Книга: Люди Приземелья (сборник)
Назад: Одиссея Валгуса
Дальше: Странный человек Земли

Среди звезд

И вот он остался один. Настолько один, что вообще человек такого перенести не может. Не то чтобы он оказался в одиночестве; одиночество есть повод для высоких переживаний и размышлений, которые тем более приятны, что человек знает: стоит ему захотеть, стоит ему поднатужиться и стукнуть клювиком – и скорлупа, им же самим созданная, расколется, и его со всех сторон окружают люди, которых он если и не видел, то лишь потому, что видеть не хотел. Такое одиночество бывает даже полезно время от времени; так полезен бывает голод, тоже время от времени, чтобы очиститься от излишеств и привести организм в порядок. Но все-таки человек, как правило, должен кушать, иначе помрет. И должен жить с людьми, не то опять-таки помрет или рехнется. Таково одиночество на Земле.
Здесь же не было одиночества, здесь Круг просто оказался один. Существовал большой мир, и в мире Круг, как небольшая величина – единичка, одна из несчетного множества. Но вот произошло нечто, и эту единицу вынесли за скобки. Мир остался в скобках, а Круг – за ними, один. О Вселенной нельзя сказать, что она одинока: она просто одна, одна-единственная, и если бы ей захотелось, скажем, перемолвиться словечком с другой Вселенной, то она не смогла бы сделать это потому лишь, что другой нет и быть не может. Именно так и Круг остался один. Но Вселенная мирится с таким порядком, а человек не в состоянии.
Человек не может быть один. Но если он не умер в тот миг, когда понял, что с ним стряслось, то на какое-то время он сам уподобится небольшой вселенной. Он перестанет быть один. В каждом человеке уживаются двое разных, а то и не только двое, а больше. В обычной обстановке эти сосуществленцы живут, как сказал бы физик, по некоторой равнодействующей, поскольку человек постоянно общается с другими людьми, и для того, чтобы общение это было возможно, он не должен сегодня намного отличаться от себя вчерашнего, а завтра должен будет сохранить основные черты себя сегодняшнего. Но то – в нормальных условиях. Круг же оказался вне этих условий, и вообще вне всего. Кроме разве что…
Но по порядку. Порядок же требует начать с начала – с детства. В нежном возрасте Круг, как все мы, любил хвататься за что попало, ибо с этого начинается познание мира. Сперва он тащил все в рот, однако это не оказало заметного влияния на его дальнейшую судьбу. Но несколько позже он основательно обжег руку, когда его заинтересовал вопрос: будет ли он светиться, как лампа, если сам подключится к сети. Результат эксперимента запомнился навсегда. Это было первым знакомством Круга с электротехникой, и благодаря этому знакомству он на всю жизнь сохранил отвращение к сильным токам, и, естественно, сделался слаботочником. Естественно – потому что вся семья его состояла из электротехников, и все предки его были электротехниками, и предки предков – тоже, если не брать в расчет какой-то боковой линии, где кто-то унизился до электрохимии. Впрочем, и там электрохимией занимались преимущественно представительницы квазислабого и абсолютно прекрасного пола, троюродные и четвероюродные сестрички, которых родней никто не считает. Тем более что они рассеялись по всему свету, а одну из них судьба занесла даже на Эвридику. Эта планета обращается вокруг желтенькой звезды, находящейся в шести с небольшим парсеках от нашей Солнечной системы; звезду можно наблюдать простым глазом, но никто, кроме специалистов, этим не занимается: очень уж она тускла. Однако Эвридика оказалась пригодной для колонизации, и на ней стали жить люди, а для того, чтобы они там жили, им приходилось многое доставлять с Земли, и время от времени на Эвридику уходили звездолеты.
Что касается звездолетов, то ни один из них не может обойтись без электротехников по сетям слабого тока. Круг как раз и был слаботочником. Специальность эта обычно скрывается под индексом СК-67, что, во-первых, означает «шестьдесят седьмая специальность космонавта», а во-вторых, – что прошли времена, когда один или пять человек могли вести и обслуживать корабль. Теперь пятерым не дали бы даже простой трансорбитальник, не говоря уже о кораблях класса «Альфа-Н» и «Бета-Н», для которых орбита Плутона была чем-то вроде пригородной станции – последней в дачном поясе.
«Ньютон», где Круг заведовал сетями трех верхних палуб, принадлежал именно к классу «Бета-Н», то есть был звездолетом, снабженным для передвижения в обычном пространстве фотонным двигателем, в то время как корабли «Альфа» имели диагравионный мотор. Кроме того, разница между классами заключалась еще и в том, что «Альфы», разогнавшись и вырвавшись в надпространство (в котором совершают большую часть пути, на что, кстати, указывает литера «Н» в обозначении класса), могли идти в нем неопределенно долгое время, и возникали вновь в трехмерном пространстве уже вблизи конечного пункта их маршрута, в то время как «Беты» и «Ньютон» в том числе должны были выходить из надпространства, пройдя расстояние, соответствующее одному парсеку, если считать единицами, принятыми в трех измерениях, и производить перезарядку реактора, дававшего энергию для надпространственного полета. На них стоял один такой реактор, а на «Альфах» – два. Не потому, чтобы кто-то поскупился; просто «Беты» проектировались не для надпространства, их приспособили потом: их было довольно много, «Альф» же пока лишь единицы. Так что на пути между Землей и Эвридикой приходилось сделать шесть таких выходов, шесть станций: вынырнуть, перезарядить реактор, разогнаться на фотонном двигателе и опять уйти в надпространство. Вот, наверное, и все, что стоит знать, чтобы представить дальнейшее.
Откровенно говоря, и эти подробности были, наверное, ни к чему. Но Кругу сейчас хотелось вспомнить все с самого начала, обязательно с самого начала. С момента, когда он остался один, исчезла та равнодействующая, которой до сих пор удовлетворялись все Круги, жившие в нем. Теперь же они обособились, и каждый захотел жить сам по себе в той вселенной, имя которой было – электротехник по слабым токам Круг. И вот одному из них захотелось вспомнить все с самого начала. То ли он хотел сохранить верность традиции, по которой человек, глядя в выразительное лицо смерти, обязан восстановить в памяти всю биографию, то ли (и это, пожалуй, вернее) его побуждало вспоминать сознание того, что обращение к памяти даст ему возможность не думать о настоящем. А думать о настоящем ему очень не хотелось. Так или иначе, он пытался властвовать, удерживая остальных, и вот добрался уже до факта, что «Ньютон», на котором он летал, шел на Эвридику и недавно сделал одну из шести неизбежных остановок, выйдя в то милое пространство, в котором существуют звезды.
Вот звезд не следовало касаться. Круг-биограф понял это слишком поздно: звезды не находились в его ведении, ими занимался Круг-аналитик. И он немедленно воспользовался удобным случаем для того, чтобы повысить голос и привлечь всеобщее внимание.
Круг-аналитик начал с того, что призвал не слушать этого болтуна, лепечущего что-то о предках, стенных контактах и классах кораблей. И об Эвридике в придачу. Какая разница, куда шел корабль: к Эвридике или еще куда-нибудь? Не надо позволять страху овладевать собой. Надо трезво и беспристрастно взглянуть на создавшееся положение. Этот дешевый, наигранный тон храбрящегося, но на самом деле смертельно напуганного человека никому не нужен. Нужна оценка ситуации. Она не в нашу пользу, да. Но это еще не значит, что можно сложить руки и умирать.
Положение таково: здесь – обычный мир, пространство трех измерений. В нем действительно сияют звезды. Но они – далеко, и сейчас ни к чему. Кроме звезд, в этом пространстве существует корабль. Тот самый «Ньютон». Он близко. Он виден. И еще в этом пространстве есть человек. Электрик Круг. Закованный в тяжелый скваммер, он висит в пустоте, как самостоятельное, независимое, единственное в своем роде небесное тело. Но, поскольку существовать самостоятельно и независимо в межзвездном пространстве человек может очень недолго – пока не исчерпаются ресурсы скваммера, – то, чтобы исправить ситуацию, а попросту говоря, спастись, надо попасть обратно на корабль. Догнать его, вернуться на борт. Вот и все.
Аналитик тоже, конечно, был испуган: смерть грозила ему в той же мере, что и остальным Кругам, и даже в большей, потому что первой умирает от страха именно способность к анализу. Но именно поэтому он и хотел отыскать путь к спасению как можно скорее.
Но это было трудно, потому что такие пути, кажется, все были уже испробованы и безрезультатно.
Волей-неволей пришлось обратиться к биографу, чтобы он напомнил все, что уже было испробовано. Биограф же воспользовался этим и вернулся к тому, с чего все началось.
А началось с того, что в тесной каморке вахтенного электрика загорелся сигнал. Сигнал показывал, что в районе третьей палубы вышла из строя восьмая антенна защитного поля.
Посредством этих антенн поддерживается защитное поле, предохраняющее корабль от встречи в пространстве с частицами вещества. Вещество – даже если это просто пыль, – сталкиваясь с кораблем, имеющим высокую, очень высокую скорость полета, быстро разрушает корпус, каким бы прочным он ни был. Поэтому корабль защищен статическим полем, закутан в него, как в пуховое одеяло. Это поле наводится и поддерживается при помощи множества небольших антенн. Стоит выйти из строя хотя бы одной из них, и настройка поля искажается. Пыль при этом еще не страшна, но если навстречу попадется даже небольшой метеор, даже крохотный камешек, то он сумеет, чего доброго, прорваться к обшивке и даже повредить ее.
Конечно, заторопился тут Круг-биограф, это необязательно. Во-первых, вещество во Вселенной сосредоточено, как всем известно, главным образом в звездах, а не в пылинках и метеорах. Так что надо быть уж очень невезучим, чтобы встретиться с чем-то подобным. А во-вторых, если этот метеорчик даже доберется до корабля, то может что-то произойти, а может и ничего не произойти. Последнее даже вернее: не такая уж хрупкая вещь «Ньютон».
Биограф хитрил, явно хитрил. Он был страшный лентяй, этот биограф. И в тот момент вахтенным электриком был, по сути дела, он. Дело происходило тогда, когда по корабельному распорядку была ночь. Все, кроме вахтенных, спокойно спали, а члены экипажа спали особенно крепко: за три часа до этого перезарядка реактора была завершена, аврал кончился, и все смертельно устали. Была ночь, и аналитик-Круг тоже задремал: аналитики ночью спят. Бодрствовал другой Круг – влюбленный. Но ему не было дела ни до каких вахт на свете, он сидел и, как полагается в этот час суток, в мечтах беседовал с той девушкой, которая занималась электрохимией на Эвридике. Но до этого-то она была на Земле, там они и встретились и встречались еще неоднократно, а когда ей пришла пора лететь на три года на Эвридику, они расстались с трудом, и было сказано много слов и так далее. Три года истекали, и было известно, что девушка эта – ее звали Инна, очень хорошее имя – полетит назад именно на «Ньютоне». Круг-влюбленный развил в этой связи немалую активность и, кроме прочего, договорился с некоторыми коллегами и теперь отстаивал вахты то за одного, то за другого из них, имея в виду, что на обратном пути они ему отплатят тем же. Аналитик с этим ничего не мог поделать, в споре с влюбленным он всегда проигрывал, но на вахте он положил за правило дремать.
