26
РАССКАЗ ДОКТОРА ДОУСОНА
Унылый лондонский январь, отбыв на Земле положенный срок, медленно канул в Лету. Последние слабые воспоминания о Рождестве изгладились из памяти, а Роберт Одли все сидел в тихой квартире на Фигтри-Корт, все бродил с равнодушным видом по тенистым аллеям Темпл-Парка, щурясь под лучами утреннего солнца и от нечего делать наблюдая за ребятишками, играющими на лужайках.
Здесь, среди жителей старинных вычурных домов, у него было множество друзей. В сельской местности тоже были знакомцы и доброжелатели, готовые предоставить к его услугам пустующие спальни и удобные кресла у славных камельков, но после исчезновения Джорджа Толбойза в нем угас дух компанейства и пропал вкус к развлечениям. Старые судьи, заметив, как он бледен и сумрачен, приписали это тайной неразделенной любви и, зазывая его на вечеринки, поднимали тост «за здравие хорошенькой женщины, благослови ее Господь со всеми ее недостатками» и лили слезы по поводу радостей, ставших для них недоступными. Но и эти шумные сборища не могли расшевелить Роберта; он знал, какая темная туча собирается над домом его дядюшки, знал, какая буря должна в нем разразиться, губя покой и счастье благородного гнезда.
— Почему она не хочет внять моему предупреждению? Почему не уезжает? Видит бог, я дал ей шанс — прекрасный шанс. Почему она им не воспользовалась? — спрашивал он себя и не находил ответа.
Иногда он получал весточки от сэра Майкла, иногда — от Алисии. Молодая леди, как правило, одаривала его лишь несколькими короткими строчками, сообщая о том, что с папочкой все в порядке и что леди Одли по-прежнему весела, игрива и живет, как и раньше, не считаясь с тем, что думают о ней окружающие.
Мистер Марчмонт, директор школы из Саутгемптона, известил Роберта о том, что маленький Джорджи пребывает в добром здравии, но образование мальчика крайне запущено, и он никак не может перейти интеллектуальный Рубикон слов, состоящих по крайней мере из двух слогов. Приезжал мистер Молдон — он хотел навестить внука, но, согласно инструкциям мистера Одли, ему было в этом отказано. Через некоторое время старик прислал мальчику пакет с пастилой и конфетами, но дары отправили обратно, сославшись на то, что их качество может пагубным образом сказаться на состоянии «молодого растущего организма».
В конце февраля Роберт получил письмо от кузины Алисии, побудившее его сделать новый шаг навстречу судьбе и вернуться в дом, из которого он был почти изгнан.
Алисия писала:
«Папочка болен. Жизни его, слава богу, ничто не угрожает, однако он сильно простудился и сейчас у него жар. Приезжай, Роберт, если в тебе осталась хоть капля сочувствия к твоим ближайшим родственникам. Папочка уже несколько раз говорил о тебе, и я знаю, он будет очень тебе рад. Выезжай немедленно, но прошу тебя, об этом письме — ни слова.
Искренне твоя Алисия».
От этого письма Роберту стало не по себе.
«Прав ли я был, — подумал он, уняв волнение, — прав ли я был, играя в кошки-мышки с правосудием, храня в тайне свои сомнения и загоняя боль внутрь? Прав ли я был, надеясь, что таким образом ограждаю тех, кого люблю, от горя и бесчестья? Что я стану делать, если увижу, что сэр Майкл болен, очень болен, может быть, уже умирает — умирает на ее груди? Что я стану делать тогда?»
Пока ясно было одно: в Одли-Корт нужно ехать, не откладывая дела ни на минуту.
Роберт Одли запаковал чемодан.
Роберт Одли вскочил в первый же кеб.
Не прошло и часа после того, как письмо Алисии попало к нему в руки — оно пришло с послеполуденной почтой, — а он уже был на железнодорожном вокзале.
Тусклые огоньки чуть поблескивали в густеющей мгле, когда Роберт приехал в Одли. Оставив чемодан у начальника станции, он торопливо двинулся по укромной тропинке, ведущей в Одли-Корт.
В сумеречном свете деревья простирали над ним свои голые ветви, а ветер, проносясь по равнине, раскачивал их с глухими стонами. В холодных зимних сумерках деревья напоминали привидения, грозившие нашему герою самыми страшными карами, если на пути к дому он остановится хотя бы на миг. В длинной липовой аллее было пустынно и зябко: природа спала, ожидая сигнала свыше, знаменующего приближение весны.
