РЫЖИЙ ВЕЧЕР
Она была уверена, что телефон, как и в прошлый раз, ответит каменным молчанием. Понимала, что придется самой представить Фаддейкин голос и все его слова – и тогда станет грустно и все-таки хорошо, придет ощущение ласковой сказки…
Но в наушнике послышался легкий гул, создавший впечатление далекого и громадного пространства. Это пространство было пересыпано легким потрескиванием помех. Юля судорожно вздохнула и придавила трубку к уху. В трубке неожиданно близкий и ясный мужской голос проговорил:
– Ну, кто там еще? Вам кого?
– Мне… Фаддейку, – перепуганно сказала Юля, поражаясь тому, что происходит.
– Деева? Он же уехал! Может быть, Кротова позвать?
– Нет… Сеткина, – пробормотала Юля, изумившись собственной глупости и понимая, что надо немедленно повесить трубку.
– Это кто? – Голос зазвенел раздражением. – Костя, кто там цепляется к линии? Работать не дают!
Голос неизвестного Кости откликнулся из глухой глубины:
– Это, наверно, заречная точка… Эй, отключитесь там, автомат на проверке…
И Юля опустила трубку на рычаг. И заметила в квадрате выбитого стекла, что от будки тянется к столбу черный провод.
Она постояла еще, сама не понимая: огорчается ли, что разговор с Фаддейкой не получился, или все-таки довольна, что в трубке не оказалось мертвой тишины? Потом вдруг вспомнила давнюю детскую книжку о телефонных гномах, усмехнулась и сказала довольно громко:
– Эх ты, Фаддейка-Фаддейка…
– Чего?
Он стоял в шаге от будки.
Это было настолько непостижимо, что Юля, как и там, на выставке, не сумела удивиться. И даже не обрадовалась. Только обмякла как-то и шепотом сказала:
– Батюшки, это ты?
И тут же поняла, что не он. Какой-то мальчишка. И вид-то даже непривычный для Фаддейки: новенькая школьная форма, вязаный красно-синий колпачок…
Но огненные-то клочья, рвущиеся из-под шапки, – чьи?
Взгляд-то с насмешливой искрой – чей? И улыбка-полумесяц! Ой ма-ма-а…
– Это ты?!
Он сказал с ехидцей:
– Это мой прадедушка Беллинсгаузен. Ты что, за сутки разучилась узнавать?
Юля ухватила его за плечи.
– Господи, откуда ты свалился?
– С Марса, – хихикнул он, но тут же заулыбался радостно и хорошо: – С вокзала, конечно! Час назад!
– Да как ты успел-то?
– Очень просто. Приехал в Среднекамск, а через три часа на обратный поезд…
– Один?
– Первый раз, что ли!
– Фаддейка… Ты сбежал?
– Вот еще! Мама сама на поезд проводила… Видишь, и форма на мне, учебники я привез. Первую четверть здесь проучусь…
"Хорошо-то до чего!" – подумала Юля, чувствуя, что все это – как бы продолжение сказки с цветочным портретом. Но тут же кольнула тревога:
– Фаддейка… А как же мама отпустила тебя? Она ведь… ну…
Он вскинул потемневшие глаза и сказал с сумрачной решительностью:
– Хочешь знать как? Очень просто. Полсуток ревел без передыха. – И замолчал, говоря глазами: "Теперь презирай, если хочешь".
– Какой же ты молодчина! – сказала Юля.
Тогда Фаддейка заулыбался опять:
– Ага!
– Нет, ну ты просто… ты волшебник какой-то.
И опять он сказал:
– Ага, конечно. – И добавил деловито: – Пошли домой, чего стоять. Есть хочется.
– Ой, и мне хочется, я сегодня не обедала… Фаддейка…
– Что? – сразу насторожился он.
"Не надо спрашивать", – подумала Юля и, конечно, не удержалась:
– А ты… все-таки почему ты так очень хотел вернуться?
Ой, хорошо, что он не набычился и не ощетинился насмешливыми шипами. Усмехнулся добродушно:
– Тебе опять одна причина нужна, да? А их много.
– Ну… а какие? – сказала Юля уже посмелее.