И вот получилось, что на вахте был именно Круг-лентяй, он же биограф. Да и он смотрел вполглаза, потому что то и дело помогал влюбленному вспомнить, как все тогда было, а то и пытался представить, как все будет. И по этим причинам он в первую очередь понадеялся, что сигнал зажегся случайно, и сейчас погаснет. Но сигнал не гас. Тогда биограф стал размышлять так, как вот только что: не может быть, чтобы так не повезло, и они напоролись на метеорит за те несколько часов, которые им осталось провести в этом пространстве до разгона и перехода в надпространство. На размышления ушло некоторое время, и только тогда аналитик проснулся.
Проснувшись, он сразу напомнил, что Правила звездной навигации не оставляют места никаким размышлениям. В них прямо сказано, что в случае нарушения настройки защитного поля должны быть немедленно приняты меры по ее восстановлению. До тех пор, пока неисправность не будет устранена, всякое увеличение скорости, а тем более разгон для Н-перехода, запрещается. Так что надо было исправлять, да побыстрее. Потому что никакая задержка немыслима; и тут он напомнил нечто, о чем все остальные Круги, находясь в расслабленных чувствах, совершенно забыли, а теперь схватили себя за волосы.
Дело в том, что незадолго до вылета «Ньютона» были получены с Эвридики сообщения об участившихся случаях странных заболеваний. Возникла опасность эпидемии. Болезнь была на Земле неизвестна, и в этом нет ничего удивительного: у каждой планеты свой характер и свои болезни. Поэтому на корабль погрузили немало всяческих лекарств, части пассажиров пришлось остаться, а их каюты заняли врачи. Круг об этом знал; аналитик знал и то, что Болезнь – ее пока так и называли «Болезнь», она даже приличного имени еще не получила, – угрожает Инне в такой же степени, как и всем другим. Но остальные Круги в это просто не верили, и сейчас, когда аналитик спал, ухитрились вовсе забыть. Он напомнил, и оказалось, что действительно рассуждать не о чем.
Но какое-то время было уже потеряно. Потому что вахтенный пилот позвонил из центрального поста и спросил: «Ну, как вы там, исправляете?» Растерянный и смущенный Круг-лентяй проговорил только: «Исправляю». «Давайте побыстрей, – сказал пилот, – до разгона осталось два часа, забыли?» «Нет, что вы», – ответил Круг, положил трубку и сообразил, что и впрямь забыл, ночь эта была сокращена на три часа, чтобы поскорее разогнаться и уйти, другие-то все время помнили, что на Эвридике Болезнь.
«Исправляю», – сказал он, а на самом деле еще не начал. Но теперь он выскочил из своей каморки и бегом направился к отсеку, в котором хранились скваммеры. Для этого следовало миновать два коридора, и когда он прошел первый, то, по всем правилам, ему надо было свернуть налево, добраться до центрального поста и испросить у вахтенного пилота разрешение на выход. Так полагалось. Но он этого не сделал. Прежде всего, наверное, потому, что выход был пустячный: до антенны и обратно. А во-вторых, вахту в тот момент правил третий пилот, молодой, прямо зеленый, но очень заносчивый. Круг успел с ним уже схватиться, отстаивая честь электриков. Третий пилот считал, что электрики – вообще не космонавты: корабль они не ведут, в навигации не разбираются и даже в пространстве, по сути дела, не бывают. И вот сейчас идти к нему и докладывать, после того, как Круг уже сказал, что исправляет, оказалось невозможным: врать ни один из Кругов как следует не умел, во всяком случае, глядя в глаза – нет. А пилот, кстати, в антеннах и защитном поле не разбирался, раз он вообразил, что исправить антенну можно, находясь в дежурке. Вот пусть он так и думает, а Круг быстренько выйдет, исправит и вернется, а потом еще расскажет ребятам о завидной эрудиции третьего пилота.
Аналитик понимал, что это не очень хорошо и, во всяком случае, неправильно. Но он сейчас был занят в основном мыслями об антенне, а не о формальностях.
Круг подошел к камере. В обычное время никому не удалось бы попасть туда, где хранились скваммеры, и уж, разумеется, не удалось бы открыть ни один из люков, ведущих за борт. Но Круг знал, что ему не о чем беспокоиться, потому что он выходил по аварийной причине. А это значило, что те самые автоматы, которые сообщили о неисправности антенны, уже послали сигнал киберинженеру, и оттуда было дано разрешение устройствам, блокирующим дверь камеры и выходные люки.
Теперь можно было надеть скваммер и выйти через малый люк, только через малый, потому что он был ближе всего к месту аварии, и только он один и был разблокирован: ничего лишнего киберинженер не позволял ни себе, ни другим, так как был всего лишь машиной.
Круг вошел в камеру, где помещались скваммеры, устройства для работы в пустоте – при монтаже искусственных спутников и звездолетов и при их ремонте. Полное название этих костюмов было «Скафандр для вакуума, антимагнитный, металлопластовый, с реактивным приводом». Вообще-то они были похожи не на костюмы, эти скваммеры, а скорее на здоровенное яйцо какой-то космической птицы – а может быть, Черных Журавлей, только те яиц не клали, – на яйцо, снабженное руками и ногами. Впрочем, бывают люди, выглядящие так и без скваммеров.
Он открыл дверцу на спине скваммера, через которую следовало влезть вовнутрь и потом закрыть ее за собой. Потом…

 

Тут аналитик прервал неторопливый рассказ Круга-биографа. Он поинтересовался, сколько осталось времени. Времени оставалось мало. Надо же было что-то делать, в конце концов! Нельзя же так погибать?
– А что делать? – спросил биограф. – Не знаешь? Ну и помалкивай, и не мешай.
– Но надо хоть думать!
– Вот и думай. Все равно нам конец. А я болтаю, и мне не так страшно от того, что он приближается. Думай, не думай – ничего не придумаешь.
Аналитик только зубами скрипнул.
…Потом Круг переложил в карман на боку скваммера несколько захваченных из каморки инструментов, которые могли пригодиться при ремонте, и отметил, что в запасе у него еще почти два часа. Поэтому он спокойно проделал все, что полагалось: закрепил на руках и ногах широкие манжеты, от которых тянулись провода к сервоустройствам, воспринимавшим биотоки и передвигавшим конечности скваммера, так как человеку самому, без помощи механизмов, и думать было нечего о том, чтобы сделать в этих доспехах хоть одно движение.
Затем он влез в скваммер и захлопнул за собой дверцу. Скваммер понял его и зашагал, а Круг стал думать о том, что же могло стрястись с антенной. Потом он вошел в лифт и в два счета оказался наверху, у люка. Ухватившись за поручень он подождал, пока из выходной камеры выкачали воздух. Затем люк открылся, Круг подошел к черному отверстию, которое вело в пустоту…

 

Тут аналитик опять вмешался в разговор, потому что чувствовал заранее: сейчас биограф обязательно упустит что-нибудь из нужных подробностей. До сих пор ведь он так ничего и не сказал о гравитации. На корабле, разумеется, была искусственная гравитация, потому что находиться долгое время в состоянии невесомости вовсе не столь полезно. Но люди, проектировавшие корабль, понимали, что если действие гравигена будет распространяться за пределы обшивки, то корабль станет захватывать из пространства все вещество, какое подвернется на пути.
Так что – поскольку удалось локализовать поле искусственной гравитации и ограничить его только внутренностью корабля – за бортом царила уже самая настоящая невесомость.
– Ну правильно, – согласился биограф, – это существенно. Но так мы никогда не доберемся до сути дела.
Круг вылез. Стоя на оболочке, он медленно выпрямился и с удовольствием ощутил, как крепко держат его магнитные подковы. Они намертво пристали к металлу обшивки и держали все время, пока он нажимал пятками на их замыкатели внутри башмаков скваммера. Но стоило приподнять пятку, и подкова этого башмака выключалась. Иначе ходить было бы просто невозможно. Люк медленно затворился, и стало совсем темно. Только зеленый глазок сиял во мгле, обозначая, где находится вход и куда надо будет возвращаться, когда закончишь работу. Круг включил нашлемный фонарь и зашагал в том направлении, где находилась восьмая – виноватая – антенна.
Он двигался вперед, примерно до половины туловища погруженный в облегавшее корабль одеяло защитного поля – от него в ногах было такое ощущение, словно по ним бегали мурашки, а нижняя часть скваммера голубовато светилась. Уровень поля по направлению к неисправной антенне все понижался – словно бы Круг выходил на берег неглубокого, теплого ручья, каких немало на Земле…

 

– Помнишь, мы с Инной сидели около такого ручейка, и она сказала…
Аналитик усмехнулся: влюбленный заговорил!
– Да ладно, ты! – отмахнулся биограф. – Нашел время – об этом. Не мешай.

 

Наконец Круг нашел антенну и осмотрел ее. Результаты осмотра его, как говорится, приятно удивили. Он рассчитывал, самое малое, на получасовой ремонт, оказалось же, что дела на минуту. Но между всеми возможностями, которые он мысленно перебрал заранее, такая не фигурировала, потому что предусмотреть ее было невозможно.
Всем давно известно, что микрометеориты, даже самые крупные, не в состоянии пробить защитное поле корабля, поскольку второе поле выброшено далеко вперед, и наводит на все, что попадается по пути, заряд того же знака, вследствие чего и возникает отталкивание. А тут комочек вещества, объемом на глаз в полтора кубических сантиметра, достиг поверхности корабля и ткнулся в нее так неудачно, что застрял между пластинами излучающей антенны и замкнул их. Очевидно, метеоритик был металлическим.
Это было непонятно и неправдоподобно. Преодолеть поле этот метеорит, при его ничтожной массе, не мог. Он мог пробить лишь расстроившееся поле, но оно расстроилось лишь вследствие того, что метеор предварительно преодолел его. Было над чем подумать. Но, разумеется, попозже, не сейчас.
А пока Круг достал из инструментального кармана щуп и попробовал действовать им, но безуспешно, очевидно, железка засела крепко. Электромагнитный экстрактор тоже не дал результата. Не в шутку уже рассердившись на неподатливого нарушителя, Крут достал из кармана длинные плоские клещи, просунул их между пластинами, крепко наложил, расставил пошире ноги и, передав скваммеру всю свою злость, рванул.
Это и было самым последним из всех начал… Метеорит выскочил, но и клещи выскочили из рук, будто какой-то силач выхватил их и швырнул в пространство. Поскольку никакого силача рядом не оказалось, винить в случившемся следовало только собственную неосторожность. Впрочем, разбираться было некогда: в мгновение, когда клещи с зажатым в них метеоритом промелькнули мимо шлема, Круг рванулся и, привстав на цыпочки, успел-таки их ухватить.
Масса клещей стала странно велика, и не таким легким делом оказалось, поймав инструмент, водворить его на место. Кругу даже показалось было, что, схватив их, он потерял почву под ногами. В следующий миг он сообразил, что дело обстояло куда хуже, потому что не он одолел клещи, а они его, и теперь корабль неторопливо, делая метра так два в секунду, удалялся, уходил в пространство, а Круг и клещи с метеоритом тем временем кувыркались вокруг общего центра тяжести – такими тяжелыми оказались клещи с их добычей.
И тут Круг, в котором взыграл аналитик, стал воздавать себе должное. Нет, тогда он еще не стал сожалеть о том, что не доложил вахтенному пилоту о выходе. Но что минуту назад, перед тем как начать возню с антенной, он не зацепил карабин тросика за основание той же антенны, вот это было непростительно. Тросик находился всегда при скваммере, сто метров его было намотано на катушку в углублении левого бока; но что в этом толку, если Круг так обрадовался незначительности повреждения, что о тросике в тот момент и думать забыл. Теперь-то он вспомнил, но поздновато.
