37
СОВЕТ ДОКТОРА МОСГРЕЙВА

Миледи спала. Она крепко спала в эту долгую ночь. Так зачастую спят преступники, проводя последнюю ночь на этой земле, и когда серым пасмурным утром в темницу приходит тюремщик, он с удивлением обнаруживает их, обреченных, в объятиях безмятежного сна.

Игра была сыграна и проиграна. Почему? Может быть, миледи обронила важную карту? Может, не сумела в нужный момент подстроить фокус, на какие была великой мастерицей? Нет, все гораздо проще: противник оказался сильнее ее и потому победил.

Сейчас она спала спокойнее, чем когда-либо с того самого дня, когда, вскоре после своего второго замужества, узнала о том, что Джордж Толбойз возвращается домой с австралийских золотых приисков. Теперь она могла спать, не тревожась ни о чем: то худшее, что было связано с ней, перестало быть тайной, а новых разоблачений не предвиделось. Она сбросила с плеч невыносимую ношу, и ее чуткая, себялюбивая природа подвела, наконец, итоговую черту. Миледи спала в пуховой постели, спала под мягким шелковым покрывалом, и зеленые бархатные шторы, отбрасывая глубокую тень, охраняли ее сон, словно строгие неподкупные стражники. Она приказала горничной лечь на ночь в той же комнате, устроившись на низкой кушетке; она велела также, чтобы настольная лампа горела в спальне всю ночь.

Не думаю, чтобы она испытывала страх перед мрачными кошмарами, которые могли посетить ее в эту ночь. Ее, эгоистку до мозга костей, менее всего заботило то, что не сулило ей прямой угрозы, а о том, что призраки и привидения могут принести действительный вред, ей слышать не доводилось. Роберт Одли? Когда-то она его боялась, но теперь он был ей не страшен. Худшее он уже сделал, а совершив нечто более жестокое, он навсегда опозорит имя того, за кого мстил.

«Видимо, меня куда-нибудь упрячут, — подумала миледи. — Ничего, страшнее этого со мной ничего не произойдет».

Она уже видела себя в роли государственной преступницы, имеющей определенный статус и право на заботу о собственной персоне, в роли второй Железной маски, которую нельзя заключить в темницу, не предоставив соответствующих удобств. Впрочем, по большому счету это ей было безразлично. За последние несколько дней она прожила сто жизней, и в ней иссякла способность страдать — по крайней мере, на время.

На следующее утро она выпила чашку крепкого зеленого чая и съела кусочек пирога с таким видом, с каким осужденные совершают свою последнюю трапезу, меж тем как тюремщики, присутствуя тут же, зорко следят затем, чтобы приговоренный не проглотил осколок фаянсовой посуды, или чайную ложку, или не выкинул какую-нибудь другую отчаянную штуку.

Миледи позавтракала, приняла ванну и, надушив волосы, появилась в легкомысленном утреннем туалете — самом легкомысленном из всех, какие нашлись в ее роскошной гардеробной. Прежде чем выйти из комнаты, она обвела ее медленным тоскливым взглядом, но в сознании ее не промелькнуло и тени благодарных воспоминаний о том, кто подарил ей все то, что безмолвно свидетельствовало о его любви. Миледи думала лишь о том, как дорого все это стоило, и о том, что владеть этими вещами ей осталось совсем недолго.

Она взглянула на себя в большое зеркало на подвижной раме. Отдых вернул ей нежно-розовый цвет лица, и в ее больших голубых глазах засиял прежний нежный блеск, а не тот, что горел в них накануне — пугающий, злой, лихорадочный.

Миледи торжествующе усмехнулась: что бы ни сделали с ней ее враги, красоты им у нее не отнять.

Мартовский день был ярким и солнечным, на небе — ни облачка. И все же миледи вышла, закутавшись в индийскую шаль, за которую сэр Майкл заплатил в свое время целых сто гиней: возможно, не исключая того, что ее могут увезти из Одли-Корт, не дав времени на долгие сборы, она решила, что при этом хоть какие-то из дорогих вещей, да останутся при ней. Будь она Иудой, она сжимала бы в руке тридцать сребреников до последней минуты своей постыдной жизни.

Роберт Одли завтракал в библиотеке. Все утро он просидел над единственной чашкой чая, куря трубку и мрачно размышляя над вставшей перед ним задачей.

«Обращусь к опыту доктора Мосгрейва, — подумал он. — Доктора и адвокаты — исповедники нашего прозаического девятнадцатого столетия».

