24. Как сгинула Польша

Большинство немцев с радостью восприняло подписание договора с Россией. Ведь в самые тяжелые времена, после Версаля, наша страна показала себя надежным другом Германии. Славили мудрость фюрера — вон какой молодец, подурачил Запад, урвал все мыслимые выгоды, а потом повернул в прежнее, проверенное русло. Приободрились солдаты: поколотить поляков в союзе с русскими представлялось не столь уж сложной задачей.

Но в среде германской аристократии, генералитета, интеллектуальной и дипломатической элиты, стойко удерживалось скептическое отношение к Гитлеру. Его до сих пор, невзирая на все достижения, не считали полноценным властителем. Полагали, что он должен был всего лишь исполнить роль «политического ассенизатора» — очистить загаженное государство от накопившихся отбросов, а потом уступить правление более солидным фигурам. Но Гитлер не ушел и уходить не собирался. В нем видели дилетанта и выскочку, каждый его шаг становился мишенью пересудов и критики. Фюрер перечеркивал Версальский договор, возрождал армию, вводил войска в Рейнскую зону, а верхушка общества в ужасе хваталась за головы. Предрекала — англичане и французы этого, конечно, не потерпят, будет война. Но все сходило с рук, и оппозиция успокаивалась. Те же самые генералы и сановники, которые каркали насчет неизбежной катастрофы, получали очередные награды, назначения, и отнюдь не отказывались от них.

Перед захватами Австрии, Чехословакии военачальники и аристократы опять зароптали, что надо бы остановиться на достигнутом, иначе Гитлер обрушит страну в пропасть. И снова дело обернулось блестящим выигрышем. Но подготовка удара по Польше всколыхнула оппозицию с удвоенной силой. Собственные страхи относительно Австрии и Чехословакии она напрочь забыла. В министерских кулуарах и гостиных германской знати заговорили, что раньше-то фюрер был прав. Действовал рука об руку с англичанами и французами, вот и выигрывал. Но теперь «опозорил себя», связавшись с большевиками. Бросил вызов западным державам! Значит, беда неминуема.

Впрочем, вся «оппозиционность» ограничилась лишь разговорами. Да и то потихоньку, без лишних ушей. Ни военные, ни гражданские вельможи не спешили расставаться с теплыми местами, полученными от фюрера. Как уже отмечалось, только еврейские банкиры сообразили (и получили недвусмысленные сигналы), что пора уносить ноги. Их примеру последовали и некоторые деятели вполне арийского происхождения. Например, «стальной король» Фриц Тиссен в 1939 г. решил вдруг уехать в США. Чуть позже, в 1942 г., с помощью американского писателя Эмери Ривса он опубликует сенсационную книгу: «Я оплачивал Гитлера» [7]. Так «мировая закулиса» начала создавать «легенду прикрытия» — что нацистов вскармливали исключительно германские промышленники и банкиры.

Но и финансовый гений Гитлера Ялмар Шахт неожиданно ушел в отставку с поста президента Рейхсбанка. Впоследствии он утверждал, что ушел из-за несогласия с политикой нацистов. Хотя кто-кто, а Шахт беспардонно лгал. В отличие от Тиссена, он ни в какую Америку не убегал, он остался в составе гитлеровского правительства министром без портфеля, неоднократно отмечался фюрером, получал высокие награды. Он ушел только от руководства Рейхсбанком. Почему? Да потому что довел Германию до грани банкротства! Средства для экономического скачка в Германии, милитаризации промышленности, создания армии, авиации и флота были добыты за счет грандиозных афер, наподобие упоминавшихся МЕФО-векселей. Если в 1932 г. консолидированный государственный долг Германии составлял 12,5 млрд. марок, то к 30 июня 1938 г. он вырос до 35,8 млрд. марок. И в дополнение к этому Шахт в 1938 г. бросил еще 11 млрд. на программу вооружений.

