XIII
Мадемуазель Кристиана Обер, преподавательница лицея Жанны д’Арк, с любопытством оглядела свой новый класс. Еще совсем юная, она сама удивлялась, что стоит на кафедре. Дениза видела за ее спиной, на стене, портрет Декарта и черную доску, на которой были начерчены окружность и тангенс. Как только мадемуазель Обер заговорила, ее голос обворожил девушек. Она сказала, что хочет познакомиться с ними и поэтому в виде первого задания просит их рассказать о себе.
— Назовите работу «Воспоминание детства» и можете или рассказать мне о том или ином действительном событии, которое вам особенно дорого, или, наоборот, сочинить какую-нибудь историю — как хотите… Странички четыре… Главное, избегайте искусственности. Работу сдайте мне завтра утром.
Затем она сказала, что так как у девочек еще нет ни книг, ни приготовленных уроков, она посвятит занятие чтению отрывков из Паскаля.
— «Природа человеческая, — читала мадемуазель Обер, — вся — познание, вся — любовь; невзгоды наши и горести происходят от того, что среда, в которой мы живем, не может утолить нашей жажды познания и нашей потребности любить».
«Как это верно! — думала Дениза, не отрывая горящего взгляда от мадемуазель Обер. — Как верно! Ничто не может утолить моей жажды. Все пошло, отвратительно, а между тем я сознаю, что я вся — любовь…»
— «Мне неизвестно ни кто ввел меня в мир, ни что такое мир, ни что такое я сам, — читала мадемуазель Обер. — Я в страшном неведении обо всем; я не знаю, что такое мое тело, мои чувства, моя душа и та часть меня, которая порождает эти мысли, которая размышляет обо всем сущем и о самой себе и не знает самое себя, как не знает и всего остального. Я вижу жуткие просторы вселенной, окружающие меня, и чувствую себя привязанным к крошечному клочку этого безмерного пространства, но я не постигаю ни почему я помещен именно в это, а не в другое место, ни почему то малое время, которое мне дано жить, совпало именно с этим, а не с другим моментом вечности, которая предшествовала мне и последует за мной. Со всех сторон я вижу одни лишь бесконечности, среди которых я — не более как атом и тень, существующая лишь мимолетное, неповторимое мгновение. Все, что я знаю, — это что скоро мне предстоит умереть, но особенно непостижима мне именно смерть, которой мне не избежать…»
Никогда еще не слышала Дениза таких возвышенных и горестных слов. Она была потрясена. Мадемуазель Обер начала объяснять прочитанное, она представила огромный шар, который бесконечно вращается во тьме и является всего только капелькой грязи. Она доказала, что современная наука сделала лишь еще более изумительными и более загадочными те две бесконечности, которые страшили Паскаля. Кристиана Обер жила одна, неподалеку от лицея, в квартирке, единственным украшением которой, помимо книг, были маски Паскаля и Бетховена. Слушая мадемуазель Обер, Дениза посматривала на свою соседку, рыжеволосую бледную девушку, и спрашивала себя: зачем Бог поместил это красивое создание на шар, вращающийся во тьме? Потом, любуясь лицом мадемуазель Обер, вслушиваясь в ее безупречные фразы, в которых слова размещались столь непринужденно, она почувствовала горячее желание заслужить ее любовь.
После уроков Дени за вернулась к бабушке. Госпожа д'Оккенвиль жила в прелестном, но обветшавшем особняке на улице Дамьет между Сент-Уэном и Сен-Маклу. Судя по изяществу старинных домов, в XV–XVI веках это был богатый квартал, но со временем, как обычно случается в центре больших городов, он стал простонародным и бедным. Денизу он приводил в восторг: причудливые названия улиц, деревянные дома с высокими остроконечными кровлями, окна с маленькими квадратиками мутных, неровных стекол — все это ей напоминало любезного ее сердцу Вальтера Скотта. Чтобы добраться до бабушкиного дома, ей приходилось идти по длинному сводчатому проходу. Калитка приводила в движение зубчатое колесо, увешанное колокольчиками. Затем входивший попадал в тесный дворик, который окружали стены особняка, богато украшенные барельефами.
