Лекции в Сорбонне должны были возобновиться только в начале ноября, а Дениза уже к пятнадцатому октября вернулась в Париж. Жак сообщил, что приедет в ближайшую субботу, но в последнюю минуту прислал телеграмму. «Сожалению, — писал он, — задерживаюсь домашним обстоятельствам. Непременно приеду будущей неделе. Нежно целую». Последующие дни были для Денизы днями гнева, тревоги и отчаяния. В четверг госпожа Вижоля подала ей письмо из Пон-де-Лэра.

«Не сердись, — писал Жак. — Знаю, ты будешь сердиться, но ты и представить себе не можешь, какие препятствия я встречаю здесь на каждом шагу. Здесь ссылаются на болезнь моего отца, на влияние твоих родственников, взывают к моему здравому смыслу. Нам нужно пожениться немедленно, Дениза; это единственное средство положить конец интригам, которых мы с тобой, в конце концов, оба не выдержим. Твоя мать, — я с нею повидался, — сочувствует нам и отлично понимает положение; в субботу она отправится к тебе и объяснит все, что происходит. Я очень огорчен, что сам не могу встретиться с тобой, но моя напускная покорность послужит нам на пользу больше, чем открытое сопротивление. Я тебя люблю и хотел бы, чтобы ты находилась возле меня».

«Я знала, что ты не приедешь, — с горечью отвечала ему Дениза. — Я знаю, что отныне ты будешь в Пон-де-Лэре, а я в Париже и что, если я соглашусь на это, то буду видеться с тобой урывками, раза два в месяц. Ах, Жак, Жак! Зачем же сдаваться на самом пороге жизни? Какие надежды ты возлагаешь на этот мертвый мир? Неужели тебе не терпится самому умереть? И зачем ты говоришь, что огорчен? Это так не вяжется с тем, как ты обычно действуешь в жизни! Право, я не могу жалеть тебя… Я повидаюсь с мамой и выслушаю, что она мне скажет по твоему поручению. Но у меня уже почти нет надежды. Кто бы поверил, что в один прекрасный день именно она явится посредницей между нами?»

Госпожа Герен приехала в субботу утром, около одиннадцати, и прямо с вокзала Сен-Лазар направилась в пансион. Госпожа Вижоля постучала Денизе в дверь:

— Мадемуазель Дениза! Мадемуазель Дениза! Ваша матушка приехала!

Когда Дениза отворила дверь, хозяйка шепнула ей:

— Какая молодая! И красивая!

Госпожа Герен стояла за ее спиной и, улыбаясь, нежно протягивала к Денизе руки. Ей, видимо, хотелось, чтобы встреча произошла так, словно они расстались только накануне, в самой идиллической семейной обстановке. Однако у нее вырвалось, хоть и очень добродушно:

— Ну и беспорядок же у тебя тут! Как у заправской студентки!

Потом она села в кресло Менико, у камина, вокруг которого валялось множество окурков; во время разговора она кончиком зонта то и дело отбрасывала их подальше.

— Я приехала с приятным для меня поручением. Я несколько колебалась, прежде чем принять его. Знаю, что ты не любишь, когда я вмешиваюсь в твои дела (ты не права в этом отношении, но что же с тобой поделаешь!). А тут Жорж мне сказал, что это мой долги к тому же инициатива в данном случае исходит не от кого другого, как от твоего жениха.

Слово «жених» покоробило Денизу, но она закурила папиросу и промолчала.

— Так вот, — продолжала госпожа Герен. — В среду у меня был Жак Пельто. Последнее время я замечала, что он все вертится возле нас. Он пришел, сказал, что любит тебя… Да, можешь гордиться, ты его совсем покорила; для него ты — божество; мне это напомнило, как относился ко мне твой бедный папочка, когда был женихом. Однако Жак не мог не признаться, что его родители против этого брака. Впрочем, тут нет для нас ничего обидного. Напротив, они считают нашу семью достойной всяческого уважения: я дворянского происхождения, отец твой из безупречной буржуазной семьи, и к тому же благодаря моему браку с Жоржем мы занимаем одно из самых почетных мест в городе. Как ты сама догадываешься, тут вопрос денежный. Они очень богаты. Это общеизвестно, и их сын мог бы рассчитывать на приданое вдвое, втрое больше твоего… Впрочем, на этом они не особенно настаивают. По словам мэтра Пельто, эта сторона дела уже не имеет такого значения, как раньше. Теперь не знаешь, кто будет богат через неделю. Молодыми людьми в наше время уже нельзя распоряжаться как вздумается, и к тому же позже… пусть это случится как можно позже… ты получишь… от дедушки и бабушки Эрпен… да и от матери… Надо все договаривать до конца… Словом, они понимают, что сын не хочет жениться ни на ком, кроме тебя, и я приехала с радостной вестью: они согласны назвать тебя своей дочерью… Как видишь, надеяться на это было трудно… Однако с одним условием.

