ЛУННАЯ СОНАТА
Над космодромом разнесся голос диспетчера:
— Пассажирам, отправляющимся в сторону Луны рейсом два ноль семь, занять место в роллере. К старту корабля машина отходит через пять минут.
Объявление повторили три раза. Ольга посмотрела мне в глаза-
— Ну же, Владо! Будь хоть чуточку веселее!
Ее лицо сияло от радости. Оно просто излучало свет, точно так, как тогда, когда я первый раз увидел ее рядом с “Людвигом”.
Товарищи повернулись к нам спиной и образовали плотный круг. Они решили, что нам пора прощаться по–настоящему… Я крепко сжал руку Ольги и стал смотреть через ее плечо на зеленый горизонт, где возвышалась серебристая громада корабля. Его острый нос был обращен прямо к Солнцу, и просто не верилось, что именно в полдень он отправляется на Луну…
— Скажи, что мы будем друзьями, Владо, — прошептала Ольга.
— Что-то вы долго! И вдобавок шепчетесь. Герка, не жми так сильно мне руку!
Это из круга кричал наш друг, Сережа Самойлов. Он-то думал, что знает про меня и Ольгу все.
— Мы останемся друзьями? — спросила она.
Я кивнул головой.
— Молодец, Владо. До свидания.
— Ну, нацеловались? — нетерпеливо кричал Сережа.
— Да, — ответил я. — Оля, передай привет Георгию.
— Обязательно, — ответила девушка. Улыбаясь, она пошла по ступенькам вниз к площадке, где стоял голубой роллер.
Роллер укатил к стартовой площадке, а мы продолжали стоять на месте, глядя на серебристую громаду.
— Ладно, — сказал я, — пойду…
Меня никто не пытался остановить. Всем было все понятно, во всяком случае они так думали. Уже на верхней террасе парка я почувствовал, как вздрогнул воздух, как широкими, упругими волнами покатился во все стороны гул могучих двигателей. Я остановился и посмотрел на зеленый горизонт. Низенькие липы выбросили свои кроны в сторону от центра стартовой площадки, а серебристая сигара закачалась в клубах черного дыма и начала подниматься вверх. Через мгновенье пронзительный визг рассек горячий воздух, и космический аппарат исчез в ослепительной голубизне неба.
…Я люблю эту дорогу среди зеленых холмов. Когда-то мне казалось, что ей нет конца, как нет конца человеческому счастью. На ее обочине росли молодые липы, а дальше начинались холмы, пологие, округлые, как будто здесь когда-то закопали гигантские шары, и в течение веков они погружались в землю все глубже и глубже. Я люблю эту дорогу, я бродил по ней много раз — и тогда, когда, как сегодня, над ней перелетали посвистывающие птицы, и когда по капюшону моего плаща барабанил осенний дождь, и когда из-за холмов на нее гурьбой выходили мальчишки и усердно стучали лыжами об асфальт, чтобы сбить снег…
Мимо меня промчался автобус и кто-то, наверное Галя Войн, высунув голову в окно крикнул:
— Владо, не заблудись!
…Первый раз, когда мы пошли с Олей к космодрому, она недоверчиво спросила:
— А вы знаете, куда ведет эта дорога?
Она и не подозревала, что я прошел по ней сотни раз. И много–много раз суждено было нам теперь пройти по ней вдвоем. А однажды ночью мы свернули с асфальта в сторону и вышли на Большое озеро, в котором отражалась луна.
Я никогда не забуду той ночи.
“Когда на сердце тоскливо, иди к людям”. Я не помню, кто это сказал, но нужно, чтобы на сердце действительно было тоскливо, дабы понять правду этих слов. Первый, кто попался мне в лаборатории, был Герман Зоннельгардт.
— Они хотят разломать “Людвига”. Вы должны немедленно вмешаться, — торопливо проговорил он, теребя борт моей куртки.
— Зачем? — удивился я.
— Спросите их, этих чудаков из ВЦ.