Позади дома находился небольшой, запущенный, поэтичный сад. Над фонтаном, заросшим диким ирисом, грустили ивы. За деревьями виднелись башни Сент-Уэна. Госпожа д’Оккенвиль жила в этом доме с одной-единственной прислугой, безобразной карлицей Луизой, которая находилась при ней уже сорок лет. У госпожи д’Оккенвиль не было состояния, и дочь ее, благодаря щедрости мужа, постоянно поддерживала ее. Поэтому старая дама воздерживалась от малейшей критики поступков своей дочери. Говорили, будто в свое время она была легкомысленной. Теперь она поощряла связь дочери, и та, отправляясь в Руан на свидание с любовником, всегда имела возможность сказать. «Мне надо навестить мамочку».
В глазах Денизы бабушка и Луиза представляли собою существа, которые трудно было причислить к человеческому роду. Она отвечала на их вопросы с благожелательной снисходительностью, как взрослые отвечают детям. Когда она первого октября вернулась из лицея с сумкой под мышкой и услышала у калитки легкий перезвон колокольчиков, ей показалось, что это первые такты Гимна освобождения. Она взбежала по ступенькам крыльца, бросила сумку на диван и воскликнула:
— Добрый вечер, бабушка!
— Добрый вечер, дорогая, — ответила госпожа д’Оккенвиль. — Что ж, тебе, надеюсь, не слишком забили голову, и, надеюсь, у вас хоть нет педагогов-мужчин?
— Нет бабушка, у нас учительница, которая кажется просто ангелом.
— Может быть, ты мне немного поиграешь? Сыграй свою Прелюдию.
В представлении госпожи д’Оккенвиль Шопен был автором одной-единственной прелюдии, а именно прелюдии о каплях дождя, и пьеса эта в ее устах стала «Денизиной», потому что ассоциировалась с внучкой. Она любила слушать эту прелюдию оттого, что узнавала ее, и очень гордилась этим достижением.
— Сегодня нет, бабушка. Мне надо готовить уроки.
Она поднялась в свою комнату. По дороге из лицея домой, в саду Сольферино, где пожилые женщины в черном наблюдали за играми детишек в клетчатых фартучках, она думала о том, что надо с первого же раза дать понять этой похожей на ангела и уже горячо любимой учительнице, что представляет собою ее жизнь. «Воспоминание детства»… Она не отрываясь написала нижеследуюший рассказ, который мадемуазель Обер, проверяя на другой день тетради, прочла с удивлением.
ВОСПОМИНАНИЕ ДЕТСТВА
Мне было десять лет. Мы жили в большом городе в северной Европе, где мой отец был посланником. Я была хилой девочкой и часто покашливала. Большую часть времени я проводила в детской, где было тепло, как в парнике. Как сейчас, вижу наш сад, моих братьев, которые скакали верхом на черных пони, и маму замечательной красоты (Эпитет неопределенный, — написала мадемуазель Обер на полях), белокурую и хрупкую, которая отдыхала на террасе, увитой цветами… Но так длилось недолго. Маму нашли умирающей, залитой потоком алой крови (слово алой мадемуазель Обер зачеркнула), и вскоре могилу ее закрыли цветы и оросили слезы. На чело моего отца легла складка, которая так и осталась у него навсегда. Прошли годы. Я сама тоже сильно хворала. Наконец отец представил меня мачехе; молодость и изящество этой маленькой женщины вернули мне немного жизнерадостности. Она заботилась обо мне и играла со мной, как с куклой. Словно сейчас вижу, как мы с ней сидим на полу и играем в гости. Потом ей наскучило это ребячество, а также отсутствие отца, которого постоянно задерживала работа в посольстве, и она стала искать утешения в американской колонии и, вероятно, нашла его. (Да это целая биография! — написала мадемуазель Обер.)
