Предисловие

Столь потрясающе утилитарно (но вместе с тем — до чего же логично для сложившейся ситуации!) рассуждает — при взгляде на ночное африканское небо — наемник–легионер, герой–рассказчик одной из повестей Геннадия Прашкевича: он и к созвездиям, вольно или невольно, присматривается с точки зрения удобства позиции. Эта абсолютная психологическая достоверность поведения в любом из положений, в коих оказываются герои, всегда поражала и подкупала меня в фантастике Прашкевича.

…Помню: поздним летом 1973 года в отделе прозы и поэзии “Уральского следопыта” (отдела фантастики тогда еще не было и в помине) появился автор.

Высоченный по тем временам (метр девяносто!), широкий в плечах, крепкий в рукопожатии. “В командировке, — представившись, пояснил он, опускаясь в предложенное ему кресло. — Из Запсибиздата, Новосибирск”.

Сев, он сразу стал мне намного приятнее — для меня, человека среднего роста; тем не менее за эти минуты я не без тревоги вспомнил: заочно-то мы уже знакомы! Месяца 2–3 назад я “завернул” ему рукопись повести о геологах. Геологи для нас — журнала с ориентацией на юношество — еще остались классическими носителями и объектами приключений. Да и только ли Для нас? Мало кто помнит сегодня, а ведь еще и в начале 70–х любая книжка о геологах — этих, как Агасфер, вечных скитальцах — была приключенческой: где они, там непременно всевозможные ЧП! Горы, обвалы, весенние распутицы, сотни километров до ближайшего жилья, последняя плитка шоколада в разбухшем, тяжеленном от образцов рюкзаке…

А тут…

Действие повести развертывалось в сверхэкзотическом для “Уральского следопыта” краю — на Курилах. Обстоятельно были выписаны детали необычайной даже для нас — обитающих как-никак уже за Каменным Поясом — природы. Но… речь-то в повести шла о закомплексованности героя, ущербности его собственного бытия, о смысле жизни. Тут были лирические переживания героя, его, скажем так, размышления, те самые, что позднее обрели специальный термин: “домашние философы”.

При всем при том герой Прашкевича вовсе не сидел дома, он постоянно — и весьма активно! — передвигался в пространстве, но чтобы быть “домашним философом”, совершенно необязательно, как выяснилось, безвылазно торчать на обжитой кухне: “дом” здесь надо понимать скорее по аналогии к древнему изречению — “все мое ношу с собой”.

Словом, не ко двору оказалась для нас эта рукопись.

Тревога (как-то воспринял автор сей отказ?) скоро улеглась, впрочем.

Во–первых, и я, придя в редакцию, очень скоро понял: для тех, кто шлет нам свои рукописи, главное — даже не публикация (много ли напечатаешь в столь тонком журнале?!), главное — чтобы их прочитали, а прочитав по–человечески — доброжелательно! — ответили. Вот эту доброжелательность при ответе всегда старался соблюдать сам, этого же требовал (не всегда, увы, получалось!) от рецензентов.

И второе. Передо мной сидел профессионал, который ведь тоже обязан был пройти эти же самые уроки. Он их, как выяснилось, вполне усвоил, и в нашей дальнейшей многолетней дружбе уже никогда не возникало каких-либо претензий и даже недомолвок; самые щекотливые вопросы мы всегда решали тотчас же — без каких бы то ни было обиняков.

Основательно отвлекшись, вернусь к эпизоду.

Гость оставил рукопись новой своей повести.

Ее я за вечер и одолел (благо в ней и было-то всего машинописных страниц 60–70), и на следующий день объявил: если получу “добро” от начальства — напечатаем!

И напечатали.

Уже во втором номере 1974 года повестью “Мир, в котором я дома” мы представили читательской аудитории нового автора.

Более того. Редчайший случай в практике “Уральского следопыта”: в том же 1974–м мы опубликовали (кажется, в сентябрьском номере) и второй опыт Прашкевича в фантастике — повесть “Шпион в юрском периоде”.

И затем…

А затем печатали его едва ли не по мере поступления!

Разумеется, преувеличиваю.

Уверен (и где-то глубоко в душе радуюсь этому): именно мы помогли родиться — ну не совсем так, поскольку рождался-то он сам по себе! — но, во всяком случае — утвердиться новорожденному фантасту.

Обретя уверенность в себе (а ведь ничто так не способствует этому как своевременная публикация!), Геннадий Мартович Прашкевич ощутил тылы за собою — и безоглядно ударился во все тяжкие! (Естественно: это моя, сугубо субъективная версия. Так ли оно на самом деле — кто знает?)

…Было: мы с ним бродили по Рижскому взморью.

