Часть третья
На берегах урановой голконды
На болоте
Болото на Венере… Это представлялось межпланетникам абсурдным. Более абсурдным, чем пальмовые рощи на Луне или стада коров на голых пиках астероидов. Белесый туман вместо огненного неба и жидкий ил вместо сухого, как пламя, песка. Это ломало давно и прочно установившееся мнение и являлось само по себе открытием первостепенной важности. Но вместе с тем это невероятно усложняло положение, ибо было неожиданностью. А ведь ничто так не портит серьезное дело, как неожиданность. Даже отважный водитель гобийских вездеходов, мало осведомленный о теориях, господствовавших в науке о Венере, и потому не имевший об этой планете решительно никакого мнения, чувствовал себя изрядно обескураженным: то немногое, что он увидел через раскрытый люк, совершенно не соответствовало роли проводника – специалиста по пустыням, к которой он готовился.
Что же касается остальных членов экипажа, то, поскольку их взгляд на вещи был, естественно, шире, неожиданность вызвала у них гораздо более серьезные опасения. Не то чтобы пилоты и геологи не были подготовлены к разного рода осложнениям и неудачам. Вовсе нет. Каждый знал, например, что при скоростях «Хиуса» место посадки могло оказаться на расстоянии многих тысяч километров от Голконды; «Хиус» мог сесть в горах, перевернуться, наконец, разбиться о скалы. Но все это были предусмотренные осложнения и неудачи и потому не страшные, даже если они грозили гибелью. «В большом деле всегда риск, – любил говорить Краюхин, – и тем, кто очень боится гибели, с нами не по дороге». Но болото на Венере!
При всей своей выдержке и огромном опыте межпланетники лишь с большим трудом скрывали друг от друга охватившее их беспокойство. Профессия приучила их быть сдержанными в подобных случаях. А между тем каждый из них понимал, что судьба экспедиции и их жизнь зависят теперь от целого ряда неизвестных пока обстоятельств. В сознании каждого стремительно, один за другим, возникали новые и новые вопросы. Далеко ли тянется болото? Что оно собой представляет? Пройдет ли по нему «Мальчик»? Не грозит ли «Хиусу» опасность погрузиться еще глубже или перевернуться и затонуть? Можно ли рискнуть вновь поднять планетолет и попытаться посадить его где-нибудь в другом месте?
Незадолго перед стартом Дауге сказал Краюхину: «Только бы благополучно сесть, а там мы пройдем хоть через ад». Все они знали, что, возможно, придется «пройти через ад», но кто мог предположить, что этот ад будет вот таким – мутным, булькающим, непонятным?..
Как уже было сказано, Быкова, по его неосведомленности, волновали соображения совсем другого порядка. За судьбу экспедиции он не беспокоился, ибо верил в чудесные возможности «Хиуса» и, главное, в своих товарищей, особенно в Ермакова, в голосе которого не чувствовалось и тени растерянности. Для Быкова неожиданность была только приключением. И он был весьма польщен, когда Ермаков встал на его сторону в маленьком споре с Юрковским у открытого люка.
С трудом вытаскивая ноги из вязкой жижи, Быков сделал несколько шагов за Ермаковым. Тот остановился, прислушиваясь. Плотная желтоватая полутьма окружала их. Они видели только небольшой участок жирно мерцающей трясины, но слышно было многое. Невидимое болото издавало странные звуки. Оно хрипло вздыхало, кашляло, отхаркивалось. Глухие стоны доносились издалека, басистый рев и протяжное высокое гудение. Вероятно, звуки эти производила сама трясина, но Быков подумал вдруг о фантастических тварях, которые могли скрываться в тумане, и торопливо ощупал за поясом гранаты. «Рассказать об этом друзьям по гобийской экспедиции, – подумал он, – так не поверят!» Неприятное чувство одиночества охватило его. Он оглянулся назад, на темную громаду «Хиуса», взял автомат наперевес и двинулся вперед, обгоняя Ермакова.