– Во-первых, из-за тебя… Помнишь, ты обещала мне мотив той песни про коня напеть? Так и не успела. Вот теперь никуда не денешься. – Он стрельнул золотистым глазом.
– Не денусь, – кивнула Юля.
– Во-вторых…!ну,!тут еще с ребятами дела всякие. В-третьих, тете Кире одной скучно. Она ведь не по правде ворчит, что намучилась со мной…
Они шли к дому, Фаддейка глянул на Юлю сбоку быстро и нерешительно. Словно было еще какое-то «в-четвертых», но он стеснялся. Юля терпеливо молчала.
– Боялся, что конь уйдет, – тихо сказал Фаддейка.
– Конь?
– Ага… – Он смотрел теперь на Юлю без всякой усмешки, смущенно даже, но глаза уже не отводил. – Юль… Понимаешь, мне показалось, что я тебя бросил, когда уехал. А если бросил – это все равно что предал…
– Но ты же не виноват был, – с прихлынувшей благодарностью отозвалась Юля. – Ты же не сам!
– Не виноват – это если совсем ничего не можешь сделать. А я все-таки ведь мог… Вот видишь, приехал.
"Умница ты моя", – чуть не сказала Юля, но не решилась и только спросила:
– Фаддейка, а конь-то при чем?
Он поддел новым ботинком валявшийся на досках яблочный огрызок и проговорил с запинкой:
– Ну… это на Марсе обычай такой. То есть примета… Если человек кого-то предал, от него уходит любимый конь… Не веришь?
– Верю, – поспешно сказала Юля и вдруг спросила, поддавшись новому толчку радости: – Фаддейка, а мы слазим еще на колокольню?
– Само собой! – сказал он, будто ждал такого вопроса. – Когда деревья золотые, знаешь какая красота с высоты видится? Я и для этого приехал тоже…
– Да, в самом деле много причин…
– Конечно… Письмо вот одно ждал, а его все не было. А сейчас прибежал с вокзала, заглянул в ящик, а оно есть!
– Важное письмо?
– Еще бы.
Юля вздохнула. Никогда в жизни не бывает, чтобы все хорошо. И несмотря на радость от встречи с Фаддейкой, где-то позади этой радости все равно сидела в Юлиной душе колючая тревога из-за Юрки, из-за непришедших писем. Теперь тревога ожила и, словно проснувшийся игольчатый еж, выбралась из норы на свет. И Юля не сумела загнать ее назад. Грустно (и все же с капелькой наивной надежды, что сказка продолжается) Юля проговорила:
– Фаддейка… Если ты сделал одно чудо, может, сделаешь и другое?
Он не спросил какое. Сразу согласился:
– Давай, попробую.
– Сделай, чтобы от Юрки было письмо, а?
– Не-е… – тут же отозвался он. Насмешливо и даже как-то обидно. – Это я не могу.
– Эх ты…
Он объяснил с непонятной веселостью:
– Если человек – растяпа, тут никакое чудо не поможет.
– Это кто растяпа? – взвинтилась Юля. С удивлением, с обидой и – опять с какой-то капелькой надежды.
– Да уж не я, – хмыкнул Фаддейка.
– А кто?
– А кто своему милому Юрочке вбил в голову, что будет работать в Верхне-Тальской библиотеке? А точного адреса не дал…
– Какой еще адрес, если до востребования! Область известна, индекса я сама не знала, он обещал его на почте спросить. Трудно, что ли?
– Индекс какого города? – сухо осведомился Фаддейка.
– Как какого? Если Верхотальская библиотека, то ой…
– Верхотальская или Верхне-Тальская? – тем же сухим тоном переспросил Фаддейка.
– Ой…
– Может, объяснить тебе, где Верхне-Тальск? На двести кэ-мэ выше по течению. Не слыхала?
– Ой… а… Да это он сам перепутал, дурак такой! Я говорила «Верхотальская»! Ой, Фаддейка, а откуда ты это…
– Кто перепутал, разберетесь сами, – уже с прежней ехидцей хмыкнул Фаддейка. – Он тебе пять писем на этот Верхне-Тальск отослал. Два – из-за границы… И теперь будет отрывать тебе голову.