— Не давайте им ломать “Людвига”, Владо Андреевич, — жалобно просили девушки. — Если им нужно установить новую машину, можно для этого выделить помещение на тринадцатом этаже. Там, в одной аудитории вот уже год как лежит архив, давным–давно переписанный на цилиндры.
Я-то знал, что спасти “Людвига” мне не удастся, но к руководителю вычислительного центра все же пошел. Он меня встретил лукавой улыбкой.
— Садитесь, Владо, и давайте сделаем вид, будто мы обсуждаем судьбу “Людвига”. Как улетела Ольга?
— Хорошо, — ответил я и попытался улыбнуться. — А все же, нельзя ли его оставить на месте?
— Что вы, Владо Андреевич! — удивленно развел он руками. — Такое старье. Всего полмиллиона операций в секунду. Да нас засмеют, когда узнают, что у нас хранится такой музейный экспонат.
— У машины хорошая память и богатые записи… — попробовал было я возражать.
— Но ведь ей уже почти сто лет, и сделали ее когда-то чуть ли не вручную для обучения вычислителей и программистов. Тронь ее — и она развалится. Ее схему дополняли в течение десятилетий, и сейчас она превратилась в неуклюжее уродливое чудовище, к которому там и сям прицеплены всякие блочки, дешифраторчики и так далее. Да что я вам рассказываю, вы и сами это знаете.
Я вздохнул.
— Значит, будем ломать?
— Конечно.
Я вышел из кабинета. Меня провожал Герман. Он, расхваливал старую машину, все еще надеялся, что ее можно будет сохранить.
— Кстати, вы не знаете, почему машина называется “Людвигом”? — спросил я.
Герман остановился, на минутку задумался, и затем ответил:
— Знаете, Владо, я никогда над этим не думал. Мне известно одно: так она называется уже не менее семидесяти лет. В библиотеке мне попалась старая работа, выполненная на “Людвиге” в 1975 году. Уже тогда у машины было имя.
Я не заметил, как опустел вычислительный центр, как потемнели окна и зажглись панели дневного света. Я открыл окно и посмотрел туда, где кончались скрывающиеся за тополями жилые постройки и начиналось холмистое поле. Совсем низко над горизонтом поднималась Луна, и было немного страшно, что Ольга улетела, казалось, куда-то совсем в другую сторону.
Зеленые холмы за городом покрылись туманом, седеющим в лунном свете. Было очень тихо.
— Ну вот, Людвиг, мы и остались одни… — пробормотал я, подходя к старой машине. На исцарапанном пульте горела красная неоновая лампочка, которая означала, что память машины включена и что она продолжает впитывать в себя все, что говорят и делают возле нее люди. — Мне очень тяжело, Людвиг. Если бы ты знал, как я люблю Ольгу. Молчишь? Да, ты очень несовершенная машина. За сто лет тебя так и не научили говорить. Может быть потому, что ты нем, мне сейчас с тобой хорошо. Иногда так хочется, чтобы никто не перебивал.
Серые стойки машины покрылись пылью, изоляция на кабелях почернела, переходники поржавели. Мне стало еще грустнее. Вот здесь, у этого сумматора, наши глаза встретились впервые. Ольга мне тогда сказала:
— А я — то думала, что у вас не машина, а фантазия. Что это такое? Похоже на сушильные ящики. А это что?
— Это ее память.
— Ну, знаете! Если у вашей машины память имеет такой вид…
— О памяти судят не по ее виду, — возразил я.
— А мне все равно. Я люблю все красивое. Вы можете мне помочь?
Ольга работала в Институте биометрии. Это и привело ее ко мне.
— С такой памятью, наверное, на вычисления понадобятся десять лет, — ворчала она, пока я на клавиатуре набирал программу ее задачки. — А профессор Павлов требует ответ послезавтра.
— Вот ответ, — сказал я, подавая ей табличку с цифрами.
Ольга подозрительно посмотрела на меня, потом расхохоталась.
— Вы шутите!
— Нисколько. Проверьте сами. Кстати, а вот и график. На нем вся экология вашего царства водорослей, как на ладони. Точку равновесия “Людвиг” подчеркнул красными чернилами. Он очень вежливый, наш “Людвиг”, даже тогда, когда о нем отзываются непочтительно.
