5
Ну так вот...
— Здорово, миряне? — прогудел Афиноген, заняв собой почти весь коридорчик.
— Здравствуй, Афиноген Каранатович, — ответил я, пожимая огромную ладонь. — Раздевайся, проходи.
— Разденусь, коли пришел.
Афиноген был широк в кости, высок, слегка сутул. Таскать шкафы и диваны такому было нипочем. Лестницы вот только в стандартных домах узковаты.
Он снял шапку, полушубок, валенки, подшитые в два слоя, пригладил седые, торчащие в разные стороны волосы.
— Вот и зима, Федор Михайлович.
— Да уж зима, — согласился я. — Ты проходи.
Афиноген шагнул в комнату. На диване сидела Пелагея Матвеевна и смотрела по телевизору хоккей.
— Как здоровье, Пелагея Матвеевна? — пробасил Афиноген.
— Здравствуй, Феня... Какое уж теперь здоровье? Давление вот поднялось. Скорую помощь бесперечь вызывают. Уколы ставют. А так какое здоровье...
— Здравствуй, Афиноген, — выглянула из кухни Валентина. — Что поделывает жена?
— Да дома дела найдутся.
— Ох, и не говори. Все дела, да дела.
— Здравствуйте, — выглянула из второй комнаты Ольга и тут же скрылась, покрепче притворив дверь. Гость даже и не успел ответить.
— Подруги там у нее, — объяснил я. — В пальто сидят. На минутку пришли.
— На минутку, а уж третий час сидят, — сказала Пелагея Матвеевна.
— Пусть сидят, — махнул я рукой. — Чем по подъездам-то околачиваться...
— Так, значит, снова с квартирой ничего не выгорело? — спросил Афиноген и с опаской опустился на стул, тяжело под ним заскрипевший.
— Пока не выгорело, — ответил я.
— Обещают, обещают, а не дают, — огорченно сказала Пелагея Матвеевна. — Зачем тогда в писатели поступал?
— Да дадут, дадут.
— Догонют и еще раз дадут! — сказала старуха н, поджав губы, уставилась в телевизор, звук которого был приглушен. Там в это время забили в чьи-то ворота шайбу. — Федя, ведь это Испазита?
— Да нет, — с некоторой досадой ответил я. — Эспозито у канадцев играет. А это наши: "Спартак" и "Динамо".
— А-а... — согласилась теща. — То-то я смотрю, что на Испазиту смахивает.
Пелагею Матвеевну я не придумал. Жизнь ее прошла тяжело, как и у многих тысяч других женщин, оставшихся во время войны в тылу без мужей, С четырьмя детьми на руках, младшенькая из которых, Валентина, даже и не помнила своего отца. Голодная деревня, голодный город. Мне почему-то казалось, что Пелагея Матвеевна даже не понимала всей трагедии, выпавшей на ее долю. У нее была одна сверхзадача, подсознательная — выжить, чтобы вырастить детей. Малограмотная, непредприимчивая, простоватая, она могла исполнять только подсобные работы. Вершиной ее карьеры была должность вахтера в небольшом гараже. Но это уже ближе к пенсии. Однажды, сразу после войны, она пыталась заняться спекуляцией, если только можно так выразиться. Одолжила у кого-то денег и поехала в Старотайгинск за чугунками, надеясь продать их в Фомске подороже. На обратном пути все чугунки у нее реквизировали, да еще преподнесли штраф за попытку спекулировать. Так прогорело это рискованное мероприятие. А в нетопленой комнате ее ждало четверо детей. Старшие подрастали и начинали работать, работать и учиться, учиться и работать.
Выжили.
Валентина поступила в университет уже сразу после школы. Времена стали полегче. Но тут всевозможные болезни начали одолевать старуху. Аукнулись и лесозаготовки, и осенний сплав, холод и голод.
— А я уж думал, таскать твое барахлишко придется, — сказал Афиноген. Ребят крепких подобрал.
— Да кому таскать — найдется, — отмахнулся я и от резкого движения сморщился. Жутко саднило кисть руки.
— Ты что? — спросил Афиноген.
— Да... пустяки... рука немного болит.
— Ну-ка, покажи. Да что это с ней?
— Браслет надавил.
— Что за браслет? — удивился Афиноген, разглядывая запястье. — Ничего себе браслетик! Тебя в кандалы, что ли, заковывали?
— Да кто это меня в кандалы? Вроде, не за что... Силу свою в настройке проверяли. Наклеиваешь на пружину с браслетом тензодатчик и растягиваешь ее. А по прибору, измерительному усилителю опре...