– Ой, Фаддейка. Ой, миленький, откуда ты это знаешь?
Он пожал плечами:
– Очень просто. От Ксени.
– От… от кого?
– До чего ты бестолковая. От его сестры.
– Ты что… Ты с ней знаком?
– Вот еще! Просто взял и написал письмо. Адрес-то ты мне показывала. Помнишь, на конверте?
– Ох… И что? Что ты написал? – У Юли от радости и от какого-то детского стыда горячим воздухом обдувало лицо.
– Ну, что… Очень просто. – Фаддейка опять пожал плечами и на ходу будто прочитал по листу: – "Здравствуй, Ксеня. Тебе пишет один мальчик, Фаддей Сеткин из Верхоталья. У нас в библиотеке работает на практике студентка Юля Молчанова. Она ждет писем от твоего брата Юры, а их все нет. Она очень волнуется. Напиши, пожалуйста, что известно о Юре. Если он больше ей не хочет писать, лучше уж сразу ей сказать, чем она так мучается…" Вот и все…
– Ух ты, Фаддеище… И она ответила?
– Ох, ну до чего же ты тупая в голове. Я же говорю: сегодня пришло письмо!
– И что в нем?
– То, что Юрочка твой уже два раза звонил из Калининграда и спрашивал: куда ты провалилась? Ни ответа, ни привета…
Чтобы унять булькающую, пузырчатую, как кипящее молоко, радость, Юля поспешно рассердилась:
– Балда он путаная… А ты тоже! Вот натреплю твои ухи!
– За что?! – от души возмутился Фаддейка.
– За письмо!.. Нет, ты молодец, но зачем последние-то слова? Что я мучаюсь…
– Чтобы все было ясно… – и тут, как всегда, хихикнул и подставил оттопыренное ухо: – Дерни и успокой душу. В любовных делах всегда невиноватые страдают.
Юля засмеялась и щелкнула по уху ногтем:
– Пыль отряхни… Ох, какой ты все-таки молодчина, Фаддейка.
– Я-то молодчина. А ты? Почему ты сама не додумалась им домой написать? Или позвонила бы с почты! У них же телефон…
– Я… не знаю, – вздохнула Юля. – Это как-то… ну, не знаю я.
– Сказать тебе, кто ты? – сурово спросил Фаддейка. – Или сама понимаешь?
– Понимаю. Дура, – с радостной покорностью призналась Юля.
Он сказал снисходительно:
– Ладно уж. Во всех книжках написано, что влюбленные всегда глупеют.
Юлина радость быстро успокаивалась. Не то чтобы тускнела, но уже не пузырилась, не фыркала ликующими брызгами, как в первые минуты. В ней появились уже капельки печали. Наверное, оттого, что вспомнились все тревоги, тоскливые мысли… Но без них, без тревог-то, разве проживешь?
– Да не влюбленная я… – грустновато сказала Юля. – Влюбленность – это так… ну, легонькое что-то. А у нас как-то все по-другому. Мы даже на свидания толком не ходили.
– Ладно, сами разберетесь, что там у вас, – откликнулся Фаддейка. – Ты завтра позвони. Юрий уже, наверно, дома, на каникулах.
– Ой, конечно… Фаддейка, а ты покажешь Ксенино письмо?
– Ну… то, что про Юрочку твоего, покажу. Там ведь не только про него.
– На-адо же! – не удержалась она. – Про что же еще?
– Некоторые такие любопытные…
– Ах, простите, пожалуйста, сударь… И когда это у вас с ней успели тайны завестись?
– Да ладно, ладно, – усмехнулся он. – Все покажу, ничего там такого нет. Ты уж испугалась…
– Ох и нахал ты, Фаддей!
Он не стал насмешничать и огрызаться, а объяснил серьезно:
– Там еще про разные морские дела. Ксеня-то в парусной секции занимается… Юль, а Юрин «Крузенштерн» в операции «Парус» первое место занял. У Юры теперь золотая медаль есть победительская. Им всем дали, английская королева вручала.
– Ой, правда? До чего интересно…
– Ага… Только там и плохое было…
– Что? – сразу встревожилась она.
