Глава шестая
Описание общественной жизни тикитаков. Парламент, партии. Король и его политика. Иерархия внутренностей. Театр. Украшения изнутри и моды. Здравоохранение и педагогика по-тикитакски
Поглощенный повседневной жизнью и своими проблемами, я первое время мало интересовался общественным устройством у тикитаков (хотя и догадывался, что здесь тоже должны быть свои особенности). Да и возможностей познакомиться с ним у меня было маловато: ведь до визита в АН меня почти не выпускали со двора, разве что брали на охоту. Но в город – ни в какую. Все ждали (и я ждал), когда от тиктакола у меня начнут янтарно просвечивать кости, обнаружатся извилины во лбу – словом, Я буду выглядеть прилично. Хватит и того, что сорванцы нашей окраины прибегали дразнить меня: «Гули-гули демихом!» – зачем еще искать неприятностей? Но мой скелет все не поддавался.
Наконец Имельдина осенила мысль: я должен выдавать себя за старика. С шаркающей походкой. С палочкой – неплохой, кстати, острасткой для мальчишек. Ведь тело у глубоких старцев теряет прозрачность, начиная именно с костяка; да и динамика внутреннего вида, «инто», у них слабая, вялая – что будет соответствовать моему никудышному внутреннему произношению.
...И жену свою Агату, носившую первенца, я сопровождал в Сквер Будущих Мам в центре под видом ее дедушки, а что поделаешь! В этом сквере, в тени тиквой, будущие мамы рассматривали друг друга, у кого как лежит, знакомились, советовались, тревожились и попутно готовили приданое младенцам, единственную допускаемую на острове одежду. Особым уважением пользовались носящие двойню или тройню.
В том же виде я выполнял хозяйственные поручения Барбариты, даже, случалось, подторговывал на рынке овощами с огорода, яйцами, битой птицей. Тикитак на пенсии.
Город Грондтики, в котором мы жили, был столицей; кроме него, на острове имелись и другие, например, упоминавшаяся выше Эдесса. Все они находились вдали от моря и были защищены лесом и горами. Ни портов, ни флота тикитаки не имели. Не существовало у них и законов, запрещающих покидать остров,– но все равно его никто не покидал, не стремился в страны, населенные темнотиками, оплакиваемыми за их вид «заморскими братьями». Больше того, читатель уже познакомился с тем, как островитяне приветили заморский корабль; думаю, что не один он покоится на дне у берегов Тикитакии. Отдельных же темнотиков, потерпевших бедствие на море, они подбирают единственно для проведения на них пробы на прозрачность, смысл которой, как я постепенно понял, выходит далеко за пределы того, чтобы просто убедиться в соответствующем действии тиктакола на них; для этого, собственно, достаточно поймать и остричь собаку.
По государственному устройству Тикитакия, как и моя страна, является конституционной монархией. Но вот зачем им это все: король, правительство, парламент, чиновники – я так до конца и не понял. Сложность государственного устройства есть мера взаимного недоверия сограждан и недоверия правителей к своим подданным. У тикитаков же в этом отношении все более чем благополучно: даже если бы кто и захотел сжулить, словчить, объегорить ближнего, он не сможет это сделать – все на виду, каждый человек – открытая книга. В силу этой открытости, ясности отношений им всегда легко договориться, прийти ко взаимопониманию, даже организоваться для коллективных действий; взять хотя бы тот же отряд самообороны – зеркала свои, лошади свои... и вдовы свои. Или вспомнить их способ дальней взаимосвязи, который далеко превосходит почту и не нуждается в попечении государства, Тем не менее существует (в силу того, что существовала раньше) деятельность, состоящая в том, чтобы возвыситься и набить себе цену. Общая схема такова: правительство запрещает, король запреты отменяет, парламент то и другое обсуждает (и нередко осуждает); народ относится ко всему этому благодушно и делает свое.