Тик… тик-тик… тик… – робко, едва слышно застучал счетчик дозиметра. «Немного, не больше тысячной рентгена», – успокоил он себя и тут же забыл об этом, ощутив под ногами что-то твердое. Он нагнулся, шаря впереди себя свободной рукой. Сквозь дымку испарений над ржавой маслянистой поверхностью выступили какие-то угловатые, облепленные илом глыбы.
– Как у вас дела, Алексей Петрович? – раздался голос Ермакова.
– Пока ничего… особенного, – отозвался Быков, – все в порядке. Очень топко. Под ногами не то камни, не то обломки…
Скользя и спотыкаясь, он полез через непонятные глыбы. Под ногами хлюпало, чмокало, чавкало…
– Сильно засасывает? – спросил Ермаков.
– Нет, – ответил Алексей Петрович и провалился по пояс.
«Не утонуть бы ненароком…» – мелькнула тревожная мысль. Но в эту минуту ствол автомата царапнул по твердому. Быков вгляделся с удивлением. Путь преграждала шершавая серая площадка с отсвечивающей на изломе глянцевитой кромкой.
– Анатолий Борисович! – позвал он.
– Да?
– Дальше болото асфальтировано.
– Не понял. Иду к вам.
– Я говорю, дальше болото покрыто асфальтом.
– Ты бредишь, Алексей? – донесся встревоженный голос Дауге. Он вместе с другими членами экипажа стоял у открытого люка и ловил каждое слово разведчиков.
– Правда, настоящий асфальт! Или вроде такыра в наших пустынях.
Быков закинул автомат за спину и уперся руками. Трясина с протяжным сосущим звуком выпустила его. Он стал на колени, отполз на четвереньках от края и встал.
…Тик… тик-тик… тик…
– Настоящий прочный асфальт, Анатолий Борисович. Стою!
– Может быть, это берег? – с тайной надеждой в голосе спросил, подходя, Ермаков.
– Не знаю… нет, не берег. Это как корка над болотом.
Ермаков нагнулся.
– Толщина примерно сантиметров тридцать – тридцать пять, – сказал он.
– Я знаю, что это такое, – вмешался вдруг Крутиков. – Ведь «Хиус» спускался на фотореакторе…
– О черт! – Было слышно, как Юрковский звонко шлепнул себя по шлему. – Ведь это же…
– Спекшийся ил, несомненно, – подтвердил Ермаков. – Фотореактор выжег из него воду, образовалась корка. А «Хиус» при посадке проломил ее.
– Похоже на это, – согласился Быков. Он шел вдоль кромки, с любопытством приглядываясь. – Широкая, как Красная площадь, ровная, танцевать можно. Но вся в трещинах.
– «Мальчик» пройдет? – осведомился Ермаков.
Быков ответил небрежно:
– «Мальчик» везде пройдет.
…Тик-тик… тик… тик-тик…
– Ну что же, товарищи… Я возвращаюсь. Думаю, экипажу можно высаживаться. Юрковский и Спицын, отправляйтесь к Быкову.
– Есть!
– «Вперед, покорители неба!» – насмешливо пропел Юрковский, вылезая из люка. – Эй, Богдан, поберегись!
– А я? – обиженно осведомился Дауге.
– Мы с вами займемся анализом образцов грунта и атмосферы и кое-что посмотрим.
– Хорошо, Анатолий Борисович.
– Михаил Антонович, – распорядился Ермаков, появившись в кессонном отсеке, – ступайте в рубку и попытайтесь прощупать окрестности локатором… Товарищ Быков, сейчас к вам подойдут Юрковский со Спицыным. Вы старший. Попробуйте дойти до внешнего края площадки. Дальше не ходить.
– Слушаюсь.
«Правильно, – подумал Быков. – Глупо ползать вслепую по шею в этой трясине, когда у нас есть транспортер с инфракрасными проекторами. Правда, транспортер еще надо снять…»
Где-то неподалеку чертыхался вполголоса Юрковский. Приглушенный голос Богдана произнес:
– Правее, правее, Володя…
Через несколько минут послышались медленные чавкающие звуки, и из тумана выплыли две серые фигуры.
