— Конечно, это чушь, — сказала она невозмутимо, когда я объяснил ей сущность своих разногласий с профессором Касьяновым. — Старик просто спятил. В пожилом возрасте это бывает.

— Вы понимаете, Галина, что он хочет доказать? Все, что составляет человеческое “я”, его эмоциональный мир, его чувственное мировосприятие, его самые возвышенные и иногда лишенные логической основы устремления, могут быть алгоритмизированы!

— Очень модная глупость, — так же невозмутимо заметила Галина.

Впервые мы сидели так близко. Я украдкой рассматривал ее лицо, пылающее свежим румянцем. Теперь я убедился, что глаза ее большие и бездонно–голубые. От ее волос распространялся аромат неизвестных мне духов, а тонкие пальцы медленно перебирали страницы книги. От нее веяло безграничным спокойствием и уверенностью.

— Допустим, — продолжал я, — что можно искусственно создать сколь угодно хорошую имитацию человеческого интеллекта. Да мне ли вам это говорить! Ведь вы занимаетесь именно этой проблемой. Но как вы можете изобразить в уравнениях математической логики, например, любовь одного человека к другому или дружбу, или, например, радость?

— Я с вами согласна. Подобную чепуху левые кибернетики проповедуют вот уже два десятилетия. Касьянову нужно было бы помнить, что всякие попытки создать алгоритмы человеческих чувств повлекут к такому усложнению структуры автоматов, что даже если их реализовать, то реакции будут безнадежно медленными. Автомат сможет вести себя по–человечески только в астрономических масштабах времени. Ведь дело заключается в последовательном переборе правильных вариантов поведения, которых у человека бесконечно много.

“И так далее”, — почему-то вспомнил я. Аргумент Галины показался мне не очень убедительным. Тем не менее я радовался, что она была на моей стороне. Как-никак, это была победа!

— Вы давно занимаетесь теорией высших автоматов?

— Как вам сказать… И да, и нет. До прихода к вам я работала программисткой в вычислительном центре судостроительного завода. Это была послеинститутская практика. Потом меня направили в один НИИ, а затем к вам…

— Вам у нас нравится?

— В общем, да. Только люди у вас какие-то скучные.

— Я скучный?

Она улыбнулась.

— Вы мой начальник, и мне не положено думать о вас дурно. А вот эти два парня, которые делают диплом, безусловно скучные.

— Что вы имеете в виду?

Галина повернула лицо к окну. На улице сгустились сумерки.

— У вас в институте народ не активный. То ли дело на судостроительном заводе. Хороший клуб, кино, концерты, танцы…

Ни с того, ни с сего я вдруг выпалил:

— Галя, если сегодня вечером вы свободны, идемте в кино?

Она вздрогнула.

— Сегодня? С вами?

— А что же здесь такого? Идемте!

— Право, не знаю. Впрочем…

Она посмотрела на крохотные ручные часики, затем немного задумалась.

— А это далеко?

— Нет, совсем рядом. На проспекте Дружбы.

В фойе кинотеатра я вдруг обнаружил, что моими личными делами интересуются. До начала сеанса оставалось минут двадцать пять, мы сидели за столиком и рассматривали журналы. И вдруг я заметил одного из моих дипломников и еще девушку, которая работала в моей лаборатории монтажницей. Они стояли поодаль, насмешливо поглядывали в нашу сторону и о чем-то перешептывались.

“Ну и молодежь пошла”, — с негодованием подумал я и, чтобы скрыть досаду, обратился к Галине:

— Вы любите кино? Конечно, хорошее.

— Я не очень понимаю этот вид искусства, — смущенно ответила она. — Бесконечная серия фотографий. Меня всегда немного раздражает то, что люди на фотографиях не настоящие. Кино — это искусство искусно лгать.

Я удивился.

— То же самое можно сказать и про театр.

— Да, конечно. Но кино представляет собой, так сказать, серийное производство искусной лжи.

— Я не могу с вами согласиться. Сила и очарование артиста заключается в его способности перевоплотиться, стать совершенно другим человеком, причем таким, в правдоподобность которого зритель поверил бы.

— В этом все дело. В перевоплощении. Что бы вы сказали об автомате, который сегодня выдавал бы вам стакан воды с сиропом, а завтра по собственной прихоти подметал улицы? Такой автомат никому не нужен.

— Значит, вы отказываетесь от своих слов? Только недавно вы говорили, что нельзя создать машинную модель человека, а сейчас сравниваете его безграничные возможности с возможностями автоматов–дворников.

— Я не сравниваю, — возразила Галя, — я просто не представляю, как человек, которому дана одна жизнь и одна линия поведения, может жить сразу несколькими жизнями. То он товарищ Иванов, то Отелло, то Дон–Кихот, то летчик–испытатель. Кто же в таком случае он?..

Я знал, что Галина совершенно не права, что она просто–напросто не понимала смысла творчества, но спорить не стал. Ведь сегодня у нас был первый вечер!

В зрительном зале я почти не смотрел на экран. В полумраке вырисовывался ее строгий профиль. Она сидела напряженно и смотрела на экран, не отрываясь. Я тоже боялся пошевелиться. После кино Галина попросила, чтобы я ее не провожал.

— Скажите хоть, где вы живете?

— Там…

Она улыбнулась и неопределенно махнула рукой.

Я видел, как она вошла в троллейбус, а затем мне показалось, будто в тот же троллейбус вскочил мой дипломник и девушка–монтажница