Ольга немного смутилась и виновато посмотрела на ящик с памятью.
— Разрешите, я приду вечером и смахну с машины пыль, — сказала она.
С того вечера мы стали с ней встречаться. Она была воплощением самой жизни, так прекрасна она была.
— Владо, мне надоело идти, — обычно говорила она во время прогулки. — Давай побежим.
И мы бежали, вдоль асфальтовой дороги к космодрому наперегонки, пока наконец кто-нибудь из нас не отставал, чаще всего я.
— Ну, что выдохся, а! — дразнила она меня. — Владо, а правда, что при помощи машины можно узнать, что делается в душе человека?
— А для чего это нужно, узнавать, что делается в душе человека?
— Ну, так, ради интереса.
— Наверное, можно. Только не нужно.
Она взяла меня за руку и проговорила:
— А мне очень хотелось бы узнать, что делается в твоей душе.
Я очень смутился.
— Впрочем, я и без машины догадываюсь, что с тобой!
— Если догадываешься, то лучше не говори.
Как-то Ольга не приходила несколько дней, а когда пришла, то была печальна и задумчива.
— Что с тобой, Оля? — спросил я.
— Спроси “Людвига”. Он ведь у тебя все знает.
Она невесело усмехнулась. Мы взялись за руки и прошлись до космодрома и обратно.
— Сколько времени летит ракета до Луны? — спросила она.
— В зависимости от трассы. Часов двадцать пять–тридцать.
— Как долго…
На следующий день она пришла веселой и радостной.
— Владо, идем танцевать! Я хочу сегодня танцевать. Целую ночь! До самого утра!
Но мы не танцевали до самого утра. Зал молодежного кафе только начал заполняться народом, как вдруг Ольга схватила меня за руку и закричала.
— Посмотри в окно! Какое чудо на улице. Пойдем на нашу любимую дорогу.
Действительно было чудо. Вечная тишина опустилась на зеленые холмы. Воздух был напоен запахом горячих полевых трав и влажной земли, а серебристое от лунного света небо опустилось низко–низко. Стоило пройти всего несколько шагов, подняться на холм, и, казалось, можно было коснуться рукой кромки сияющего облака.
— Пошли в поле, — прошептала она.
Все было как во сне, и я не помню, как мы оказались на берегу Большого озера. С западной стороны, где находился водный стадион, доносилась музыка, а здесь берег был совершенно диким, и только узкий бетонированный мостик среди высоких камышей напоминал о том, что кто-то позаботился, чтобы по озерным джунглям можно было совершать прогулки. Несколько минут мы шли среди зарослей. Потом мы оказались на самом краю мостика, почти на середине озера.
— Смотри, Владо, вон она! — крикнула Ольга, показав на отражение Луны в слегка волнующейся воде, — как я хочу туда!..
— Я хочу тебе сказать, Оля…
— Не надо, Владо. Завтра я улетаю. Я очень люблю одного человека. Его зовут Георгий… Ты ведь его знаешь. И он там, — она показала на Луну.
Обратно мы шли молча, и мне страшно было взглянуть ей в глаза.
Я хотел, чтобы облака заволокли Луну. Когда на мгновенье это происходило, я облегченно вздыхал.
Прощаясь, Ольга задержала мою руку в своей.
— Прости меня, Владо. Я должна была бы об этом сказать тебе раньше. Прости меня. Ты такой хороший, верный друг, а я такая глупая…
…Я никому не говорил об этом ни слова. Только тебе, Людвиг, и то только потому, что скоро тебя не будет…
Через неделю после отлета Ольги ко мне в лабораторию прибежал запыхавшийся Сережка.
— Владо, готовь стихи!
— Какие, кому?
— Самые наилучшие, человеку, находящемуся в небе.
— Ничего не понимаю.
— Чудак. Завтра столетие со дня открытия трассы Земля–Луна. Торжественные вечера, народные праздники, гулянье и так далее. А кроме того, — радиосвязь с Луной.
