ДРАКА
По моим часам выходило, что мы отсутствовали чуть больше одной минуты нормального «человеческого» времени. В поселке почти ничего не переменилось с тех пор, как мы ушли.
В доме Мохова в окне его кабинета была поднята штора, и сам Андрей Андреевич сидел за своим столом. (Ужасно далеким и чужим показался он мне, когда я, прихрамывая, брел мимо.) Домработница Юшковых — веснушчатая коренастая Маша — за заборчиком на противоположной стороне улицы застыла у веревки с пеленкой в руках. Стоя на месте недалеко от ларька, шел незнакомый мне коренастый брюнет в брюках гольф. И надо всем этим висело в небе неподвижное солнце, а ветви деревьев гнулись от ветра, которого я не ощущал.
В столовой я устало рухнул на стул. Черт побери! Все мне уже порядком надоело. Нужно было заставить себя сосредоточиться и подумать, откуда взялись все эти странности. Но я был так удручен, что чувствовал себя совершенно неспособным на сколько-нибудь объективную оценку окружающего.
И мне и Жоре хотелось есть.
Я, наконец, встал и, волоча ноги, принялся собирать на стол то, что было в холодильнике и на газовой плите, на кухне.
— Сбегаю за пол-литром, — предложил Жора.
— Сходим вместе, — ответил я. Мне не хотелось отпускать его одного в поселок.
Он хмуро согласился. Я уже надоел ему со своей опекой, и он с удовольствием от меня отделался бы.
За обедом мы просидели часа два или три.
Было много удивительного. Оброненная со стола вилка повисала в воздухе и лишь минуты за полторы лениво опускалась на пол. Водка никак не хотела выливаться в стакан, и Жоре пришлось сосать ее из. горлышка.
Все совершалось как бы в сильно замедленном кинофильме, и только усилием воли я заставлял себя постоянно помнить о том, что мир ведет себя нормально и лишь другая скорость нашего восприятия позволяет нам видеть его изменившимся.
Когда я смотрел на медленно опускающуюся вилку, мне вдруг показалось, что когда-то раньше я уже видел это явление и когда-то раньше уже сидел с Жорой за столом, пытаясь налить себе молоко в стакан. (Знаете, бывает иногда такое чувство, будто то, что с тобой сейчас происходит, ты переживаешь второй раз в своей жизни.)
Потом я хлопнул себя по лбу. Не видел, а читал. Читал в рассказе Уэллса «Новейший ускоритель». Там тоже был стакан, который повисал в воздухе, и неподвижный велосипедист.
Странно, как тесно даже самая смелая фантазия соприкасается с действительностью. Хотя, впрочем, если вдуматься, в этом нет ничего удивительного. Любое, даже самое фантастическое предположение все-таки основывается на действительности, так как, кроме нее, у человека ничего нет.
Я вспомнил, что в этом рассказе есть эпизод, где один из героев, живущих ускоренной жизнью, берет болонку и перебрасывает ее с одного места на другое. Этого, пожалуй, не могло быть, так как у собачонки оторвалась бы голова.
Дело в том, что в нашем положении вещи не только плавали в воздухе. Они лишились прочности. Я брал стул за спинку, и спинка оставалась в моей руке, как если бы я снимал телефонную трубку. Я пытался прибрать постель, но простыня отрывалась клочьями, когда я за нее брался. (Конечно, я говорю это не в укор замечательному писателю. Его рассказ — просто непритязательная и мастерски написанная веселая шутка.)
Тут же, за обедом, я впервые увидел, как на самом деле выглядит падающая в воздухе капля. Она вовсе не имеет той «каплевидной» формы, которую мы считаем ей присущей.
Капля из наклоненного чайника падала следующим образом. Сначала от носика отделялось нечто, действительно напоминающее каплю. Но затем тотчас же верхняя длинная часть отрывалась от нижней и образовывала крошечное водяное веретено с утолщением посередине и тонкими концами. Нижняя часть в это время делалась шариком. Потом веретено под влиянием сил молекулярного притяжения тоже распадалось на несколько мельчайших, почти незаметных глазу бисеринок, а нижний большой и тяжелый шарик сплющивался сверху и снизу. В таком виде все это, ускоряя движение, опускалось на стол.