6 апреля 1939 г. советник британского посольства в Берлине Форбс доносил: «Ни в коем случае нельзя исключать того, что Гитлер прибегнет к войне, чтобы положить конец тому несносному положению, в которое он поставил себя своей экономической политикой». А 6 мая посол Великобритании Гендерсон писал лорду Галифаксу: «Сможет ли она (Германия) пережить еще одну зиму без войны? А если нет, то не предпочтет ли Гитлер войну экономической катастрофе? [101]». Шахт и ему подобные загнали Германию в тупик. Ей грозил кризис похлеще Великой Депрессии. Избежать его позволяла только война. Перечеркнет традиционные законы финансирования, спишет все долги. Даже «новый Мюнхен» за счет Польши фюрера больше не устраивал. Он обязан был воевать. Но ведь именно для этого американская «закулиса» и связанные с нею эмиссары в Германии взращивали нацистов.

Однако и сам Гитлер не желал «новых Мюнхенов». Он даже опасался вмешательства «миротворцев». Он жаждал именно войны. Фюрер совершил резкий политический кульбит, перекинувшись в альянс с Москвой. Кульбит неожиданный, ошеломивший вчерашних западных партнеров. Начинать войну надо было поскорее, пока сохранялась растерянность, пока новый козырь, союз с СССР, можно было разыграть с максимальным эффектом. Завершала подготовку к броску армия — новая армия! Она должна была впервые показать свои качества! Завершали подготовку и спецслужбы. Эксперимент в Чехословакии, когда для чисток и арестов использовалась айнзацгруппа из представителей разных ведомств, оказался удачным. В Польше следом за частями вермахта должна была двигаться айнзацкоманда, состоящая из нескольких айнзацгрупп.

Но Гиммлер давно мечтал о роли полководца. Он воспользовался надвигающейся войной, выпросил у фюрера разрешение сформировать первые боевые части СС: один артиллерийский полк, несколько пехотных и моторизованных полков, пулеметные и разведывательные батальоны [39]. Хотя «боевым крещением» для этих частей стали не самоотверженные штурмы польской обороны, а провокации на своей же, германской земле. Чтобы создать предлог для нападения, была запланирована операция «Гиммлер». На польско-германской границе организовали 39 конфликтов — нужно было изобразить нападения на немцев с польской стороны. В течение лета то там, то здесь происходили стычки, перестрелки. Взрывались бомбы. Вторжение было назначено на 25 августа, и накануне предполагалось разыграть сразу несколько провокаций.

Но случилось именно то, чего Гитлер старался избежать. Вмешался с миротворчеством Муссолини. Вот он-то всерьез перепугался, что Италии придется выполнять союзнические обязательства, выступить на стороне немцев, и их отлупят вместе. Муссолини предложил свое посредничество — связаться с Англией, надавить на Польшу, и она без войны выполнит хотя бы часть германских требований. Гитлера это не устраивало. Но отвергнуть инициативу друга и союзника выглядело некрасивым. Фюрер кисло согласился и перенес удар на 1 сентября. Конечно, переговоры он постарался сорвать. Потребовал от поляков не только отдать Данциг, но и провести плебисцит по всему Поморью, кому оно будет принадлежать, Польше или Германии.

А пока шли дипломатические пересылки, немцы времени не теряли. Развернули скрытую мобилизацию — без официального объявления рассылали повестки резервистам. Польша узнала об этом, 30 августа тоже объявила мобилизацию, но вмешались французские миротворцы, заставили отменить ее. Однако 31 августа поляки получили подтверждения — немецкие войска стягиваются к границе. Снова понеслись приказы начинать мобилизацию. Откладывать вторжение Гитлеру стало уже нельзя — противник изготовится. Но с Муссолини он договорился довольно простым способом. Дуче просто трусил, но при этом силился «сохранить лицо»! Он сам по секрету попросил: пускай Германия как бы от своего лица обратится к Италии и разрешит ей не выполнять союзнических обязательств. Что ж, фюрер выполнил пожелание, отправил нужную телеграмму. Дескать, сами справимся, просим не беспокоиться [149].

