22
ОПЕКУН

— Я собираюсь забрать вашего внука с собой, мистер Молдон, — твердо сказал Роберт, когда миссис Плаусон покинула гостиную, держа за руку юного питомца.

— Да-да, — отозвался старый пьяница, едва ворочая мозгами и языком. — Забираете мальчика у старого бедного дедушки. Я всегда был уверен: рано или поздно все равно так и случится.

— Вы всегда были уверены, что я заберу у вас мальчика? — спросил Роберт, пристально взглянув на отставного лейтенанта. — Откуда такая уверенность, хотелось бы знать?

— Откуда? Да все оттуда же, — туманно пояснил пьяница.

Молодой адвокат сурово нахмурился.

— Потому что я думал, что либо вы, либо его отец — но кто-то из вас непременно заберет его у меня, — боязливо ответил отставной лейтенант, не выказывая особой фантазии.

— Однако в прошлый раз, мистер Молдон, вы сообщили мне, что Джордж Толбойз отправился в Австралию. Как же тогда он может забрать у вас сына?

— Да-да, конечно… Но… кто его знает? Он ведь такой неугомонный… Вечно не сидит на месте… Он вполне может вернуться.

Он трижды повторил последнюю фразу. Его грязные, перепачканные табаком пальцы мелко задрожали.

— Мистер Молдон, — медленно проговорил Роберт Одли, чеканя каждый слог, — Джордж Толбойз никогда не уезжал в Австралию. Более того, он никогда не приезжал в Саутгемптон. То, что вы сообщили мне 8 сентября, — ложь, продиктованная вам в телеграфной депеше, полученной незадолго до моего визита.

Старик выронил глиняную трубку и жалобно взглянул на Роберта.

— Эту ложь вам продиктовали. 7 сентября Джорджа Толбойза у вас не было. Вы были уверены, что сожгли депешу, однако сгорела только ее часть. То, что уцелело, сейчас находится у меня.

При этих словах отставной лейтенант мгновенно протрезвел.

— Что я наделал! — воскликнул он, беспомощно разводя руки. — Господи, что я наделал!

— 7 сентября в два часа дня Джорджа Толбойза, живого и здорового, видели в поместье Одли-Корт в Эссексе.

Старик сидел, не шелохнувшись: ужас сковал его по рукам и ногам.

— 7 сентября в два часа дня, — повторил Роберт Одли, — моего друга, живого и здорового, видели в вышеупомянутом поместье. Но с того дня и часа, я выяснил это, его уже не видел никто. Я опросил всех, кого мог. Увы, никаких надежд. Теперь я знаю: Джордж Толбойз мертв.

— Нет! Нет! Нет! Нет! — внезапно завопил старик. — Ради бога, не говорите таких вещей! Все, что угодно, только не это. Его могли похитить, ему могли дать отступные, чтобы он ушел с чьей-нибудь дороги, но только не это. Он жив! Жив! Жив!

— Я уверен, — неумолимо повторил Роберт Одли, — мой друг не покидал Эссекса. Я уверен: 7 сентября он ушел из жизни.

— Нет! Нет! Ради бога! Вы сами не знаете, что говорите!

— Не беспокойтесь: я отдаю себе отчет в каждом сказанном слове.

— Ах, что же мне делать? Что делать? — запричитал старик, чуть не плача.

Но затем, с трудом приподнявшись и выпрямившись во весь рост, он вдруг не без достоинства — и это было что-то новое в его поведении — сказал:

— Вы не имеете права приходить сюда и вгонять в страх человека, который выпил рюмку и потому не в себе. Не имеете вы на это права, мистер Одли. Полицейский, когда арестовывает вора или, хуже того, убийцу, честно предупреждает — обязан предупредить арестованного о том, что тот не должен утверждать ничего, что можно было бы использовать против него. Закон, сэр, милосерден к подозреваемому. Вы же, сэр, выбрав как раз такое время — такое время, сэр, когда я, против обыкновения, выпил, меж тем как я утверждаю, а люди могут подтвердить, что я по большей части бываю трезв, — так вот, выбрав столь неудобное для меня время, вы являетесь в мой дом — в мой дом, сэр! — и запугиваете меня, на что вы, сэр, не имеете права, никакого права, сэр, так что…

Спазмы сжали горло мистера Молдона, он рухнул в кресло и горько зарыдал.