Что-то вроде вертикально расположенной нитки с большой сплюснутой бусиной внизу и несколькими, совсем крошечными, выше.
Вообще, капли опускались так медленно, что я разбивал их щелчками.
Но, впрочем, мой новый знакомый не давал мне заняться наблюдениями. Жора пьянел быстро и, опьянев, стал чрезвычайно неприятен.
Хлебнув очередной раз из бутылки, он поставил ее на стол, скрестил короткие руки на груди, сжал зубы и несколько раз шумно выдохнул через ноздри, уставившись взглядом в пространство.
Все было рассчитано на то, чтобы убедить меня в значительности его (Жоржа) переживаний.
Его красное лицо покраснело при этом еще больше, а кончик курносого носа побледнел.
Затем он презрительно оглядел комнату:
— Эх, не знаешь ты жизни.
— Почему? — спросил я.
Он пренебрежительно вздернул плечами, не удостаивая меня ответом.
— А вы, выходит, знаете жизнь? — спросил я немного позже.
Он не понял иронии и высокомерно кивнул. Затем нахмурил лоб, отчего там образовались две жирных складки, и принялся скрипеть зубами и скрипел довольно долго.
По всей вероятности, это делалось, чтобы запугать меня, и мне даже стало смешно.
Но, пожалуй, смеяться было не над чем.
— Ну ладно, — сказал Жорж. — Я им теперь дам.
— Кому?
Он посмотрел на меня, как на пустое место, еще раз скрипнул зубами и снисходительно бросил:
— Известно, кому. Легавым.
— Каким легавым?
— Из милиции… И вообще. — Он злобно рассмеялся. — И этому Иваненке тоже. Из совхоза.
В дальнейшем разговоре выяснилось, что он только что отсидел три года за хулиганство. Был осужден на пять, но два ему каким-то образом сократили в порядке зачета.
Долго он перечислял своих врагов. Семен Иванович, некий лейтенант Петров, еще один Семен Иванович и даже директор совхоза Иваненко.
— Узнают теперь Жору Бухтима. Ни один не уйдет…
Потом настроение у него вдруг переменилось, и он затянул:
Опять по вторникам дают свидания,
И слезы матери текут без слов…
Кончив петь, он перегнулся через стол и положил мне руку на плечо:
— Ладно. Ты слушай меня. Я тебя научу, как жить. Понял? (Он произносил это слово с ударением на последнем слоге.)
Я с брезгливостью сбросил его ладонь с плеча.
— Нам теперь надо что? — продолжал он. — Деньги. Понял? А я знаю, где взять. В бухгалтерии на электростанции. Ты только держись за меня.
— А зачем нам деньги? — спросил я. — Мы и так все можем брать, что нам надо.
Эта мысль его озадачила. Некоторое время он подозрительно смотрел на меня, потом неуверенно сказал:
— Деньги — это все.
Не помню, о чем мы говорили дальше, но позже его осенила новая идея: нам нужно было бежать в Америку. (Она представлялась ему страной, где только и делают, что круглые сутки катаются взад-вперед на шикарных автомобилях и играют на саксофонах.)
Пока он разглагольствовал, я твердо решил, что ни в коем случае не отпущу его от себя. Кто знает, что еще придет в его тупую башку. В том состоянии, в котором мы оба находились, люди были совершенно беззащитны против его наглого любопытства. Он был почти всесилен сейчас: мог украсть, ударить, даже убить.
Он вдруг поднялся из-за стола:
— Надо еще пол-литровку.
Я не успел его остановить, и он выскочил за дверь.
Посмотрев в окно и убедившись, что Жорж действительно направился в ларек, я прошел в ванную, взял там с крючка маленькое детское полотенце и сунул в карман. Потом опять стал следить за Жорой.