Здание парламента находилось рядом с рынком, я после дел захаживал иногда – поглядеть, послушать. Парламент был однопалатный, но политических партий, представленных в нем, было куда больше, чем в Англии. Все они защищали интересы не какого-то сословия, а – определенного органа в теле тикитаков. Самой влиятельной была коалиция «Мозгляки-кровавики за прогресс, а все остальные сволочи»; их напору уступала даже всеми уважаемая партия «Лимфа»,– на последних выборах ее кандидаты понесли поражение из-за своей повышенной прозрачности, делавшей их практически невидимыми. Наиболее консервативной считается партия «Задний ум», представляющая интересы кишечника, крестца и половых органов. Довольно влиятельна партия УГН (ухо, горло, нос), но ее позиции ослаблены раздором между тремя секциями. Есть легочники, желудочники, скелетники, железняки-секреторники... и так вплоть до весьма радикальной группы «Левый голеностоп», представленной в парламенте, впрочем, лишь одним депутатом.
Поглядеть было на что: у депутатов каждой партии приливом крови или введением красителей были ярко выделены свои органы. Легочники, кроме того, выделяли себя цветными дымами, а желудочники и кишечники (заднеумники) – заглатыванием яркой ПМУ – Пищи Многократного Употребления. Выступления парламентариев уменьшали мою ностальгию; особенно в тех случаях, когда кто-либо из них сегодня гвоздил правительство за недостаточное внимание к желудкам тикитаков, а назавтра, перейдя к скелетникам, призывал островитян не обременять себя лишней пищей, дабы не пострадала осанка,– я чувствовал себя почти как в Лондоне.
В отличие от парламента, короли – и в частности нынешний Зия Тик-Так XXIX – пользовались уважением и даже любовью островитян. Причин было три – и все вполне основательные: 1) короли имеют самое крупное и выразительное «инто» (т. е. самые рослые и хорошо сложенные из всех, с образцовым внутренним видом); 2) они безупречно справедливы и 3) целиком бескорыстны. Тикитаки уверяли меня в том, что эти качества передаются у Зий по наследству, от номера к номеру. Мне, побродившему по свету и немало повидавшему дворов и правителей, это показалось сомнительным; я заподозрил, что по наследству передаются не добродетели, а какой-то хорошо продуманный политический трюк. Применить его тем легче, что тикитаки в силу своей открытости весьма доверчивы. Так и оказалось.
Начнем с «инто». Находясь теперь вдали от Тикитакии (не без стараний того же Зии № 29) и не рискуя быть обвиненным в подстрекательстве к бунту, могу заявить прямо: король не выше меня ростом и не шире в плечах, а внутренний вид у него ничуть не совершенней, чем у моего опекуна и тестя, медика Имельдина. Одно происшествие, о котором речь идет дальше, нас свело впритык – ошибиться было невозможно. Между тем, островитяне действительно видят – большинство по ЗД-видению, счастливчики – непосредственно на дворцовых церемониях,– что Зия крупнее и образцовое по «инто» всех других. В чем здесь дело?
Прежде всего в том, что по конституции король тикитаков обязан иметь самую крупную фактуру и безукоризненную красоту «инто»; в противном случае он будет низложен, а его место займет достойнейший. (Извечное стремление кидеалу: наш правитель – самый лучший человек). Тем самым вид короля оказывается основой государственной стабильности, а ее надо поддерживать – пусть и с помощью ухищрений. Первым из них и является Закон о Тайне, по которому никто, кроме самых доверенных и близких лиц, нe смеет ни приблизиться к королю ближе чем на пятнадцать ярдов, ни рассматривать его сквозь мякоти кистей; нарушителей ждет Яма. Это обосновано тем, что иначе с помощью внутреннего тикитанто подданные могут узнать о делах в королевстве больше, чем следует; с пятнадцати ярдов действительно много не углядишь. Другое – подбор должностных лиц, включая и министров, так, чтобы все у них было хоть чуть-чуть, но помельче и поплоше, чем у Зии. Соответственно чину. На официальных приемах члены правительства располагаются по обе стороны от короля так, чтобы размеры их внутренностей плавно убывали к краям, что и подчеркивает анатомическую исключительность главы державы. (Если к этому добавить, что с помощью «тик-так бжжжиии...» и сердца сановников настраиваются в такт с сокращениями королевского сердца, то картина получается незабываемая).