– Во время тех гонок одно судно погибло. Английская шхуна «Маркиза». Ее шквалом перевернуло. Семь человек спаслись, а двадцать погибли. И капитан погиб, и его жена, и сын…
Юля шла молча. В своей радости она не могла полностью ощутить горе из-за утонувшей «Маркизы». Умом понимала, что это ужасно и горько, но настоящей боли не было. Что поделаешь, так уж устроен человек. В мире каждый день гибнет множество людей, и страдать за каждого не хватит никаких душевных сил. И все же Юле было неловко – перед Фаддейкой. Он-то, кажется, печалился из-за погибшей шхуны всерьез. Может быть, потому, что был он потомком отважного моряка?
Или потому, что однажды с высоты взглянул на спящую землю и на миг ощутил тревогу за каждого человека? И сказал себе: может быть, я капелька каждого из них?
А может быть, его беспокоила и печалила не только горькая судьба незнакомой английской шхуны? Что-то еще?
Фаддейка – погрустневший, неулыбчивый – шел и будто прислушивался к дальним голосам и звукам – тем, которые он один различал в тишине окраинной улицы.
Так разведчик в пустом поле чутким ухом ловит шелест пролетевшей птицы или дальний-дальний топот коня…
* * *
…Стан, лежавший в песках вокруг крепости тауринов, поредел. Каменные хижины и шалаши остались, но кибиток и фургонов теперь почти не было. Многие воины вернулись в свои поселки и в столицу иттов, что стояла на границе Песков и Леса. Многие работали на починке Западной стены. Кое-кто ушел в крепость и поселился там. Таурины не спорили, у них в городе осталось мало мужчин.
…Маршал иттов Фа-Тамир, князь тауринов Урата-Хал и полковник легкой конницы Дах ехали по расчищенной от песка дороге, что широким кольцом опоясывала крепость. Подковы отчетливо стучали по плитам. Эхо разбивалось о серые стены и замирало над красными дюнами. Позванивала сбруя, фыркали кони. Потом в эти звуки вмешались другие – непривычные, незнакомые хмурому пустынному миру под фиолетовым небом: сверху, из-за гранитных оборонительных зубцов, долетели звонкие перекликающиеся голоса и смех. Над краем стены всплыли три воздушных шара – ярко-желтый, розовый и пестро-полосатый. Каждый в поперечнике не меньше воинской сажени, что равна древку тяжелого копья. Судя по блеску, шары были из шелковой бумаги, которой таурины оклеивают стены в богатых домах. Снизу качались на шнурах плошки с горящим маслом,
– Что это? – с удивлением и улыбкой спросил Фа-Тамир.
Улыбнулся и князь:
– Дети забавляются, маршал… Они привыкли к миру быстрее взрослых и радуются каждый день. Все улицы теперь в их власти… Дети вспомнили старые игры, устроили на площади театр из старых шатров, а к весеннему цветению каменного кактуса готовят праздник с масками и факелами…
Опять раздались веселые крики, и еще один шар – алый, с разноцветными звездами – пошел вверх, прямо к маленькому лучистому солнцу.
– Пусть играют, – сказал Урата-Хал. – Может, и мы, глядя на них, скорее привыкнем к тому, что жизнь теперь безопасна.
– Не совсем безопасна, князь, – вздохнул и нахмурился маршал. – Вы и сами знаете, что недавно дикие всадники опять напали на парусный караван…
– Да, знаю… Ваши песчаные волки никак не успокоятся.
– Они не наши, они вне закона, это вам известно, Урата-Хал, – резко ответил Фа-Тамир. И, почувствовав неловкость от этой резкости, перенес недовольство на полковника: – Я удивляюсь, Дах, что твои всадники до сих пор гоняются за Уна-Туром, как слепой шакал за юркими ящерицами. А ты говорил, что вы знаете в песках все дороги.
– Уна-Тур схвачен, маршал, – неохотно отозвался Дах.
– Да?! Когда же!
– Сегодня утром, маршал. Часть людей его ушла, но Уна-Тура и трех волков поймали.
– Где он? Я хочу поговорить с ним, прежде чем его вздернут на копья.
– Простите, маршал. Я готов к вашей немилости, но… мои люди изрубили пленников.
