Умеш плавал, как рыба, и утопиться ему было очень трудно. Долго он барахтался в воде, наконец, обессиленный, упал на берегу и с громким плачем принялся кататься по песку.

– Пойдемте, Ромеш-бабу, – произнес Бипин, тронув за плечо неподвижно стоявшего Ромеша. – Здесь оставаться бесполезно. Надо сообщить в полицию.

В доме Шойлоджи в этот день не ели и не ложились спать. Плач раздавался по всему дому. Рыбаки обшарили сетью реку далеко вокруг. Полиция начала розыски. Со станции были получены достоверные сведения, что ни одна женщина-бенгалка, по описанию похожая на Комолу, вчера на поезд не садилась. К вечеру приехал Чоккроборти. Когда ему подробно рассказали о том, как вела себя Комола последние несколько дней, он решил, что сомнений быть не может: Комола утопилась.

– Поэтому и Уми вчера ночью ни с того ни с сего заплакала и вела себя так странно, – заметила Лочмония. – Надо было отогнать от ребенка злых духов.

В груди Ромеша все будто окаменело, у него даже не было слез.

«Комола пришла ко мне из Ганги и снова исчезла в ней, как чистый цветок, принесенный во время праздника Пуджи в дар Ганге», – думал он.

Когда село солнце, Ромеш снова пришел на берег реки. Остановившись там, где лежала связка ключей, он долго глядел на следы ног на песке, а затем, сняв башмаки и подвернув дхоти, вошел в воду, вынул из футляра ожерелье и бросил его далеко на середину реки.

Никто в доме дяди и не заметил, когда Ромеш покинул Газипур.