– Где ты тут, Алешка? Черт, ни зги не видно… Как, еще не сожрали тебя местные чудища?
– Бог миловал, – буркнул Быков, помогая обоим выбраться на «такыр».
Юрковский притопнул, пробуя прочность корки. Богдан, обтирая ладонью забрызганную илом лицевую часть шлема, сказал:
– Зря это, скажу я вам…
– Что?
– Зря ее назвали Венерой.
– Кого? А-а… – Быков пожал плечами. – Дело, знаешь, не в названии.
Юрковский расхохотался.
Они неторопливо пошли, перепрыгивая через широкие трещины, в которых дымилась жидкая масса ила.
– Богдан! – понизив голос, проговорил Быков. – Ведь болото излучает… Слышишь?
…Тик… тик-тик-тик-тик…
– Слышу. Это чепуха. У нас очень чувствительные счетчики, Алеша.
– Все, что попадает под фотореактор, должно излучать, – наставительно изрек Юрковский. – Ясно даже и…
– Погодите-ка… – Богдан поднял руку.
Они остановились. Невнятные голоса Ермакова и Дауге стали едва слышны в шорохах и потрескивании наушников.
– На сколько мы отошли от «Хиуса», как вы думаете? – спросил Спицын.
– Метров на семьдесят-восемьдесят, – быстро ответил Быков.
– Так. Значит, наших радиотелефонов хватает только на это расстояние.
– Маловато, – заметил Юрковский. – Ионизация, вероятно?
– Да…
…Тик… тик-тик… тик… тик…
Они пошли дальше. Рев, бульканье, завывание становились все слышнее. Где-то впереди справа раздался громкий храп.
– Чу! Слышу пушек гром… – пробормотал Юрковский.
– Вот она!
Внешняя кромка огромной лепешки, выжженной на поверхности трясины пламенем фотореактора, была закруглена и полого уходила в жижу. И сразу за ней из тумана выступили бледно-серые причудливые силуэты странных растений. До них было рукой подать – не больше десяти шагов, но белесые волны испарений непрерывно меняли и искажали их облик, открывая одни и окутывая непроницаемой мглой другие детали, и разглядеть их как следует не было никакой возможности.
– Венерианский лес, – прошептал Юрковский с таким странным выражением, что Быков недоверчиво покосился на него.
– Да… венерианский. По-моему, пакость, – кашлянув, сказал Богдан.
– Молчи, Богдан! Ты говоришь ерунду… Ведь это жизнь! Новые формы жизни! И мы – мы! – открыли их…
– Вот, кажется, еще одна новая форма жизни, – пробормотал Быков, с беспокойством вглядываясь в большое темное пятно, внезапно появившееся у края корки недалеко от них.
– Где? – живо повернулся Юрковский.
Пятно пропало.
– Мне показалось… – начал Быков, но низкий, глухой рев прервал его. – Вот, слышите?
– Это где-то здесь, рядом… – Спицын ткнул рукой вправо.
– Да-да, неподалеку. Значит, я действительно видел…
Быков потихоньку потянул из-за пояса гранату, тревожно поглядывая по сторонам.
– Большое? – спросил Спицын.
– Большое…
Снова раздался рев, теперь уже совсем близко. Ни одно земное животное не могло издавать такие звуки – механические, похожие на вой паровой сирены, и вместе с тем полные угрозы.
Быков вздрогнул.
– Ревет… – тихонько сказал он.
– Да… Пойдем посмотрим? – хриплым голосом предложил Юрковский. – Эх, то ли дело на Марсе! До чего щедрая и приличная планета! Санаторий!
…Тик… тик-тик… тик-тик…
– Нет, идти не следует, – сказал Спицын. – Лихачество…
Быков промолчал.
– Боитесь? Тогда я один… – Юрковский решительно шагнул вперед.
