В окнах Афиногеновой квартиры горел свет, но я решил сначала толкнуться в сарай и не ошибся. Из мастерской Афиногена тянуло теплом и чуть — дымком. Радостные голоса приветствовали меня. Я ничего не успел сообразить, как тут же оказался в объятиях Артемия Мальцева.

— Федор! — кричал он. — Кого я вижу?!

— Господи... Артемий...

— Сколько лет, сколько зим!

— Полтора года... зима... осень... — забормотал я растерянно. — Ты-то как сюда, Артемий?

Мне и в самом деле казалось, что со времени нашей последней встречи прошло много лет и много зим. И в то же время все происшедшее в фирменном поезде произошло чуть ли не вчера. Но парадоксы времени меня уже не удивляли, а только лишь очень интересовали.

— Ну, наши дороги теперь, кажется, переплелись навечно. — Мальцев выпустил меня из рук и сделал шаг назад, чтобы получше рассмотреть. — Что это у тебя с глазом? Ячмень сел?

— Ячмень проклятый, — обрадовался я. — Никогда не было, а тут сел.

— Его студить нельзя. Надеюсь, ничего страшного?

— Ерунда одна. Все пройдет. — Я огляделся и поздоровался со всеми другими присутствующими.

Здесь оказался Геннадий Федорович, шеф Артемия, которого я помнил еще по фирменному поезду. Один из "академиков". Тот самый, который никак не среагировал на мой клич: "Академики, в ресторацию!" Не нашел я тогда поддержки в его душе. Два незнакомых человека. Ну и, конечно, Афиноген Каранатович, вырядившийся как на свадьбу, но немного сумрачный и тихо взволнованный.

— Ну, все, кажется, собрались? — спросил Геннадий Федорович.

— Все, — ответил Афиноген.

— Начнем?

— Сейчас... Одну минуточку, — попросил Афиноген и начал что-то искать. Я понял, что он отдает эту "минуточку" мне, чтобы я хоть немного поговорил с Артемием.

— Читал, Федор, читал твой роман, — сказал Мальцев.

— Повесть, Артемий, повесть.

— В рукописи-то был роман. Ведь это я был первым читателем "Фирменного поезда".

— Хорошо, что я его тогда тебе отдал. Ход получился. А сам бы я ничего не смог пробить.

— Ну, когда нами заинтересовалась наука, твой роман понадобился и как подробнейший протокол событий, что ли, в нашем поезде. Так что, как только ты его написал, так тут же, можно сказать, стал писателем.

— Не стал я еще писателем, Артемий... Ладно. Сам-то как живешь? Как Инга? Дети?

— Инга молодец. На повышенную, правда, уже не вытягивает, но все равно молодец. А дети растут. Сашка в третий класс ходит. Валентина в детский сад. А Мишеньку еще в ясли носим... О! Тут у нас такая история с квартирой была! Ошибка произошла. Но об этом коротко не рассказать. После поговорим. Крутимся, по правде говоря, как белки в колесе. Едва вырвался в Фомск.

Упоминание о квартире и ошибке с этой квартирой меня заинтересовало. Я уже точно знал, о чем напишу рассказ, название даже придумал: "Квартира площадью тридцать восемь кубических метров".

— Ты, Артемий, извини, — сказал я, — но все же как здесь-то оказался? В комиссии?

— Я уже говорил, что наши дороги переплелись навечно. С Иваном я буду полгода работать. Я ведь в Марграде ломаю голову над проблемой параллельных пространственно-временных миров. Это очень близко связано с темой Ивана и очень отдаленно, но все же имеет отношение к нуль-упаковке. Да и встретиться хотелось. И с Афиногеном Каранатовичем, и с Иваном, и со Степаном Матвеевичем. Ты-то с ними связь поддерживаешь?

— Редко, Артемий. Редко. Слышал, что Иван надеется как-то облегчить страдания Степана Матвеевича. Тот ведь так все и путешествует во времени...

— Знаю. Этим мы с Иваном и займемся. А ты-то, Федор, как в эту комиссию попал?

— Да нет. Я не в комиссии. Я просто. Афиноген Каранатович попросил прийти.

— В поезде ведь только Семен и Валерий Михайлович могли проникать сквозь нуль-упаковку. Неужели и у тебя получилось?

— Нет. Я не пробовал. Но зачем-то Афиногену Каранатовичу понадобился. Верю я, Артемий, в Афиногена Каранатовича. И в его открытие верю. В картины. Ты вот не видел... Я вообще в него верю.

— Ну, поговорили и хватит? — спросил Геннадий Федорович.

— Не к спеху, — подал басом Афиноген.

— Нет, нет, давайте, — заторопился я.

— Итак, -тоном конферансье возвестил Мальцев. — Нуль-упаковка!

— Скорее, нуль-прорисовка, -поправил его Афиноген.

— Как! — воскликнул Геннадий Федорович. -Уже нуль-прорисовка. А как же с нуль-упаковкой?

— В общем-то, это две разновидности одного и того же явления, объяснил Афиноген. — И то и другое в экспериментах не повторяется. В этом вся и беда.