Тут надо говорить откровенно: испугался он основательно. Что ни говори, внезапно оторваться от корабля и отдаляться от него, и видеть, как он с каждой секундой становится все меньше и меньше, – такое никому не прибавит бодрости. Но все-таки тогда он испугался не до конца. Потому что знал, что в его возможностях – восстановить прежнее положение. И он позволил себе ужаснуться. Мало того: он сам еще поддал жару, представив себе, что корабль сейчас удалится навсегда, а он останется здесь и погибнет. Картина получилась очень мрачная, так что даже противный, холодный пот выступил на лбу…
– Вот это уже чистой воды вранье, – возмутился аналитик. – Страх был самый доподлинный, и картина такая возникла сама по себе, помимо желания.
– Ну да, – согласился биограф. – Но все-таки известно было, что выход есть. А значит, рядом со страхом стояла надежда на то, что через минуту все кончится благополучно.
Через минуту надежда пересилила и заставила действовать. Тогда аналитик и показал себя, потому что биограф метался в растерянности, а влюбленный сидел где-то в самом уголке и помалкивал. Аналитик моментально сообразил, что прежде всего надо было прекратить свое кувыркание, а также движение по отношению к звездолету. Ему, конечно, было ясно, что вовсе не «Ньютон» удаляется, а сам он улетает в пространство. Остановиться можно было при помощи ранца-ракеты – небольшого двигателя, укрепленного на спине скваммера, как раз над дверцей. Немного смущало то, что ранцем-ракетой Круг владел не в совершенстве, а точнее – владел плохо. Конечно, когда-то он тренировался и в таком скваммере, но двигатель включал всего несколько раз, и за это время, понятно, не мог научиться владеть им так, как это нужно было бы сейчас. Аналитик сжал зубы и пообещал при первом же удобном случае рассчитаться за это с лентяем-биографом и заставить его как следует изучить все, что полагалось и еще не было освоено, а таких вещей было немало. Но сейчас приходилось заниматься уже не учебой.
В общем-то, основы он помнил. Засунув клещи с зажатым в них метеоритиком в карман (это оказалось неожиданно трудно, сервомоторы хрипло завыли, и Круг даже потерял ориентировку в пространстве), он подвинул левую ногу чуть вбок внутри широкого башмака скваммера и нажал мягко подавшийся грибок зажигания. Вспыхнуло приборное окошечко над иллюминатором шлема; Круг покосился на него и убедился, что горючего – полный запас, и аккумулятор тоже полон. Теперь самое важное было – нацелиться. В скваммере было специальное прицельное приспособление для того, чтобы точно наметить то место, в которое ты хочешь попасть. Круг поднял руку, нашарил снаружи на шлеме коробочку, в которой помещался прицел, и осторожно повернул ее, пока она не дошла до фиксатора. Он облегченно вздохнул, когда коробочка встала прямо в центре прозрачного иллюминатора шлема.
Потом он включил гирорули, и они прежде всего стабилизировали его положение в пространстве, так что Круг перестал кувыркаться. Затем дополнительно включая гироскопические рули вертикальной и горизонтальной осей на едва уловимые промежутки времени, Круг начал поворачиваться в пространстве. Уравновеситься в нужном положении оказалось очень трудно. Когда человек, не имеющий достаточного опыта, работает рулями, он обычно отклоняется то в одну, то в другую сторону, то по горизонтали, то по вертикали, переходит нужную линию, и зеленый огонек все елозит вокруг перекрестия нитей и никак не хочет встать на место. У Круга он остановился только на шестой или седьмой попытке. Круг даже не обрадовался, он затаил дыхание, чтобы каким-нибудь нечаянным движением не сбить прицел.
Теперь настала пора включить двигатель.
Он нажимал очень осторожно, и ракета не включалась, как ему казалось, страшно долго. Да и то сказать, не шуточное дело – взять да запустить собой в звездолет. Не приходилось гадать, кто пострадает, если соприкосновение получится слишком сильным. Но он все нажимал и нажимал.
Нажимал – и в конце концов окончательно уверился что в двигателе что-то не в порядке. В таком случае единственное, что остается человеку, – это выжать педаль до отказа, чтобы уж окончательно убедиться в том, что мотор отказал. И вот как только Кругу представилось, что мотор может оказаться неисправным, и дела куда хуже, чем ему казалось, он нажал что было силы.
И тут борт звездолета стремительно понесся прямо на него, не совсем прямо, но чуть ниже. Похоже было, что корабль сошел с ума и вознамерился прижать парня к какой-то несуществующей стене и раздавить. Но этого Круг не испугался. Он выставил, как его учили, полусогнутую ногу, чтобы ею встретить удар и затем попробовать зацепиться то ли за антенну, то ли за одну из скоб, которые были приварены к борту именно для этой цели. Однако совсем приблизившись, корабль почему-то провалился и пронесся в каком-нибудь метре от него. Почти секунду бедняга пролетал над широченной корабельной спиной, судорожно извиваясь и пробуя дотянуться до поверхности ногой или рукой. Это ему не удалось, и корабль начал снова удаляться от него еще быстрее, чем в первый раз, только в обратную сторону.
Горечь неудачи оказалась настолько велика, что лишь через несколько секунд Круг, при помощи гирорулей, повернулся лицом к улетавшему звездолету и снова включил ранец-ракету. На этот раз импульс получился менее сильным, но корабль опять проскочил внизу.
Может быть, тут и следовало остановиться, повисеть спокойно в пространстве, поглядывая на корабль, и подумать, в чем же дело и почему он никак не может достичь цели. Но Круг уже был не в состоянии остановиться, потому что почти мистические нырки «Ньютона» вселили в него настоящий ужас. И он еще несколько раз качнулся, как маятник, оказываясь то по одну, то по другую сторону звездолета. Как бы он ни прицеливался – а в конце концов он стал целиться прямо в борт, пренебрегая возможностью разбиться, – корабль в последний миг отпрыгивал куда-то и ускользал.
Но вот наконец эти попытки прекратились. Круг закрыл глаза и подождал, пока нервная дрожь не начала проходить. Тогда он стал подводить итоги. Аналитик размышлял, а лентяй в это время все еще дрожал по соседству и был готов в любой момент заплакать. На счастье, тут оказалось еще несколько Кругов – Круг-мужчина, Круг-спортсмен и еще какие-то, – и они навели относительный порядок, так что аналитик смог закончить свой обзор событий.
Кругу удалось всего лишь уравновеситься. Теперь он не удалялся от корабля, но и не приближался. Корабль висел вдали, так далеко, что было трудно различить эту махину в темном пространстве. Сколько сотен или тысяч метров разделяло их, Круг не взялся бы определить даже приблизительно: во время всех этих сумасшедших скачков он совершенно потерял чувство расстояния. Да оно было ему и не нужно, потому что теперь стало ясно как день: на корабль ему больше не попасть. Что-то произошло, и «Ньютон» не принимает его. Что произошло, он не знал, и от этого случившееся казалось еще страшнее, а предстоящее…
Предстояла смерть, а Круг не верил в то, что смерть не страшна.
Однако пока она держалась еще где-то в тени и не стремилась заглянуть ему в глаза. И вот сборищу Кругов удалось кое-как успокоить биографа, лентяя и мечтателя, у которого было неладно с выдержкой и мужеством. Однако возможно, что они допустили здесь ошибку, позволив ему заняться воспоминаниями. Но в тот миг это показалось им даже интересным и полезным, потому что давало и им самим возможность передохнуть.
А Круг-биограф принялся вспоминать, как когда-то давно, очень далеко отсюда – там, на Земле, был праздник. Воздух города слабо светился, стены домов мерцали сквозь зелень и фосфоресцировавшая вода реки и каналов медленно обтекала легкие и стремительные тела кораблей. Девушки были украшены цветами, и деревья почему-то казались синими, а небо – совсем прозрачным.
Он был тогда еще совсем мальчишкой, и ему было обидно, что никто не обращал на него внимания, и в этом проявилась главная несправедливость человечества – ведь девушки были частью человечества, правильно? – заключавшаяся в том, что человечество почему-то признавало и ценило только уже совершенные подвиги и деяния, а задуманные, но еще не совершенные просто не замечало. А вина человека, задумавшего подвиги, заключалась лишь в том, что у него еще не было времени осуществить свои замыслы! Но девушки дружили с монтажниками, авторами кораблей – ах, правда, это был их праздник, монтажников, – накануне ушел на испытания новый звездный корабль, и монтажники ходили в своих серебристых костюмах и тихо пели песни, и смеялись. А он одиноко бродил по широким, светящимся улицам далеко от центра – там, куда только ветер доносил музыку. Тогда-то Круг решил, что со временем он наденет комбинезон звездолетчика, потому что это было еще почетнее, чем быть монтажником.
И вот он надел его. И уже в первом рейсе ожидал событий, которые помогут ему проявить все его лучшие качества, а может быть, и совершить подвиг. Содержание подвига было ему неясно, но он отлично чувствовал настроение, в котором он совершит нечто, и даже знал, что скажет, когда все закончится и его будут приветствовать и немного завидовать. Поглядывая на новых товарищей по экипажу, он даже решил, кто из них что скажет при этом. И, возможно, так бы все и произошло, но нужные события не случались. Единственным событием за весь рейс была поломка микромоторчика в одном из курсоуказателей; увы, моторчик сжег он сам, производя подключение, и хотя сам же он и исправил прибор, на значительное деяние это никак не походило. В следующих рейсах было так же спокойно, и он даже начал привыкать к этому. Но желание сделать что-то необычное в нем не угасало. Он был готов совершить подвиг даже ценой жизни, соглашаясь не услышать всего того, что скажут после его гибели звездолетчики и все остальные; но он уже сейчас так четко представлял все это, что как бы присутствовал на собственных проводах. Сама же смерть казалась ему чем-то малозначительным по сравнению с тем, что будет по этому поводу сказано; он думал, что таким образом приучил себя не бояться небытия. И пребывал в таком убеждении до того самого момента, когда…
Биограф явно зашел слишком далеко: в такие детали вдаваться не следовало. Все-таки гораздо полезнее было до конца разобраться в сегодняшнем происшествии. Потому что никому не хотелось примириться с мыслью – ни влюбленному, ни биографу, ни даже аналитику, – с мыслью о том, что все кончено.
Что же произошло вслед за тем, как он уравновесился? Как ни странно, он прежде всего подумал о том, что благодаря всей этой карусели ему удалось освоиться с проклятой педалью. Теперь он сможет управлять ранцем-ракетой вполне сносно. Прежде всего, сознание этого принесло ему некоторое моральное удовлетворение. А затем – приятное предчувствие скорой встречи с кораблем. Дело в том, что у него как-то мгновенно возник новый план, в котором умение управлять скваммером играло не последнюю роль.
Причины, по которым он не мог достичь корабля, так и оставались загадкой; пока ему не пришло в голову ничего более правдоподобного, чем предположение, что в конце концов виновато во всем было его неумение точно прицеливаться. А может быть, и прицел был разрегулирован. Круг помянул недобрым словом вакуум-слесаря и решил, что это ему так не пройдет. Но до вакуум-слесаря надо было еще добраться. И вот он придумал: сейчас он, дав слабый импульс, медленно поплывет к кораблю, целясь прямо в борт. Метрах в двух-трех остановится, затормозив. Он уже чувствовал себя в состоянии вовремя затормозить. А потом с такой дистанции не попасть в нужное место будет просто невозможно. Если же он будет двигаться так, как нужно, – не слишком быстро, но и не столь медленно, чтобы перейти на круговую орбиту, – то и тормозиться не станет, а причалит прямо к борту. И все кончится.
