11
СИНЯКИ НА ЗАПЯСТЬЕ
Роберт нашел сэра Майкла и леди Одли в столовой. Миледи сидела за роялем на стуле с винтовым сиденьем и перелистывала ноты новейших музыкальных пьес. Когда дворецкий объявил о прибытии мистера Роберта Одли, миледи, шурша шелковыми оборками, повернулась на месте, а затем, выйдя из-за рояля, присела перед племянником и состроила ему очаровательную гримаску.
— Благодарю за соболей, — промолвила она, поигрывая тонкими пальчиками, сверкавшими от множества колец, усыпанных бриллиантами. — Благодарю за прекрасных соболей. С вашей стороны было чрезвычайно любезно не отказать мне в моей просьбе!
Роберт почти забыл о том, что во время поездки в Россию он купил партию соболей для леди Одли, к тому же мысль о внезапном исчезновении Джорджа Толбойза настолько занимала его ум, что до него даже не сразу дошло, о какой такой «чрезвычайной любезности» толкует эта потрясающая красавица.
— Представляете, — сказал он, обращаясь к сэру Майклу, — этот болван — я имею в виду моего друга, — не предупредив меня, укатил в Лондон!
— Мистер Джордж Толбойз вернулся в Лондон! — взметнув брови, воскликнула миледи.
— Ужасная катастрофа! — язвительно заметила Алисия. — Пифии в лице мистера Роберта Одли и получаса не могут просуществовать без Дамона, известного миру под именем Джорджа Толбойза.
— Он славный человек, — сказал Роберт, пропуская колкость мимо ушей. — Он славный человек, и сейчас, когда я думаю о нем, у меня… У меня душа не на месте!
— Душа не на месте? — удивилась миледи. — Это еще почему?
— Видите ли, год назад у Джорджа умерла жена, и он до сих пор не может примириться с утратой. Он человек мужественный, но это горе оказалось сильнее его. В последнее время он стал часто заговариваться, и я боюсь, как бы он не покончил жизнь самоубийством.
— Вот уж не думала, что мужчины способны на столь глубокие и долгие переживания! — заметила леди Одли. — Мне всегда казалось, что им по большому счету все равно, что та хорошенькая мордашка, что эта, и, если умирает «номер один» — голубоглазая блондинка, они тут же, разнообразия ради, находят себе «номер два» — черноглазую брюнетку.
— Джордж Толбойз не из таких. Я твердо уверен, я знаю: смерть жены разбила его сердце.
— Что и говорить, со стороны миссис Толбойз было в высшей степени жестоко умереть, заставив бедного мужа страдать от неизбывной печали, — усмехнувшись, заметила леди Одли.
«Алисия права, — подумал Роберт, разглядывая прекрасное лицо тетушки, — ребячливости моей удивительной родственнице не занимать».
Сели обедать. За столом миледи болтала о милых пустяках и была необыкновенно оживлена, и сэр Майкл, видя, какое впечатление произвела его супруга на молодого племянника, горделиво улыбнулся и сказал:
— Очень рад, что моя малышка снова воспряла духом. Видел бы ты, в каком унынии она была после нашей вчерашней поездки в Лондон!
— Была… в унынии?
— Да, мистер Одли, в ужасном унынии, — ответила леди Одли. — Утром я получила телеграфное послание от своего доброго старого друга — содержательницы частной школы, которая написала мне, что умирает и, если я хочу повидаться с ней, мне следует поторопиться. Обратный адрес не был указан, и я решила, что она и ныне проживает там, где жила три года назад. Мы с сэром Майклом выехали в Лондон немедленно и, приехав, отправились по старому адресу. Увы, там, куда мы пришли, ее не оказалось, более того, никто из жильцов не знал, кто она такая и куда переехала. Сэр Майкл опросил всех лавочников в округе. Результат был столь же плачевен. Как он ни старался, раздобыть новый адрес бедной учительницы ему так и не удалось.
— Но ведь это глупо — посылать весточку, не указав места своего жительства, — сказал Роберт.
— Когда человек при смерти, ему трудно предусмотреть такие мелочи, — с упреком отозвалась леди Одли.
Ах, как ни была прекрасна леди Одли и как ни был влюблен в нее молодой адвокат, но в этот тихий сентябрьский вечер его по-прежнему не покидало неясное чувство тревоги.
Он сидел у окна, болтая с миледи о том о сем, но мыслями был не здесь, а на Фигтри-Корт, рядом с Джорджем Толбойзом. Он все думал, думал, думал, как, должно быть, бедняге Джорджу сейчас одиноко среди неизменных сигар, собак и канареек. Чего бы он, Роберт, сейчас ни отдал за то, чтобы вернуть другу покойную жену, за то, чтобы с нею, живой, он смог прожить остаток дней в покое и счастье!
Между тем пальчики миледи легко, словно бабочки, порхали над клавишами, и величественный рояль откликался дивной мелодией, напоминавшей о хрустальных ручьях и мириадах пузырьков, что днем и ночью нескончаемой чередой лопаются на водной поверхности…
Роберт Одли вздрогнул: ему вдруг представилось, что друг его, холодный и окоченевший, лежит на дне неглубокого потока и его мертвое лицо обращено к небу, меркнущему в вечерних сумерках.