Я вздрогнул.
— Разве ты не хочешь поговорить с Ольгой?
Я пожал плечами, не зная, что мне ответить.
— Ты какой-то странный, Владо, честное слово. Впрочем, как знаешь. Только для разговора тебе нужно прийти между семью и девятью вечера в Управление космической связи, седьмой этаж, комната семьсот. Я зарезервировал для тебя пять минут.
Несколько минут я ходил по комнате, думая, что мне делать. Что делать, что делать?
— Что мне делать, Людвиг? — спросил я старую машину.
Конечно, я должен сказать Ольге то, что не было сказано. Но как? Какими словами?
— Я люблю Ольгу, Людвиг! Как мне сказать ей об этом?..
…Я подошел к пульту управления и повернул ручку экстремального поиска. Затем я включил систему самопрограммирования и всю память машины. “Людвиг” загудел, как бы сообщая мне, что он готов выполнить любое задание.
Ряд черных клавишей с полуистертыми надписями: “Диф. уравнен.” “Интегр.” “Эконом. задачи”, “Промышл.”. Я нашел слово наименее истертое временем и нажал на клавишу…
“Старик работает медленно, очень медленно”, — подумал я, глядя на неподвижный барабан. Наконец, он завертелся.
Когда на следующий день я передал небольшой моточек проволоки девушке–оператору, она удивилась.
— А говорить вы не будете?
— Нет.
— Кому передать?
— Ольге Алехиной, биофизическая база.
Девушка вставила катушку в проигрыватель и нагнулась над микрофоном.
— Вызываем биофизическую базу, Ольгу Алехину.
Во всех динамиках, расставленных в зале ожидания, послышался шорох, а затем раздался голос, который звучал гулко, как в огромном пустом зале:
— Ее фамилия теперь не Алехина, а Карено. Сейчас она в кратере Коперника, на квартире своего мужа Георгия Карено. Говорить будете?
Я яростно завертел головой. Девушка–оператор сказала:
— Велено проиграть для нее запись. Включите квартиру. Алло, Ольга Карено, алло…
— Да, я слушаю!
И я услышал музыку. Ее услышали все, кто был здесь. Это была старинная фортепьянная пьеса. Мелодия была предельно ясной, искренней, а аккорды создавали удивительный мерцающий фон, который, если закрыть глаза, превращался в лунный свет. Это была мягкая и грустная пьеса, почти человеческая песня без слов. Теплота руки Ольги, шорох камыша, качающаяся в воде лодка… Аккорды прятались за вязь основной темы, а затем властно выдвигались вперед, утверждая силу и могущество. Так было долго, целую вечность. И вот музыка замерла.
— Как это прекрасно! — воскликнула Ольга.
Девушка–оператор встрепенулась и скороговоркой произнесла:
— Ваше время истекло. Переходим к следующему корреспонденту.
Но я уже ничего не слышал. Я быстро шел по коридору, а рядом со мной шагал пожилой, совсем седой человек.
— Хорошо придумано, молодой человек, остроумно! — вдруг сказал он.
Я остановился и вопросительно посмотрел “а него.
— А что это за музыка?
— Вы не знаете?
Я смутился. Откуда мне знать! Ведь это письмо Оле придумал “Людвиг”!
— Молодой человек, — сказал мой попутчик, — это первая часть Сонаты до диез минор, написанная в начале девятнадцатого столетия гениальным композитором Людвигом ван Бетховеном. Иногда эту пьесу называют Лунной сонатой.
И тогда я побежал. Я бежал через весь город к вычислительному центру. Я сталкивался с прохожими, пробирался сквозь толпы праздничных людей, вырывался из рук танцующих на улицах и площадях парней и девушек, на ходу вскакивал в автобусы и, совершенно выбившись из сил, на лифте взлетел на десятый этаж. Я широко распахнул дверь своей лаборатории — и остановился как вкопанный. На том месте, где раньше стоял “Людвиг”, возвышалось сооружение из блестящего металла и пластической массы.
