Вместо послесловия

Давным–давно, лет тридцать назад, а то и более, получил я, автор этого послесловия, письмо от оного читателя, школьника из Тайги, есть такой город, узловая станция в Сибири. Парень увлекался фантастикой, читал взахлеб, сам пробовал писать, сочинил повесть об Атлантиде и прислал мне в подарок, чтобы хранил я в своем архиве рукопись, первое сочинение будущего писателя.

В ту пору я был заметно моложе и строже, еще не приобрел стариковской снисходительности к людским слабостям. Рукопись я вернул с суровой отповедью, дескать, сначала надо писателем стать, а потом уже одаривать своими рукописями и автографами. На том переписка и оборвалась. Но вот лет пятнадцать спустя, в Литературном институте, на семинаре молодых талантов подходит ко мне высоченный малый со шкиперской бородой и, наклонившись ко мне, говорит:

— А помните мальчика, который писал вам из Тайги? Это я.

Честное слово, я страшно обрадовался той своей непрозорливости. Действительно. Не распознал, не разглядел, не предвидел.

Но это же просто великолепно, что мечты иногда сбываются на этом свете, что есть среди нас упорные и упрямые, что они умеют добиваться своего, осуществляют свои детские планы, проводят их в жизнь.

Как вы догадываетесь, тот парнишка со станции Тайга и молодой человек со шкиперской бородой — это и есть Геннадий Прашкевич, автор книги, которая лежит перед вами.

Нелегким и непростым был его путь на литературные высоты.

Год рождения 1941–й. Скудноватое и голодноватое послевоенное детство. После школы работа в столярном цехе, трудовой запах лака, рыбьего клея, не оседающая взвесь мелких опилок. Потом учение. Выбирая дорогу, парнишка проявил напористую активность, свел знакомство с видными учеными и писателями — с геологом Дмитрием Ивановичем Щербаковым, известным зоологом и популяризатором науки Николаем Николаевичем Плавильщиковым, а также с Иваном Антоновичем Ефремовым; любителям фантастики нет необходимости объяснять, кто это такой и чем знаменит. В конце концов, сам Г. Прашкевич приобщился к работе геологов, работал на самом–самом Дальнем Востоке, на экзотических Курильских островах, на Сахалине. Там, на Сахалине, вышла первая книга Г. Прашкевича — переводы стихов корейского поэта Ким Цын Сона.

Все мы пишем стихи в молодости, главным образом о том, что не ладится любовь; когда налаживается — бросаем. Но Г. Прашкевич не оставил поэзию, он пишет стихи, обучает молодых поэтов, переводит. В Болгарии и Югославии, скажем, он даже больше известен именно как поэт и переводчик. Поэтический почерк заметен и в его книгах прозы. Дело в том, что в поэзии слово дороже, весомее, оно должно быть единственным и самым содержательным, его нельзя пояснить сложносочиненными или сложноподчиненными придаточными предложениями, места нет в строке. Вероятно, читая, вы уже отметили вескость слов в лаконичных фразах Г. Прашкевича.

Так поэтическая школа проявляется и в фантастике.

Г. Прашкевичу присущи поэтический музыкальный слух, превосходная память, зоркость. Все услышанное, все увиденное служит материалом для произведений — фантастических и не фантастических. Детские воспоминания дали материал для книг “Трое из Тайги”, “Война за погоду”, столярная практика закреплена в повести “Столярный цех”, юношеская история выбора пути — в романе “Апрель жизни”, в повестях “Уроки географии” и “Поворот к раю”, геологическая работа породила сборники “Люди Огненного кольца” и “Курильские повести”…

Итак, город Тайга, тайга сибирская и дальневосточная, суровый океан, вулканические цепи, субтропические заросли Курил, люди Тайги и люди Курил, простецкие и необычные, добросердечные и грубые — и все это описано со вкусом, с увлечением. Так и чувствуется, автор смакует каждую деталь.

“…Снег падал в Тайге всю зиму, одноэтажные дома заваливал под козырьки. Он отдавал дымом и паром маневровых паровозов. Он серебрился и лохматыми сталактитами свисал с карнизов.

А весной были лужи.

Будто кто рвал на клочки голубое небо и разбрасывал их на дорогах…” (“Столярный цех”).

“…Шершавая кожица ягоды прилипала к губам, пальцы пахли розовым маслом. И так тихо было вокруг, что невозможно было не почувствовать нежность утра, сгоняющего с выстриженных мышами полян молочные обрывки влажного и густого тумана” (“Ильев. Его возвращение”).