— Вот он, браслетик, — сказала Валентина, показываясь из кухни. В руках у нее было то самое кольцо из неизвестного мне материала. — Едва распилил. Так и ходил бы!
— Ну-ка, ну-ка, — попросил Афиноген. — И впрямь кандалы! Откуда?
— Да слушай ты их больше! — рассердился я. — Валентина, просил же...
— Кандалы и есть! — сказала Валентина. — Ты бы хоть Ольку пожалел!
— Да никакие это не кандалы! Ну... Писать начал.. Один там у меня в прошлое пропутешествовал, а его в пыточную.
— Ты знаешь, Афиноген, пишет, пишет по ночам, а утром то избит, то в кандалах, то связанный, то еще что-нибудь. Не знаю, кому "скорую" вызывать.
— Да ерунда все! — Не любил я эти разговоры. — Это не со мной, а с тем, про кого пишу. Это его в кандалы заковывали... А впрочем, даже и его не заковывали На дыбе он висел.
Откуда у меня взялся этот странный браслет, я сам до сих пор понять не мог. Не было такого в моих рассказах.
— Ерунда, а едва распилил железку-то, — подала голос Пелагея Матвеевна. Она хоть и смотрела хоккей, а разговор тоже не пропускала, благо информация тут поступала по разным каналам.
— О чем рассказ-то, Федор Михайлович? — спросил Афиноген.
— Да разве это расскажешь... Незакончен он к тому же.
— А все-таки..,
— Ну, про боль человеческую.. про пытку жизнью...
— Ой Валя! — позвала .старушка. — Дай мне лекарство. Опять в глазах круги. Поют, поют, а толку никакого!
— ...про ответственность...
Валентина сходила на кухню за лекарством.
— А ты то принесла?
— Да то, то, мама.
— Понимаешь, Афиноген Каранатович, в двух словах пересказать свой же рассказ, это все равно, что перед толпой раздеться, Стыдно, а главное, кажется, никому не нужно.
— Папа, — выглянула дочь. — Ты по физике можешь задачку решить?
— Сейчас, Оля. Сейчас решу.
— Так дай почитать! -почему-то обрадовался Афиноген.
— Да я же от руки пишу. Ты разве поймешь мои каракули?
— А ты не беспокойся, Федор Михайлович, пойму, если захочу.
— У него не фантастика, а черт знает что! — сказала Валентина.
— Не одна ты такого мнения придерживаешься, — согласился я. — Сейчас принесу. Хочешь, так поразгадывай.
Я вошел в маленькую комнату. Три дочерины подруги на мгновение стушевались, но тут же вновь зашушукались, чему-то засмеялись.
Вид комнаты являл собой купе спального вагона. Справа от двери письменный стол дочери, дальше кровать жены. По цельной стене — кровать дочери, шифоньер, моя кровать. Слева от двери -секретер, надстроенный до потолка частью со стеклами распиленного когда-то серванта. Между кроватями дочери и жены — глухая часть того же серванта — пенал для хранения белья. Два стула, возле стола и секретера, заключали обстановку. Больше здесь уже ничего нельзя было разместить при всем желании. Подруги, да н сама Ольга сидели на кроватях.
— Вы почему не разденетесь-то? — спросил я и понял, что это прозвучало как сигнал к отходу. — Да ладно. Сидите. Где задачка?
Ольга ткнула пальцем в раскрытый учебник.
— Вы тут, конечно, уже поломали над ней головы?
— Поломали, — ответила дочь.
— Не может быть, чтобы она не имела решения!
— Ответ, по крайней мере есть. А вот решение...
— Решим... Совместно будем решать или мне сначала одному?
— Совместно!
— Одному!
Мнения подруг разделились.
— Одну минуточку! Вы пока прочтите условия задачи. — Я повернулся к секретеру и вытащил из него тетрадь, толстую, в клеточку, 96-листовую. Займу сейчас Афиногена Каранатовича и к вам. — Я вышел в большую комнату.
Комната была проходной, с огромным проемом в стене между коридорчиком и кухонькой, с очень неудобной планировкой. Три кровати здесь было не разместить. Комнату занимала теща. Здесь стояли: пианино, телевизор, письменный стол Валентины и стенка в торце комнаты с книгами, проигрывателем и магнитофоном.