Вечером 31 августа в нескольких пограничных пунктах появились отряды эсэсовцев, переодетых в польскую форму. В городишке Гляйвиц они ворвались со стрельбой на немецкую радиостанцию. Постарались, чтобы в эфире прозвучали выстрелы, выкрикнули по-польски в микрофон, что «пробил час германо-польской войны» и «сплотившиеся поляки сокрушат всякое сопротивление немцев». После этого диверсанты скрылись [116, 147]. Сходные нападения произошли на таможенный пункт в Хохлендене, на лесничество в Питшине. С отрядами диверсантов вели под конвоем заключенных, которых специально отобрали в тюрьмах гестапо — их условно обозначали «консервы». Они тоже были одеты в польскую форму, и перед тем, как исчезнуть, эсэсовцы прикончили их. Трупы «польских солдат» обнаружила подоспевшая местная полиция, их фотографировали приглашенные журналисты. Эти безвестные люди стали первыми жертвами мировой войны…

Гитлер изобразил крайнее возмущение. Объявил, что его терпение иссякло, и на враждебные выходки соседей пора ответить. 1 сентября в 4 часа 45 минут на польской границе загрохотала артиллерия, взревели танковые моторы. С аэродромов поднимались эскадры бомбардировщиков. Первому массированному удару с воздуха подвергся городок Велюнь, его практически стерли с лица земли, погибло 1200 человек. Ни о какой войне они не знали. Они видели сны, мамы баюкали младенцев, жены в сладкой предутренней неге потеплее и поуютнее прижимались к мужьям, девчонки и мальчишки сопели в подушки, лелеяли какие-то важные планы на сегодня… Сегодня для них не наступило. Грохот, ужас, огонь, боль — и смерть, бесформенное месиво битых кирпичей, досок, раздавленной и разорванной человеческой плоти…

На Польшу двинулись 56 германских дивизий, из них 6 танковых и 4 моторизованных — 1,6 млн. человек, 6 тыс. орудий, 2800 танков, 2 тыс. самолетов. Нашлись у немцев и союзники — Словакия. Раньше-то, при разделе Чехословакии, Гитлер жонглировал лихо, уступил полякам Тешинскую область. Теперь он подсказал словацкому правительству Тисо: если хотите вернуть эту область, присоединяйтесь! О, словаки не отказались. У них и армия имелась. Старая, чехословацкая. Большинство соединений было расквартировано на западе, в Чехии, их разоружили и расформировали. А три дивизии стояли в Словакии. Вот они и сменили знамена. Сейчас выступили на фронт, посчитаться с обидчиками поляками!

Варшава смогла выставить против неприятелей 39 дивизий и 16 бригад общей численностью 1 млн. человек. В вооружении они проигрывали абсолютно — у них было 4300 орудий, 870 танков, 407 самолетов. Впрочем, настоящих танков было лишь 220, а остальные — танкетки. Да и самолетов для выполнения боевых задач предназначалось всего 186 — 44 бомбардировщика и 142 истребителя устаревших конструкций. До начала 1939 г. у поляков вообще не существовало плана войны с Германией. Они готовились драться только с русскими — «историческими врагами». Царили убеждения, что немцы слабы. Потом, когда усиливались — что они друзья. Да неужели покровители-французы допустят, чтобы немцы ударили по Польше?

План составляли в последний момент, когда уже запахло жареным. Но польские стратеги целиком находились под влиянием французской школы. Хотя военная мысль Франции еще в Первую мировую войну показала полнейшую тупость, примитивизм и несостоятельность! Например, считалось незыблемым законом, что нельзя допускать разрывов в боевых порядках. Исходя из этого правила, польские войска намечалось равномерно растянуть в линию вдоль границы. Главная задача им ставилась — продержаться, пока Франция выполнит свои союзнические обязательства. Она должна была сразу же оказать авиационную поддержку, а на 15-й день с момента мобилизации перейти в наступление. Немцам придется перебрасывать войска на запад, и поляки будут спасены…

Германские планы были куда более совершенными и отработанными. На поляков ринулись две группы армий, «Север» под командованием фон Бока и «Юг» под командованием Рунштедта. А навстречу, из Восточной Пруссии, ударила 4-я армия фон Клюге. Бронированные и механизированные соединения были сведены в танковые корпуса. Они действовали на направлениях главных ударов и почти сразу, как тараны, прошибли польскую оборону.