Все произошло очень быстро. Быков повернулся к Спицыну, и в этот момент что-то тяжко рухнуло на площадку, словно сбросили на асфальт тюк мокрого белья. Округлая темная масса величиной с упитанную корову надвинулась на людей из тумана. Юрковский отшатнулся и со сдавленным криком сорвался в болото. Спицын попятился. Секунду Быкову казалось, что вокруг воцарилась мертвая тишина. Затем робкое «тик-тик» дозиметра вошло в сознание, и он опомнился.
– Ложись! – заорал он.
Спицын, упав ничком, увидел, как Быков прыгнул назад и взмахнул правой рукой – раз и еще раз. Два тупых гулких удара оглушили его. Туман коротко озарился двумя оранжевыми вспышками, и дважды возникло и мгновенно исчезло в сумраке блестящее влажное тело – громадный кожаный мешок, изрытый глубокими складками. С визгом пронеслись осколки, дробно простучали по «асфальту». Затем все стихло.
– Finita la comedia, – машинально пробормотал Спицын, с трудом поднимаясь на ноги.
– Где Юрковский? – задыхаясь, крикнул Быков.
– Здесь… Дайте руку…
Они втащили на «асфальт» Юрковского, вымазанного с головы до ног. «Пижон», не говоря ни слова, кинулся к тому месту, где три минуты назад находилось чудовище.
– Ничего, – разочарованно сказал он.
Действительно, чудовище исчезло.
– Но ведь оно было? – Юрковский ходил вдоль края площадки, останавливался, нагибался, упираясь руками в колени, всматривался в неясные очертания спутанных стеблей и стволов за пеленой испарений.
– Было…
– Он… оно ушло.
– Словно растворилось, – задумчиво сказал Спицын.
– Может быть, вы не попали? – наивно спросил Юрковский, останавливаясь перед Быковым, который озабоченно осматривал автомат.
Быков презрительно фыркнул.
– Ну ладно, ушел он, и слава аллаху, – сказал Спицын. – Интересно, что ему от нас было нужно? Хотел пообедать?
– Ер-рунда! – с чувством произнес Юрковский. – У-дивительная ерунда. И откуда только идет это дурацкое представление о чудищах-людоедах с других планет! Досужим писакам вольно выдумывать, будто стоит нам появиться на другой планете, как у всех местных животных аппетит разыгрывается… Но ведь ты… ты же старый межпланетник, Богдан!..
Обратно шли молча. Голосов Ермакова и Дауге не было слышно: вероятно, они уже вернулись во внутренние помещения «Хиуса». Перед тем как вновь ступить в дымящийся ил, Юрковский сказал задумчиво:
– Как бы то ни было, а живность на Венере есть. Оч-чень интересно! Только… вы уверены, Алексей Петрович, что не промахнулись?
Это было уж слишком. Быков яростно засопел и поспешил вперед.
…Тик… тик-тик-тик… тик-тик…
Быков задержался за чисткой оружия и, войдя в кают-компанию, застал спор в самом разгаре. Юрковский и Дауге, разделенные столом, кричали друг на друга, азартно выпятив подбородки. Богдан Спицын, по обыкновению, улыбался и покачивался на стуле, придерживаясь за спинку кресла, в котором сидел Михаил Антонович, и если Богдан время от времени вставлял иронические реплики, то толстенький штурман молчал, сосредоточенно опустошая баночку с фаршированным перцем.
– Тогда почему? – упорно, по-видимому, не в первый раз, спрашивал Дауге.
– Что – почему?
– Почему оно кинулось на вас?
– А кто тебе сказал, что оно кинулось на нас?
– Ты сказал…
– Ничего подобного. Оно просто наткнулось на нас. Серость! Серость в яблоках! Наткнулось на нас совершенно случайно! Мало того: я уверен, что, пока бравый Алексей Петрович не влепил в него свои бомбы, оно и не подозревало о нашем существовании!