Он прицелился и нажал педаль. Импульса не последовало. Что он, опять разучился? Круг нажал сильнее: без результата. Выжал до отказа. Опять ничего. Что за свинство!..
Следовало искать повреждение. Он взглянул на светящееся окошечко наверху и похолодел: индикатор показывал, что бак сух и топлива не осталось ни капли.
Этого быть не могло. Круг помнил, что бак был полон, и примерно представлял, какое расстояние он успел пролететь, сколько и какой силы импульсов дать. По его расчетам, чуть ли не половине топлива следовало еще остаться, но его не было.
Круг несколько минут повисел без движения, привыкая к этой мысли. Топлива нет. Тогда как же, черт побери, он попадет на корабль?
И тут он впервые понял, что, может статься, он туда вовсе и не попадет. Однако в этот раз он не позволил себе задуматься над такой явной нелепостью. Не попав на корабль, он мог бы только умереть. А смерть исключалась: ему еще нельзя было умирать, прожито было так мало, сделано и того меньше, и ведь существовала же на свете справедливость, в конце концов! Поэтому он стал прежде всего думать о том, как вернуться на корабль без топлива, вернуться побыстрее, пока его не хватились, и так, чтобы не оказаться смешным, ведь, если он довисит здесь до того, что его станут искать и найдут за бортом, это будет очень смешно – для всех, кроме него самого.
Итак, он висел довольно далеко от корабля, без капли топлива. Куда оно девалось – выяснится потом. Может быть, один из патронов оказался неисправным и вытек. Может быть… мало ли что могло быть. Надо было чем-то заменить топливо, вот какова была задача. Топливо в ракетном двигателе есть, по сути дела, отбрасываемая масса. Но у него была и другая масса, которую можно отбросить. Инструменты. Круг подсчитал их вес, затем – скорость, с какой он сможет отбрасывать от себя эти инструменты, тем самым сообщая себе движение в противоположном направлении. Результат получился малоутешительный. То есть движение он приобрел бы, но скорость оказалась бы слишком мала; он вышел бы на круговую орбиту и начал бы довольно быстро обращаться вокруг корабля, только и всего.
Это его не устраивало. Тогда он подумал еще немного и нашел еще один выход.
Он полетит медленно; но инструмент, брошенный им, полетит во много раз быстрее. Возьмем… ну хотя бы ключ для регулировки антенных пластин. Он невелик и достаточно массивен. Чуть развинтим его. Так. Теперь зажмем ключом карабинчик тросика. Смотаем тросик с катушки – пусть покоится в пустоте. А теперь швырнем ключ так, чтобы он попал в антенну или рядом с нею, туда, где скоба. Может быть, не с первого, так с десятого раза ключ зацепится, и Круг, сматывая тросик, притянется к кораблю. Просто и красиво. Конечно, пока ключ будет лететь, Круг несколько отплывет назад. Но в случае неудачи, вытягивая ключ обратно, он возвратится на прежнее место. Так что риска никакого.
Он швырнул, и ключ полетел прямо к кораблю. Точно прицелиться было, конечно, невозможно, но Круг знал, где скобы натыканы гуще всего, а уж в корабль-то попасть было несложно. И однако он не попал. Ключ пролетел выше и остановился, дернув тросик. При этом и Круг почти остановился. Пришлось сматывать тросик и начинать все сначала. Теперь ключ прошел ниже корабля. Круг начал сердиться. В третий раз он прицелился особенно точно и теперь ясно увидел, как траектория полета ключа изогнулась и ушла в сторону. Тут наконец Круг сообразил, в чем дело: корабль не принимал ключа так же, как не хотел принять и самого Круга.
Круг обозлился и испугался вместе; выходит, он все-таки не мог попасть на корабль своими силами? Это было обидно. Это означало, что без помощи людей ему не обойтись. А Круг примерно представлял, как посмотрят люди с корабля на его нелепое приключение и что об этом скажут. Языки у них были остры, весьма. Круг и сам в обычной обстановке не уступал им, но сейчас придется помалкивать, и чего доброго, рассказ об этом приключении распространится по всему Звездному флоту и будет обрастать выдуманными смешными подробностями и превратится в анекдот, который не то что будет следовать по пятам за Кругом, но станет даже опережать его. На какой бы корабль он потом ни пришел служить, там уже будут знать его, и при самом первом знакомстве кто-нибудь протянет, ухмыляясь: «Так это вы – тот самый, кто не мог вернуться на корабль? И вы еще летаете? Ну-ну…» А другой сочувственно прибавит: «Ну и перепугался же ты, наверное! А неприятностей не было?» Да, слава обещала быть не такой, о какой он мечтал.
Но ничего не поделаешь – другого выхода, по-видимому, не было. Приходилось ожидать людей. Ожидать: позвать их на помощь Круг пока еще не решался. А люди не торопились выходить из корабля. «Ньютон» по-прежнему неподвижно висел в пространстве, висел с таким видом, словно ему не было никакого дела до того, что тут погибал человек, и не просто человек, а еще и один из членов экипажа. Один из тех, без кого этот корабль был бы всего-навсего мешаниной из металлических и пластиковых деталей и кристаллов, и воды, и топлива, и консервов, и ковров, и зеркал, и еще много чего. Круг почувствовал, как в нем начала расти злоба на корабль. Не столько даже на людей, находившихся за его броней в полной безопасности и ни о чем не подозревающих, хотя он, Круг, отстаивал за них лишние вахты, злоба на корабль крепла в нем, на эту махину, равнодушно пребывающую по соседству. И Круг решил, что корабль за это заплатит.
Но аналитик возражал против этого: да полно, виноват ли корабль? А если и так, то, может быть, корабль уже и сам все понял и пытается уладить? Ведь, раньше, чем выйти, люди пошлют вызов!
Круг обозвал себя дураком; да конечно же, его давно ищут! И только такой недотепа, как он, способен разводить тут мировую скорбь и прощаться с жизнью вместо того, чтобы сейчас же, немедленно, вернуться на корабль.
Он включил рацию и слегка прищурил глаза, предвкушая, как сейчас ворвется в телефоны тревожный голос Корабля – пусть даже это будет только голос вахтенного связиста – и как Круг еще немного помедлит, прежде чем ответить. А потом он спокойно и даже лениво отзовется и скажет, что он находится здесь, неподалеку, и пусть кто-нибудь подбросит ему парочку топливных патронов, только сам пусть зацепится тросом. Потом он умело подлетит к кораблю, ухватится за скобу и влезет в люк. Люди окружат его; он неторопливо вылезет из скваммера, похлопает его по спине и установит на место… нет, этого ему не дадут сделать, кто-то торопливо схватится за скваммер, а Круг кивнет, благодаря, и преспокойно, как ни в чем не бывало, посмотрит на ребят. «Ты что? – спросят они. – Ты как? Что там делал?» И еще что-то спросят, он даже не расслышит всех вопросов. Он же лениво ответит: «Да ничего особенного, ребята, надоело сидеть, вот и вылез, чтобы обдуло звездным ветерком, чтобы вблизи посмотреть на звезды». Тут кто-то – вахтенный пилот, вот кто, – дрогнувшим голосом спросит: «Почему же вы не пристегнули трос?» Да, вот именно так он и спросит: на «вы». Круг же взглянет на него с некоторой иронией и ответит: «Ну, настоящему звездолетчику это не нужно. Я, правда, увлекся немного, так что выработал топливо досуха, вы так не делайте, ребята». Тогда кто-то обязательно задаст вопрос: «Но что бы вы делали без топлива, если бы мы не спохватились и не стали бы вас искать?» «Ну, друзья, – скажет Круг, – у того, кто в этом немного понимает, всегда есть в запасе парочка-другая способов выкрутиться даже и из таких положений, в которых другой, пожалуй, растерялся бы». Вот так он ответит, а потом…
Биограф, обладавший поэтической жилкой, сочинял бы, наверное, еще долго. Но аналитик обратил внимание остальных на то, что пока никто Круга не вызывает – в телефонах все молчало. Не веря этому, он подумал было, что там перепутали номера скваммеров, и его ищут на чьей-то чужой волне. Он выругал связиста за то, что тот не дал положенного в таких случаях сигнала: «Всем!» Затем он отключил сервомоторы, втянул правую руку чуть глубже в рукав, где была панель рации, нащупал лимб настройки и начал медленно поворачивать его, шаря в том диапазоне, в котором находились частоты остальных скваммеров.
Всюду было молчание. Везде, за исключением волны в двадцать один сантиметр, на которой вопил межзвездный, водород. Но слушать водород было абсолютно ни к чему. Все остальные волны молчали, и это означало, что никто Круга не вызывал и не собирался вызывать, потому что никто не знал, что он за бортом, и корабельная рация малой связи была поэтому выключена.
Впрочем, на один миг у него мелькнула было надежда: совсем рядом с волной водорода ему почудились еще какие-то сигналы, в которых можно было при желании уловить даже известный ритм. Круг напряженно вслушался: несомненно, это было похоже на сигналы, но он никак не мог их опознать. Это была не быстрая трель кодированной высокоскоростной передачи, и уж подавно – не человеческая речь. Да и кто стал бы вызывать скваммер кодом? Возможно, конечно, что корабль с кем-то переговаривался. Но эти переговоры шли бы через аппараты дальней связи, то есть совсем на других частотах, и принять их рация скваммера не могла бы. Нет, наверное, ритм ему просто почудился, а сигналы эти были излучением того же атомарного водорода: быть может, излучение это существовало и в такой форме.
Тут опять на минуту вылез биограф. Может быть, забормотал он, ты первый слышишь такой вид излучения. Первый из всех людей. Конечно, это не подвиг, но уже открытие. Жаль, что ты никогда не занимался радиоастрономией и не знаешь, что ей уже известно, а до чего наука эта еще не дошла. Но вот представь, что, вернувшись на корабль, ты, кроме всего прочего, промолвишь невзначай: «Знаете, ребята, очень любопытное излучение около волны водорода я слышал только что. Поэтому я и задержался: очень интересное явление, ну-ка, где тут наши специалисты?» И тогда радиоастроном…
Аналитик с досадой перебил биографа и напомнил о том, что ничего этого не будет, потому что корабль вовсе не торопится увидеть Круга и выслушать сообщение об открытии. Да и открытия никакого нет, атомарный водород давно уже изучен вдоль и поперек.
Да, корабль не торопился, и когда аналитик еще раз напомнил об этом, Круг разозлился окончательно. Его даже дрожь проняла от злости. Он вытянул руки, как будто ими можно было достать корабль и хотя бы раз основательно стукнуть его. Но стукнуть «Ньютона» было нельзя. Круг подумал немного и решил, что раз так, то он сейчас заставит корабль немного попрыгать. Пусть почувствует, каково оно – прыгать в пространстве!
Это великая польза принципа относительности: каждый может считать себя центром мироздания и при желании способен заставить мир крутиться вокруг себя. Надо только закружиться самому, и тогда очень легко представить, что ты неподвижен, но вокруг тебя обращается Вселенная.
Круг включил вертикальный гироруль, и корабль сначала медленно, потом все быстрее и быстрее стал кружиться вокруг человека, как будто «Ньютону» вовсе и не надо было следовать к Эвридике и ее рыжему солнцу. Впрочем, и рыжее солнце кружилось вокруг Круга, и вся Вселенная. Он понял, что стал центром бытия и может оставаться им хоть навсегда, потому что, даже когда кончится энергия аккумуляторов, питающих руль, вращение будет продолжаться. Однако этого ему показалось мало. Он включил еще и гироруль горизонтальной оси, и корабль начал описывать вокруг скваммера совсем уж замысловатую орбиту… Так он гонял корабль вокруг себя, щелкая языком и покрикивая, словно бы с детства занимался дрессировкой звездолетов куда успешнее, чем все укротители львов и испытатели кораблей, вместе взятые.