Правда, большинство танков у немцев были легкими, со слабенькой броней. А в Польше уже имелось страшное оружие для машин подобного типа — противотанковые ружья. Но… они считались совершенно секретными! Личному составу их даже не показывали. Запечатанные ящики с противотанковыми ружьями и инструкции по их применению были разосланы в войска, но их предписывалось содержать под охраной, а вскрывать лишь по особому приказу. В суматохе о них забывали, и секретные ружья с секретными инструкциями нераспечатанными попали в руки немцев!

Дергания с мобилизацией — начатой, потом отмененной, а потом снова начатой, привели к тому, что мобилизационный план был выполнен на 60 %. Призванные резервисты массами направлялись к своим частям, запрудили дороги и станции — и становились беззащитными жертвами бомбежек, попадали под танковые прорывы. А по тылам сразу разгулялись немецкие диверсионные группы, выбрасывались десанты. Они ставили мины, захватывали мосты и прочие ключевые позиции, а главное, резали или взрывали линии связи. Германская разведка четко отслеживала местонахождение польского генштаба и ставки верховного командования, их непрерывно бомбила авиация. А польский генштаб и командование не могли связаться со своими подчиненными, не представляли реальной обстановки.

В польской армии углублялся хаос. Некоторые дивизии ожесточенно отбивались, но соседи уже отступали, и героев окружали. Катились потоки пополнений к фронту, а фронта уже не существовало, навстречу катились потоки беженцев, отходящих частей. В городе Быгдощ то ли германские диверсанты обстреляли воинскую колонну, то ли польские части в панике открыли огонь по своим. Но в результате солдаты и горожане возбудились против местных немцев, испокон веков проживавших в Быгдоще. Распаляя сами себя слухами о «пятой колонне», стали хватать их на улицах, врываться с дома. Тащили к импровизированным местам для расстрелов. Кого-то разъяренные обыватели терзали, забивали камнями, палками, кидали в реку. Волна аналогичных погромов и самосудов над немцами прокатилась в других западных польских городах. А наступающие германские части наткнулись на следы этих злодеяний. Пропаганда Геббельса сразу раструбила о зверствах поляков. Солдаты вермахта принялись мстить. Сами же перепуганные поляки или уцелевшие немцы выдавали участников бесчинств, их расстреливали без долгих разбирательств.

Что же касается надежд поляков на западных покровителей, то они полностью провалились. Даже после начала войны британский посол в Берлине Гендерсон носился с идеей предать Польшу — по такому же сценарию, как Чехословакию. Жалко, что ли? [149] Чемберлен колебался, тянул время. Воевать-то не хотелось. Но вся его политика умиротворения слишком позорно провалилась, разразился скандал в парламенте. Гитлер Лондону в рожу плевал, а ему все еще улыбочки строили. Лидер оппозиции Эмери резонно заявлял: «Доколе мы будем заниматься пустой болтовней, когда Британия и все, что ей дорого, и сама цивилизация находятся под угрозой?… Наш долг — выступить вместе с французами». Кабинет Чемберлена повис на волоске, и ему пришлось согласиться: дескать, конечно же, «вместе с французами» выступить придется.

Но в том-то и дело, что французов заставить выступить было еще труднее! Англичане сидели на островах, в относительной безопасности. А непосредственные боевые действия ложились на долю Франции! Между Парижем и Лондоном пошли долгие споры относительно ультиматума немцам. Стоит ли его предъявлять? Когда предъявлять? Какой срок давать на выполнение требований? В итоге Англия и Франция объявили Германии войну лишь 3 сентября, когда вооруженные силы Польши были основательно разгромлены.