Первый скорый поезд из Лондона прибыл в Одли в половине одиннадцатого, а без пяти одиннадцать Ричардс, слуга, торжественно объявил о приезде доктора Элвина Мосгрейва.

Доктору с Сэвилл-Роу было лет пятьдесят. Высокий, худой, желтоватое лицо, впалые щеки, близорукие глаза столь неопределенного серого цвета, что кажется, что когда-то они были голубыми, но со временем выцвели и приобрели нынешний нейтральный оттенок. Сколь ни обширны были познания Элвина Мосгрейва в медицине, наука сия была не в состоянии одеть его кости лишней плотью, а самому ему придать хоть немного живости.

Лицо его выражало удивительную бесстрастность и удивительную сосредоточенность. Это было лицо человека, который большую часть своей жизни выслушивал других людей, отдавая им всего себя, пока, наконец, не расстался с собственной индивидуальностью и собственными страстями.

Он поклонился Роберту Одли, сел в кресло напротив и вперил внимательный взор в молодого адвоката.

Роберт истолковал внимание доктора по-своему.

«Должно быть, он думает, что я и есть его пациент, и пытается определить вид моего умопомешательства».

Доктор, словно угадав, о чем думает Роберт, спросил:

— Надеюсь, речь идет… не о вашем здоровье, сэр?

— Ах, нет, что вы!

Доктор Мосгрейв взглянул на часы — хронометр Бенсона стоимостью пятьдесят гиней, который носил в кармане жилетки с такой беззаботностью, словно это была обыкновенная картофелина, и сказал:

— Мне нет нужды напоминать вам о том, что мое время дорого; но в телеграмме вы указали, что случай ваш чрезвычайно… э-э… серьезен… и, если бы не это, я бы не отправился в дорогу в столь ранний час.

Роберт Одли сидел у камина, угрюмо разглядывая язычки пламени и ломая голову над тем, с чего начать разговор. Томительные минуты следовали одна за другой, и предупреждение доктора оказалось нелишним.

— Вы очень любезны, доктор Мосгрейв, — сделав над собой усилие, промолвил молодой человек, — я весьма признателен вам за то, что вы не оставили мою просьбу без ответа. То, ради чего я вызвал вас, доставляет мне неописуемую боль, и, обращаясь к вашему опыту, я почти готов слепо довериться вам, чтобы помочь себе и тем, кто мне весьма дорог, выйти из чрезвычайно затруднительного положения.

Доктор Мосгрейв, дотоле взиравший на Роберта с деловым безразличием, впервые взглянул на него с неподдельным интересом.

— Признание пациента доктору столь же священно, сколь священна исповедь грешника духовному пастырю, не так ли? — спросил Роберт Одли.

— Именно так, сэр.

— Вы гарантируете, что дело, ради которого я побеспокоил вас, не будет предано огласке ни при каких обстоятельствах?

— Разумеется, сэр.

— Мне известно, что вы специализируетесь в области психических заболеваний.

— Совершенно верно, сэр.

— По-видимому, вам не однажды приходилось выслушивать странные, а порою ужасные признания?

Доктор Мосгрейв утвердительно кивнул головой.

В эту минуту он казался человеком, который может надежно запереть в своей бесстрастной груди тайну целого государства, не почувствовав при этом никаких неудобств, налагаемых подобным бременем.

— То, о чем я хочу вам рассказать, — промолвил Роберт Одли, — касается не меня, и, надеюсь, вы простите, если я еще раз подчеркну, что конфиденциальность должна быть соблюдена неукоснительно.

Доктор Мосгрейв снова кивнул — на этот раз чуть строже.

— Я весь внимание, мистер Одли, — холодно сказал он.

Роберт Одли придвинул кресло поближе к доктору и тихим голосом начал рассказывать все то, о чем миледи поведала прошлым вечером.

Доктор Мосгрейв слушал его, не выражая ни малейшего удивления. Лишь раз он позволил себе улыбнуться — то была едва заметная, горькая усмешка, — когда Роберт поведал ему о мнимых похоронах в Вентноре, но и на этот раз он не выказал заметного удивления.

Роберт закончил свой рассказ на том месте, где сэр Майкл Одли прервал монолог миледи. Он не упомянул ни об исчезновении Джорджа Толбойза, ни о своих мрачных подозрениях на этот счет. Ничего не рассказал он и о пожаре на постоялом дворе.

— Это все? — сурово покачав головой, спросил доктор Мосгрейв. — Более вы ничего не хотите добавить?

— Более ничего. По-моему, то, что я рассказал, не нуждается в дополнениях.