– А потом стало подозревать, – заметил Богдан, – но было уже поздно…
– …даже у нас, на Земле, каждое животное имеет свой определенный рацион и нарушает его лишь в крайних случаях и без особой охоты. А здесь! Другой мир, совершенно другие условия существования… Другие законы!
– Как так – другие законы?
– Конечно. Здешним аборигенам для поддержания жизни нужны совсем другие вещества. Какой им прок в костлявом водителе…
– Гм, – сказал Быков.
– …или в чумазом пилоте? Двуногая мерзость, издающая отвратительный запах, покрытая какой-то кожурой, сухой и твердой! Да вы встаньте на его место… Михаил!
– М-м? – Михаил Антонович встрепенулся и спрятал банку под стол.
– Стал бы ты есть скользкую жабу ростом с быка?
– Не знаю… Наверное…
– Наверное – да или наверное – нет?
– Наверное – да, – сказал Богдан, отбирая у штурмана консервы. – Михаил! Не нарушай экспедиционного режима, установленного группой знающих людей.
Михаил Антонович жалобно посмотрел на него, но сопротивления не оказал.
– Да-а?! – взвился Юрковский. – Да ты бы аппетит на всю жизнь потерял, глянув только на эту тварь!
– Вряд ли, – печально сказал Михаил Антонович, провожая глазами банку, которую Богдан ставил в буфет.
– Так или иначе, – проговорил Дауге, – но ты, вероятно, не прав, Володька. Другие условия, другие законы… Белок, брат, всегда есть белок.
– И всегда белок ест белок? – продолжил Богдан, возвращаясь к своему месту. – А если это был не белок?
– А что же, по-твоему? Каменный уголь?
– Ну, не знаю. Только мне не понравилось, как он исчез… Слишком уж внезапно. А спорите вы впустую. Данных ни у того ни у другого нет, а потому оба постоянно ссылаетесь на фундаментальнейшую теорему «Ей-богу, так!» Иоганыч – человек уравновешенный, он мои слова оценит, а тебе, Володенька, я расскажу сейчас историю о глупом щенке Шлепе и о белой ящерице с Каллисто…
– Какой? Скалистой? – не расслышал Быков.
Юрковский фыркнул.
– С Каллисто. Каллисто – это спутник Юпитера, единственное небесное тело, на котором до сих пор удалось обнаружить животную жизнь. Воронов привез оттуда белую слепую ящерицу…
– Знаю, – мрачно сказал Юрковский. – И Левкин проклятый Шлеп ее слопал.
– И как слопал! Моментально! – с удовольствием добавил Дауге.
– Правда, бедняга потом чуть не околел от поноса…
– Вот видишь… – неуверенно сказал Юрковский.
Крутиков и Быков расхохотались.
– Так печально закончилась встреча существ разных миров, – серьезно заключил Спицын, – собаки с планеты Земля и ящерицы со спутника Юпитера.
– Да ведь и ежу ясно… – Юрковский подумал и махнул рукой. – Пещерные люди!
Вошел Ермаков – как всегда, спокойный, только немного более бледный, чем обычно. Он присел к столу, раскрыл блокнот в кожаном переплете и склонил над ним забинтованную голову. Все замолчали, глядя на него. Быков уселся поудобнее и приготовился слушать.
– Прошу внимания, товарищи, – сказал Ермаков. – Надо обсудить план дальнейших действий.
Стало тихо, слышно было, как пощелкивает холодильник.
– Я не имею еще информации от группы Быкова… – Ермаков захлопнул блокнот и откинулся на спинку кресла. – Алексей Петрович, доложите результаты разведки.
Быков поднялся.
– Болото, – начал он, – очень топкое болото. В десяти шагах от «Хиуса»…
Он рассказывал медленно, стараясь не пропустить ни одной подробности, и с огорчением думал, что за такой доклад начальник геологического управления назвал бы его размазней. Но Ермаков слушал внимательно, одобрительно кивал, делал какие-то пометки в блокноте. Быкова несколько удивило то, что командир, слушая о появлении неизвестного животного, не проявил никакого любопытства и только улыбнулся, когда Юрковский нетерпеливо заерзал, протестуя, видимо, против слишком натуралистического описания его, Юрковского, поведения во время схватки с венерианской гадиной.