Нищая, жалкая гостиница, нищий, жалкий старик, сотрясаемый рыданиями… Роберт Одли взглянул на отставного лейтенанта с нескрываемым сочувствием.

«Предвидь я такое заранее, — подумал он, — я бы пощадил старика».

Но едва эта мысль мелькнула в его голове, как он вспомнил о другом человеке — человеке того же возраста, но совсем иного круга, который, знай он сейчас то, что знал Роберт, залился бы куда более горькими слезами. Этот человек — его дядюшка, сэр Майкл.

«Как я безжалостен! — подумал Роберт Одли. — Но нет, это не я, это могучая десница, влекущая меня все далее и далее по темной стезе, о конце которой я не смею и мечтать!»

— Мистер Молдон, — мягко сказал он, — я не прошу у вас прощения за те страдания, что причинил вам мой визит, потому что…

Здесь Роберт умолк: старик плакал, не переставая, и молодой адвокат вынужден был собрать все свои душевные силы, чтобы возобновить свой суровый монолог.

— Есть такая пословица, мистер Молдон: шила в мешке не утаишь. В ней, в этой пословице, заключена старая житейская мудрость, которую люди черпают из собственного опыта, а не из книг. Если я, махнув на все рукой, оставлю своего друга гнить в неведомой могиле, настанет день, и какой-нибудь совершенно чужой человек, слыхом не слыхавший имени Джорджа Толбойза, в силу совершенно невероятного стечения обстоятельств откроет тайну его смерти. Может быть, это случится уже завтра. Может, десять лет спустя. Может быть, тогда, когда на смену нам придет иное поколение, когда рука того, кто совершил преступление, истлеет так же, как тлеет сейчас тот, кого она сразила. Ах, если бы я мог оставить все как есть! Если бы я мог навсегда оставить Англию, чтобы потерять любую, даже самую малую возможность подобрать ключ к этой тайне — я бы оставил ее, оставил с великой радостью! Но в том-то и дело, что я не могу этого: всемогущая десница увлекает меня вперед. Поверьте ради дела, которому я отдал себя без остатка: менее всего я хотел бы вторгаться в вашу жизнь, мистер Молдон. Но я должен это сделать, должен! Если хотите предупредить об этом кого-то, кого это касается, — предупредите. Если тайна, к которой день за днем и час за часом я подбираюсь все ближе, задевает интересы того, кто вам близок, пусть, пока я не настиг этого человека, он исчезнет, заметя за собой все следы! Пусть уезжает из Англии, пусть отправляется, куда глаза глядят — я не стану преследовать его. Но если он не послушает меня — горе ему! Пробьет его час, и, клянусь, я его не пощажу!

Впервые за все время старик осмелился поднять глаза на Роберта Одли. Он поднес к сморщенному лицу рваный носовой платок и сказал:

— Заявляю вам: я не в силах понять, что вы имеете в виду. Заявляю со всей серьезностью: я вас не понимаю, я не верю в то, что Джорджа Толбойза нет в живых!

— Десять лет своей жизни отдал бы я за то, чтобы увидеть его живым, — печально отозвался Роберт. — И потому я скорблю о вас, мистер Молдон, скорблю обо всех нас.

— Я не верю в смерть моего зятя, — упрямо повторил отставной лейтенант. — Я не верю в то, что бедный парень превратился в тлен и прах.

Он снова попытался изобразить неизбывное горе, но получилось это так неловко, что Роберт, глядя на его вымученное фиглярство, смущенно отвел взгляд.

В эту минуту в гостиную вошла миссис Плаусон. Она вела за собой Джорджа Толбойза-младшего. Отмытая рожица мальчугана сияла, как новая монетка.

— Что здесь происходит? — спросила женщина. — Мы все время слышали, как плачет бедный старый джентльмен.