— Вот именно, — сказал один из членов комиссии. — В науке основное для каждого феномена — повторяемость.

— Да, да, — подхватил другой. — Вот и полтора года назад бились, бились с этой нуль-упаковкой, а ничего не нашли, хотя читали потом отчет о событиях в фирменном поезде "Фомич". Да ведь и в самом поезде эффект сначала был, а потом исчез!

— Ко времени моего прибытия, — подтвердил "академик", — феномен уже не наблюдался.

— Это не физический феномен, — сказал я. — Это психофизический феномен.

— Вроде телепатии, что ли? — не поверил первый член комиссии.

— Про телепатию ничего не могу сказать, — сообщил я.

— Лженаука! — подтвердил Геннадий Федорович. — Давайте ближе к делу.

Афиноген, как и вчера, отодвинул в сторону мольберт с холстом, не тронутым кистью. Все подошли поближе, стараясь, правда, не загораживать при этом свет. В стене сарая находилась дверь. Дверь как дверь. Коричневая, с косяками и стандартной ручкой. И даже номер был прибит: 137. Ничем не примечательная дверь, кроме одного: в дощатой стене этого сарая она была неуместна. Все молча смотрели на дверь, не прикасаясь к ней руками.

— Войти в нее надо, — сказал наконец Афиноген.

— Если надо — войдем, — пообещал Геннадий Федорович и взялся за ручку двери.

Но только никакой ручки двери здесь не было! Рука его схватила пустоту.

— Что такое? — удивился Геннадий Федорович. — Голографическое изображение?

— Нарисовано, нарисовано это, — отчего-то волнуясь, сказал я. — Вы еще не видели картин Афиногена Каранатовича.

— Ну и что, что не видели? — сказал один из членов комиссии. — Картину от настоящей двери я еще могу отличить. — Он тоже попытался открыть дверь.

И все другие по очереди провели опыт. Когда у всех не получилось, Афиноген взял дверь за косяки, легко оторвал ее от стены и развернул боком. Это действительно оказалось картиной, нарисованной в натуральную величину на холсте.

— Искусство, — сказал Мальцев.

— Да, несомненно. Но мы ведь здесь не ради искусства. У нас совсем другие задачи, — напомнил Геннадий Федорович.

Афиноген снова поставил картину таким образом, что она стала обычной дверью, и сказал:

— А вот Федор Михайлович войдет.

— Федя! — испугался Артем. — Ведь она сработана... э-э... нарисована...

— Я сейчас объясню,— начал Афиноген. -За этой дверью расположена жилплощадь для писателя-фантаста Федора Михайловича Приклонова. Комната для его тещи, дочери, спальня-кабинет...

— Зал для приемов, — иронически вставил "академик".

— Нет, зала нет. Кухня и прочее. Я хочу, чтобы Федор Михайлович наконец получил возможность работать нормально. Может, ему и подарят настоящую квартиру, да только когда это будет, а ему уже сорок два года. Быстро время бежит.

— И вы хотите убедить меня, что это не бред? — спросил "академик".

— Это не бред, — ответил я за Афиногена. Я ничего не знал про нуль-прорисовку да этого момента, но я верил Афиногену. — Это не бред. Это фантазия. Я и сам не понимаю, в чем здесь дело, но это есть, есть!

— Есть, Федор Михайлович, — подтвердил Афиноген.

А я вспомнил весь тот ад, который представляла моя теперешняя квартира, тихий, без ссор и ругани, тесный, тоскливый, невыносимый. Себя, живущего уже на пределе; жену, махнувшую на все рукой и не верящую ни в какие изменения к лучшему; дочь, которой молодость и свои особые заботы позволяли еще радоваться жизни и не замечать тесноту; тещу, семидесятилетнюю старуху, больную, уставшую, которая даже не представляла, что можно жить в отдельной, тихой, не проходной комнате. Вспомнил я и все эпопеи получения квартир, последний разговор с Главным распорядителем абсолютными фондами... И мне так захотелось уйти в другой мир, благожелательный, уютный, красивый, просторный... так захотелось, что я, сам того не замечая, протянул вперед руку, ощутил твердость железной ручки, потянул ее на себя. Дверь заскрипела, но не очень, чуть-чуть, самую малость, и я перешагнул порог.

Большая квадратная прихожая. Направо — кухня. Я открыл уже настоящую дверь. Кухня была раза в два больше, чем в моей квартире. Здесь стояла электрическая плита, в углу от пола до самого потолка — встроенный шкаф для посуды. Я покачал головой и вышел в прихожую. Прямо вела стеклянная дверь в большую комнату площадью метров двадцать с большим окном и лоджией. Налево из прихожей и чуть назад — комната метров шестнадцать, рядом еще одна метров десять квадратных. Дальше из прихожей шел коридорчик с тремя встроенными шкафами и антресолью. Санузел и рядом маленькая комнатка метров в шесть квадратных. Это и был мой кабинет. Здесь уже стоял полуразвалившийся секретер с рукописями и книгами, надстроенный до самого потолка. Тяжелый стул. И больше ничего. Я сел на стул и ласково начал трогать свои папки, не развязывая их. Я и так очень хорошо знал, что в них было.