Отсутствующий взгляд Роберта не ускользнул от внимания леди Одли.
— Вас что-то беспокоит? — спросила она.
— Не что-то, а кто-то: Джордж Толбойз.
Миледи зябко пожала плечами.
— Честное слово, всякий раз, когда вы упоминаете об этом джентльмене, мне становится не по себе. Можно подумать, с ним и вправду случилось нечто чрезвычайное.
— Не дай бог! Но когда я думаю о нем, тоска заполняет мою душу до самых тайных ее уголков!
Так за разговорами прошел вечер, а когда стало еще темнее, сэр Майкл снова попросил леди Одли поиграть им на рояле. Роберт Одли хотел было сесть с нею рядом и помочь, переворачивая нотные листы, но миледи играла по памяти, и галантность молодого джентльмена осталась невостребованной.
Он принес два зажженных канделябра и расставил их так, чтобы было удобно восхитительной музыкантше. Миледи ударила по клавишам, и комнату наполнили звуки печальной бетховенской сонаты. Странный характер был у этой женщины: веселая, живая и жизнерадостная, она любила совсем иные мелодии — тоскливые, унылые, меланхоличные.
Роберт Одли, прислонившись к роялю, разглядывал ее пальчики. На одном сверкает рубиновое сердечко, на другом — изумрудная змейка, на тех — бриллианты. Затем взгляд его скользнул по ее округлым запястьям, и его внимание привлек широкий плоский золотой браслет, надетый на правую руку. Во время быстрого пассажа он чуть сдвинулся, и миледи прервала игру, чтобы поправить украшение, но еще до того, как она сделала это, Роберт Одли заметил, что браслет скрывал синяк, выступивший на нежной коже.
— Вы, кажется, повредили руку, миледи, — сказал Роберт.
Женщина торопливо поправила браслет.
— Повредила? Ну, это уж слишком сильно сказано! Просто у меня такая кожа, синяки появляются на ней от малейшего прикосновения.
Она продолжила игру, но сэр Майкл, встревоженный, поднялся из кресла и, пройдя через всю комнату, подошел к жене.
— В чем дело, Люси? — спросил он. — Как это случилось?
— Господи, ну какие же вы оба глупые! — засмеялась леди Одли. — Устраиваете шум из-за пустяка! Понимаете, я ужасно рассеянная, и несколько дней назад, играя лентой, я обвязала ею руку так туго, что, когда я ее дернула, здесь, на запястье, остался синяк.
«Миледи сущее дитя, — подумал Роберт Одли. — Выдумывает всякие истории, нимало не заботясь о правдоподобии. Кожа только-только начала менять цвет, значит, синяк появился не несколько дней назад, а намного позже».
Сэр Майкл могучей рукой приподнял тонкое запястье.
— Ну-ка поднеси свечи, Роберт, — попросил он.
Нет, здесь был не один синяк, а четыре слабых красных отметины, какие могли оставить четыре пальца сильной руки, которая слишком грубо дотронулась до изящного запястья. Впрочем, узкая лента, затянутая чересчур туго, тоже могла оставить подобный след, и миледи продолжала настаивать на своем, пеняя на собственную рассеянность.
Но Роберт заметил: поперек одной из слабых отметин пролегло чуть более темное пятно, тоже красное: было похоже, что на один из сильных пальцев, так безжалостно погрузившихся в нежную плоть, было надето кольцо.
«Миледи лжет, — подумал Роберт. — Не верю я в историю с лентой».
Он пожелал родственникам доброй ночи и простился с ними в половине одиннадцатого вечера.
— Я уеду отсюда первым же утренним поездом, — сказал он в дверях. — Если Джорджа нет на Фигтри-Корт, поеду в Саутгемптон, а если его нет и там…
— Что тогда? — спросила миледи.
— Тогда, надо полагать, с ним действительно случилось нечто необъяснимое!
В гостиницу Роберт пришел совершенно подавленный.
— Сколько волнений из-за этого дуралея! — проворчал он, запираясь у себя в номере. — Но, как бы там ни было, если завтра его не окажется дома, я перерою весь мир, чтобы найти его!
Для Роберта Одли, человека по природе флегматичного, решительность была скорее исключением, чем правилом, но уж если он на что решался, то шел к намеченной цели с бульдожьим упрямством.
Ум у него был ленивым, и лень мешала ему думать о нескольких вещах одновременно, не останавливаясь ни на чем по существу (манера людей куда более энергичных, чем наш герой), но этот же ум делал его удивительно проницательным в тех случаях, когда что-то привлекало его внимание всерьез, и уж тогда ничто, даже самая малая деталь, не ускользала от Роберта Одли.
Чопорные судьи могли вышучивать его, а преуспевающие адвокаты, упоминая о нем, пожимать плечами, однако несомненно одно: возьмись он хотя бы раз вести в суде какое-нибудь дело, он бы порядком удивил вельмож от юриспруденции, недооценивших его способности.