Джорджи вскарабкался к деду на колени и розовой ручонкой вытер слезы на его морщинистом лице.

— Не плачь, дедушка, — сказал мальчик. — Добрый дядя — ювелир заберет мои часы в чистку, и, пока будет их чистить, он даст тебе денег, чтобы заплатить сборщику налогов. Не плачь, дедушка. Пойдем к ювелиру на Хай-стрит, у которого на дверях нарисованы золотые кружочки — в знак того, что он приехал из Ломбар… из Ломбардшира. Пойдем, дедушка.

Малыш вынул из-за пазухи золотые часы, гордый тем, что его талисман так часто выручал его и дедушку в самые трудные минуты жизни. Соскочив с колен деда, он схватил его за руку и потянул к дверям.

— Часы дедушке сегодня не понадобятся, Джорджи, — сказал Роберт Одли.

— Тогда отчего же он такой печальный? — спросил мальчик. — Когда ему нужны часы, он всегда печален и всегда бьет себя по лбу. — Мальчик сжал крохотные кулачки и показал, как ведет себя дед в минуты отчаяния. — При этом он говорит, что она — я думаю, это он говорит про красивую леди, — что она плохо к нему относится. Я тогда говорю ему: «Дедушка, возьми часы», а он берет меня на руки и говорит: «Ах, мой чистый ангел! Разве смогу я ограбить моего ангела?» А потом он плачет, но совсем не так, как сегодня — не так громко, что его слышно даже в коридоре.

С чувством огромной душевной боли слушал Роберт Одли сбивчивый монолог мальчугана, меж тем как старик, судя по всему, несколько успокоился. Он не стал вслушиваться в детский лепет и лишь два-три раза прошелся по маленькой гостиной, поглаживая всклокоченные волосы и теребя шейный платок, который повязала ему миссис Плаусон.

— Бедный старый джентльмен, — промолвила женщина, обращаясь к Роберту, — на нем лица нет. Что случилось?

— Ушел из жизни его зять, — ответил Роберт. — Его не стало спустя полтора года после смерти Элен Толбойз, похороненной в Вентноре.

Миссис Плаусон облизнула побелевшие губы.

— Бедный мистер Толбойз умер? — воскликнула она. — Дурные новости, сэр, хуже не бывает.

Маленький Джорджи, вскинув головку, внимательно посмотрел на миссис Плаусон.

— Кто это там умер? — спросил он. — Ведь Джордж Толбойз — так зовут меня. Кто же умер?

— Другой человек с такой же фамилией — Толбойз, Джорджи, — ответила миссис Плаусон.

— Бедняга! — промолвил мальчик и по-взрослому тяжело вздохнул.

— Вы не будете возражать, мистер Молдон, если я заберу Джорджи с собой? — спросил Роберт Одли.

Старик к этому времени совершенно успокоился. Взяв со стола трубку, он попытался разжечь ее бумажным жгутом, свернутым из газетного обрывка.

— Ну, так как, мистер Молдон?

— Нет, конечно же, не возражаю, сэр. Вы его опекун и имеете право увести его с собой, куда вам заблагорассудится. Все эти годы он был моим единственным утешением, но я всегда был готов к тому, что рано или поздно расстанусь с ним. Я исполнил свой долг. Пусть иногда, когда мы сидели без денег, ему приходилось бегать в рваных башмаках — вы, сэр, человек молодой, неопытный, и потому представить себе не можете, сколько ботинок приходится покупать такому вот сорванцу, тем более что растет он не по дням, а по часам; пусть он сходил в школу всего лишь два-три раза — но поверьте, сэр, за всю свою короткую жизнь мальчик ни разу — ни разу! — не услышал от меня грубого слова.

Ребенок, уразумев, что происходит, громко заплакал.

— Я не уйду от тебя, дедушка! — закричал он, бросаясь к старику.