Он гонял «Ньютона» долго. В конце концов корабль перестал быть кораблем, а превратился в какую-то суматошную, тускло отсвечивавшую полосу. Круг понял: это произошло оттого, что корабль в своем вращении вокруг него догнал наконец сам себя. Наверное, звезды тоже догнали сами себя, потому что каждая из них превратилась в светлую полосу, перекрученную восьмеркой, и пространство оказалось прочно стянутым этими перекрученными обручами, которых становилось все больше, и вот уже ничего не осталось в мире, кроме этих блестящих обручей…
Аналитик без толку взывал: это уже безумие, ты просто-напросто сходишь с ума! Кругу на это было наплевать, зачем ему здесь ум?
С величайшим усилием Круг закрыл глаза, и все же еще несколько секунд перед ним мелькали огненные обручи. Потом они исчезли, но он не открывал глаз, зная, что за пределами скваммера эти обручи еще существуют и сейчас просто не нужны. Голова кружилась, и он выключил оба гироруля, а потом включил их в обратном направлении и сквозь прижмуренные веки стал наблюдать, как Вселенная постепенно замедляла вращение, а потом и совсем прекратила его. Тогда он выключил рули, открыл глаза и облегченно вздохнул: мир остановился, и все в нем стояло на своем месте.
Мир стоял на месте, и все в нем было по-прежнему, все звезды и туманности – ни одна не исчезла, – и только одного не было в мире: корабля. Еще недавно он висел на фоне звезд, а теперь его не стало. А это означало, что пока он заставлял Вселенную плясать вокруг себя в двух взаимно перпендикулярных плоскостях, корабль начал разгон и скрылся. Разгонялся он быстро, и теперь был где-то далеко-далеко, а может быть, уже совершил Н-переход и очутился в надпространстве. И никто в нем не хватился Круга: никто не знал, что он вышел, а исправленная им антенна работала, а сменный электрик, наверное, решил, что Круга перед сдачей вахты куда-то послали, а людей на корабле никто никогда не пересчитывал, потому что деваться им было некуда: если в море еще можно упасть за борт и кричать, провожая глазами уходящий корабль, на котором никто тебя не слышит за множеством других звуков, то в космосе упасть за борт невозможно. В этом смысле Круг совершил именно невозможное и мог бы этим гордиться. Но он почему-то не стал.
Вот когда он по-настоящему почувствовал – не понял, а именно почувствовал, что гибель – вот она, рядом. Что она не присутствует, как прежде, в его проектах и мечтаниях, как неприятная, но всего лишь второстепенная компонента подвига; что она становится реальностью, единственная из всего, что он воображал и чего ожидал; и что она ужасна, настолько ужасна, что мириться с нею человек просто не может.
Это было очень страшно: умереть. Существовал громадный мир, существовал во времени и пространстве, со своей историей, настоящим и прогнозами будущего, со своими теориями и догадками о великом множестве вещей. И он, Круг, был не просто составной, но необходимой частью этого мира, потому что все это проходило через него: походы Цезаря и революции, классическая механика и релятивистская, все, все без исключения сосредоточивалось в его мозгу. Все это было частью его жизни, потому что этими событиями можно было датировать и свой календарь: не тем, когда они произошли, а тем, когда он о них узнал. Поэтому введение в теорию высших измерений и знакомство с Инной, например, так тесно сплелись в его памяти, что не вспоминались одно без другого; после этого нельзя было, разумеется, считать теорию надпространства чем-то не принадлежащим тебе, не зависящим от тебя. И все изобретения, новые машины и аппараты и всякие мелочи – все, что делалось в мире, совершалось для того, чтобы Круг мог пользоваться этим для собственного удобства, или же – если это было невозможно, – чтобы он просто радовался всему. До сих пор мир, с точки зрения Круга, был устроен очень правильно. Но сейчас Круг с ужасающей, безжалостной ясностью понял, что мир существовал не для него и будет существовать без него; что теории надпространства он, Круг, совсем не нужен, и что Цезарю до него, Круга, не было совершенно никакого дела; что изобретения совершались вовсе не для его удовольствия, а для человечества вообще, и еще потому, что они не могли не совершаться, так как движение вперед во всех направлениях есть просто непременное условие существования человечества. Разумное устройство мира, как оказалось, вовсе не означало и не гарантировало, что Круг будет пребывать в нем неопределенно долгое время, как надеялся. Круг оказался сам по себе, а мир – сам по себе, и вот тут-то и произошло вынесение электрика за скобки, в которых осталось все остальное; раскрыть же эти скобки было не в его силах.
Это был приступ уже не страха, но отчаяния, которое приходит не тогда, когда человек осознает угрозу гибели, но в тот миг, когда понимает, что укрыться от этой угрозы негде, что нет никого, к чьей помощи можно прибегнуть, под чью защиту спрятаться. Что можно дико, исступленно плакать, кричать, делать все – и все это не принесет пользы, не поможет, и ему остается лишь одно: умереть поскорее, чтобы умереть в своем уме – последнее, что он мог еще совершить.
А гибель была рядом. Он понял, что висит сейчас в пустоте, практически ничем не защищенный, лишенный спасительного укрытия обшивки «Ньютона» и даже защитного поля, и что в любую секунду и из любой точки мироздания может примчаться тот метеорит (подобный уже лежащему вместе с клещами в инструментальном кармане), который без особого усилия пронзит и оболочку скваммера, и самого Круга, и снова скваммер, и полетит дальше, лишь немного потеряв скорость. Круг втянул голову в плечи и сжался внутри скваммера насколько мог, а скваммер послушно повторил его движения и тоже поджал руки и ноги.
Так он провисел сколько-то времени, закрыв глаза и понося самого себя (единственное, на что у него еще хватало сил) за то, что так неразумно тратил время, когда корабль еще находился по соседству. Круг клял себя, а метеорита все не было; он мог и совсем не прилететь или же промчаться мимо на расстоянии сантиметра, и Круг его даже не заметил бы. А может быть, уже и пролетел? Но, как ни старался Круг убедить себя в этом, ему все мерещились металлические крупинки, летящие прямо в него со всех сторон, как будто бы он и впрямь был центром мироздания, как представлял себе несколько минут или часов тому назад. Как пригодилось бы ему сейчас хотя бы слабенькое защитное поле; он, разумеется, не претендовал на такое мощное, как то, каким обладал «Ньютон» и которое отталкивало всякое тело, приближавшееся…
В следующий миг Круг, забыв даже о метеоритах, в яростной досаде ударил себя по бронированному лбу, и звук глухо отозвался в скваммере. Так вот она, разгадка того, почему корабль так упорно не принимал его. Поле, защитное поле отталкивало скваммер: ведь и он, пока Круг бродил по обшивке, получил заряд! Прежде чем лететь к кораблю, надо было включить нейтрализатор, а об этом Круг совсем забыл – со страху, видимо.
Он так разозлился, что на какое-то время даже перестал бояться. Разозлился и на себя, и на тех, кто конструировал скваммер. Ясно же, что на него обязательно надо было установить дальномер и автоматизировать двигатель таким образом, чтобы, независимо от силы нажима на педаль, импульс получался точно таким, какой нужен для достижения в оптимальный срок избранной цели, и чтобы при этом срабатывал нейтрализатор. Удайся Кругу спастись, он обязательно усовершенствовал бы скваммер сам. Но на это оставалось мало надежды… Круг вспомнил об этом, и гнев внезапно прошел, его сменил очередной приступ отчаяния, и Круг заплакал: теперь и оптимист-биограф не нашел бы никакой, даже самой малой, надежды на спасение. А Круг только сейчас понял, как велика была эта надежда все время. Где-то он ошибся во времени, неправильно рассчитал – ему казалось, что время еще есть и его обязательно хватятся, и главным казалось изобрести такой вариант, чтобы не выглядеть смешным там, на борту «Ньютона», потому что для многих людей страх показаться смешным пересиливает подчас даже страх смерти. Но теперь смешным он показаться не мог больше никому в целом мире, в котором остался один, и не стыдно было даже плакать.
Все же какие-то Круги возмутились, а аналитик все пытался понять, как же это получилось со временем. Поэтому Круг перестал плакать и поморгал, стряхивая слезы, а потом взглянул на часы над иллюминатором шлема. Кажется, обрадовался аналитик (хотя радоваться было нечему), он оказался прав: время еще было, и звездолет ушел раньше срока. В этом не было ничего удивительного: люди торопились спасти друзей на Эвридике, очевидно, капитан не выдержал и поднял всех на час раньше, и они ушли, бросив Круга, о чем и не подозревали.
Но это крошечное удовлетворение аналитика было ничем по сравнению с негодованием всех остальных. Каким же глупцом надо было быть, чтобы болтаться здесь и вспоминать, что попало, вместо того чтобы использовать все возможности для спасения, пока корабль еще висел неподалеку, словно ожидая! Может быть, он и действительно ждал – сумеет ли человек найти выход, окажется ли достоин его, корабля? Если не окажется – то пусть остается, пусть погибает на этом самом месте. И человек оказался недостойным.
Прав был третий пилот, конечно, прав: какой ты космонавт? То, что ты был на борту корабля, еще ничего не значит… Так тебе и надо. Ты просто не хотел жить – вот и умирай.
Он очень хотел жить, и сейчас – больше, чем когда бы то ни было. И он даже сейчас верил еще, что будет жить. Но знал, что это невозможно. Здесь была не Земля, где помощи можно было ожидать отовсюду: если ты тонул, могло подвернуться бревно или подводный лайнер мог внезапно всплыть и подобрать тебя, если ты падал с высоты – мог попасться удобный склон, скользя по которому, ты погасил бы скорость и остался жив, или деревья с гибкими, пружинящими ветвями… В пустыне мог найтись колодец, а в больнице – врач, отыскавший новый, более эффективный способ лечения. А здесь?
Здесь не могло найтись ничего. Так что и надеяться было не на что.
Мысль эта наконец выкристаллизовалась во всей своей беспощадности. И внезапно Круг успокоился.
Как ни странно, он именно успокоился. Наверное, это произошло потому, что страх тоже не бесконечен; у него есть свои пароксизмы и свои расслабления, свои приливы и отливы, но он не есть что-то вечное, непреходящее; он проходит. И вот сейчас он прошел. По-видимому, страх смерти есть не страх перед смертью, а страх крушения надежд выжить. Страх – противоположность надежд; они, как величины противоположные, взаимно уничтожаются, и когда не остается надежд, иссякает и страх.
Он иссяк, и аналитик почувствовал себя в своей тарелке. Теперь ему не мешали ни эмоциональный биограф, ни исполненный надежд влюбленный. Наступила пора его господства, и он тотчас же стал размышлять о том, что же еще предстоит сделать перед тем, как жизнь кончится. Что она кончится, его больше не пугало. В конце концов, всякая жизнь кончается. Одна раньше, другая позже. Были люди, прожившие намного дольше, чем он, но были и погибшие раньше. Так что смерть сама по себе не вызывала ощущения обиды.
Теперь надо было просто решить вопрос: умереть ли сразу или ждать, пока дело окончится естественным путем. Естественным путем означало – когда жизненные ресурсы скваммера исчерпаются. Эти ресурсы были: кислород, электроэнергия и пища.