Фа-Тамир осадил коня и в упор посмотрел на старого полковника. Дах сидел в седле согнувшись и опустив голову.
Фа-Тамир медленно спросил:
– Я правильно понял? Сперва схватили, а потом… изрубили? Безоружных!
– Да, маршал. Я не смог удержать их…
Фа-Тамир сказал без гнева, скорее пренебрежительно:
– Зачем эта дикость? Особенно теперь, когда нет войны… Или твои всадники, Дах, превратились в таких же зверей, как волки Уна-Тура?
– Я… – начал Дах, но Фа-Тамир повысил голос:
– Или в сотнях легкой конницы уже нет повиновения и порядка?
– Есть повиновение и порядок, маршал… Но на этот раз я не успел… Воины кинулись на волков сразу, когда увидели, что они сделали с мальчиком…
– С мальчиком?
– Да… Волки поймали мальчика-таурина, который на рассвете пошел в пески ставить силки на кротов.
Князь Урата-Хал встревоженно поднял голову. Дах говорил, не решаясь взглянуть на него:
– Уна-Туру было известно, что мальчик знает подземный ход из песков в крепость. Они хотели, чтобы он показал… Думали во время праздника ворваться в город и устроить резню. Им ведь не откажешь в дикой дерзости, особенно сейчас.
– Мальчик не выдал? – тихо спросил Урата-Хал.
– Мальчик не выдал, князь.
С полминуты всадники ехали молча.
– Почему же в городе никто не знает об этом, даже я? – сумрачно спросил Урата-Хал.
– Утром мой гонец не нашел вас в крепости, князь. А без вашего позволения он не решился никому сообщить печальную весть. Хотел сказать только матери мальчика, но узнал, что две недели назад она умерла… Может быть, и к лучшему, князь. Ее горе было бы страшнее смерти.
– Значит, вам известно имя мальчика?
– На его маленьком кинжале было выбито тауринской клинописью: "Хота-Змейка".
– Ххотаа, – с акцентом повторил Урата-Хал. – Мальчика мы похороним в храме Звездного Круга, где лежат великие предки тауринов. Его именем матери будут называть своих первенцев.
– Простите, князь, – сумрачно проговорил Дах. – Мы не знали, что мать мальчика умерла, и боялись, что она увидит, как волки обошлись с ее сыном. Мы похоронили его в песках, у приметного камня, по тауринскому обычаю – в воинском плаще и с кинжалом.
– Ну что же… – Урата-Хал помолчал и снял шлем. То же сделали оба итта. Князь тауринов сказал им: – Наш обычай не велит беспокоить тех, кого уже приняли пески. Пусть мальчик лежит там. Каждый из тауринов принесет на его могилу большой камень, и вырастет курган выше самой высокой колокольной башни…
– Итты принесут тоже, – отозвался Фа-Тамир. – Прими нашу печаль, князь…
Урата-Хал медленно кивнул и вдруг сказал непонятно:
– Может быть, есть в этом знак судьбы.
– Какой знак, князь? В чем?
– В том, что прекратил эту войну ребенок и последней кровью этой войны была тоже кровь ребенка… Может быть, судьбе достаточно этой жертвы, и она будет милостива к людям?
– Люди сами делают свою судьбу, – возразил Фа-Тамир. – И люди есть всякие. Остатки сотни песчаных волков будут еще долго рыскать в дюнах, и кровь, наверно, не последняя… Это я не в упрек тебе, Дах. Просто хочу сказать, что рано закапывать все мечи… И послушайте мой совет, великий Урата-Хал…
– Слушаю, маршал.
– Не разрешайте детям выходить из города без охраны. Да и взрослые пусть не ходят в одиночку.
– Я уже понял это… но меня беспокоит вот что, Фа-Тамир. Почему вы позволили юному Фа-Дейку уехать так спешно и совсем одному?
– Как я мог что-то позволить или не позволить владетелю тарги? – улыбнулся Фа-Тамир. – Это была его воля.
– Да. Простите, я не так сказал… Но, говорят, путь его на дальнюю родину долог и труден, а с мальчиком не было даже самой малой охраны…
– Его конь знает короткий путь. На том пути нет врагов…
– А верно ли говорят, что юный Фа-Дейк больше не вернется к нам?