Это практикуется из века в век и от номера к номеру. Вероятно, именно поэтому правительство осуществляет на острове чисто запретительные функции. Сложность подбора на должности и на место в «иерархии внутренностей» такова, что извилины мозга (кои издали-то и не видны) считать не приходится; а запрещать – не решать, особого ума не надо. Это отражено и в названиях министерств и ведомств: например, не министерство торговли, а министерство запретов на торговлю, не министерство зеркалоделия, а министерство запретов на зеркальные дела... Торговать, равно как и делать зеркала, и пользоваться ими тикитаки все равно будут, никуда не денутся.
Но нельзя не заметить, что эта система, отменно действуя наверху, ставит низовых чиновников в довольно трудное положение. Ведь для сохранения иерархии «инто» каждый министр подбирает себе помощников по себе, те – тоже, и на рядовых должностях в конечном счете оказываются такие, что разглядеть их ничтожность можно не с пятнадцати, а с пятидесяти ярдов. Эти чиновники вынуждены прибегать к ухищрениям: или назначать часы приема на сумерки, или брать в секретарши мощную вдову-линзу, которая посетителей близко не подпустит, а то и вовсе отпасовывать просителей в иные инстанции.
Что же до поддержания веры населения в свою справедливость и бескорыстие, то эту проблему король Зия решает таким великолепным способом (извлекая к тому же немалый доход!), что его стоит рекомендовать и европейским монархам. Никакие налоги с тикитаков не взимаются, это верно. Раскошеливаться им приходится лишь на взятки чиновникам, накладывающим запреты. Запрет на сбор плодов тиквойи в определенных рощах; запрет на прорытие оросительных или осушительных каналов, а если капал уже прорыт, ведь за всем не уследишь, то запрет на протекание воды по нему; запрет на дойку коров в дни тезоименитства государя и иных торжеств. Многое можно запретить с многозначительным видом из высших политических соображений, а затем и милостиво разрешить за изрядную мзду. Постепенно у населения созревает недовольство, возникают протесты и волнения; в парламенте обсуждают, запрашивают министров, те отмалчиваются. Дело доходит до короля, он смещает чиновника и отменяет ошибочные запреты; если провинившийся изрядно нажился, его отправляют в Яму (бывает, что и казнят), имущество конфискуют в пользу государства. Справедливость торжествует – и двор утопает в роскоши.
О том, как готовят чиновников, что они оказываются не в силах не лихоимствовать, я расскажу позже.
К стыду своему, должен признаться, что так и не побывал ни на одном представлении ГХАТа, Грондтикского Художественного академического театра, хотя здание его, очень респектабельное, со сплошь зеркальным фасадом, тоже находилось рядом с Центральным рынком,– ни один, ни с женой. По самой простой причине: не было денег. Откуда им взяться у демихома без определенных занятий! А билеты, и обычно-то довольно дорогие, в этот сезон шли по двойной и тройной цене потому, что в спектаклях участвовал здешний Кин, демонический трагик Соломон Швайбель-младший (возможно, отпрыск того теоретика-картежника). И на каждом был полный аншлаг.
Сначала я полагал, что все тикитаки – завзятые театралы. В этом их можно понять: если игра наших актеров, состоящая только из речи, мимики и телодвижений, доставляет немалое наслаждение, то впечатление от игры всем «инто» должно быть вообще потрясающим. Но затем я узнал о том, что многих горожан влекут на спектакли с участием Швайбеля-младшего побуждения, увы, сортом пониже – вроде тех, что увлекали римлян в Колизей, на бои гладиаторов. Поскольку вживаться в роль актеру приходится, без преувеличении, всеми потрохами, всем существом, то артистическое искусство оказывается – особенно в трагических амплуа – опасным делом. Бывает, что в финалах пьес от реплик типа «Умри, несчастная!» хорошо вошедшая в роль «несчастная» действительно умирает.