– Вот и все, – вздохнул Быков.
– Значит, вверх ногами… – повторил Ермаков. – Спасибо, товарищ Быков. Садитесь.
Дауге подмигнул ему и кивнул в сторону насупившегося «пижона». Быков сделал каменное лицо и отвернулся.
– Ну что ж… – Ермаков поднялся, потрогал повязку, поморщился. – Резюмируем все, что нам известно. «Хиус» совершенно неожиданно для всех нас сел в болото. По моим расчетам, мы находимся не более чем в ста километрах к югу от Голконды. Не более чем в ста… Расстояние, как видите, невелико. При других обстоятельствах нам хватило бы суток, чтобы покрыть это расстояние. Но…
– Вот именно, – прошептал Спицын.
– …мы сидим на болоте. Мало того, по данным радиолокации – не очень надежным, правда, – болото окружено горным хребтом, заключено в кольцо скал, и в этом кольце не удалось нащупать никаких признаков просвета.
– Вулкан? – спросил Дауге.
– Возможно, мы находимся в кратере исполинского грязевого вулкана. И престранный это вулкан, должно быть, потому что анализ илистой воды показывает… – Ермаков раскрыл блокнот: – Вот, извольте. Смесь примерно в равной пропорции тяжелой и сверхтяжелой воды.
Юрковский подскочил на месте:
– Тритиевая вода?
– Т2О, – кивнул Ермаков.
– Но…
– Да. Период полураспада трития всего около двенадцати лет. Значит…
– Значит, – подхватил Дауге, – либо наш вулкан образовался очень недавно, либо существует какой-то естественный источник, пополняющий убыль трития…
Каким должен быть естественный источник сверхтяжелого водорода – изотопа, который на Земле производится в специально оборудованных реакторах, – Быков не мог себе представить. Но он молчал и продолжал слушать.
– И это еще не все, – сказал Ермаков. – Кратер – если это кратер – представляет собой бездонную пропасть. Во всяком случае, наши эхолоты оказались бессильны.
– Каков диаметр кратера? – быстро спросил Юрковский.
– Кратер, очевидно, почти круглый, диаметр его около пятидесяти километров. «Хиус» находится ближе к его северо-восточному краю: с этой стороны от нас до хребта всего восемь километров. Таково положение, товарищи.
Юрковский встал, пригладил волосы:
– Короче говоря, под нами сотни метров трясины. От цели нас отделяют сто километров, из которых десять километров болота, и скалистая гряда. Правильно?
– Таково положение, – кивнул Ермаков.
– Болото наполовину состоит из тритиевой воды. Позволю себе напомнить, что тритий распадается с испусканием нейтронов, а нейтронное облучение – длительное нейтронное облучение, я имею в виду – это вовсе не мед, даже при наличии спецкостюмов.
– Совершенно верно.
– Но… Быков заверяет нас, что «Мальчик» пройдет через болото. А через скалы?
– «Мальчик» пройдет везде, – упрямо повторил Быков. – В крайнем случае скалы буду рвать.
– Гм… И все же я предпочитаю, чтобы мы, отправляясь на «Мальчике», оставили «Хиус» в более безопасном положении. Учтите…
Юрковский сел.
– Не думаю, чтобы пришлось рвать скалы, – начал Дауге, – хребет не может быть сплошным. Просто нам придется поискать проход, и мы его найдем.
– И еще прошу иметь в виду, – сказал Спицын, – что «Хиус» не приспособлен к горизонтальному полету. Очень легко ошибиться и промахнуться на несколько тысяч километров. Мы все знаем, чем могут оказаться атмосферные потоки на этой милой планете. И в конце концов, лучше сидеть в болоте, чем лежать на скалах…
Юрковский пожал плечами.
