Уснуть? Невозможно. Как уснуть в этом шумном вертепе, битком набитом пьяницами, ссорящимися и горланящими бездельниками! И еще не мог я уснуть оттого, что мучительно хотел вырваться отсюда и подробно узнать, что произошло в далеком невольничьем квартале из-за моего ужасного промаха.

Ночь казалась бесконечной, но все же утро наступило. На суде я дал исчерпывающие показания. Я сказал, что я невольник знатного графа Грина, который накануне с наступлением темноты прибыл в селение Тобард на том берегу реки и вынужден был там заночевать вследствие приступа какой-то странной болезни. Меня послали в город, чтобы поскорее привести лучшего врача. Я старался изо всех сил и, конечно, мчался во всю мочь. Ночь была темная, и я налетел на этого дуралея, который схватил меня за глотку и принялся тузить, хотя я умолял его отпустить меня ради спасения жизни моего знатного господина.

Дуралей перебил меня, уверяя, что все это ложь, и стал объяснять, как я ни с того ни с сего бросился на него.

– Молчи, плут! – сказал судья. – Уведите его и дайте ему несколько палок, чтобы он в другой раз знал, как обращаться со слугой знатного господина.

Потом судья извинился передо мной и выразил надежду, что я доложу его сиятельству о том, что суд отнюдь не виновен в этом возмутительном происшествии. Я обещал все уладить и направился к выходу. И как раз вовремя: судья начал расспрашивать меня, почему я не рассказал все это при аресте. Я ответил, что сказал бы, если бы мог соображать в то время, но этот человек выколотил рассудок из меня, и так далее, и так далее. И, бормоча, я ушел.

Я ног не чуял под собой. И скоро был в невольничьем квартале. Пусто – все исчезли. Впрочем, за исключением хозяина. Он лежал тут же, избитый, превращенный в кашу.

И все вокруг носило следы жестокой битвы. На тележке возле дверей стоял грубо сколоченный гроб, и гробовщик с помощью полицейского пробивал себе дорогу сквозь толпу зевак, чтобы положить тело в гроб.

Я выбрал человека, достаточно скромного, чтобы снизойти до разговора с таким оборванцем, как я, и спросил, что тут произошло.

– Шестьдесят невольников ночью взбунтовались против своего хозяина, и вот, видишь, чем все кончилось.

– Да. Но как это началось?

– Кроме рабов, здесь не было свидетелей. Они говорят, что самый ценный невольник освободился от своих оков и исчез таинственным образом – с помощью колдовства, надо думать, так как ключа у него не было, а замки оказались целы. Обнаружив потерю, хозяин от горя пришел в бешенство и стал колотить остальных своей тяжелой дубиной, а те, сопротивляясь, так исполосовали ему спину, что ему быстро пришел конец.

– Ужасно. И, конечно, плохо придется невольникам на суде.

– Да суд уже был.

– Уже был?

– Неделю, что ли, ему тянуться – дело ведь простое. Достаточно и пяти минут, чтобы разобраться в таком деле.

– Не понимаю, как в такое короткое время можно было решить, кто виноват?

– Кто виноват? Да судьи особенно и не разбирались в этом. Осудили всех гуртом. Не знаешь, что ли, закона? Говорят, еще со времен римлян остался, – если один из рабов убьет хозяина, все рабы должны умереть.

– Верно. Я позабыл. А когда их казнят?

– Через двадцать четыре часа. Хотя некоторые говорят, что подождут еще денька два: вдруг случайно найдут сбежавшего.

– Сбежавшего! – Мне стало не по себе. – А найдут ли его?

– Ну, ясно, найдут еще до наступления ночи. Его разыскивают повсюду. У городских ворот поставили стражу и невольников, которые узнают его, если он появится, и никого без осмотра не выпускают.

– А можно взглянуть, куда заперли остальных?

– Снаружи можно. А внутри – да ты сам не захочешь смотреть.