Здесь многое зависит от игры партнера, и зловещая слава С. С. Швайбеля как раз в том и состояла, что у него имелось уже целое «персональное кладбище» партнерш по трагическим ролям. С ним теперь соглашались играть только начинающие актрисы, которые, как известно, готовы на все, лишь бы получить первую роль. Зрители перед последним актом нередко заключали пари: умрет или не умрет? – и действовал даже подпольный тотализатор. Думаю, что и в Лондоне зритель вел бы себя так же.
Меня же нанимало другое, и более всего: здешняя интерпретация «Ромео и Джульетты». Да, эта пьеса стояла в репертуаре. Лично меня это не удивило: люди могут ходить голыми и прозрачными, обходиться без огня и не быть дикарями; но не знать Шекспира – это, безусловно, дикарство.
Однажды я все-таки пробрался на репетицию. В темном зале было пусто, только впереди долговязый скелет, откинувшись в кресле и положив ноги на спинку кресла впереди, сварливо кричал в рупор:
– Надпочечниками фибриллируй, Юлия, надпочечниками! Не верю!
На сцене тоже был полумрак, только в середине луч дамы-линзы выделял два «инто» – мужское и женское. Насколько я понял, отрабатывали знаменитую сцену первого поцелуя. Она вся шла на внутреннем тикитанто, так что я слышал лишь реплики режиссера:
– Ромео, Соломончик, не сияй желудком, у тебя же весь монолог идет на одной диафрагме, подтяни ее... еще. Полнеешь, братец, а?
– Юлия, деточка, ты своим ливером сейчас выражаешь воспоминания о позавчерашнем обеде, а не первую любовь. Строже надо, строже! Давайте сначала.
Когда же я увидел, как выглядит на внутреннем тикитанто фраза: «Верните мне мой поцелуй!» – мне стало грустно, я неслышно ушел. Может, и вправду я ничего не потерял, не посетив эти спектакли?..
– Но ведь,– напомнит читатель,– можно было по ЗД-видению? Выставил две кисти против глаза в направлении ближайшей вышки с зеркалами – и гляди даром.
В том-то и дело, уважаемый читатель, что все пьесы в этот сезон шли без права показа по ЗД. Как горделиво говорили приезжие эдесситы: «Наш Соломончик своего не упустит!»
Да и что мне был тот театр, если вокруг блистал, переливался и шумел вечный спектакль Жизнь с вечными актерами-людьми, играющими каждый свою пьесу, в коей он – главный положительный герой, премьер-любовник, рассчитывающий на аплодисменты и венки! Только и того, что на сей раз спектакль разыгрывался при новых декорациях и в иных костюмах – костюмах, украшаемых изнутри.
И я участвовал в игре. Подобно тому, как на улице обычного города прохожий сравнивает себя со встречными: лучше или хуже он выглядит, нарядней ли, рослее и т. п.– так и я, отправляясь с поручениями тещи или сопровождая Агату, сравнивал себя со встречными тикитаками. Это было тем легче, что вокруг полно зеркал – на фасадах зданий и уличных тумбах. Скелетик, правда, у меня малость подкачал, темноват, но что до остального, то я выглядел, что называется, вполне. Ни четкими линиями главных сосудов, ни благородством очертаний печени и желудка, ни выразительной подтянутостью кишечника, ни видом черепа и легких – ничем решительно я не уступал по «инто» тикитакским мужчинам. К тому же я был выше ростом и мощнее сложением большинства их. И, кстати, женщины чувствовали, что я вовсе не дед: при встречах некоторые даже соответственно обрисовывались приливом крови к нужным местам – выражали симпатию и интерес. Агата в таких случаях ревниво фыркала.
Но в чем мне было далеко до туземцев, так это в умении со вкусом показать себя изнутри.