Но даже и такое запоздалое вмешательство западных держав вызвало в Берлине весьма подавленное настроение. Не просто подавленное, а близкое к панике. Хотя Германия успела подготовиться к кампании гораздо лучше, чем против Чехословакии, она еще далеко не дотягивала до своей максимальной мощи. Чтобы сокрушить Польшу, Гитлеру пришлось бросить против нее почти все свои силы. На Западе у него оставалось 23 дивизии против 110 французских. Как свидетельствовал Кейтель: «При наступлении французы наткнулись бы лишь на слабую завесу, а не на реальную немецкую оборону» [101]. Все могло кончиться одним решительным ударом! И Польшу спасли бы, и агрессора уничтожили.

Это наступление, предусмотренное союзными договорами, действительно началось. 7 сентября две французских армии перешли границу, вступили в германский Саар. Немецкие заслоны бой не принимали, отступали к укреплениям «линии Зигфрида». Но 12 сентября в Аббевиле состоялось заседание французско-британского военного совета с участием глав государств, Чемберлена и Даладье. Пообсуждали-пообсуждали и приняли весьма своеобразное решение о «максимальной мобилизации средств до начала крупных сухопутных операций, а также ограничении действий ВВС».

То есть не предпринимать ничего, пока не накопится «максимальное» количество сил и средств! Даже свернуть воздушные удары, не бомбить военные и промышленные объекты Германии (чего немцы тоже очень боялись). А соединения, которые уже вступили на германскую территорию, получили приказы отходить назад. Словом, Франция и Англия начали войну только для того, чтобы политики смогли сохранить лицо. Для галочки. А Польшу сбрасывали со счетов, откровенно жертвовали ею. Ведь за ней-то лежал Советский Союз! Вот как раз и схлестнутся немцы с русскими…

Обрывалась последняя соломинка, за которую могла бы цепляться Польша. А ей только и оставалось — надеяться на чудеса. Фронтов больше не существовало. Армии перемешались друг с другом, теряли управление. Возникали какие-то импровизированные группы, штабы. Польское радио еще пыталось подбодрить защитников. Во всех сводках ставило в пример — продолжал сражаться в полном окружении гарнизон военной базы Вестерплятте в Данциге. Но его осаждали не регулярные части вермахта, а местные, данцигские отряды штурмовиков и СС. Опасности этот пятачок не представлял, и германское командование не придавало ему большого значения. Куда он денется? Рано или поздно капитулирует.

Изрядная часть польских вооруженных сил уже прочно застряла в нескольких котлах окружений, деморализованные колонны катились на восток, за Вислу, или на юг, к Карпатским горам. Немецкие танки вырвались к Варшаве. В столице поляки все же сорганизовались, оказали упорное сопротивление. Но немцы обошли Варшаву, она превратилась в очередной «котел». Польское правительство сидеть в осаде не захотело, упорхнуло в Люблин.

А между тем Советский Союз ждал своего часа. Почему было не выждать? Пакт Молотова — Риббентропа отдавал ему Западную Белоруссию и Западную Украину. Вот и пускай вермахт громит поляков. 16 сентября стало ясно — свою долю можно забрать уже без большой крови и без всякого риска. Об этом уведомили германских дипломатов, а официальную ноту об объявлении войны сформулировали очень умело. Дескать, польское государство фактически распалось, правительство не действует, поэтому СССР берет под защиту братьев по крови, украинцев и белорусов. Изложили-то сущую правду. Что от него осталось, от польского государства?

На базе Белорусского и Киевского военных округов были развернуты два фронта: 33 дивизии, 617 тыс. солдат и офицеров, около 5 тыс. орудий, 4700 танков, 3300 самолетов. Утром 17 сентября они с нескольких направлений вступили на сопредельную территорию. Как выяснилось, польская стратегия допустила грубейшую ошибку и в оценке международной ситуации. Военные планы Варшавы вообще не учитывали возможность союза Германии и России! Как раз сюда, в восточные районы, отходили или бежали от немцев разбитые войска, эвакуировались административные службы, правительственные учреждения. Когда главнокомандующий польской армии маршал Рыдз-Смиглы узнал о вмешательстве русских, он понял — это уже полный финиш. Он отдал приказ не открывать боевых действие против советских войск, отбиваться только от немцев и отступать в нейтральные страны — Румынию, Венгрию. Сам маршал немедленно подал пример, выехал к румынам. Туда же устремились президент, правительство.