Чем ближе подходил Роберт Одли к старинному дому, тем тревожнее становилось у него на душе. Все тут было ему знакомо: каждый изгиб дерева, каждая причудливая ветка, каждая неровность живой изгороди из карликовых конских каштанов и низкорослых ив, кустов боярышника, ежевики и орешника.
Сэр Майкл был для молодого человека вторым отцом, щедрым и благородным другом, суровым и беспристрастным советчиком, — но таков уж был характер Роберта Одли, что огромная его любовь к дядюшке редко находила выражение в словах: она была похожа на могучее течение, о котором трудно судить, потому что от людских глаз его скрывает столь же могучая толща льда.
«Что станет с поместьем, если дядюшка умрет? — думал Роберт, приближаясь к усадьбе. — Поселятся ли здесь другие люди, соберутся ли они под низкими дубовыми потолками старинного дома?»
Одно-единственное окно светилось в наступившей мгле, — окно дядюшкиной комнаты.
Слуга, открывший дверь на стук Роберта, поднес фонарь к лицу нежданного гостя.
— Ах, это вы, сэр, — узнал он Роберта. — Теперь сэр Майкл непременно воспрянет духом.
Он проводил Роберта в библиотеку.
Дрова весело трещали в камине. Багровые отблески пламени трепетали на резных панелях. В углу пустовало кресло хозяина дома.
— Может, поужинаете, прежде чем подняться наверх, сэр? — спросил слуга. — Я могу принести сюда.
— В рот ничего не возьму, пока не увижу дядюшку.
— Как угодно, сэр.
Слуга повел Роберта в ту самую восьмиугольную комнату, где пять месяцев назад Джордж Толбойз, застыв, как изваяние, остекленевшим взором глядел на портрет миледи. Картина была закончена и висела на почетном месте напротив окна, подавляя бьющим в глаза многоцветием всех этих Клодов, Пуссенов и Воуверманов. Когда Роберт, проходя мимо, взглянул на сие творение современного художника, ему показалось, что миледи ему лукаво подмигнула.
Пройдя через будуар и гардеробную миледи, Роберт замер на пороге комнаты сэра Майкла.
Дядюшка спал. Рядом с ним сидели Алисия и миледи. Боясь разбудить сэра Майкла, Роберт встал в дверях, не решаясь войти.
— Мистер Одли! — приглушенным дрожащим голосом воскликнула Люси Одли.
— Тс! — прошептала Алисия. — Разбудите папочку. Хорошо, что ты приехал, Роберт, — прибавила она и указала на пустое кресло рядом с постелью больного.
Молодой человек сел в ногах кровати и посмотрел на спящего долгим суровым взором, затем взглянул на миледи, и взгляд его стал еще более долгим и еще более суровым. Леди Одли медленно покраснела.
— Он очень болен? — шепотом спросил Роберт.
— Нет, — ответила миледи, не отводя глаз от супруга, — но состояние тревожное, очень тревожное.
«Я все-таки заставлю ее взглянуть на меня, — подумал Роберт. — Мы встретимся глазами, и я прочту все, что творится в ее душе, прочту так, как читал прежде. Пусть знает: со мной уловки бесполезны».
Прошло несколько минут.
— Нисколько не сомневаюсь в том, — чуть слышно промолвил Роберт, — что вам, миледи, сейчас действительно тревожно. Вы прекрасно понимаете: ваше счастье, ваше процветание, ваша безопасность — все это зависит от того, будет сэр Майкл жить или нет.
— Я все понимаю, — хладнокровно отозвалась миледи. — И потому всякий удар мне — это удар ему.
И она, указав на спящего, улыбнулась Роберту той вызывающей, роковой улыбкой, которую так верно изобразил художник на ее портрете.
Роберт, не выдержав ее взгляда, опустил глаза. Мало того: он прикрыл лицо рукой, чтобы она не поняла, наблюдает ли он за ней по-прежнему и что у него сейчас на уме.
Прошло около часа. Внезапно сэр Майкл проснулся.