В ларьке он пробыл довольно долго, а назад побрел лениво. Возле прохожего в брюках гольф он остановился и обошел его кругом разглядывая. Затем вдруг сильно толкнул.
Во мне все закипело от гнева. Я выбежал из столовой.
Жора уже направлялся к молоденькой домработнице Юшковых. Я окликнул его, и он нехотя спустил ногу с забора.
Подойдя, я увидел, что его карманы подозрительно оттопыриваются.
— Что у тебя там?
Он поколебался, затем наполовину вытащил из кармана толстую пачку полусотенных банкнот.
— Мелочь я даже брать не стал, — пояснил он. — Понял? А потом есть еще место. Можем взять на пару. Идет?
Пока он все это говорил, я за спиной обмотал полотенцем кисть правой руки. Потом подошел к нему вплотную.
— Слушай меня внимательно. Сейчас пойдем обратно в ларек, и ты положишь на место все, — что оттуда взял. Понятно?
Он удивленно заморгал:
— Куда положу?
— Обратно в кассу. В ларьке.
— Зачем?
— За тем, что воровать не позволю. Наконец до него дошло. Ом прищурился
и внимательно посмотрел на меня снизу вверх. Он был ниже меня примерно на голову, но гораздо шире в плечах.
Дальше все шло, как в американском гангстерском фильме. Он вдруг замахнулся. Я откинул голову, и в этот момент носок его тяжелого ботинка с силой ударил меня в солнечное сплетение. На какой-то миг я почти полностью потерял сознание от боли и, ловя воздух ртом, скорчился у забора, цепляясь за него, чтобы не упасть. Ноги у меня ослабели, и, приходя в себя, я с ужасом подумал, что Жора сейчас стукнет меня ботинком еще и в лицо.
Если бы он так сделал, я уже не встал бы. Но ему захотелось попетушиться передо мной.
— Что, съел? — спросил он с жадным любопытством. — И еще съешь. Я тебя сразу понял. Тоже легавый, паскуда!
Пока он ругался, я постепенно приходил в себя. Сначала прояснилась голова, потом перестали дрожать ноги. Я сделал глубокий вздох, и мне нужно было еще две-три секунды, чтобы совсем восстановить дыхание.
Жора занес ногу. Но я уже был настороже и, выпрямившись, отскочил.
Некоторое время мы стояли друг против друга.
— Еще хочешь? — спросил он хрипло.
Я шагнул к нему и сделал движение левой рукой. Его взгляд последовал за моим кулаком. Я воспользовался этим и, вложив в движение весь свой вес, нанес ему удар правой в челюсть.
Если бы не полотенце, пальцы у меня были бы разбиты вдребезги.
Интересно было посмотреть на удивленное выражение его лица, когда он получил эту затрещину. Он постоял секунду и рухнул на одно колено.
Это был классический нокдаун.
Но на земле он оставался недолго. Вынул из кармана нож, раскрыл его и бросился на меня.
Я встретил его еще одним ударом.
Но сдался он только после третьего. Сел на асфальт и выронил нож.
— Ну что? — спросил я. — Хватит? Он молчал.
— Хватит или еще?
— Ну ладно, — заныл он наконец. — Чего тебе надо? Чего ты пристал-то?
После этого мы понесли деньги в ларек. Он, хныкая, тащился впереди, подгоняемый моими окриками.
Продавец в белом измятом халате застыл над своей разоренной кассой. Вернее, он только начал поворачивать голову к ящику, который был недавно опустошен Жорой.
Затем я попробовал поднять сбитого с ног пешехода в гольфах. Но эта попытка оказалась совершенно безрезультатной. Тут мне пришлось столкнуться с той податливостью, которой материальный мир отвечал на быстроту моих движений.