— Итак, вы хотите убедиться, что эта леди — душевнобольная и потому не несет ответственности за свои действия?

Роберт Одли вздрогнул: он не ожидал, что доктор так быстро угадает его желание.

— Да, мне бы хотелось, чтобы леди на поверку оказалась умалишенной: это разом оправдает все, что она совершила.

— И избавит ее от суда, не так ли, мистер Одли?

Роберт нервно повел плечами: он опасался не суда, а кое-чего похуже.

— Боюсь, мой визит не принесет вам никакой пользы, — тихо промолвил доктор. — Я, конечно, осмотрю леди, но, должен предупредить, в ее болезнь я не верю.

— Почему?

— Потому что в ее действиях нет ничего, что свидетельствовало бы о ее ненормальности. Она убежала из дома, но убежала в поисках лучшей доли. Что в этом необычного? Второй брак посулил ей богатство и титул, и ради этого она совершила преступление, имя которому — двоемужие. Что в этом необычного? Когда она оказалась в безумно трудном положении, она не впала в безумие, но, проявив завидную изобретательность и хладнокровие, сделала все, чтобы выпутаться из беды.

— Однако наследственное умопомешательство…

— Может проявиться в третьем поколении и отразиться на детях леди, если они у нее будут. Душевная болезнь не обязательно передается от матери дочери. Был бы рад помочь вам, мистер Одли, если бы мог, но в том, что я услышал от вас, признаков ненормальности я не усматриваю. Поверьте, в Англии ни один суд присяжных не примет всерьез вашу версию об умственной ущербности этой женщины. Лучшее, что вы можете для нее сделать, — это отослать ее назад, к первому мужу, если он согласится ее принять.

Роберт Одли вздрогнул, услышав упоминание о друге.

— Ее первого мужа нет в живых, — сказал он. — Точнее говоря, он исчез, пропал, но… У меня есть основания предполагать, что его нет в живых.

Роберт говорил с заметным волнением, и это, разумеется, не укрылось от внимания доктора.

— Первый муж леди исчез, — сказал он, делая ударение на каждом слове, — но вы считаете, что его нет в живых.

Несколько минут он молчал, глядя на огонь тем же угрюмым взором, каким прежде глядел на него Роберт, а затем сказал:

— Мистер Одли, между нами не может быть недомолвок. Вы мне рассказали не все.

Роберт взглянул на доктора с нескрываемым изумлением.

— Вряд ли я смогу помочь вам, — продолжил Элвин Мосгрейв, — пока буду гадать, где кончается ваша откровенность и где начинается ваше недоверие. Вы рассказали мне только половину истории, связанную с этой леди. Итак, что стало с ее первым мужем?

Мистер Мосгрейв задал свой вопрос столь решительным тоном, словно был уверен наперед, что здесь разгадка всех тайн.

— Я уже сказал вам, доктор Мосгрейв: не знаю.

— Однако ваше лицо поведало мне о том, что вы что-то скрыли от меня, и оно же поведало о том, что вы кого-то подозреваете!

Роберт Одли сидел безгласный, как камень.

— Если желаете извлечь пользу из моего визита, мистер Одли, — промолвил доктор, стараясь говорить как можно убедительнее, — вы должны доверять мне. Итак, первый муж леди исчез. Когда и как?

Роберт с трудом поднял голову.

— Что ж, я доверюсь вам, доктор Мосгрейв. Расскажу на этот раз все, без утайки. Я не прошу вас ни о чем, что могло бы нанести вред обществу, в котором мы живем, но я прошу вас, если можете, спасите имя нашего рода от бесчестья и позора!

Он рассказал, как исчез Джордж Толбойз, рассказал о собственных волнениях и страхах, и лишь богу известно, с какой неохотой решился он на полное, исчерпывающее признание.

Доктор Мосгрейв внимательно слушал Роберта Одли, и по его лицу невозможно было угадать, к какому решению он придет. Когда Роберт закончил, доктор встал и снова взглянул на часы.

— Я могу уделить вам еще двадцать минут, не более. Мне бы хотелось осмотреть леди. Итак, вы говорите, ее мать скончалась в доме для душевнобольных?

— Да, именно там. Вы хотите осмотреть леди Одли один на один, без свидетелей?

— Да, один на один, если не возражаете.

Роберт вызвал звонком горничную миледи, и она проводила, доктора в будуар леди Одли.

Элвин Мосгрейв вернулся в библиотеку через десять минут.