Еще в первый день я заметил в животах некоторых тикитаков в амфитеатре белые, голубые и зеленые блестки. Теперь мне доводилось видеть такое и вблизи: проглоченные за несколько часов до прогулки драгоценные камни (обычно круглой огранки), которые, перемещаясь от сокращения кишок, совершают свой неспешный путь в «инто» – эффектно отблескивая и переливаясь в прямых и отраженных многими зеркалами солнечных лучах, вызывая у всех встречных восхищение, зависть и уважение. Носители драгоценностей внутри относят эти чувства к своей особе точно так же, как и носящие их снаружи. Некоторые камни оправлены в золото или платину. Красиво выглядят также нити крупного жемчуга, повторяющие извивы; чем длиннее нить, тем эффектнее показан кишечник. Разумеется, для безукоризненного вида там не должно быть и следов пищи, то есть ношению драгоценностей предшествует по крайней мере суточный пост; но на что не пойдешь ради красоты!
Тикитакам и тикитакитянкам с драгоценностями свойственна и особая походка с покачиванием тела не только от бедра к бедру, но и взад-вперед. Словом, умеют подать себя.
Впрочем, такие украшения являются здесь, как и всюду, уделом немногих. Для остальных же, для тикитакского плебса, в лавках около рынка всегда имелся неплохойвыбор внутренней бижутерии по доступным цепам. Это и была та самая ПМУ, Пища Многократного Употребления,
единственная «пища», которую позволительно заглатывать на виду у всех. На пакетах ее рядом с ценой указаны числа «х 8», «х 15, „х 20“...– означающие, сколько раз ПМУ может быть употреблена без утраты вида от действия желудочных кислот.
Особенно падка на ПМУ молодежь, что можно понять: тикитакские юноши и девушки, а тем более подростки, настолько – до бесцветности и незаметности – прозрачны, что это создает у них неуверенность в себе, комплекс неполноценности. А с ПМУ – совсем другой вид!
Продавая на рынке овощи с Барбаритиного огорода, я с завистью смотрел на то, как бойко торгует апельсинами, сплошь усеянными черными ромбиками с надписью «Магос», мой сосед. Но еще интереснее было наблюдать за тем, как, очистив купленный апельсин, молодой тикитак выбрасывает в урну медовую сочную мякоть, разламывает кожуру на дольки так, чтобы на каждой осталась одна наклейка, и перед рыночным зеркалом вдумчиво заглатывает одну дольку за другой. При этом он старается, чтобы уже в пищеводе они расположились наклейками вперед и буква «М» у каждой была вверху. Трех-четырех плодов хватает для того, чтобы приобрести вполне достойный вид для прогулки с девушкой.
Популярны также неперевариваемые сливы «Pannonia» (золотом на лиловом фоне), виноградины «Texas x 20», соединенные в цепочки, абрикосы «Adidas x 18» и иные искусственные фрукты. Но пределом мечтаний каждого юного тикитака является ПМУ «Змейка», которую можно добыть только но знакомству и с тройной переплатой: мозаичные тетраэдры, которые, будучи заглотаны в определенной последовательности согласно инструкции, создают в кишечнике вид медленно шевелящегося, продвигающегося все дальше удава средних размеров. Счастливчика с такой ПМУ всегда сопровождает на прогулках компания почтительно завидующих приятелей. Когда же «удав», совершив круг по толстым кишкам, добирается до прямой, они начинают канючить:
– Дай поносить, а? Помнишь, я тебе давал!.. Нет, мне!..
Другой способ украсить себя – цветное курение. На острове выращивают табачные травы, которые дают дымы любых оттенков. Курильщик-европеец не нашел бы их ни крепкими, ни ароматными, но для тикитака важнее всего цвет, с ним связан престиж курящего. Самый дорогой табак «императорский» дает пурпурный дым, близкий к цвету крови в легочных сосудах; а чем ближе к фиолетовому краю спектра, тем табак дешевле.
Да что табак – форма легких тоже может быть престижной и непрестижной. Самыми красивыми считаются легкие, похожие – при наполнении их дымом – на слоновьи уши.
Не раз мне приходилось видеть, как молодые тики-таки – настолько невидимые, что наиболее заметны их радужные ореольчики-«тени» да наминаемые табаком трубки, наводят «линзой» правой кисти на табак сконцентрированный солнечный луч, разжигают, раскуривают, дружно затягиваются. И сразу их носоглотки, гортани, горла, а затем бронхи и полости легких будто проявляются, наполнившись колдовски колышущимся и струящимся зеленым (или синим, желтым, алым, фиолетовым – в каждой компании курят один табак) дымом; лучи света из межреберных щелей разлиновывают легкие на полосы. Совсем другая картина.