Я взял адрес тюрьмы и побрел. В глухом переулке в первой попавшейся лавке старьевщика я приобрел грубую одежду моряка, а лицо повязал платком, сославшись на то, что у меня болят зубы. Повязка скрыла мои синяки. Я совсем преобразился. Я больше не походил на себя. Потом разыскал проволоку и пошел вдоль нее до того места, откуда она начиналась. Она выходила из крохотной комнатки над лавкой мясника – видимо, телеграфное дело не очень-то еще процветало. Юный служащий дремал над столом. Я запер дверь и положил громадный ключ себе за пазуху. Молодой человек встревожился и хотел позвать на помощь. Но я сказал:

– Побереги себя. Если ты раскроешь рот, ты – покойник. За работу! Живо! Вызови Камелот.

– Не верю! Как может такой человек, как ты, разбираться в…

– Вызови Камелот. Я человек отчаянный. Вызови Камелот или отойди прочь, и я сам вызову.

– Что? Ты?

– Заткнись! Вызови дворец.

Он вызвал дворец.

– Позови к аппарату Кларенса.

– Кларенса? Как его фамилия?

– Тебе нет дела, как его фамилия. Говорят тебе: позови Кларенса, и тебе ответят.

Он подчинился. Прошло пять минут… десять минут мучительного ожидания, напряженных нервов. Как долго! Затем стук, который я сразу узнал, как узнают знакомый человеческий голос, ибо Кларенс был мой ученик.

– А теперь проваливай! Они там могли узнать меня, и поэтому я хотел, чтобы вызов сделал ты, но теперь я и сам справлюсь.

Он пустил меня на свое место и насторожил уши, но напрасно. Я воспользовался шифром. Я не стал тратить времени на обмен любезностями с Кларенсом, а начал дело напрямик:

– Король здесь и находится в опасности. Нас захватили и продали в рабство. Мы не можем доказать, кто мы такие; положение мое таково, что я не решаюсь даже попробовать. Телеграфируй в здешний дворец, чтобы там мне поверили.

Он сразу ответил:

– В лондонском дворце не знают о существовании телеграфа: лондонская линия проведена только что. Лучше не рисковать. Чего доброго, они вас повесят. Придумай что-нибудь другое.

Нас повесят! Он даже не подозревает, как близок к истине. Я ничего не мог придумать. Наконец меня осенило, и я телеграфировал:

– Вышли пятьсот отборных рыцарей с Ланселотом во главе; вышли их немедленно. Пусть они вступят в город через юго-западные ворота и разыщут человека с белой повязкой на правой руке.

Ответ был краток:

– Они выступят через полчаса.

– Отлично, Кларенс; теперь скажи здешнему молодому человеку, что я твой друг и сорвиголова и чтобы он был скромен и не болтал о моем посещении.

Аппарат заговорил с молодым человеком, а я поспешил уйти. Я стал высчитывать. Через полчаса будет девять часов. Рыцари и кони в тяжелых доспехах не могут двигаться очень быстро. Если не будет снега или грязи, они могут делать миль по семи в час; раза два им придется менять коней; следовательно, они явятся к шести или немного позже; будет еще совсем светло; они заметят белую повязку, которой я обвяжу свою правую руку, и я приму над ними командование. Мы окружим тюрьму и выпустим короля. Все это получится достаточно эффектно и живописно, хотя я предпочел бы, чтобы они явились в полдень – тогда вышло бы еще театральнее.

Я всегда предпочитаю лук с двумя или тремя тетивами, а потому решил зайти к кому-нибудь из моих прежних знакомых. Это, пожалуй, помогло бы нам выпутаться из беды и без рыцарей. Но нужно быть осторожным, потому что дело это рискованное. Необходимо раздобыть хорошую одежду и, раздобывая ее, не торопиться. В одной лавке я куплю одежку бедняка, в другой одежду человека среднего достатка, я буду переходить из лавки в лавку, пока не разоденусь в шелк и бархат и не стану похожим на себя прежнего. Так я и решил поступить.