— То есть как это — с условием? — вспылила Дениза.

— Нет, нет, не беспокойся. Ничего серьезного… Просто они хотят, чтобы ты помогла им убедить Жака, что в его же интересах принять отцовскую контору… Впрочем, он и сам уже убедился… Я с ним несколько раз беседовала на эту тему, так же как и Жорж; Жорж говорит, что он — само благоразумие. Только он вбил себе в голову, будто ты не желаешь жить в Пон-де-Лэре, и воображает, что, если ты откажешься, долг обязывает его обречь вас обоих на полуголодное существование где-то в другом городе. Я возразила ему, что это ребячество, что если ты его любишь, то согласишься жить там, где этого требует его профессия, и что я ручаюсь за твою рассудительность.

— Однако, мама, по какому праву вы беретесь истолковывать мои намерения? Нет, я ни за что не поселюсь в Пон-де-Лэре.

— Смотри, Дениза! Будешь упрямиться — все расстроится, и ты горько пожалеешь.

Она пристально наблюдала за дочерью; лицо Денизы стало враждебным, сжав губы, она смотрела на огонь. Госпожа Герен заговорила снова, но уже не так решительно:

— Есть еще вопрос, которого я не хотела касаться, так как хорошо знаю тебя и уверена, что все это выдумки… Но кто-то сказал господам Пельто, будто ты с их сыном в близких отношениях. Можешь себе представить, как они были ошеломлены… Я страшно хохотала.

— Напрасно. Это правда.

Госпожа Герен встала.

— Ты отдаешь себе отчет, Дениза, в том, что говоришь?

— А вы?

— Послушай, Дениза.

Но она сразу взяла себя в руки. Она обещала мужу хранить спокойствие. В конце концов, какое ей дело до упрямства дочери? Теперь ее собственная жизнь перестроена заново. С Жоржем Гереном она вполне счастлива. Она дала дочери разумные советы и тем самым исполнила свой долг. Если Дениза по глупости намерена вступить в игру, заранее проигранную, пусть делает как хочет. Почем знать, может быть, втайне, почти бессознательно госпожа Герен даже радовалась ее отказу? Так ли приятно женщине еще молодой и лишь недавно вышедшей замуж оказаться бабушкой и все время чувствовать, что в том же городе, почти рядом, живут ее внуки?

— Бедняжка, ты готовишь себе безрадостную жизнь, — молвила она. — Но поступай как знаешь.

Несколько минут они молчали, потом госпожа Герен, чтобы нарушить тягостное замешательство, предложила пойти днем в концерт. Дениза обрадовалась этой возможности отвлечься от неприятных разговоров и стала просматривать программы. Пьернэ дирижировал «Неоконченной симфонией».

— Помнишь. Дениза, я водила тебя на эту симфонию, когда тебе было лет семь-восемь? — сказала госпожа Герен. — Ее исполнял в Руане оркестр Турнемина. Ты была еще ребенком, но слушала как взрослая.

Дениза помнила. Этот концерт был одним из самых лучезарных мгновений ее детства.

Днем они поехали в концертный зал Шатле; когда дирижер, постучав по пюпитру, взмахнул палочкой, Дениза закрыла глаза, чтобы воскресить воспоминание детства. Первые такты она слушала рассеянно, словно издалека, и тщетно старалась вырваться из круга своих переживаний, где все было ниспровергнуто. Какой разгром! И как теперь быть? Она подумала, что ей во что бы то ни стало надо скрыться из Парижа, ибо Жак, вероятно, приедет ее уговаривать; она может не устоять и сдаться. Она уедет. Менико однажды рассказывал при ней о гостинице в горах, в швейцарской Юре, возле Верьера… Там он за ничтожную плату проводил каникулы… Она уже не слушала музыку, как вдруг из умиротворенного оркестра поднялся ласковый, все возрастающий и радостный напев. Почему эти звуки, летящие над симфонией, как безмятежная птица, так влекут душу к счастью? Мелодия реяла лишь несколько мгновений и, не завершившись, опустилась на затихавшие волны звуков. Теперь Дениза насторожилась и стала ждать нового воздушного, чарующего появления. Уже дважды со времени своей безотрадной юности — в саду с цветущими яблонями, откуда виднелись колокольни, дымки и прекрасный изгиб Эры, потом в Париже, на улице, в воскресный вечер, когда, запрокинув голову, она всматривалась в звезды, — дважды она слышала, как над бурной и печальной симфонией поднимается голос надежды, первые звуки умиротворяющей мелодии… Потом жизнь, как и оркестр, заглушила этот ласковый напев. Возникнет ли он вновь?

После первой части госпожа Герен сказала:

— Скрипки недурны… А знаешь, ведь Жорж, когда был студентом, играл в этом оркестре! Любопытно, правда?

Вечером она уехала домой.