– Почему же… Он, может быть, вернется, но не скоро.
– А правдивы ли слухи, Фа-Тамир, что родом он с той голубой звезды, которая так ярко светит нам на заре?
– Это правда, Урата-Хал, хотя похоже на сказку.
– Жаль, – сказал великий вождь тауринов.
– Почему же, князь?
– Хотелось, чтобы он был кровным братом наших детей…
– Он и так брат, – непривычно мягко сказал старый маршал. – Все мы дети одного солнца.
– Это верно. И все-таки жаль.
Фа-Тамир медленно проговорил:
– Странную вещь сказал мне сет Фа-Дейк, когда мы прощались на краю Стана… Я был опечален разлукой и не задумался тогда над его словами…
– Что же он сказал, маршал?
– Я не точно запомнил, да и сам он говорил сбивчиво… По-моему, вот что: "Может быть, и нет разных планет, а есть только одна на разных оборотах Звездного Круга… Мне трудно это объяснить, Фа-Тамир, я ведь еще мальчик… Но, может быть, мы жители одной земли, только в разное время…"
– Что-то подобное слышал я от наших старцев, которые хранят в тайных подвалах древние книги. Но отчего такие мысли пришли в голову ребенку?
– Он говорил и дальше… "Я очень боюсь, Фа-Тамир, что это в недалекое от меня время люди превратили планету в пески. А потом поставили в память о всем, что было, колокола. Те, что стоят сейчас в песках. Их и при мне было на Земле уже немало… Я должен вернуться, должен успеть, Фа-Тамир".
– Что же хотел он успеть сделать?
– Я спросил его. Он сказал: "Хоть что-то". Но в большом жестоком мире что может сделать мальчик!
Они с минуту молчали, и было тихо, лишь стукали о камень копыта да в отдалении звучали над стенами ребячьи голоса.
Вождь тауринов Урата-Хал произнес наконец:
– Мальчики могут многое… Фа-Дейк сказал слово о мире, и стал мир.
– Фа-Дейку дала силу и власть тарга, – уклончиво заметил маршал. – Дело не в мальчике, а в законах и обычаях нашей планеты.
– Тарга до этого была у многих, а слово сказал мальчик…
– Это так…
– А иногда не надо и слова. Хота-Змейка лишь молчал, и потому жив целый город.
– Вы правы, князь. Но я говорил о другом. Что мог сделать Фа-Дейк там, у себя, если он действительно умчался на своем Тире в древние времена? Кого мог спасти? Кому помочь? Что изменить?
– Кто знает. Когда колеблются весы, один смелый шаг, одно хорошее дело может стать последней крупинкой на чаше добра…
– Боюсь, что он не сумел бросить эту крупинку…
– Почему же?
– А потому, князь, что если бы он успел, все было бы иначе. Не было бы этих песков. Не было бы мертвых лесов… И нас с вами не было бы тоже, вместо нас родились бы другие люди.
– Кто знает… – опять сказал Урата-Хал. – Может быть, мы есть как раз потому, что он успел. Иначе могло не остаться никого…
Фа-Тамир устало проговорил:
– Все осталось… И мы, и пески. И колокола…
* * *
Фаддейка тряхнул головой, глянул на Юлю и улыбнулся. Глаза его опять золотисто просветлели, но в глубине их еще пряталась печаль.
Чтобы прогнать эту печаль, Юля весело сказала:
– Ой, Фаддейка, а я только что твой портрет видела!
– Где?
– На выставке цветов.
Он непонимающе замигал.
Юля засмеялась:
– Оранжевый букет с крапинками, а называется "Фаддейка Сеткин". Очень похоже.
Он хмыкнул и спросил недовольно:
– Кто это придумал?
– Женя Зайцева. Ты ее знаешь?
Фаддейка сперва чуть вздрогнул, потом досадливо сказал:
– Понятия не имею. Какая Зайцева?
– Ну, тебе лучше знать.
– Не знаю… Ой, это, наверно, Жека-Артистка! Она у нас на плоту штурманом была!.. Я и не знал, что у нее такая хорошая фамилия.