Когда-то, лет двенадцать назад, чуть ли не сразу после вселения в эту квартиру, мы поместили Пелагею Матвеевну в маленькую комнату с Ольгой. Но теща неимоверно, ужасающе храпела. Лишь одну ночь втихомолку проплакала в страхе внучка, и старуху вернули в проходную комнату. Конечно, больному человеку было здесь не сладко. Через комнату постоянно приходилось ходить, почти тут же гремели кухонной посудой. Правда, немного скрашивал жизнь старухи вечно включенный телевизор.
Дочь подросла и спать с нею в одной комнате казалось мне мучительно стыдном. Но другую квартиру раз за разом не давали. Что-то сюрреалистическое было в этих предложениях, комиссиях, посещениях лиц, которые намеревались сюда вселиться. Они нисколечко не стеснялись хозяев, вслух "расставляли" свою мебель по углам и вдоль стен. Это было противно слушать, но я их понимал. Я и сам расставлял мебель в каждой вновь предлагаемой квартире, правда, лишь в своем воображении. Странными казались мне и причины отказов, когда я словно в заколдованном круге ни от кого не мог добиться ответа. Каждый раз мы с женой решали не поддаваться больше на провокации, жить себе и жить здесь, но проходило время, злой волшебник снова предлагал нам квартиру, и когда мы решали, что уж на этот-то раз все будет в порядке, начинали упаковывать вещи, непонятное насыщало атмосферу вокруг нас, и я тыкался как слепой котенок в приемные и кабинеты, выслушивая ничего не значащие обещания, успокаивания и еще что-то, названия чему я не мог придумать, и все закручивалось в какой-то постыдной карусели, откуда меня в конце концов выбрасывало центробежной силой,
И тогда я покупал бутылку водки, начинал считать себя человеком, освобождался от всего нелепого, что успевал нацепить во время квартирной эпопеи. По ночам меня мучил тещин храп. Каждый вечер, ложась в постель, я уже ждал этого храпа, боялся, ненавидел и потому лишь настраивал себя на него. Уже много лет я не спал нормально. Но когда впереди не было никакого просвета, я чувствовал себя все же увереннее, тогда я не расслаблялся.
— На вот, — сказал я Афиногену, -в конце там...
— Вам какую-нибудь закусочку соорудить? — спросила Валентина.
— Нет, благодарствую, — серьезно ответил Афиноген, — сейчас я очень занят необходимейшим делом, так что выпивки не принимаю.
— Ох, уж и занят! Что же это за дело, если не секрет?
— Да никакого секрета и нет. Жилплощадь вот для фантаста пробиваю.
— Пробьете вы! — развеселилась Валентина. — Сидите уж...
— Я серьезно, Валентина Александровна.
— У вас только с бутылкой дело серьезно.
— Нет, нет. Никаких бутылок. Правда, Федор Михайлович?
— Правда, Афиноген Каранатович, — согласился я.
Работать, работать надо было!
В это время задремавшая было старуха дико всхрапнула. и проснулась. На экране телевизора продолжали бегать хоккеисты.
— Федя, это ведь Испазита? — как ни в чем не бывало спросила она.
— Да нет же! — рассмеялся я. — Эспозито играет в другой команде.
— А че смеешься... Я же вижу, что Испазита.
— Ну пусть Эспозито.
— Валя, ведь это Испазита?
Почему-то из всех хоккеистов Пелагея Матвеевна помнила лишь одного Эспозито.
— Ах, мама, мне не до хоккея.
— Конечно, Испазита, — убедила себя старуха. — Смеются еще...
— Читай, — сказал я Афиногену и снова отворил дверь в маленькую комнату.
Что-то у девушек вид был совершенно неподходящий для решения задач по физике.
— Ну, как дела с задачей? — спросил я.
— Никак.
— Давайте смотреть. Где она? Так-с... Так-с... А что такое фокальная плоскость? А... Ясно... А это линейчатый спектр?.. Странно... Тогда решетка должна быть.
— Так она и есть! — сказала Ольга.
— А! Ну, так тогда все ясно.
Через минуту задача была решена. Причем я лишь задавал наводящие вопросы, большей частью для самого же себя.
— А! — воскликнула Ольга, — 3адачка-то ерундовая! И с ответом сходится.
Подруги меня явно стеснялись, и я поспешил уйти. В большой комнате уже сидела соседка. На лбу Пелагеи Матвеевны лежало мокрое полотенце.
— Пошли в кабинет, — сказал я Афиногену.
— Идите, идите, — напутствовала нас Валентина.
— Ой, я, наверное, помешала? — заволновалась соседка.
— Нет, нет, — возразила Валентина. — Им там удобнее.