— Я поговорил с леди, — сказал он, — и мы прекрасно поняли друг друга. У нее душевная болезнь в скрытой форме. Болезнь эта может не проявиться никогда, а может обнаружить себя один-два раза в жизни в виде приобретенного слабоумия, причем в наиболее острой форме. Приступ длится весьма непродолжительное время и возникает только при условии экстремального психического воздействия. Леди — отнюдь не душевнобольная, но в крови ее содержится наследственная порча. Вот почему в этой женщине причудливо совмещается коварство безумца с расчетливостью нормального человека. Вы спросите, что все это значит? Мистер Одли, — эта женщина опасна!

Доктор Мосгрейв несколько раз прошелся взад-вперед по комнате, а потом снова заговорил:

— Я не стану укреплять вас в ваших подозрениях, и опровергать их я тоже не стану. Но вот что я вам скажу: мистер Джордж Толбойз исчез, но бесспорных доказательств его смерти у вас нет. Если же они у вас будут, вы все равно ничего не сможете предпринять против этой женщины: ссылки на то, что у нее была веская причина избавиться от своего первого мужа, вам ничего не дадут. Поверьте, ни один суд присяжных не вынесет ей на этом основании обвинительного вердикта.

— Больше всего, сэр, — торопливо перебил доктора Роберт Одли, — я боюсь огласки этого дела и связанного с ним бесчестья для всей нашей фамилии.

— Прекрасно понимаю ваше состояние, мистер Одли, — холодно заметил доктор, — но вы не вправе ожидать, что я помогу вам скрыть наихудшее из преступлений, совершаемых против общества. Если бы я был убежден, что убийство совершила именно эта женщина, я не стал бы укрывать ее от правосудия, будь при этом поставлена на карту честь даже ста наиблагороднейших фамилий! Но я в этом не убежден, и потому сделаю все возможное, чтобы помочь вам.

Роберт Одли порывисто схватил доктора за руку.

— Когда дела мои пойдут в гору, я отблагодарю вас по достоинству, — с чувством сказал он. — Я отблагодарю вас и за дядюшку, и за самого себя!

— У меня осталось только пять минут, а мне еще нужно написать письмо, — сказал доктор Мосгрейв с доброй усмешкой, растроганный горячностью молодого человека.

Он сел за стол, обмакнул перо в чернила и принялся быстро писать.

Прошло минут семь. За это время он заполнил три страницы, затем, отложив перо, сложил письмо и, вложив его в конверт, незапечатанным протянул Роберту.

Адрес на конверте был следующий:

«Месье Валь, Вильбрюмьез, Бельгия».

Роберт Одли с сомнением взглянул на адрес, потом на доктора, который в эту минуту надевал перчатки с такой серьезностью, словно в его жизни не было более благородной цели, нежели натянуть их так, чтобы они не оскорбили мир ни единой лишней морщинкой.

— Это письмо, — произнес Мосгрейв, отвечая на безмолвный вопрос молодого человека, — написано моему другу месье Валю, владельцу и главному врачу прекрасной лечебницы для душевнобольных в Вильбрюмьезе. Мы знаем друг друга много лет, и я не сомневаюсь, что он с удовольствием примет леди Одли на свое попечение и до конца ее дней будет заботиться о ней со всей ответственностью.

Роберт Одли хотел было вновь выразить доктору свою благодарность, но Элвин Мосгрейв не дал ему сказать ни слова.

— С той минуты, как леди Одли переступит порог этого заведения, — продолжал он, — с прежней ее жизнью будет покончено навсегда. Сколько бы тайн у нее ни было, они все останутся при ней. Сколько бы преступлений она ни совершила, она не совершит более ни одного. Выройте могилу на ближайшем кладбище и похороните ее заживо — вы и тогда не укроете ее от мира надежней, чем лечебница моего друга. Как физиолог и как честный человек, я утверждаю: удалив от мира и людей такую женщину, вы окажете обществу самую большую услугу, ибо если женщину, которую я осмотрел десять минут назад, можно отпустить на свободу, то вся моя физиология не стоит и ломаного гроша. Если бы эта женщина была способна вцепиться мне в горло и задушить своими маленькими ручками, когда я беседовал с ней, будьте уверены, она бы сделала это, не моргнув глазом!

— Она поняла, кто вы и зачем пришли?

— Да, конечно. Она сказала: «Вы полагаете, я безумна, как и моя матушка, и пришли осмотреть меня. Ну что ж, вот она я, вся перед вами: попробуйте обнаружить порчу в моей крови!» До свиданья, мистер Одли, — торопливо прибавил доктор. — Мое время истекло десять минут назад, а мне еще нужно успеть на ближайший поезд!