Когда отец обнаружил ее измену, его горе было так велико, что он во второй раз утратил вкус к жизни. Вечерами он запирался в своей комнате, и я его уже больше не видела. Кроме него, я в жизни ничем не дорожила. В его покровительстве заключался весь смысл моего существования. Борьба с житейскими невзгодами казалась мне возможной только под защитой его силы. (Преувеличение! — отметила мадемуазель Обер. — «Что за странная девочка», — подумала она.) Однажды, засыпая, я мысленно взяла с него обещание: «Папа, ты никогда не расстанешься со мной». Мне снился сон, мучительно сдавивший мне виски, но вдруг он оборвался. Я в ужасе открыла глаза. Стояла глухая ночь. Мне казалось, что рот мой полон крови — я чувствовала ее пресный вкус. (Какое мрачное воображение! — заметила мадемуазель Обер.) Завывал ветер. Я вскочила с постели, чтобы убедиться, что отец тут, и успокоиться. Я отворила дверь их комнаты… Кровать была пуста… Мачеха не пришла домой… Меня придавила страшная тяжесть, которую испытывают дети, когда их охватывает отчаяние, которого они сами не понимают. Где папа? Я направилась в его кабинет… Он находился там; он плакал. Сидя за письменным столом, он сжимал голову руками и тяжко вздыхал. Я видела его поникшее лицо, слезы на длинных ресницах, затуманившие его взор (Штамп, — написала мадемуазель Обер, но все же вздохнула), дрожащие губы, две скорбные морщинки в углах рта. В этот миг он поднял голову, и я увидела его светлые, обезумевшие глаза, с мольбой обратившиеся к портрету мамы… Рот его приоткрылся, и раздался стон, словно то стенал смертельно раненный зверь. (Не особенно удачно, — заметила мадемуазель Обер.) И вдруг в его запрокинутом лице я узнала лицо брата, каким оно было однажды, когда он упал со своего пони. Лица были одинаковые. Отец был ребенок, трогательный ребенок, и в нем не оставалось и следа мужской воли. Куда делись его стойкость, его сила? У человека, которого я считала идеальным, оказался недостаток. (Небольшой, — написала мадемуазель Обер.) Он предстал предо мной одновременно и величественным и жалким. Кто утешит его? Кто его защитит? Я поняла, что и он всего лишь атом перед лицом неведомых сил. (Тут был бы уместен тон попроще, — заметила мадемуазель Обер.) В эту минуту мне хотелось бы броситься к обожаемому отцу, обнять его колени. Но меня охватило чувство благоговения, и я бесшумно выскользнула из кабинета. Кроватка снова приняла мое продрогшее тело. Я была подавлена темной силой, властвующей над людьми. Я знала теперь, что доверие, безмятежность и надежды недолговечны и что человеку суждено страдать, даже не зная цели этих страданий. Охваченная безграничным презрением к неодолимым силам, которые властвуют над людьми, я погрузилась в утешительный сон.
Мадемуазель Обер еще раз внимательно прочла все сочинение и надписала наверху: «Своеобразно. Излишняя восторженность. Язык очень живой, но порой напыщенный. Злоупотребляете эпитетами». Она колебалась, какой поставить балл, потом решила: 6 ½. И все же она подумала, что черноволосая девушка, сидящая в последнем ряду, — самая интересная ученица в новом классе.
Встретив во дворе директрису, мадемуазель Обер спросила:
— Вы знаете, сударыня, мою ученицу Денизу Эрпен?.. Разве она лишилась матери?
— Почему? — удивилась директриса. — Откуда вы это взяли? Да нет. Я отлично знаю… Семья ее живет в Пон-де-Лэре. Мать сама привезла ее к нам, и девочка удивительно на нее похожа.
— Странно, — заметила мадемуазель Обер.