И, кстати, сразу заметно, что – мужчины. Девушки не курят: их грудные «линзы» делают картину легких с дымом весьма непривлекательной. Да и женским легким обычно далеко по форме до слоновьих ушей.
Взрослые тикитаки относятся к этому увлечению без одобрения, но снисходительно: сами баловались в юности. Некоторые, впрочем, не в силах одолеть привычку и дымят всю жизнь.
Таких можно узнать, даже когда они не курят, по серо-зеленому налету на легких.
Понаблюдав за курящими тикитаками, я как-то лучше понял недоумение, с которым в академии допытывались у меня: почему курят темнотики, что они этим хотят показать? Действительно: что?
Затем я разобрался и в другом недоумении тикитакских академиков: почему мы, темнотики, лупцуем не больных, а провинившихся здоровых?
Слово «альдоканто» означает у островитян и прозрачность, и открытость, и честность, и разумность, и телесно-душевное здоровье... Все сразу. Соответственно слово «виркинтино» имеет значение не только «больной», по и дурак, и даже «прохвост». Ну как не дурак, не сомнительная личность: ты прозрачен, можешь не только чувствовать, но и видеть все в себе для точного самоконтроля, с помощью «линз» и зеркал можешь обнаружить в самом начале нездоровье любого органа по его помутнению (от накоплениятам мертвых веществ), знаешь, как устранить его самососредоточением... почему же ты нездоров?!
Такому подходу учат с детства. В школах острова невозможен ликующий вопль: «Ура, учитель болен!» – там учитель не бывает болен. «Вольной учитель» для тикитаков столь же нелепое понятие, как для нас «неграмотный учитель». Более того, и прихворнувший ученик не может рассчитывать на то, что родители его оставят дома, уложат в постель и будут пичкать вкусненьким: бедный виркинтино плетется в свой класс со смятением в душе, как невыучивший уроки; а там – для поправки и в назидание другим – он получает порцию целительной боли. В случае насморка, например (наиболее распространенного и чуть ли не единственного недомогания у тикитакских детей), если школяру заложило одну ноздрю, учитель-самовед отвешивает ему точно дозированную оплеуху но надлежащей щеке; если заложило обе – по обеим. При этом замечательно, что в следующий раз насморк может пройти от одного строгого взгляда учителя.
Воспалительные процессы прекращают теми хорошо знакомыми мне щипками с вывертами в местах нервных центров, а в трудных случаях – и массажем прутиками по здоровым частям тела; последнее именуют процедурой «перераспределения здоровья».
Подзатыльники же – очень легкие, почти касания – учителя и родители употребляют исключительно для регулировки деятельности мозга детей: чтобы переместить видимое по приливу крови возбуждение из его двигательной области (в затылочной и теменной части) в лобную область мышления и внимания.
И поскольку боль как целительное средство заменяет на острове все лекарства, тикитаки никогда не применяют ее с целью обиды, унижения, наказания или чтобы заставить сделать человека то, чего он не желает. Так воздействуют только на животных.
...Сопоставив цветущее здоровье островитян с бедственным положением моего тестя-медика и его коллег, чьи услуги никому не нужны, я задумался: сколь печальна судьба медицины! Чем больше вырастит хлеба, овощей и иных продуктов земледелец, тем больше людей прокормится его трудом, больше их будет – и тем еще возрастет спрос на его работу. Чем больше домов выстроит строитель, тем лучше в них будут жить и множиться люди – и тем возрастет спрос на новые дома, на его труд. А врач... чем больше он искоренит болезней, тем меньше спрос на его труд! Тем все меньше нужноврачей.
Но по возвращению в Англию я осмотрелся – и успокоился. Наши медики умеют учитывать горький опыт тикитакских коллег, даже не зная о нем. Они всегда блюдут свои интересы. Так что уж где-где, а в Европе всегда чем больше будет врачей, тем больше и больных.