– Хорошая? – удивилась Юля.
– Ну… знакомая. У нас в классе один Зайцев был. Уехал потом…
– Друг? – осторожно спросила Юля.
Фаддейка тихо помотал головой:
– Нет, просто… – Он улыбнулся: – Я один раз пошел за него, чтоб укол поставили, потому что он… ну, не хотел он. Сделал, а потом говорю: "Не ходи, я уже, вместо тебя". А он говорит: "А сам-то как пойдешь за себя? Тебя же сразу узнают, когда второй раз увидят!" И пошел тоже, с моей фамилией. Смешно так… А через два дня уехал, насовсем.
– Может быть, еще встретитесь, – сказала Юля.
– Может быть… Юль, ты про песню о рыжем коне смотри не забудь.
– Не забуду… А в этой истории с уколом ты не прав.
– Почему? – слегка ощетинился он.
– Подумай своей головой. Ты его спасал от пустяшной боли, а укол этот спасает человека от самых больших болезней. Что важнее? И если бы он без прививки остался, а потом заболел, тогда что? Из-за тебя…
– Ну… – Фаддейка посопел и вскинул веселые глаза. – Ничего же не случилось. Он оказался смелый в конце концов… А в уколы я не верю, глупости это.
– Почему же глупости!
– Конечно… Как получается! Чтобы спасти человека от большой болезни, надо загнать в него маленькую заразу. Разве так может быть?
– Может.
– Значит, чтобы человек не стал настоящим предателем, он должен сделать, что ли, маленькое предательство?
– Вот это рассуждение… – озадаченно сказала Юля. – Ты… что-то не так. Одно дело жизнь, а другое медицина. Ты не запутывай себя, Фаддейка. И других не запутывай.
Он молчал довольно долго. Потом, глядя под ноги, сказал:
– Себя я все-таки запутал…
И конечно, тревога за него опять ухватила Юлю неласковой лапой. И конечно, Юля сразу спросила:
– Фаддейка, что случилось?
– Я скажу… Я и приехал, чтобы сказать…
Он остановился. Быстро взглянул Юле в лицо и опять уставился на ботинки. Десятки разных догадок проскочили в голове у Юли, в том числе и довольно страшные.
Но все оказалось проще.
Проще ли?
– Юля, когда человек самое честное слово дал, а потом нарушил, он предатель?
– Опять ты про свое… – осторожно сказала Юля.
– Нет, ты ответь.
– Ну… вообще-то это нехорошо. Но как я могу сказать точно? Я же не знаю, в чем дело…
– Хоть в чем, – отрезал он. – Ты сама понимаешь, что это предательство.
– Фаддейка, – шепотом спросила она, – а как это с тобой получилось? Ты уж расскажи…
Она думала: ему надо рассказать, чтобы меньше мучиться. Но Фаддейка возмущенно фыркнул:
– Со мной! Со мной это не получилось. – И сказал тише: – Но я не знаю, как быть.
Юля молча ждала.
– Я слово дал, а теперь понимаю, что зря. А что делать? От него может кто-нибудь освободить?
– От слова? Тот, кому ты его дал.
– Да… а если сам себе! Разве сам себя могу?
"Нет, самому нельзя, – подумала Юля. – Это было бы слишком просто". И вздохнула.
– Но ведь кто-то может, – шепотом сказал Фаддейка. – Лучший друг может?
– Лучший друг… наверно, да.
Он взял ее за руку, как тогда на ночном берегу, в первый вечер знакомства. Как братишка. И сказал со спокойным вздохом:
– Тогда хорошо.
Теплея от благодарности к Фаддейке, и боясь за него, и радуясь, что есть он вот такой на свете, Юля проговорила:
– Но ведь я… но ведь друг, чтобы освободить от слова, должен знать, про что оно.
Он ковырнул ботинком нашлепку грязи на доске тротуара.
– Я дал слово, что не буду встречаться с одним человеком. Никогда в жизни. Потому что он меня бросил… когда я маленький был…
Обо всем догадавшись, Юля сказала негромко:
– Это бывает. Сперва решил что-нибудь, а потом понимаешь, что поспешил…
– Я не спешил. Я долго думал… Но сейчас опять думаю. Я ведь ничего про него не знаю. Может, он не виноват… Он теперь меня ищет. Вдруг ему плохо, а я… ну, я не знаю…
– Я понимаю, – сказала Юля.