Он взглянул на индикаторы. Перед его выходом за борт скваммер был заряжен полностью. Сейчас кислород и энергия были уже частично израсходованы, но часть эта была незначительной. Кроме того, в скваммере работал регенератор воздуха. Так что и дыхание, и обогрев скафандра могли поддерживать жизнь человека еще, самое малое, три дня. Что касается пищи и питья, то эти запасы совсем не были затронуты. Правда, их было меньше всего, но и пищи хватило бы суток на двое, если экономить. Пищи и питья, поскольку в скваммере то и другое было объединено. Впрочем, без пищи можно прожить долго. Так что голод и жажда ему не угрожали: дня через три кончится кислород, но к тому времени он просто выключит отопление, и космос придет на помощь.
Рассчитав, как будто бы речь шла не о смерти, а просто о несложном техническом процессе, Круг совсем успокоился и даже стал насвистывать какую-то мелодию. Аналитик еще подумал мельком, что подвига он так и не совершил, героя из него не получилось. И, пожалуй, правильно. Не могло получиться. Надо было, вероятно, не думать так много о вещах, следующих за подвигом или деянием. Надо было думать о своем деле и делать свое дело. Тогда, кстати, и со скваммером он обходился бы куда более умело, да и вообще. Он подумал обо всем этом без обиды и сожаления, как о деле прошлом и постороннем. Мимоходом аналитик отметил, что не мешало бы поразмышлять относительно того, что топливо иссякло как-то уж очень быстро, даже принимая во внимание его слишком сильные и продолжительные разгоны. Слишком быстро, да. На досуге он об этом подумает.
Теперь же его внимание привлекла другая мысль – из тех, какие раньше не приходили ему в голову. И вот эту мысль никак не следовало упускать.
Круг отлично понимал, что с уходом корабля для него все кончилось. Но теперь он сообразил, что для него-то кончилось, но не для корабля! Корабль живет и будет жить и тогда, когда Круг умрет. И на нем будут жить люди: капитан, команда и пассажиры. Пассажиров он отбросил, но капитан и команда заставили его задуматься.
Когда корабль разгонялся и уходил в надпространство, отсутствие Круга не было обнаружено. Но нелепо думать, что оно так и останется незамеченным до самой Эвридики. Конечно, его хватятся. Когда? От этого зависело очень многое.
Потому что если бы его хватились, скажем, суток через четверо и главный электрик корабля доложил бы об этом капитану через эти самые четверо суток, – и если бы еще несколько часов заняли поиски его на корабле, пока люди не убедились бы окончательно, что на борту его нет, и, следовательно, он вышел в пространство и остался там, – то капитан, мысленно, а может быть, и вслух произнося по адресу Круга не самые лестные из существующих в языке слов, заключил бы это таким образом: точное местонахождение нам неизвестно, а ресурсы скваммера исчерпались уже самое малое сутки назад. Так что возвращаться нет смысла, продолжаем полет в надпространстве, тем более что мы отошли – считая в трех измерениях – уже без малого на парсек от того места, где Круг, по-видимому, остался. Он погиб, а мы его не найдем. Так скажет капитан, и будет прав, потому что так оно и будет.
Но его хватятся не через четверо суток – срок совершенно произвольный и придуманный Кругом лишь для того, чтобы дать возможность капитану произнести эти слова; его хватятся, самое позднее, через шестнадцать часов, потому что настанет его очередь заступать на вахту в слаботочной дежурке. Нет, не через шестнадцать, через восемь! Потому что его вахта начнется через восемь, сейчас он ведь стоял чужую.
Через восемь. Через десять будет ясно, что на корабле его нет. Третий пилот посмотрит в журнал и увидит – вспомнит, если забыл, – что с антенной была какая-то неприятность. Недосчитаются скваммера. Прочтут записи киберинженера. И капитан, произнося или не произнося еще менее лестные слова, даст команду выходить в пространство, тормозиться, разворачиваться, вновь разгоняться, уходить в надпространство. И еще через десять часов корабль опять окажется в пространстве – примерно в том районе, где он был раньше, а сейчас одиноко висит Круг, ставший независимым небесным телом и обращающийся вокруг центра галактики по своей собственной орбите, по которой он вернется на это самое место через каких-нибудь полмиллиарда лет.
Они вернутся. Вместе с торможением и повторным разгоном вся операция займет суток двое. Ну, двое с половиной. Может быть, у него есть еще шанс выжить?
Подумав, Круг покачал головой. Почти наверняка такого шанса нет. Во-первых, потому, что вернуться в этот район – это половина дела, и меньшая половина. Большая же заключается в том, чтобы отыскать Круга. Это будет очень сложно. Корабль не может выйти в назначенный район так, чтобы очутиться на том самом месте, на котором висел еще недавно. И потому, что сам Круг, хотя он все время был неподвижен по отношению к кораблю, в действительности летит в пространстве со скоростью многих тысяч километров в секунду. Во всяком случае, наблюдатель с Земли (если бы оттуда можно было увидеть, что делается в такой дали) уверенно сказал бы, что Круг сейчас мчится в пустоте с прямо-таки головокружительной скоростью. И еще – потому, что такая точность при выходе из надпространства вообще немыслима. Выйти в заданный район – значит оказаться на расстоянии порядка миллионов километров от нужной точки. Миллионы километров – пустяк для звездолета с его скоростями, и если надо приблизиться к планете, он делает это с легкостью. Даже если в этом районе надо встретиться с другим кораблем, это несложно: локаторы уверенно обнаружат его и на таком расстоянии.
Но одно дело – корабль, а другое – скваммер, крошечный, по сравнению со звездолетом, кусочек металла. Ни локаторы, ни другие приборы и аппараты здесь не помогут. А искать двухметровое тело в насчитывающем миллиарды кубических километров объеме – задача невыполнимая. Тут можно рассчитывать лишь на везение, но его лучше не принимать во внимание.
Круг это знает, и люди на звездолете, естественно, знают тоже. И понимают, что шанс найти Круга – во всяком случае, успеть отыскать его живым – ничтожен. И все же они вернутся. Обязательно вернутся. Они прямо представить себе не смогут, что можно не вернуться и не искать Круга. Если они этого не сделают, они просто не захотят жить.
Но, с другой стороны, если они вернутся, и если они найдут Круга, и даже если они найдут его живым – захочет ли он сам жить после этого?
Круг долго думал. И понял, что – нет. Не захочет.
Не потому, что будет бояться насмешек, стыдиться собственной неумелости и расхлябанности. Еще совсем недавно – часы или даже минуты назад – это его действительно заботило. Теперь это все кажется разве что заслуживающим улыбки. Все ерунда, мелкие чувства небольшого человека. Но сейчас Круг смотрел на все как бы со стороны. Зная, что он уже погиб, он получил возможность, пережив самого себя, наблюдать события с позиции тех людей, которые и в действительности переживут его. И вот с точки зрения этих людей то, что он плохо умел обращаться со скваммером, или не принял всех мер предосторожности, или не доложил о выходе, – все это будет чем-то, не заслуживающим внимания. Тем, за что он понес наказание, погибнув.
Но если корабль вернется за ним, он в общей сложности потеряет четверо, а то и пятеро суток – в зависимости от того, когда они его найдут. Пять суток. И на Эвридику корабль прибудет на эти же пять суток позже.
Пять суток – это немного. Немного – в обычных условиях. Но на Эвридике – Болезнь. Круг припомнил содержание сообщений, полученных на Земле. Из них явствовало, что Болезнь распространялась если и не в геометрической прогрессии, то, во всяком случае, очень быстро. Сначала заболел один человек, в последнем сообщении речь шла уже о десятках. Сейчас их, наверное, уже сотни. И с каждым днем задержки корабля будут заболевать новые сотни, если не тысячи. Пять лишних дней – многие тысячи человек… Убивает ли эта болезнь, или люди выживают, никто на корабле пока не знал: «Ньютон» не обладал столь мощными передатчиками, чтобы, находясь на середине пути, установить связь с Эвридикой. Но в конце концов всякая болезнь может убить, если с ней нечем бороться.
Люди, летевшие на «Ньютоне», как будто догадывались, в чем там дело. По крайней мере так они говорили. И везли они с собой не что попало, а средства, которые, по их соображениям, должны были помочь. Большая часть этих людей работала на Эвридике раньше, в составе предыдущих станций, и встречалась с чем-то подобным, хотя и не в таком масштабе. Они предполагали, что это взбунтовался один из вирусов Эвридики, все предшествовавшие поколения которого были почти безвредны, но который имел способность быстро видоизменяться. Так что на этих медиков можно было положиться.
За пять дней они, быть может, если и не справятся с Болезнью, то, во всяком случае, ограничат ее, прервут распространение. Пока корабль летел, они сидели в кают-компании и разрабатывали планы локализации. Это были решительные ребята, вирус явно не выдержал бы схватки с ними, испугался бы уже одного вида их блестевшей стеклом и хромом аппаратуры. Они все время пересчитывали дни, отделявшие корабль от Эвридики. А теперь, по милости Круга, этих дней станет на пять больше.
Пять дней. Тысячи человек. Круг, очень хочется жить. Если корабль повернет, то все-таки есть хоть какой-то шанс, что они тебя найдут. Медики не скажут ни слова, они лишь вздохнут и про себя прикинут, сколько больных прибавится за эти дни. Больных, а может быть – мертвых. Тысячи. Круг, даже если бы ты совершил все те подвиги, о которых мечтал, если бы сделал открытия, которые тебе мерещились, разве твоя жизнь стоила бы больше, чем жизнь тех тысяч людей?

 

Аналитик сказал:
– Нет. Твоя жизнь никогда не сможет быть жизнью больше чем одного человека. Все люди – люди.
– Ну да, – возразил биограф, которому очень хотелось продолжить свой труд. – Они-то там, может, еще и не умрут. А уж ты – наверняка. А ведь ты так хотел увидеть Инну.
Но тут в разговор вступил тихий влюбленный. И сказал:
– Да, я хотел увидеть Инну. Я не прилечу; она меня не увидит. Но подумай, Круг, что будет, если ты прилетишь и уже не найдешь ее? Что будет? Ты хочешь жить; но после того – ох как ты будешь хотеть умереть!

 

Вот и все, решил Круг. Тема исчерпана. Корабль не должен, не должен вернуться за тобой.
Он решил так, и ему стало легче. Он пошевелился в скваммере, пытаясь устроиться поудобнее. Хотя он пребывал в состоянии невесомости и на него ничто не давило и ничто не стесняло, ему все же захотелось устроиться поудобнее, чтобы доказать себе, что пока еще он – полновластный хозяин своего тела, да и скваммера тоже. Он так и сделал, и продолжал размышлять.
Принять решение – хорошо; еще лучше – его выполнить. Но вот тут начинались трудности, и заключались они в том, что корабль был далеко, связи с ним Круг не имел и посоветовать капитану не возвращаться никак не мог. А ведь единственно это могло предотвратить задержку «Ньютона». Что тут можно было изобрести? Все взоры обратились к аналитику, а тот помалкивал, потому что пока и сам ничего не мог придумать.
Однако если человек думает интенсивно, он обязательно набредет на какое-нибудь решение проблемы. При этом мышление происходит тем интенсивнее, чем меньше времени в распоряжении. Так получилось и на этот раз, и Круг от удовольствия даже потер руки – а вернее, скваммер потер своими лязгающими пальцами.
Круг исходил из той совершенно правильной предпосылки, что передать что-либо на корабль, посылая сигналы в пространство, он не сможет. Во-первых, потому, что рация скваммера была слишком маломощна. Во-вторых, потому, что самого корабля, быть может, в пространстве уже и не было.