— Молодец, что приехал, Боб, — радостно проговорил он. — Я, пока болел, вспоминал о тебе не однажды. Право слово, вы с Люси должны стать добрыми друзьями. Тебе надо привыкнуть к тому, что она твоя тетушка, хотя, признаться, она слишком молода и хороша собой, чтобы носить подобное звание, и… и… ну, словом, ты понимаешь?
— Понимаю, дядюшка. Даю вам честное слово, чары миледи на меня нисколько не действуют. Ей это известно так же хорошо, как и мне.
— Фи, Роберт. — Миледи состроила милую гримаску. — Вы все воспринимаете чересчур серьезно. Если я и подумала о том, что вы слишком взрослый, чтобы считаться моим племянником, то только из боязни, что глупые сплетни окружающих…
Она не закончила фразу. В комнату вошел доктор, мистер Доусон.
Он пощупал пульс пациента, задал два-три вопроса, объявил, что баронет идет на поправку, обменялся несколькими малозначащими фразами с Алисией и леди Одли и уже направился к выходу, но Роберт, поднявшись из кресла, вызвался его проводить.
— Я посвечу вам на лестнице, — сказал он.
— Ну что вы, право, не стоит беспокоиться, — мягко запротестовал доктор, но Роберт настоял на своем, и они вместе вышли из комнаты.
Войдя в восьмиугольную комнату, молодой адвокат плотно закрыл за собой дверь.
— Будьте добры, закройте, пожалуйста, дверь на лестницу, — попросил он доктора. — Мне хотелось бы переговорить с вами сугубо конфиденциально.
— Рад услужить вам, — отозвался доктор, сделав то, о чем просил Роберт, — однако, если речь пойдет о здоровье вашего дядюшки, смею заверить, оснований для беспокойства нет. Случись что-нибудь серьезное, я бы немедленно телеграфировал семейному доктору сэра Майкла.
— Безусловно, вы сделали бы все, что велит вам долг, — в этом нет сомнения. Но речь пойдет не о дядюшке. Я хотел бы задать вам несколько вопросов, касающихся другого человека.
— Пожалуйста.
— Я хочу спросить вас о женщине, проживавшей в вашей семье в качестве мисс Люси Грэхем. О леди Одли.
Мистер Доусон с удивлением взглянул на молодого адвоката.
— Извините, мистер Одли, — сказал он, — но вы вряд ли можете ожидать от меня ответа на вопросы, касающиеся супруги вашего дядюшки, пока я не получу на то разрешение самого сэра Майкла. Не понимаю, какие мотивы побудили вас обратиться именно ко мне. Веских причин я тут не усматриваю.
Он сурово взглянул на Роберта Одли, как бы желая сказать: «Вы по уши влюбились в собственную тетушку и хотите, чтобы я был посредником в ваших амурных делах. Ничего не выйдет, сэр. Эта роль не для меня».
— Я всегда уважал леди, когда она звалась мисс Грэхем, сэр, — сказал он вслух, — и теперь, когда она стала леди Одли, я уважаю ее вдвойне, но не потому, что изменилось ее положение, а потому, что она стала супругой одного из самых благородных людей в мире.
— Вы не сможете уважать моего дядюшку и его честь более, чем я, — сказал Роберт. — В том, о чем я хочу вас спросить, нет никаких недостойных мотивов. Вы должны ответить на мои вопросы.
— Должен? — удивился мистер Доусон.
— Именно должны, если считаете себя другом сэра Майкла. Женщину, ставшую ныне его женой, он впервые встретил в вашем доме. Рассказав ему, что она сирота, девушка, как я теперь понимаю, снискала и его жалость, и его восхищение. Она сказала, что на белом свете у нее не осталось никого, ни друзей, ни родственников, — не так ли? Вот все, что я знаю о ее прошлой жизни.
— Зачем вам знать что-то еще? — спросил доктор.
— На то есть причина, — страшная причина, сэр. Несколько месяцев подряд меня мучили подозрения, совершенно отравившие мне жизнь. Я пытался убедить себя в том, что ошибаюсь, но никакие увертки, никакие отговорки мне не помогли. Чем дальше, тем сильнее я уверяюсь в своей правоте. Женщина, носящая фамилию сэра Майкла, недостойна быть его женой. Так я считаю. Может быть, я ошибаюсь. Если это так, то роковая цепь косвенных улик еще никогда не опутывала невинного человека так тесно, как на этот раз. И потому я хочу либо опровергнуть свои подозрения, либо подтвердить их. Сделать это можно единственным способом: проследить жизнь супруги моего дядюшки в течение последних шести лет. Сегодня 24 февраля 1859 года. Я хочу в мельчайших подробностях знать все, что случилось с этой женщиной между нынешним днем и февралем 1853 года.