— Я не хочу причинять вам лишние страдания, мистер Молдон, — сказал Роберт Одли. — Помилуй всех нас Господи — вот все, что я могу сказать. Я знаю: забрать от вас мальчика — мой долг. Я определю его в самую лучшую школу Саутгемптона и, клянусь честью, никогда не воспользуюсь его невинной простотой, чтобы… — Роберт Одли на мгновение умолк, не зная, как поточнее выразить то, что тяжким бременем лежало у него на душе. — …чтобы хотя бы на шаг продвинуться вперед, распутывая тайну гибели его отца. Я, как вы знаете, детектив не по профессии, а по необходимости, но будь на моем месте самый настоящий детектив, и он, я уверен, не опустился бы до того, чтобы выпытывать сведения у ребенка.

Старик молчал, глубоко опустившись в кресло, одной рукой прикрыв лицо, а в другой держа длинную трубку.

— Уведите мальчика, миссис Плаусон, — сказал он, наконец. — Уведите и соберите его вещи. Мистер Одли забирает его с собой.

— Как вы жестоки, мистер Одли! — неожиданно воскликнула миссис Плаусон.

— Полноте, миссис Плаусон, — скорбно промолвил старик. — Мистер Одли знает, что делает. А я… Жить мне осталось недолго, и я никому не хочу доставлять беспокойство.

Слезы, брызнув из покрасневших глаз, упали на его грязные руки.

— Господь свидетель, сэр, я не причинил вреда вашему другу, — сказал отставной лейтенант, когда миссис Плаусон и Джорджи вышли из комнаты, — и зла я ему тоже никогда не желал. Он был мне добрым зятем и относился ко мне куда лучше, чем иные сыновья к своим отцам. Да, я транжирил его деньги, и сейчас мне стыдно за это, очень стыдно, сэр. Но в то, что он мертв, я не верю — не верю, сэр! Разве такое возможно, сэр?

Роберт ничего не ответил, лишь печально покачал головой и взглянул в окно, за которым расстилался мрачный пустырь и играли бедно одетые дети.

В комнату вошла миссис Плаусон с Джорджи. На мальчике были пальто, шапка и теплый шерстяной шарф.

Роберт взял мальчика за руку.

— Попрощайся с дедушкой, Джорджи.

Маленький человечек живо подбежал к старику, порывисто обнял его и расцеловал в обе впалые щеки.

— Не плачь, дедушка. Вот пойду в школу, стану умным-преумным, а потом приеду и навещу тебя с миссис Плаусон. Я правильно говорю? — спросил он, обращаясь к Роберту.

— Правильно, малыш. Скажи дедушке «до свиданья».

— Уведите его, сэр, уведите, — взмолился старик. — Вы разбиваете мне сердце!

Мальчик быстро семенил ножками, стараясь не отставать от Роберта Одли. Он очень обрадовался, что скоро пойдет в школу, хотя, сказать по правде, с пьяницей дедом ему жилось не так уж плохо. Старик в нем души не чаял и позволял делать все, что вздумается, чем и разбаловал малыша, приучив его к поздним холодным ужинам и к рому пополам с водой, который мальчик нет-нет да и потягивал из дедушкиного стакана.

Роберт Одли привел мальчика в гостиницу и, оставив его на попечение добродушного буфетчика, отправился на Хай-стрит в заведение мистера Марчмонта, гордо именовавшееся «Академией для молодых джентльменов».

В школе — то бишь в академии — Одли объяснил мистеру Марчмонту, кем ему приходится Джорджи и кто его отец, обратив внимание на то, что он, Роберт Одли, запрещает кому бы то ни было видеться с мальчиком и что на всякую встречу мистер Марчмонт должен будет испрашивать его письменное разрешение. Обговорив прочие условия обучения и содержания мальчика, Роберт направился в гостиницу за Джорджи.

Придя туда, он увидел следующую картину: Джорджи, стоя на подоконнике, болтает с буфетчиком о всякой всячине, а тот, ничем в эту минуту не занятый, тычет пальцем в окно, демонстрируя маленькому собеседнику чудеса Хай-стрит.

Бедняга Роберт, став опекуном Джорджа Толбойза-младшего, с таким же успехом мог опекать белого слона. Он знал, чем кормят шелковичных червей, морских свинок, кошек, собак, канареек и прочую живность, и мог в любое время прочесть лекцию на эту тему, но рацион юного человеческого существа пяти лет от роду являл для него тайну за семью печатями.