Но если не в пространстве – значит в надпространстве. Посылать сигнал в надпространство в принципе было возможно. При этом сила или слабость сигнала роли не играла: в надпространстве нет расстояний в нашем, обычном понимании этого слова. Поэтому им и пользуются корабли, чтобы в считанные дни преодолевать такой путь, на который в обычных условиях потребовались бы годы. Не имела значение и продолжительность сигнала, потому что источник его мог умолкнуть, но посланный сигнал существовал в надпространстве – в четвертом измерении, если говорить несколько упрощая, – вечно. Он блуждал там, как замерзшие слова у Рабле – человека, который (как мимоходом подумал Круг) хотя и не имел отношения к звездоплаванию, но во многих вещах разбирался отлично. И, наконец, в надпространстве сигнал можно было уловить, даже не включая специально для этого рацию: волны из четвертого измерения проникали даже сквозь разомкнутые контакты. Именно поэтому, кстати, связь в надпространстве была запрещена; исключение делалось лишь для чрезвычайных случаев. Болезнь на Эвридике была чрезвычайным случаем, и происшествие с Кругом – тоже.
Итак, принципиальная возможность имелась. Предстояло лишь осуществить ее на практике. И вот тут Кругу помогло именно то обстоятельство, что он был слаботочник и в силу этого знал многое из того, что относится к связи. Он знал, что передача в надпространство короткого сигнала требует относительно мало энергии. Таким количеством энергии он располагал. Дело несколько осложнялось тем, что нужны были еще и кое-какие приспособления для того, чтобы эту энергию использовать надлежащим образом. И опять-таки специальность слаботочника выручила Круга: устройства связи скваммера он знал куда лучше, чем двигательную систему. И он довольно быстро сообразил, что из обычной рации и двух автоматов – термостатического и вакуум-блокера, – если использовать рефлектор нашлемного фонаря в качестве направленной антенны, можно соорудить такое устройство, которое будет в состоянии передавать сигнал в надпространство в продолжение целой минуты, а уж после этого его контакты расплавятся и сгорит вся схема. Круг без колебаний решил, что сию минуту примется за сооружение такого устройства. После этого у него не останется никакой возможности ни передавать, ни принимать что-либо, хотя бы корреспондент находился в метре расстояния: рация выйдет из строя безнадежно. Так что, если корабль все-таки вернется и станет его разыскивать, Круг будет лишен даже возможности дать пеленг. Но он не собирался давать пеленг, и перспектива остаться без связи его не смутила.
Не смутила еще и потому, что на передачу сигнала на «Ньютон» уйдет, по сути, вся энергия, накопленная аккумулятором. Остатка хватит на то, чтобы поддерживать в скваммере достаточную для жизни температуру в течение двух-трех часов, не более. Ну и что, безучастно подумал Круг-аналитик, три дня или три часа – в данном случае принципиальной разницы тут нет.
Аналитик еще додумывал некоторые детали схемы, которую предстояло создать, а биограф, которому очень хотелось блеснуть хоть под конец, уже стал сочинять прощальное послание. Из его сочинения выходило, что он помер, и в последний момент посылает товарищам привет и всякие там прочувствованные слова, и предупреждает, что возвращаться незачем. Получалось очень взволнованно, приподнято и душещипательно, так что Круг-биограф сам едва не прослезился. Аналитик же тем временем выключил сервомоторы скваммера, втянул руки из рукавов внутрь и убедился, что работать в тесном пространстве можно, хотя и не очень удобно.
Походя он выругал биографа и предупредил, что на такое сообщение не хватит энергии, а потом – кому это вообще нужно? Нужна краткая информация, и аналитик ее сформулировал. Несколько слов: «Скваммер разгерметизировался. Утечку воздуха остановить не могу. Прощайте. Круг». Этого совершенно достаточно.
Тут вмешался влюбленный: его смутила ложь относительно разгерметизировавшегося скваммера. За то, что человек вышел в неисправном скваммере, кому-то придется отвечать. И не кому-то, а третьему пилоту, в дежурство которого это произошло. Ну и ладно, возразил аналитик; так ему и полагается – чего стоит пилот, при котором можно выйти за борт, а он и не спохватится, будь он поумнее и повнимательнее, ничего бы, может, и не произошло. Но влюбленный не унимался: любящие – по-настоящему, конечно – не терпят лжи, а кроме того (напомнил он), пострадает и вакуум-слесарь, чья обязанность была – содержать скваммеры в порядке, что он, кстати сказать, и делал: ведь на самом деле скваммер был ни в чем не виноват. Это подействовало на аналитика, и он согласился дополнить сообщение словами: «По моей вине». Теперь оно начиналось так: «Скваммер разгерметизировался моей вине», а дальше все шло по-старому.
Убедившись, что работать внутри скваммера можно, Круг опять сунул руки в броневые рукава и включил сервомоторы. Надо было сначала выполнить наружные работы. Например, разбить стекло фонаря, которое стало лишним; нужен был один лишь рефлектор. Круг попытался стукнуть по стеклу, но не достал: сочленения скваммера не были столь гибкими и мешали движениям. Вот если бы молоток… Но молоток остался на корабле, потому что при ремонте антенны не мог пригодиться. Однако клещи-то были здесь, в инструментальном кармане. Вспомнив о них, Круг засунул руку скваммера в карман, сначала вытащил электромагнитный экстрактор (Круг оставил его висеть тут же, в пространстве, и экстрактор сразу же начал движение по орбите около Круга, который, таким образом, превратился в центр небольшой планетной системы), а затем нащупал и клещи и попробовал их извлечь.
Клещи не шли; можно было подумать, что они за что-то зацепились. Будь это обычный карман, так бы оно и могло произойти. Но карман скваммера на самом деле являлся просто плоским металлическим ящиком, приваренным к боку, и с пружинной крышкой, чтобы инструменты в невесомости не вылетали от малейшего толчка. Так что цепляться там было не за что. Круг потянул посильнее, но клещи не поддавались; тогда он рванул всей силой скваммера, и все-таки вытащил их вместе с намертво зажатым кусочком железа – тем самым метеоритиком, из-за которого все и приключилось.
Следовало хотя бы взглянуть на него прежде, чем лишиться единственного источника света, который здесь был – потому что звезды, конечно, тоже источники света, но уж очень они далеки. А Кругу внезапно захотелось увидеть свет, страшно захотелось. Но свет фонаря он увидеть никак не мог: сама фара находилась вне поля зрения, а испускаемый ею луч, хотя бы он был в тысячу раз мощнее, все равно со стороны остался бы невидимым, пока не встретился с чем-то, что можно осветить. Так и многие чувства человека, не менее яркие, быть может, чем поток света в черноте пространства, не видны никому из тех, кто наблюдает со стороны, до тех пор, пока чувствам этим нечего осветить; и только когда находится такая вещь, они внезапно проявляются и приводят всех в изумление… Сейчас в руке Круга были клещи с метеоритом; их можно было подставить под луч фонаря, рассмотреть, и заодно, естественно, увидеть свет. Круг с трудом отделил метеорит от клещей. Он был действительно очень массивен: сервомотор правой руки завывал на пределе каждый раз, когда руке приходилось совершать движение, перемещая маленькое небесное тело. Большая масса, очень большая масса. Пожалуй, немногим меньше, чем у Круга вместе со скваммером. Только благодаря бдительности гирорулей Круг не начал снова кувыркаться вокруг метеорита, как вокруг центра тяжести системы; но гирорули все время сохраняли его ориентацию в пространстве. Ага, ясно; вот почему так быстро иссякло топливо ранец-ракеты: разгонять и тормозить такую массу – Круг плюс метеорит – было, конечно, куда труднее, чем одного Круга, и горючего уходило больше. Метеорит, выходит, был дважды виноват; тем более необходимо было рассмотреть его внимательно.
Круг включил прожектор и поднес метеорит к свету. Да, это был металл, и отраженный им свет с такой силой ударил Кругу в зрачки, что он зажмурился. А когда снова открыл глаза, то невольно присвистнул от изумления.
В свете прожектора он увидел, что метеоритик этот, безусловно, был творением чьих-то рук – маленький параллелепипед из розовато отсвечивавшего металла с овальной выемкой с одной стороны. Круг смотрел, и вдруг странная догадка мелькнула в его мозгу. Он включил рацию, отыскал волну – ту самую, по соседству с водородом, на которой раздавались странные сигналы. Да, они звучали по-прежнему. Он прикрыл метеоритик ферротитановой рукавицей левой руки – сигналы ослабли. Он отнял руку – они усилились снова. Не оставалось сомнений: источником сигналов был этот кусочек неведомого металла; судя по его колоссальной для такого объема массе – вещества с нарушенными электронными орбитами, с атомами, уплотненными гораздо более, чем это бывает в земных условиях. Собственно говоря, это уже и не был металл; может быть, лишь внешний слой метеоритика был металлическим, а колоссальной массой обладало вещество, дававшее ему столь большую энергию, что он мог, очевидно, испускать сигналы очень долгое время. Кругу подумалось, что такой кусочек мог, безо всякого вреда для себя, пронзать атмосферы планет. Возможно, он даже мог отыскивать тела в пространстве, и в таком случае столкнулся со звездолетом вовсе не случайно. Кто знает, сколько таких вот радиописем было выпущено разумными существами в космос, чтобы сообщить о себе.
Это было действительно открытие, открытие века, подобного которому еще не делалось. Вот, значит, в каких обстоятельствах исполнялись желания Круга! Он глубоко вздохнул. Теперь надо было работать быстро, как можно быстрее, чтобы передать сообщение на корабль. Только оно будет звучать несколько по-иному. «Встретил следы иного разума. Торопитесь месту последней станции. Круг». Вот что следовало теперь сообщить.
Круг выключил свет; метеоритик он спрятал в карман – или натянул на него карман вместе с собой, все равно. Затем, орудуя клещами, разбил стекло фонаря. Света у него больше не было, но все, что стоило видеть, он уже увидел… Втянув руки в скваммер, он не без труда отломал коробочку рации от кронштейна, на котором она держалась над его головой. Надо было кое-что переделать. Он работал и напевал, но петь было неприятно: звуки глохли в скваммере, обшитом изнутри мягким пластиком. Вскоре аппарат был готов. Круг присоединил к нему вместо антенны провода фонаря, оторвав их от аккумулятора; нить лампочки послужит теперь излучателем. Все было готово для передачи.
Все, кроме текста. Потому что Круг-влюбленный не удержался и задал аналитику один вопрос.
Вопрос был такой: стала ли жизнь Круга после того, как он понял, что совершил открытие, дороже тех тысяч жизней, о которых он думал еще не так давно?
Аналитик думал недолго. Жизнь, конечно, нет, ответил он. Но открытие… Открытие стоит очень многого. Такого может не случиться и еще сто лет. Или больше. Спасать надо не Круга. Открытие надо спасать.
Влюбленный невесело улыбнулся. Значит, открытие дороже, чем жизнь Инны и еще тысяч?
– Не то чтобы дороже, – промямлил аналитик. Но все же…
Что все же? Теперь вопрос был поставлен по-иному: заслуживает ли любое открытие, чтобы в жертву ему приносились жизни сотен или тысяч людей?
– Перестань, – рассердился аналитик. – Во все времена люди жертвовали жизнью ради открытий. Так было, так будет всегда.
– Жертвовали, да. Но – сами. По своей воле. Этого не запретишь. Но жертвовать жизнью других, ничего об этом не подозревающих, не имеющих и представления об открытии – это возможно? Допустимо? Этому можно найти оправдание в важности открытия? Или нельзя?