Я чувствовал, что какая-то бессмысленная улыбка появилась на моем лице. Так я просидел минут двадцать. Потом я встал и направился к выходу. Квартирка была та. Та самая.

— Есть! — услышал я, выходя из нарисованной двери.

— Ну? — нетерпеливо спросил Мальцев.

Афиноген смотрел куда-то в бок.

— Спасибо, Афиноген Каранатович, — тихо поблагодарил я. — Спасибо.

— Да что там... Пиши на здоровье.

— Рассказывайте! — навалились на меня со всех сторон.

— Да что рассказывать? Квартира там, четырехкомнатная, с улучшенной планировкой, серии "восемьдесят пять".

— План, планчик, пожалуйста.

— Что видно из окон?

— Время года? Время года — тоже зима?

— А водопровод? Вода есть? Как с электричеством? Откуда там могут взяться вода и электричество?

— Геннадий Федорович, помните, у меня был случай с квартирой? спросил Мальцев.

— Что за случай? — поинтересовался "академик".

— Товарищи! Там все было ясно, — сказал Геннадии Федорович. — Ошибочка в официальном документе, в ордере, то есть. Квартира площадью тридцать семь кубических метров. А в объеме, как известно, бесконечное число плоскостей. Вот Артемий н получил квартиру с бесконечным числом комнат и кухонь. Хорошо, хоть балкон не входил в указанную площадь. Через него семью Мальцевых и спасли. Ошибку в ордере, естественно, исправили... Но мы-то сейчас исследуем феномен нуль-упаковки!

— Нуль-прорисовки, — поправил его Афиноген.

Так... Рассказ мой про квартиру скончался, не успев родиться... Но это не беда... Напишу другой.

— Товарищи! Вернемся к нуль-прорисовке. Федор Михайлович...

Я долго чертил план квартиры, рассказывал, что там видно из окон, из чего сделан пол, вспоминал цвет обоев и еще многое другое.

Комиссия работала. Кое-что я не запомнил. На что-то не обратил внимания. И меня попросили повторить вхождение в нарисованную дверь.

Я исполнил просьбу, но без всякого желания, предварительно собрав все заявки, чтобы не входить в третий раз. Я даже взял с собой фотоаппарат и сделал несколько снимков, которые могли пригодиться комиссии.

— Ну что ж, — заключил работу комиссии Геннадий Федорович, — феномен нуль-прорисовки, кажется, действительно имеет место. Хотя работы здесь еще очень и очень много.

— Поздравляю тебя с новой квартирой, Федя, — сказал Мальцев. — От души рад!

Я не ответил.

Комиссия собрала много материалов и теперь нужно было хоть немного привести их в систему. Афиноген пригласил всех к себе домой пить чай. Но многоопытные члены комиссии хорошо представляли себе последствия таких чаепитий и отказались. В барак к Афиногену пошли только я и Мальцев. Мальцев был радостно возбужден встречей. Хозяин достал к чаю законную бутылку водки. Сидели вспоминали и сам фирменный поезд и его пассажиров. Даже пытались строить предположения, почему в нем все так произошло... Ведь тайна фирменного поезда до сих пор не была разгадана. Напротив, объяснений становилось все больше и больше. Афиноген был настроен как-то чинно, благородно, пил мало, так что в конце концов жена его даже забеспокоилась.

По моей просьбе квартирного вопроса в этот вечер не касались.

Но вот настало время расходиться. Афиноген и я проводили Артемия до остановки и усадили в автобус. Уехал Мальцев.

— Ну? — сказал Афиноген.

— Что, ну?

— Я ведь тебе дарю ту дверь, Федор Михайлович.

— Спасибо, Афиноген Каранатович. Спасибо за доброту.

— Да что там! Нарисовать недолго. В тебе все дело. Тебе спасибо, что помог старику.

Афиноген вынес из сарая полотно, натянутое на деревянную раму.

— Помочь? Или сам донесешь?

— Да в ней и весу-то никакого. Конечно, донесу сам.

— Ну, живи себе на здоровье, Федор Михайлович. Твори. Пиши. Читать будем.

— А сам-то ты? Почему себе не нарисовал дверцу? Тоже ведь не хоромы.

— Да зачем нам со старухой? Колька вон подрос. Доктор наук. В Старотайгинске окопался. Средний школу кончает. В Морфлот собрался. А младшенькая с нами проживет. Сарай же у меня, сам знаешь, какой!

— Картину я возьму, Афиноген Каранатович. А вот жить там не стану.

— Это почему же?

— Хоть я и фантаст, а от реального мира не отрываюсь. И в вымышленном, созданном своим воображением мире жить не хочу.

— Тогда хоть писать уединяйся.

— А вдруг воображение больное? Афиноген Каранатович, мне ведь и так хорошо. Жена у меня, дочь, ты вот, Артемий... Друзей у меня много. А ты не расстраивайся. Я тебе, Афиноген Каранатович, очень благодарен. Ты для меня больше, чем эту квартиру сделал.

— Эх, Федя... — Афиноген сгреб меня в охапку. — Упрямец ты. А нравишься. Ну, упрямец! Таким и оставайся.