Вычтя из своего нынешнего возраста минувшие четверть века, Роберт попытался восстановить в памяти, чем же пичкали его самого на шестом году жизни.

«Смутно помню, это были хлеб, молоко и вареная баранина. Помню, опять-таки смутно, я их терпеть не мог. Интересно, придутся ли мальчику по вкусу хлеб, молоко и вареная баранина?»

Задумчиво глядя на ребенка, Роберт нервно теребил густые усы.

— По-моему, ты проголодался, Джорджи, — сказал он наконец.

Мальчик кивнул головой, и буфетчик, смахнув со стола несколько невидимых пылинок, приготовился принять заказ.

— Позавтракаем? — предложил Роберт, по-прежнему теребя усы.

Мальчик звонко рассмеялся.

— Позавтракаем! Полдень уж миновал, сэр: самое время пообедать.

Роберт Одли смутился.

«Вот ведь поросенок! — подумал он. — Такому палец в рот не клади», — и, постаравшись придать себе строгий вид, добавил вслух: — Я закажу тебе хлеб и молоко. Буфетчик! Хлеба, молока и пинту рейнвейна!

Джордж Толбойз-младший недовольно поморщился.

— Фу! Хлеб с молоком! Этого я не люблю. Я люблю то, что дедушка называет острой закуской. Он мне рассказывал, что обедал тут один раз, и что телячья отбивная была отменной. Хочу отбивную с яйцами и сухариками — ага? — и еще хочу лимонного сока — ага? Дедушка знаком с местным поваром. Повар — ужасно добрый джентльмен. Один раз, когда дедушка привел меня сюда, повар дал мне шиллинг. Повар одевается лучше дедушки и даже лучше вас.

И Джорджи презрительно кивнул Роберту, показав пальцем на его грубое пальто.

Роберт ошеломленно взглянул на своего юного питомца: пятилетний эпикуреец привел его в замешательство.

— То, что сейчас подадут на стол, — промолвил Роберт, стараясь придать голосу как можно больше твердости, — именуется обедом. А закажу я следующее: суп-жульен, тушеных угрей, тарелку котлет, жаркое из птицы и пудинг. Ну, что скажешь, Джорджи?

— Полагаю, юный джентльмен не станет возражать, когда увидит все это, сэр, — вмешался в разговор буфетчик. — К какому времени прикажете подавать?

— Скажем так, к шести. А потом мы с Джорджи отправимся в его новую школу. Пожалуйста, займите пока ребенка чем-нибудь. Мне нужно уладить кое-какие дела, и времени на мальчика у меня не будет. Переночую я здесь же, у вас. До свиданья. Я пойду, а ты постарайся нагулять до шести часов хороший аппетит.

Роберт отправился на вокзал и выяснил расписание поездов, идущих в Дорсетшир.

«Завтра утром, — решил он, — я повидаюсь с отцом Джорджа. Расскажу ему все, что знаю, и пусть мистер Харкурт Толбойз решает, что мне делать дальше».

С обедом, заказанным Робертом, маленький Джорджи управился по-взрослому. Жареный фазан и светлое пиво привели его в восторг. В восемь вечера к парадному входу был подан одноконный экипаж, и Джорджи, бодрый и жизнерадостный, сел в него, имея в кармане золотой соверен и письмо Роберта Одли мистеру Марчмонту, а также чек на приличную сумму, обеспечивавшую юному джентльмену должное содержание.

— Хорошо, что у меня теперь будет новая одежда, — сказал Джорджи на прощание. — Миссис Плаусон только и делала, что чинила мне ее да перешивала изо всякого старья. Пусть теперь перешивает для Билли.

— Кто такой Билли? — спросил Роберт, смеясь над ребячьей болтовней.

— Билли — маленький братик бедной Матильды. А Матильда…

В этот момент возница взмахнул хлыстом, экипаж тронулся, и Роберт Одли так ничего и не узнал о Матильде.