И там же: “…Океан выкатывал на песок длинные шлейфы нежной пузырящейся пены, а вдали морщился, и волны бежали там мелкие и кудрявые, как овечки”.

Видно.

Ощущается.

Пахнет снегом, пахнет ягодой, розовым маслом, океаном.

Тот же житейский материал — таежный, курильский, сахалинский, сибирский — вошел и в фантастику Г. Прашкевича. Не была предана забвению юношеская любовь. Курильские острова стали, скажем, местом действия научно–фантастической повести “Великий Краббен”, столярный цех появился в рассказе “Игрушки детства”, бытовые детали новосибирского Академгородка, где ныне живет автор, в повестях “Кот на дереве”, “Демон Сократа”, берег Обского моря — в “Соавторе”.

Зачем поэту, переводчику, прозаику Г. Прашкевичу понадобилась фантастика?

К фантастике в нашем литературоведении установилось снисходительно–пренебрежительное отношение: этакая, дескать, облегченная литература, забава для детишек, отдых после уроков. Всякий раз приходится напоминать, что к фантастике обращались крупнейшие писатели, что фантастика это не только “Аэлита” А. Толстого, но и “Мастер и Маргарита” М. Булгакова, “Мы” Е. Замятина, “Трест Д. Е.” И. Эренбурга; фантастику писали Н. Гоголь (“Нос”, “Портрет”), Ф. Достоевский (“Случай в пассаже”, “Сон смешного человека”), наконец, и “Демон” М. Лермонтова, и “Фауст” Гете — фантастика.

Что же привлекало в фантастике писателей?

Прежде всего исключительность.

Происходит нечто чрезвычайное, из ряда вон выходящее, и человек, естественно, обращает внимание на исключительное. Заурядное он и так знает, а тут что-то неслыханное, прислушаться надо, присмотреться, горизонт расширить. Чрезвычайное привлекает сразу, позволяет строить увлекательный сюжет, нагнетает волнение и тревогу.

Второе достоинство — широта, кругозор, горизонты любой дальности. Литературу, как и природу, можно любить по–разному. Альпинисты — любители природы, и садоводы — любители природы. Первые, взвалив тяжеленный рюкзак на спину, с напряжением карабкаются на вершины, чтобы, гору поправ подошвами, любоваться просторами и утверждать: “Лучше гор могут быть только горы”. Вторые, обхаживая, окапывая, удобряя редкостный цветок, цветком любуются, мурлыча себе под нос: “Умный в гору не пойдет, умный гору обойдет”. Фантастика — горная литература, ей свойственна обзорность, деталировка для нее, может, не главное. Чтобы описывать тонкие переживания влюбленных, нет необходимости сажать их в звездолет. Хуже того, звездолет будет только отвлекать от любви. Беседка для переживаний удобнее.

Из широты вытекает обобщение.

Если в Космосе все так же, как на Земле, значит — везде так.

Если в будущем все те же проблемы, что и сегодня, значит — всегда так.

Писатель с этим смириться не может, если ему нужен необычный герой, он не останавливается ни перед чем. Доктор Фауст у Гете хочет испытать счастье. Мефистофель — дьявол, существо сверхъестественное, ибо он может дать все. А все может дать только ирреальный герой. Любой миллионер, любой король ограничен своими денежными или королевскими возможностями. Король не мог бы дать Фаусту молодость, король не мог бы дать ему власть над всем миром, а вот дьявол — может. И Гете вводит в поэму дьявола.

И еще достоинство: фантастике хорошо дается отстранение.

Это литературный термин, он означает изображение заурядных, давно привычных событий с непривычной точки зрения. Характерный пример — рассказ американского фантаста У. Тенна. На какой-то планете живут разумные амебы. Одна из них должна быть осуждена за распространение порнографических открыток, она бежит на Землю. А на тех порнографических открытках изображено деление амеб, изображено великолепно, и на Земле все это приветствуется как отличное научное исследование. Соплеменники амебы, однако, настаивают на выдаче преступницы, ее выдают, сажают в тюрьму, но в камере она успевает разделиться. А дочери разве преступницы? Дочери подлежат ли наказанию за преступления матери? Вот и продемонстрирована вся условность законов. Где-то морально, где-то аморально, где-то преступление, а где-то заслуга. Что справедливо на самом деле?