— Значит, вы утверждаете, что руководствуетесь вполне достойной целью?
— Да, сэр, я хочу отвести от этой женщины ужасные подозрения.
— Которые существуют только в вашем мозгу?
— Нет, сэр. Есть человек, который их разделяет.
— Кто это?
— Не скажу, мистер Доусон, — решительно отозвался Роберт Одли. — Я не скажу вам более того, что уже сказал. Я часто колеблюсь, постоянно иду на компромиссы, но на этот раз я буду непреклонен. Повторяю: я должен знать историю жизни Люси Грэхем. Если вы откажетесь помочь мне, я обращусь к другим людям и, как ни больно мне будет сделать это, к самому дядюшке, я узнаю от него то, что вы хотите утаить от меня сегодня. Лучше добыть сведения таким жестоким образом, чем потерпеть жестокое поражение, сделав в своем расследовании всего лишь несколько первых шагов.
Прошло несколько томительных мгновений.
— У меня нет слов, чтобы выразить свое удивление и тревогу, мистер Одли, — промолвил наконец доктор, — но поверьте, что о прошлой жизни леди Одли я знаю не так уж много.
— Расскажите то, что знаете.
— Она вышла замуж за вашего дядюшку в июне 1857 года. В моем доме прожила чуть более тринадцати месяцев. На работу ко мне поступила 14 мая пятьдесят шестого года.
— И она пришла к вам…
— Из школы, что находится в Бромптоне. Школу содержала (возможно, содержит и сейчас) некая леди по фамилии Винсент. Именно миссис Винсент горячо порекомендовала мне взять в семью мисс Грэхем, не слишком интересуясь ее прошлым.
— Вы встречались с миссис Винсент?
— Нет, никогда. Я поместил в газете объявление о том, что мне нужна гувернантка, и мисс Грэхем ответила на мое объявление. В письме она сослалась на миссис Винсент, содержательницу школы, где она, то есть мисс Грэхем, работала младшей учительницей. Вы знаете, я человек занятой, ни минуты свободной, потому был страшно рад, что мне не придется терять день на поездку из Одли в Лондон и обратно. Найдя имя и данные миссис Винсент в адресной книге, я решил, что имею дело с человеком ответственным и в своем деле кое-что значащим, и написал ей. Ответ пришел очень скоро. Миссис Винсент дала мисс Люси Грэхем блестящую рекомендацию, и я, приняв ее на работу, ни разу не пожалел об этом. Вот и все, мистер Одли. Больше мне рассказать нечего.
— Вы случайно не помните адрес миссис Винсент? — спросил Роберт, вынимая из кармана записную книжку.
— Слава богу, помню. Бромптон, Креснт-Виллас, 9.
— Да-да, — пробормотал Роберт, — Креснт-Виллас, мне уже доводилось слышать это название от самой леди Одли. В первых числах сентября прошлого года эта самая миссис Винсент прислала ей телеграфное сообщение. Если мне не изменяет память, миссис Винсент была больна, при смерти, и пожелала напоследок повидаться с миледи. Однако она переехала в другое место, и по указанному адресу сэр Майкл с миледи найти ее не смогли.
— Вот как! Однако леди Одли никогда не упоминала об этом.
— Вполне возможно. Это выяснилось, когда я гостил в Одли-Корт. Как бы там ни было, я благодарю вас, мистер Доусон, за честную, откровенную информацию. Теперь два с половиной года жизни миледи передо мной как на ладони. Остается разузнать, что она делала в течение предыдущих трех лет, и я сниму с нее бремя подозрений. До свиданья.
Роберт Одли и доктор пожали друг другу руки, и Роберт вернулся в комнату дядюшки. К этому времени сэр Майкл снова уснул, и миледи, опустив тяжелые шторы и прикрыв абажуром лампу в изголовье кровати, ушла с падчерицей пить чай в свой будуар — комнату, смежную с прихожей, где только что беседовали Роберт Одли и мистер Доусон.