Аналитик молчал. Тут взял слово биограф. Уж кому-кому, а ему открытие было нужно. Он-то и мечтал об этом всю жизнь. Сейчас он вздохнул и сказал:
– Нет, оправдания найти нельзя. Нет у тебя права так делать. Считай, что открытие не состоялось. Слишком поздно, Круг. Слишком поздно. И пусть твои товарищи не спасают открытие, которое, конечно, могло бы оказать какое-то влияние на будущее человечества. Пусть спасают людей, которые живут сейчас, сегодня.
Пусть спасают людей.
Круг подумал не без иронии: когда открытие наконец совершено, получается так, что никто о нем не узнает. И о том, что ты его совершил. Так и умрешь – в глазах всех – растяпой.
Да, подумал он. Так и умру. Пора отправлять сообщение. Не второе. То, первое. Тем более что если они на обратном пути все-таки станут искать мои останки, то найдут и метеоритик. И уж догадаются обо всем быстрее, чем ты. Открытие не пропадет. Правда, это будет не твое открытие: люди так никогда и не узнают, понимал ли ты, что лежит у тебя в кармане, или так до самого конца и считал это письмо простым метеоритом. Но – твое, не твое, разве это так важно?
Теперь он понимал, что это не так важно.
Аппарат связи включен. Теперь определим направление, в котором скрылся корабль. Там, после его выхода в надпространство, структура пространства еще нарушена. Там сигнал пройдет легче.
Он на миг включил гироруль, чтобы сориентироваться точно в нужном направлении. Но, не успев сделать еще и половины оборота, рывком выключил руль, и сердце его заколотилось так, что зашумело в ушах.
Он увидел корабль.
Сначала Круг подумал, что галлюцинирует. Корабль неподвижно висел на том же расстоянии, на каком Круг видел его в последний раз… Он поморгал, но корабль не исчез, и Круг понял наконец, что это тот самый «Ньютон». Круг взглянул на часы. Ему казалось, что он висит здесь чуть ли не четверть суток, а на деле, не прошло еще и полных двух часов – до конца второго оставалось еще десять минут. Медленно шло время в пустоте, в одиночестве, медленно.
Куда же корабль исчезал? Ответа не пришлось искать долго. Теперь, когда корабль был отчетливо виден на фоне звезд, стало заметно, что он не висит совершенно неподвижно, а едва ощутимо движется. То есть, как и всегда, двигался не корабль, а сам Круг; двигался, описывая вокруг корабля положенную орбиту, как всякое тело в пространстве, находящееся в соседстве с другим, более массивным телом. Круг медленно обращался вокруг «Ньютона», а не видел его все это время потому, что, кончая свою сумасшедшую карусель, остановился в таком положении, что звездолет оказался как бы под ногами у него. Обнаружив, что корабля нет, Круг не стал поворачиваться во все стороны и искать его; в другой раз он, наверное, так и сделал бы, но в тот миг даже сама мысль снова включить рули показалась ему страшной. А кроме того, он знал, что корабль должен уйти, он ожидал этого, и мысль о том, что это уже произошло, его не удивила, хотя и не обрадовала.
Но теперь оказалось, что корабль здесь, и Круг почувствовал, до чего ему все-таки хочется жить. Переход от смерти к жизни происходит менее болезненно, чем от жизни к смерти, но зато более эмоционально. Круг несколько минут – две или три – не мог унять дрожь в руках, и в голове не было никаких мыслей – было только ощущение, что корабль здесь, он никуда не уходил, и теперь, кажется, все будет в порядке.
Лишь через эти две или три минуты он сообразил, что до сих пор не знает, каким же образом все придет в порядок. «Ньютон» висел в пространстве, до времени начала разгона оставалось менее десяти минут, но никто не выходил из корабля и не пробовал искать Круга, что означало, что его еще не хватились. А самому ему, без посторонней помощи, попасть на корабль было ничуть не легче, чем два часа тому назад. Может быть, конечно, корабль пытался вызвать его по рации. Но рация скваммера была уже настолько основательно приспособлена для передачи сигнала в надпространство, что ни принимать, ни передавать что-либо на корабль более не могла, не могла дать даже простой пеленг на всякий случай. Вися в нескольких сотнях метров от корабля, Круг был теперь глух и нем, и оставалось надеяться только на себя.
Аналитик насмешливо подумал о биографе, который когда-то хвастался множеством способов, могущих помочь опытному звездолетчику выпутаться из такого положения. И вдруг он похолодел, потому что увидел свою гибель.
На этот раз не отвлеченную мысль о гибели вообще встретил он; нет, он именно увидел смерть, ее лицо. Лицо было громадным, круглым и вогнутым, и служило на корабле главным рефлектором фотонного привода.
Главный рефлектор был, как полагается, укреплен за кормой – громадное вогнутое зеркало нескольких десятков метров в поперечнике. Сейчас оно было тускло и безжизненно; но до начала разгона оставалось все меньше и меньше минут, а орбита, по которой Круг обращался около корабля, должна была, как он теперь видел, пройти как раз напротив главного рефлектора. Это прохождение длилось бы чуть ли не полчаса, а начаться должно было минут через пять. Так что Круг окажется уже напротив зеркала, когда капитан, приняв последние рапорта, включит стартер фотонной машинки. В тот же миг рефлектор извергнет в пространство все поражающий поток тяжелых квантов, поток такой мощности, что его и сравнивать не с чем. Круг испарится, не успев даже понять, что происходит.
Да, она жестоко играла с ним сегодня: отпускала на миг, чтобы в следующую минуту снова схватить коготками… Круг сжал челюсти: однажды он уже признал себя побежденным, второй раз не станет. Он прикинул, куда же ему все-таки двигаться. Но выходило, что к кораблю нельзя. Летя к кораблю, он в любом случае попадет как раз в чашу рефлектора. Для самоубийства удобно; но он хотел иного.
Смерть была бы, конечно, легкой и быстрой. Но вместе с ним наверняка испарился бы и метеоритик; а вот этого произойти не должно. От рефлектора следовало уйти. Потом можно было умереть, послав перед тем тот же сигнал в надпространство, тогда метеорит в конце концов все-таки попал бы в руки людей: не сейчас, так в руки ребят с другого корабля, идущего на Эвридику, не в этом году, так через десять лет. Если же он испарится вместе с Кругом, то уж никогда ни в чьи руки не попадет. Следовательно, лететь надо было не к кораблю, а в сторону от него, сколь бы диким это ни казалось.
Последние полтора часа научили Круга принимать дикие, на первый взгляд противоестественные решения без долгих размышлений и сомнений. Поэтому он торопливо (времени оставалось всего ничего) развернулся при помощи рулей так, чтобы оказаться к кораблю боком: лететь предстояло спиной вперед. Затем, пошарив рукой в пространстве, выудил электромагнитный экстрактор, довольно массивный инструмент. Обычно масса казалась его недостатком, но сейчас она обратилась в достоинство.
Он примерился, как он отбросит экстрактор: не замахиваясь, а от груди, чтобы не сбить себя с курса. Затем он поднес обеими руками инструмент к груди и, стремительно разгибая руки, швырнул его прочь. За экстрактором последовали клещи; он запустил ими в пространство со всей силой, на которую были способны сервомоторы скваммера. При этом он подумал, что кто-то будет крайне удивлен, выудив однажды в пространстве метеорит, имеющий форму клещей. Каких только теорий не создадут по этому поводу те, чью обшивку эти клещи когда-нибудь помнут… За клещами последовал универсальный ключ и другие инструменты, и вот рефлектор начал медленно, неохотно отползать в сторону. Круглое лицо смерти с досады вытягивалось все больше, но поделать она ничего не могла: он был уже в стороне.
– Погоди еще, – сказал Круг вслух. – Ты еще увидишь…
Корабль поворачивался к нему бортом. Теперь, когда Круг помнил о нейтрализаторе, если бы можно было еще раз изменить направление движения, он, может статься, и успел бы достичь борта. Круг пошарил в кармане. Там не было ничего, кроме метеорита. Большая масса, именно такая, какая нужна. Но Круг знал, что метеорита он не бросит.
– Самому дороже! – сказал он сквозь зубы.
Но и висеть в бездействии, ожидая, пока корабль действительно тронется и исчезнет вдали, он не собирался. Он хотел двигаться. Бороться. Пусть без всякой надежды на успех. Пусть зря. Но бороться. Быть разбитым – но не сдаться.
И тогда он совершил очередной нелогичный поступок.
Включив на миг руль, он повернулся головой к кораблю. А затем сделал то, что делает всякий утопающий: поплыл.
Он плыл, хотя это было крайней глупостью – плыть в пространстве, где не от чего было оттолкнуться. Он выбрасывал вперед руки и делал ногами движения, какие делает пловец. Скваммер послушно загребал пустоту своими широкими броневыми ладонями, шевелил тяжелыми ногами – плыл, плыл…
Круг не знал, сколько времени он плыл, потому что для того, чтобы взглянуть на корабль, надо было изменить свое положение в пространстве, а он не мог терять времени. Он плыл долго, очень долго, целую вечность. И почти не удивился, когда рядом с ним что-то блеснуло. Покосившись, он увидел, что это – борт корабля. И еще сильнее заработал руками.
…Его ждали возле открытого люка и подхватили, едва только Круг добрался до него. Лифт опустил его в камеру. Освободившись от скваммера, Круг попытался вытащить из кармана метеоритик и переложить его в комбинезон. Он возился, равнодушно поглядывая на обступивших его людей и видя их, как сквозь туман, и не слыша, что ему говорят, и отвечая что-то непонятное.
Он почувствовал, что ему страшно хочется спать. Громадным усилием воли он заставил себя вслушаться, но улавливал лишь какие-то обрывки фраз.
– Как? Он вышел, и не доложил?..
«Главный электрик», – смутно подумал Круг.
– Он не мог отстать. Потому что фотоэлектрический счетчик того люка, через который он выходил, отметил, что один человек вышел за борт. Данные всех счетчиков идут к киберинженеру, который немедленно блокирует двигатели. Если бы хоть один люк сообщил, что человек возвратился, блокировка была бы снята. Но он не вернулся, и десять минут назад, когда пришла пора разгоняться, двигатель не сработал…
«Главный инженер».
– …Наказать, и как следует…
«Третий пилот», – подумал Круг, слабо усмехнувшись.
– …И мы увидели его в двухстах метрах. Он не отвечал на сигналы и делал странные движения. Словно у него были судороги…
«Главный врач из этих – из пассажиров. Какие судороги, я плыл».
– Мы выкинули направленное поле при помощи той самой антенны, которую он исправил. Навели на него минусовый заряд, и после этого сам корабль – положительно заряженная оболочка – подтянул его, словно на веревке. Несложный способ, мы так перемещаем грузы в пространстве.
«Опять главный электрик. Правильно, а я и забыл – есть такой способ. Мне-то он был ни к чему».
– …Он потерял килограммов пять. Немедленно уложить…
«Наш доктор, судовой», – узнал Круг.
– …А как он?..
Но Круг совсем перестал слышать. Стиснув зубы, он все-таки вытащил метеоритик из кармана и вложил его в чью-то первую попавшуюся руку. Послышался тяжелый удар об пол – кто-то вскрикнул, – и изумленная тишина. Круг хотел что-то сказать, но сумел только:
– Вот…
Потом устало и сонно улыбнулся и спросил:
– Антенна, значит, работает?
И, подумав, добавил:
– Ну, пойду спать. А?
И медленно пошел в свою каюту, засыпая на ходу.
Назад: Одиссея Валгуса
Дальше: Странный человек Земли