Очень мягко и осторожно я начал поднимать мужчину за плечи. Но голова его оставалась у земли, как приклеенная. Хотя я старался делать все чрезвычайно медленно, все равно с точки зрения обычной жизни получалось, что я дергаю его с фантастической быстротой, и голова не поспевает за плечами.
Тело брюнета было у меня в руках как ватное. Я побоялся повредить мужчине и оставил его лежать.
Жора, стоя поодаль, исподлобья смотрел на все это. Он, очевидно, не мог взять в толк, почему я вожусь с человеком мне незнакомым.
Когда я встал, он откашлялся:
— Ну, я пошел.
— Куда?
Он независимо махнул рукой по направлению к станции.
— Ну, туда… Домой.
— Никуда ты один не пойдешь, — сказал я. — Так и будем все время вместе. Пошли.
Тогда он кинулся на меня второй раз. Нагнул голову и бросился вперед, как бык, рассчитывая сбить с ног.
Я пропустил его и дал подножку, так что он растянулся на дороге.
Каюсь, что после этого я ударил его ногой. Мне сейчас стыдно об этом вспоминать, но два раза я довольно сильно стукнул его по ребрам. Это его в конце концов усмирило, и он пошел со мной.
Дома я посмотрел на часы. Боги бессмертные! Всего только две с половиной минуты прошло с тех пор, как я поднялся утром с постели, чтобы встретиться со всеми этими чудесами. Сто пятьдесят секунд прожило человечество, а для нас с Жоржем это было одиннадцать или двенадцать часов, доверху наполненных приключениями.
Мы успели познакомиться и подраться. Дважды проголодались и насытились. Сходили в Глушково и вернулись. У меня была разбита нога, болела кисть правой руки. Колючая щетина выросла на щеках и на подбородке.
А мир еще неторопливо входил только в свою третью минуту.
Как долго продлится наше странное состояние? Неужели мы навсегда обречены вести эту нечеловеческую жизнь? Откуда это все взялось?
Но я не находил в себе сил искать ответа на все эти вопросы.
Жора, как только мы вошли в столовую, свалился на тахту и захрапел.
Я тоже ощущал просто смертельную усталость, глаза закрывались сами собой. Следовало и мне лечь и выспаться, но я боялся Жоры. Мне даже пришло в голову связать его на то время, пока я буду спать. Но я знал, что он гораздо сильнее меня. Мне удалось его побить только потому, что он не имел ни малейшего представления о боксе.
Шатаясь от усталости, я смотрел на него с завистью. Ему-то не надо было меня опасаться. Вечное преимущество жулика перед честным.
Помню, что, когда Жора заснул, я вышел в ванну с намерением снять пижаму и как следует вымыться. Но пижама начала рваться, как только я стал из нее выкарабкиваться, и я счел за лучшее оставить ее на себе.
И вода тоже ничего не смывала. Она скользила по лицу и по рукам, как будто они были смазаны маслом. По всей вероятности оттого, что мне не удавалось сделать свои движения достаточно медленными.
В конце концов, так и не умывшись, я улегся на ковре в столовой. Над спящим Жорой я поставил на тахте три стула. Мне подумалось, что, когда он начнет просыпаться и двигаться, стулья попадают и разбудят меня.
В этот момент я совершенно упустил из виду, что почти все время мы были окружены тишиной, которую прерывали наши собственные голоса. Иногда, впрочем, раздавались какие-то новые и необъяснимые звуки. Что-то вроде протяжного негромкого уханья. Порой был слышен свист, источника которого мы не находили.
Дело в том, что наши уши в обычной жизни воспринимают звуки с частотой колебаний от шестнадцати до двадцати тысяч герц.
Теперь этот диапазон для нас, по всей вероятности, сдвинулся. Какая-то часть старых звуков исчезла, и появились другие, происхождения которых мы не понимали.
Во всяком случае шума от падения стульев я не услышал бы. Для нас обоих они падали как ватные.
Но тогда я обо всем этом забыл. Какое-то весьма недолгое время поворочался на ковре, пристраивая ушибленную ногу, и заснул.