Советским солдатам повоевать все-таки пришлось. Приказ Рыдз-Смиглы не сражаться с русскими к его подчиненным не дошел. Они уже утратили управление, полки и дивизии действовали сами по себе. Некоторые, столкнувшись с частями Красной армии, осознавали бессмысленность сопротивления. Вступали в переговоры и сдавались. У других вскипал шляхетский гонор. Вспоминали давнюю вражду к русским, открывали огонь. Такие очаги подавляли артиллерией, пускали танки. Однако подавляющее большинство населения встречало русских дружелюбно, увидело в них защитников. А навстречу советским войскам нарастали потоки гражданских беженцев. Массы польских жителей предпочитали передаться под советскую, а не германскую власть.

Однако с немцами наши части встретились вполне дружески. Организовывались совместные «парады победы», культурно-массовые и спортивные мероприятия. Коммюнике по поводу оккупации Польши было издано совместное. Причем немецкий вариант Сталину не понравился. Иосиф Виссарионович указал, что факты в нем изложены «слишком откровенно». Сформулировал округло — дескать, целью России и Германии является «восстановление мира и порядка в Польше, которые были подорваны развалом польского государства, и оказание помощи польскому народу в установлении новых условий для его политической жизни». Немцы от такой формулировки пришли в восторг [11].

Но советское руководство предложило не только формальные поправки. По первоначальным договоренностям, после разгрома Польши ее следовало расчленить. Западные районы возьмет Германия, восточные СССР, а на оставшейся территории вокруг Варшавы предполагалось оставить слабенькое марионеточное государство. Сталин и Молотов после некоторых размышлений высказались, что такое государство будет источником напряженности и разногласий между СССР и Германией, так зачем оно вообще нужно? 25 сентября германский посол в Москве Шуленбург доложил в Берлин, что Сталин предлагает Варшавскую провинцию добавить к немецкой доле, а немцы за это откажутся от Литвы, которая изначально относилась к их сфере интересов. «Если мы согласны, то Советский Союз немедленно возьмется за решение проблемы Прибалтийских государств в соответствии с протоколом от 23 августа и ожидает в этом вопросе безоговорочной поддержки со стороны немецкого правительства. Сталин выразительно указал на Эстонию, Латвию и Литву, но не упомянул Финляндию».

Немцев подобный дележ устраивал как нельзя лучше. 27 сентября в Москву снова примчался Риббентроп. На следующий день был заключен полномасштабный «Советско-германский договор о дружбе и границе», закрепляющий раздел в Восточной Европе. А в Польше тем временем угасали последние очаги обороны. Окруженная Варшава изнемогала от бомбежек, обваливалась руинами и чадила пожарищами. 27 сентября она сдалась. 28-го капитулировала крепость Модлин, 1 октября — военно-морская база Хель. 6 октября севернее Люблина сложила оружие последняя окруженная группировка, 17 тыс. солдат.

Первая масштабная война нацистской Германии стала для нее совсем не легкой. Ей пришлось поднапрячь все силы, в боях полегло 10 тыс. ее солдат и столько же было ранено. Было сбито 130 германских самолетов, выведены из строя сотни танков. Хотя польский урон оказался не в пример выше — в сражениях с немецкими армиями погибло 66 тыс. солдат и офицеров, более 130 тыс. было ранено, 400 тыс. попало в плен. Столкновений с советскими войсками было меньше, они были менее упорными. Но и здесь кампания стала отнюдь не бескровной. Красная армия потеряла 795 человек убитыми и 2 тыс. ранеными, поляков погибло 3,5 тыс., было ранено 20 тыс. Но пленных было взято даже больше, чем немцами — 452 тыс. Деморализованные и разгромленные соединения, откатившиеся на восток, сдавались русским.

Судьба этих пленных была различной. Солдат и унтер-офицеров, которые призывались из Западной Украины и Западной Белоруссии, наше командование велело распустить по домам. Уроженцев других областей Польши, отошедших к Германии, передавали немцам. Около 15 тыс. офицеров было оставлено в советских лагерях военнопленных.