Участники малеевского семинара молодых фантастов, который на несколько лет прописался в Дубултах и на котором мы с ним вели по секции, после традиционных утренних занятий — и мы с ним вдвоем (естественно, не по моей — домоседа — инициативе) — вышли после обеда погулять по знакомым пляжам Юрмалы.

Берег был пустынным: декабрь. Неделя–полторы до Нового года, все сезоны позади: уже и в этот — последний, как оказалось, раз Союз писателей выискивал возможность максимально удешевить дорогостоящий семинар.

Холодина, и чайки-то, казалось мне, летают с какой-то особой осторожностью, и — никого-то, никого на пляже! Набегают волны, лижут подошвы наших ботинок, хрустит скорлупа ракушек в пляжном песке. И мы идем с ним, единственные в данности, и словно бы вечность захлопывает за нами пройденное, уничтожая — накатом волн — наши следы: а вот вам, нате-ка, и не будет вам более ничего!..

Тогда — еще все-таки было что-то.

Добравшись в конце концов до многоэтажного писательского Дома творчества им. Я. Райниса, мы — исключительно для сугрева! — приняли этого “что-то” и — и разошлись по номерам: читать рукописи намеченных к обсуждению авторов. Но прогулка эта надолго осела в моем сердце.

Но вернемся к реалиям.

“Шпион в юрском периоде” оказался первой ласточкой обширного цикла, в итоге заняв в нем предпоследнюю ступеньку. (Автор, впрочем, грозится продолжить этот цикл! Что ж, дай-то Бог…) Именно этот цикл, впервые собранный воедино (плюс примыкающая к нему повесть “Школа гениев”), и составил предлагаемую вниманию читателей книгу.

Должен в обязательном порядке заметить: этот цикл отнюдь не исчерпывает фантастику Геннадия Прашкевича! Вообще в случае с Геннадием Прашкевичем мы имеем дело с литератором самого широкого профиля. Сам я, к примеру, в силу своих устремлений вижу в нем — в первую очередь — только и именно — фантаста. Но он шире этих рамок. Он пишет стихи — с год назад вышел у него наконец весьма солидный авторский сборник. (К слову сказать, как очень многие поэты, обожает читать вслух, на аудиторию, свои верлибры. И именно до этого все-таки дошло — трудно, ох и трудно же унять этот, гм, фонтан: написано-то так много…)

Как любой редактор, я, естественно, “вел” своих авторов. Опекал их, нет–нет да и названивал: что нового, над чем работаете? Неожиданный удар под “свое” дело (от коего никогда ничего не имел, кроме морального удовлетворения) получил я… — вот ведь уже два десятка лет прошло с тех тяжелых для меня времен!., когда однажды два зав. отделами журнала (автор же сих строк по–прежнему пребывал в довольно уязвимой ипостаси всего–навсего литсотрудника отдела прозы и поэзии!), неведомо отчего объединившись, вдруг объявили Прашкевича и Колупаева (вот и милейшему Виктору Дмитриевичу, о чем он скорее всего и посейчас не знает, — досталось!..) диверсантами № 1 и № 2 в журнале: мол, и темы не наши, и исполнение их — не наше.

По–видимому, для читателей “Уральского следопыта” эта внутриредакционная заминка прошла бесследно: автору этих строк удалось в конце концов доказать — у себя внутри редакции, что само вот это имя “Аэлита” — совсем не от элитарности.

Геннадий Мартович очень легко (чем-то этим напоминая мне Б. Ляпунова и, особенно, Евг. Брандиса) пишет письма! Точнее, писал: действительность, от которой никуда не уйдешь, методично отучает нас от переписки, от телефонных разговоров… Но, во всяком случае, письма–записки Геннадия Мартовича всегда радовали и как-то приободряли. Пусть и звучали в них — едва ли не постоянно — сетования на нездоровье, на застой в издательстве, на то, что вконец выдохся над очередной повестью. А в самые последние годы для очередного вздоха появились немыслимые прежде поводы: посадил на участке картошку, приехал собирать, а уже полполя выкопано…

Но вернемся к фантастике.

За свои полвека (Геннадий Прашкевич родился 16 мая 1941 г.) писатель и в этом виде литературы (не рискнул сказать: жанре, ибо фантастика много шире) создал произведения самого разного плана.

Помимо “шпионского” цикла, есть у него и детективного же характера космическая трилогия, есть повести (опять-таки остросюжетные) о вмешательстве потомков в неприглядные наши сегодняшние дела и о нашем собственном противлении установившимся порядкам. Буквально только–только закончил писатель роман в редком ныне жанре утопии: о том, что, возможно, и сбудется…