Но план мой сразу провалился! За первым же углом я наткнулся на одного из наших рабов, бродившего по городу в сопровождении стражника. Как назло, я кашлянул; он взглянул на меня, и кровь застыла в моих жилах. «Раб, вероятно, припомнил, что уже слышал этот кашель», – подумал я. Я вбежал в лавку, остановился у прилавка, разглядывая товары, прицениваясь и в то же время поминутно посматривая через плечо на дверь. Раб и стражник, разговаривая, остановились перед дверью. Я решил удрать через черный ход, если только в этой лавке есть черный ход, и спросил лавочницу, нельзя ли мне выйти на двор посмотреть, нет ли там беглого раба, который, говорят, прячется где-то здесь на задворках; я пояснил, что я переодетый стражник и что товарищ мой стоит за дверью с одним из рабов, убивших своего хозяина, и попросил ее выйти сказать ему, чтобы он не ждал напрасно, а поспешил бы на другой конец переулка и схватил бы беглеца, когда я выгоню его отсюда.

Лавочнице не терпелось взглянуть на одного из убийц, уже ставших знаменитыми, и она сразу же побежала выполнять мое поручение. Я выскользнул из лавки по черному ходу, запер за собою дверь, положил ключ в карман и пошел, посмеиваясь, очень довольный.

И все снова испортил, сразу же совершив ошибку. И не одну ошибку, а две. Много было способов удрать от полицейского, так нет же, мне понадобилось выбрать из них самый театральный; любовь к театральности – главный мой недостаток. Расчет мой был основан на том, что полицейский, будучи человеком, поступит самым естественным образом; но бывает, что как раз тогда, когда вы не ожидаете, человек поступает вовсе не самым естественным образом. Самым естественным на месте этого полицейского было бы преследовать меня по пятам; попытаться выломить запертую дубовую дверь, отделяющую его от меня; пока он будет ее выламывать, я уйду далеко и с помощью ряда успешных переодеваний превращусь в такого роскошного господина, что ни одна ищейка Британии не заподозрит моей чистоты и невинности. Но вместо того чтобы поступить естественно, полицейский поверил каждому моему слову и выполнил мое приказание. И как раз когда я выходил из тупика, очень довольный своим умом, он вынырнул из-за угла и встретил меня наручниками. Если бы я знал, что это тупик… но это не оправдание.

Конечно, я негодовал, я клялся, что только что сошел с корабля после долгого плавания, стараясь сбить с толку раба.

Но безуспешно. Он узнал меня. Тогда я стал упрекать его, зачем он выдал меня. Это не столько обидело, сколько изумило его. Он посмотрел на меня широко раскрытыми глазами и сказал:

– Неужели ты думал, что я дам тебе избежать виселицы, единственному из всех, когда нас из-за тебя и вешают? Поди ты!

Они говорили «поди ты» в тех случаях, когда мы сказали бы «не смеши меня». Странные у них были выражения!

По-своему он был прав, и я не стал спорить. Я не люблю спорить, когда спор бесполезен. И я сказал:

– Тебя вовсе не повесят. Никого из нас не повесят.

Они оба захохотали, и раб ответил:

– Тебя прежде не считали дураком. Так постарайся сохранить свою репутацию, тем более что стараться осталось недолго.

– Моя репутация останется при мне. Еще до завтрашнего утра все мы выйдем из тюрьмы и будем свободны.

Мудрый полицейский поковырял пальцем у себя в ухе, прочистил горло и сказал:

– Да, из тюрьмы вы выйдете и будете свободны, но не здесь, а в подземном царстве дьявола.

Я сдержал свой гнев и равнодушно проговорил:

– Значит, ты действительно полагаешь, что нас повесят через день или два?

– Так я полагал еще несколько минут назад, ибо так было решено и объявлено.

– А сейчас ты полагаешь по-иному, не правда ли?

– Сейчас по-иному. Тогда я только полагал, а сейчас знаю.

Я насмешливо сказал:

– О, премудрый служитель закона, открой нам, что же ты знаешь.

– Что вас всех повесят сегодня в три часа дня. Ого, как тебя зашатало! Прислонись ко мне.

Мне действительно нужно было к чему-нибудь прислониться. Мои рыцари не поспеют. Они опоздают, по крайней мере, на три часа. Ничто на свете не спасет короля Англии. Ничто на свете не спасет меня, который еще необходимее. Необходимее не мне, но народу – единственному народу, готовому вот-вот воспринять цивилизацию. Мне было дурно. Я молчал, мне больше нечего было сказать. Я понял, что имел в виду полицейский: если пропавший раб будет найден, отсрочка казни будет отменена и казнь совершится сегодня. Ну вот, пропавший раб найден.