И чрезвычайность, и широту, и глобальные обобщения, и отстранение, и итоговую простоту мы находим в фантастических произведениях Г. Прашкевича.

Первый отдел книги — социальные памфлеты.

Раньше других написана повесть “Разворованное чудо” — история наемников из Иностранного легиона, людей без принципов, без чести, без совести, без жалости, людей, умеющих лишь ненавидеть и убивать — за деньги, в надежде на то, что когда-нибудь денег наберется достаточно, чтобы жить в свое удовольствие в какой-нибудь неприметной дыре.

События происходят в Конго. С тем же успехом они могли происходить в Анголе, во Вьетнаме (где и подвизался один из героев) или же в Центральной Америке. Наемники пока что не перевелись на нашей планете.

Но вот в повествование входит чудо — необычное существо с необычными свойствами. Может быть, это некая мутация, может быть, гость с другой планеты. Его бы доставить осторожно в музей, в научный центр… Легионеры догадываются об этом, но в голове у них одно: найденное чудо можно продать за большие деньги, и чем меньше участников дележки, тем больше достанется уцелевшим. Когда же чудо захватить не удается, его попросту уничтожают. Мы без долларов, пусть и чудо пропадет со всеми его тайнами и достоинствами — научными, народными, общечеловеческими.

Повесть “Когда вверху…” написана вскоре после переворота в Чили, когда генерал Пиночет сверг законное правительство Сальвадора Альенде. Детали чилийских событий заметны в повести, хотя действие отнесено в некую анонимную латиноамериканскую страну. Но не в деталях суть, здесь фантастика обобщает, рисует диктатуру вообще, диктатуру в любой стране с ее преступной жестокостью к людям… даже к таким необыкновенным, как Анхела.

В лапах у палачей прелестная девушка, и не просто прелестная, а необыкновенная, фантастическая, она гостья из будущего, чудеса творить способная. А чем заняты мысли того же полковника Досета? Да как бы у этой необыкновенной выпытать вполне обыкновенную вещь, где, например, приземлятся самолеты повстанцев… Пытать и выпытать! — вот и все его мысли. Бесчеловечность, именно это подчеркивает здесь фантастика.

В повести “Когда вверху…” есть еще один важный момент.

Идет перекличка настоящего и будущего. Люди будущего вторгаются в настоящее. В жизни такого быть не может, но ведь легко такое вторжение понять в переносном смысле: размышления о будущем пришли в мрачное сегодня. Анхела (символ этих мыслей) могла бы и вернуться в будущее, но она склоняется к тому, что честнее и человечнее бороться за правду сегодня, рядом с сегодняшними борцами.

Такое решение уже встречалось в фантастике. Возвращение в сегодняшнюю борьбу — это и тема повести братьев Стругацких “Попытка к бегству”, а еще раньше романа “Страна Гонгури” В. Итина, сибирского писателя начала 20–х годов. Да, будущее прекрасно, но чтобы оно стало прекрасным, нужно сегодня брать оружие и ложиться в цепь рядом с сегодняшними бойцами.

Конфликт чрезвычайного, фантастического с обыденной жестокостью кровавой диктатуры описан в третьей повести раздела — “Парадокс Каина”. В стране, похожей на полпотовскую Кампучию, создан сверхчеловек Кай. К чему сверхчеловек организаторам массовых убийств? Вероятно, технику уничтожения совершенствовать, у мотыг производительность мала… Но другой — это человек другого уровня, он не может мириться с убийствами, он не может жить в стране убийц, отсюда и трагический финал.

Если повести первого раздела о бесчеловечности, то во втором разделе звучит иная, человеческая тема. И прежде всего в повести “Костры миров”, самой фантастической из всех произведений данной книги.

На самом краю Вселенной, на периферии единой общевселенской цивилизации обитают какие-то гигантские космического масштаба протозиды, межзвездные дикари, молчаливо равнодушные, но небезопасные для смежных миров. Время от времени они устраивают галактические взрывы. Очередной угрожает существованию трех цивилизаций сразу. Решено протозид уничтожить. И их чуть не уничтожают. Но выясняется, что они сами хотят уйти из этой Вселенной, которая стала слишком неуютной для них, переселиться в другую, замкнутую, не связанную с нашей. Недоговоренность, непонимание могли привести к гибели целых цивилизаций.

Вот пример характерного для фантастики глобального обобщения.

Нежелание договариваться, взаимные подозрения на Земле всегда готовы привести к войне. То же и в масштабе Вселенной.

Отдельно стоит коснуться рассказа “Соавтор”.