Он глянул с сомненьем: понимает ли? И проговорил насупленно:
– На свете столько людей, которым плохо. А если еще одному… Сперва кажется, что пустяк. А потом – колокола…
"Какие колокола?" – хотела спросить Юля. Но смолчала. Ей вдруг показалось, что Фаддейка может заплакать. Она быстро сказала:
– Конечно, я освобождаю тебя от твоего честного слова.
Фаддейка глянул на нее хмуро и требовательно:
– Так быстро нельзя. Это надо серьезно. Ты должна подумать и все решить.
– Хорошо, я подумаю.
– Я тебе все расскажу, и ты решишь. Ладно? Можно ведь и не сегодня. У нас ведь еще будет время…
* * *
…Фа-Тамир устало проговорил:
– Все осталось… И мы, и пески. И колокола… Вы слышали, князь, старую сказку, что иногда они звонят сами собой? То ли в предвестии новых бед, то ли в память о ком-то…
Урата-Хал промолчал. Или не расслышал, или обдумывал ответ. Но полковник легкой конницы Дах, безмолвно слушавший беседу начальников, вдруг сказал:
– Простите меня, маршал, простите, князь, но я должен сообщить то, о чем не решался говорить раньше… Колоколов нет.
– Как нет? – Князь тауринов недоуменно вскинул голову. – Их сняли? Где и сколько? Кто?
– Неужели кто-то решился нарушить обычай? – сумрачно спросил Фа-Тамир. – Тогда и другие запреты будут развеяны, как песок…
– Их не сняли. Их нет вместе с башнями и арками…
– Говори яснее, Дах, – нахмурился Фа-Тамир. И ощутил, как сбилось с ритма сердце. Будто конь оступился.
– Мы хотели похоронить Хоту-Змейку у подножья двойной башни, прозванной "Брат и сестра". Ее колокол на рассвете всегда блестел, как звезда… Мы не увидели башни. Место, где она стояла раньше, нашли по трем высохшим деревьям, но от башни не было и следа. Ни фундамента, ни даже камня. Только песок.
– Вы ошиблись местом, полковник, – сказал Фа-Тамир.
– Когда возвращались к Стану, я приказал держать на холм с каменными столбами, где висели три колокола. Их тоже нет… Я бросил в пески полсотни всадников, они к середине дня вернулись в смущении. На всем пространстве, что успели они обскакать, не жалея коней, нет ни одного колокола. И словно не было никогда… То же говорят кормчие двух лодок. Не видя привычных знаков, они заплутали в песках…
Урата-Хал покачал головой, бросил повод и скрестил на груди руки.
Фа-Тамир сказал:
– Еще одна загадка нашего мира. Это смутит многие умы.
Вождь тауринов усмехнулся:
– Только не их… – Он показал на гребень стены, где четверо мальчишек весело спорили и смеялись, готовясь отпустить еще один шар.
Они отпустили его.
Шар – большой, ярко-оранжевый – проплыл над всадниками. На нем было нарисовано смеющееся лицо с прищуренным глазом и крупными темными веснушками.
Кони стали. Всадники, запрокинув коричневые лица, смотрели, как шар уходит в непривычно посветлевшее небо…
* * *
– У нас ведь еще будет время, – сказал Фаддейка.
"А правда, у нас еще будет время!" – радостно подумала Юля. Фаддейки дергал ее за левую руку, правой она сдернула с него вязаный колпачок и растрепала его апельсиново-морковные кудри. Тогда он заулыбался и сказал:
– А про песню не забудь. Сегодня же споешь.
– Ох, ну какая я певица?.. Да ладно, ладно, попробую.
Они зашагали к калитке, и почти сразу Юля услышала, что кто-то идет по пустой улице следом – большой и осторожный. Оглянулась.
Золотисто-оранжевый конь шел за ними в пяти шагах. Мягко ставил копыта на гибкие доски тротуара.
1985 г.
Назад: ПОРТРЕТ
На главную: Предисловие