Разливая чай, миледи с тревогой наблюдала за тем, как Роберт, стараясь не шуметь, прошел в комнату дядюшки, а потом вернулся в будуар. Здесь, среди тонкого опалового фарфора и мерцающего столового серебра, миледи была особенно прелестна, ибо хорошенькая женщина более всего хороша именно тогда, когда заваривает и разливает чай. Это самое женское и самое домашнее изо всех занятий придает волшебную гармонию каждому ее движению и делает колдовским каждый ее взгляд, и кажется, что секреты кипящего напитка, окутывающего ее клубами пара, известны только ей одной.
— Не выпьете ли чашечку чая, мистер Одли? — спросила она.
— Пожалуй.
— Вы не обедали, не так ли? Я позвоню и велю, чтобы вам принесли что-нибудь посущественнее, чем бисквиты и бутерброды.
— Нет, спасибо, леди Одли. Перед отъездом я позавтракал в Лондоне, и чашки чая мне будет вполне достаточно.
Роберт сел за маленький столик и взглянул на Алисию. Держа в руках книгу, она пыталась читать. Всегда здоровая и цветущая, сейчас она была бледна: болезнь отца изрядно взволновала ее.
— Ты плохо выглядишь, Алисия, — нарушил тишину молодой человек.
Мисс Одли пожала плечами, не отводя глаз от раскрытой книги.
— Очень может быть, — отозвалась она. — Но какое это имеет значение? Кого вообще может заботить, здорова я или больна?
— Это заботит меня, — сказал Роберт Одли. И, помолчав, добавил: — Это заботит сэра Гарри Тауэрса.
Алисия нахмурилась и вновь углубилась в чтение.
— Что ты читаешь? Роман?
— Да.
— Интересный?
— Не очень.
— Тогда со своим двоюродным братом ты могла бы поговорить и повежливей. Тем более что завтра утром я уезжаю.
— Завтра утром! — воскликнула миледи, и радость, мгновенная, как вспышка молнии, прозвучала в ее голосе. Это не укрылось от внимания Роберта Одли.
— Да, — ответил молодой адвокат, — завтра утром я должен отлучиться в Лондон по своим делам, но через день, если позволите, я вернусь и останусь здесь до тех пор, пока дядюшка не выздоровеет.
— Здоровье дядюшки действительно внушает вам серьезные опасения? — спросила миледи.
— Нет, слава богу, нет. Для тревоги нет оснований.
— Однако вы довольно долго беседовали с доктором, и меня это не на шутку обеспокоило: ведь вы все время говорили о сэре Майкле, не так ли?
— Говорили, но не все время.
— Тогда о чем же можно было говорить так долго? С доктором Доусоном вы почти незнакомы.
— Доктор Доусон пожелал проконсультироваться у меня по правовым вопросам.
— По каким же это вопросам, если не секрет?
— В том-то и дело, что секрет. Какой из меня адвокат, если я не сумею держать язык за зубами?
Миледи прикусила губку и замолчала. Алисия подняла глаза и отложила книгу в сторону.
— Честное слово, Роберт Одли, ты очень занятный собеседник и с тобой можно недурно скоротать время, — язвительно заметила она. — Но сегодня ты невыносим. По-моему, ты просто влюбился!
Алисия была недалека от истины.
В эту минуту перед внутренним взором Роберта Одли предстало лицо Клары Толбойз, возвышенное и прекрасное в своей скорби. Он вновь увидел перед собой ее ясные карие глаза и услышал ее слова: «Кто отомстит убийце брата, вы или я?» И вот он в Эссексе, в той самой деревушке, которую Джордж Толбойз — он, Роберт Одли, твердо в этом уверен — никогда не покидал. Он снова был в том самом месте, где жизнь его друга оборвалась так же внезапно, как обрывается история или рассказ, когда читатель захлопывает книгу. Так мог ли он отказаться от расследования, которое сам же когда-то вменил себе в обязанность? Мог ли свернуть с предначертанного пути? Мог ли найти для этого убедительные резоны? Нет, тысячу раз нет! Лицо Клары Толбойз, искаженное горем, навсегда запечатлелось в его мозгу, а ее голос все звучал и звучал в его ушах, взывая к его совести, подавлял то, что было в нем от лукавого, и возрождал все лучшее, заветное и непреходящее.