Это поздний рассказ, не юношеского, не курильского периода жизни автора, а современного — писательского, и рожден он писательскими размышлениями о литературном творчестве.

“Соавтор” о взрослом писателе, которому не пишется. События происходят где-то на берегу Обского моря. Как обычно у Г. Прашкевича, превосходно даны описания природы, не умилительно–слащавой, а подлинной, сибирской, внушительной. Хороша сухая гроза с томительной давящей духотой, и каскад молний, и ливень — так уж ливень, палатку продавливающий. И щедро разбросаны образы второстепенных героев, тоже не умилительные: Надя, завхоз, неудачник Анфед (кстати, именно в истории Анфеда всплывает мотив отстранения. Пришелец не ведает, что такое ложь, он буквально принимает пожелание Анфеда “хорошо бы сломать ногу” и устраивает такую поломку), наконец, эгоистичный чистюля Ванечка. Но все это фон, декорация, хор, главное же — литературные терзания героя. И что подсказывает ему фантастический пришелец? Опыт важнее всего! И, к удивлению героя, прежде всего свой личный опыт — детство, родные корни, соседи, тайга и… Тайга!

И еще говорит таинственный соавтор: люди на Земле стоят сейчас в самом начале развития, где-то на границе первой и второй ступеней культуры, а где-то есть третья, четвертая… сам пришелец находится на седьмой. А может, и семьдесят седьмая где-нибудь существует?

И в чем заключается седьмая ступень культуры? Или вторая хотя бы?

Ответ за фантастикой.

И думается мне, культура будущего — вообще главная сейчас для фантастов тема.

Дело в том, что фантастика очень чутко отзывается на проблемы современности — не описывая окружающую действительность, не подводя итоги, а выражая настроения эпохи, ее чаяния и опасения.

Отношение к революции было главной темой литературы в первые послереволюционные годы. Фантастика выразила это в “Аэлите” А. Толстого, в “Красной звезде” А. Богданова. Двадцатые годы — выбор путей развития, фантастика описывает научные мечты (А. Беляев). Вот путь выбран — индустриализация, пятилетки, фантастика, соответственно, занимается популяризацией (Г. Адамов). Во время Великой Отечественной войны было не до фантазий. Фантастика примолкла на два–три года, а потом были скромные послевоенные годы, когда фантастика тоже была скромной и приземленной, искусственно приниженной. Но в конце пятидесятых, после XX съезда, после запуска первых искусственных спутников Земли, начался взлет фантастики. Именно тогда появились крупные произведения И. Ефремова, именно тогда сложилось и большинство известных советских фантастов, братья Стругацкие в том числе. Думается, что Геннадий Прашкевич, хотя писать и печататься он начал позже, как человек сложился именно в ту эпоху.

Затем последовали два десятилетия, которые мы называем периодом застоя.

Как на застой отозвалась фантастика? Да скептической иронией, грустной усмешкой над неумеренными мечтателями или же гневом против “технарей”, выдумывающих черт знает что и губящих нашу зеленую планету, наконец, опытами своими бессмысленными губящих самого человека.

И вот новое время, время больших работ.

Какие задачи стоят перед фантастами сегодня?

Можно писать, конечно, о борьбе с врагами перестройки, разоблачать беспощадно консерваторов и бюрократов, и фантастика, конечно, не уклоняется от подобных тем, хотя, признаемся, публицистика делает это и ярче, и конкретнее. Зато есть у фантастики своя, только ей одной присущая тема.

Будущее!

Как предвидеть будущее? У кого хватит на это ума?

Задача предельно сложная, есть, однако, такой золотой ключик, что отворяет дверь в третье тысячелетие.

Этот ключик — слово “Надо!”

Какую жизнь мы хотим, какую Землю хотим, каких людей хотим на Земле, какие хотим отношения, как будем воспитывать своих детей?

Иван Антонович Ефремов написал книгу о желательном, с его точки зрения, будущем — роман “Туманность Андромеды”. Не важно сейчас, насколько он угадал, насколько не угадал. Он высказал свою точку зрения. Если людям такое будущее по душе, значит, надо его строить, значит, такое будущее будет построено. Если оно людям не по душе, окажется оно совсем другим. Но искать, угадывать будущее надо. И этим должна заниматься фантастика.

Возможно, в следующей своей фантастической книге Геннадий Прашкевич расскажет нам о своем личном мнении относительно второй или третьей, а может, и седьмой ступени развития.