– Насколько я понимаю, – заговорил молчавший до сих пор Крутиков, – речь идет о том, в чем больше риска: в том ли, чтобы оставить все как есть, или в попытке убраться с болота. Так ведь?
– Ваше мнение? – спросил Ермаков.
– Если Алеша… то есть Алексей Петрович ручается за «Мальчика» и если геологи ручаются за «Хиус», следует оставить все как есть.
– Что значит «ручаются за „Хиус“»? – спросил Юрковский.
– То есть докажут, что «Хиус» не провалится в эту самую пропасть и не перевернется. – И штурман сунул в рот пустую трубочку.
Ермаков встал.
– Значит, «Хиус» останется здесь, – твердо сказал он. – Мы с Дауге провели необходимые измерения, и мне представляется, что планетолет стоит достаточно прочно. Во всяком случае, пользуясь выражением Михаила Антоновича, риск провалиться в трясину не больше риска упасть на скалы при попытке переменить место. Итак, «Хиус» остается здесь.
Быков покосился на Юрковского. Тот и бровью не повел.
– Дальше. «Хиус» нельзя оставлять без присмотра. Поэтому с «Мальчиком» пойдут пять человек. Один из пилотов останется.
Спицын вздрогнул и обеспокоенно взглянул на Ермакова. Крутиков вынул трубочку изо рта.
– Постоянным дежурным по «Хиусу» я оставляю Крутикова. Возражений нет? Я имею в виду существенные возражения…
По широкому, добродушному лицу штурмана было видно, что у него есть возражения – правда, к сожалению, несущественные.
– Отлично. Не будем терять время, товарищи. Нам нужно будет тронуться в течение ближайших двадцати четырех часов. Правда, сейчас по венерианскому времени вечер, и старт придется на ночное время, но я не думаю, чтобы темнота помешала нам больше, чем мешает сейчас туман. Давайте закусим…
– …чем бог послал, – вздохнул Крутиков.
– …и возьмемся за «Мальчика». Вопросы есть?
Совещание окончилось. Быков заметил, что все наперебой старались выразить свое сочувствие Михаилу Антоновичу, у которого был действительно очень несчастный вид. Юрковский собственноручно налил ему какао, Дауге то и дело обирал с него невидимые пушинки, Спицын открыл для него банку обезжиренной колбасы.
– Кстати, – сказал Юрковский, воткнув вилку в холодную вареную курицу, – очень удачно, что от купола «Хиуса» до поверхности болота всего несколько метров. Нам не придется возиться с блочной системой, в которой я, откровенно говоря, так ни черта и не понял.
– Пустяки, – заявил Дауге, – это вовсе не так уж сложно, и тебе еще представится случай разобраться в ней, Владимир, когда мы будем затаскивать «Мальчика» обратно. А сейчас, разумеется, наше счастье… Как, Алексей?
– В два счета, – промямлил Быков с набитым ртом.
Действительно, «Мальчик» был спущен «в два счета». Переднюю стенку контейнера сняли, разомкнули внутренние крепления, и Быков очень важно попросил товарищей вернуться в кессонную камеру.
– Так будет… кхм… безопаснее, – уклончиво и неопределенно сказал он.
Удивленно пересмеиваясь, межпланетники повиновались. Быков задраил люки вездехода, сел перед пультом и положил пальцы на клавиши. «Мальчик» заворчал, тихонько лязгнул гусеницами. «А теперь… – подумал Быков, – теперь мы удивим их». Оглушительно взвыл двигатель, и «Мальчик» прыгнул. Межпланетники увидели, как широкая темная масса с гулом и металлическим лязгом мелькнула и окунулась в туман. «Хиус» качнулся, словно лодка на волнах. Болото дрогнуло от тяжкого удара. Скрежеща гусеницами по обломкам «асфальтовой» корки, транспортер выкарабкался из трясины, с неожиданной легкостью не то поплыл, не то покатился, разбрасывая вокруг себя фонтаны ила, описал короткий круг и замер под выходным люком звездолета. Яркий белый свет прожектора озарил клубящиеся облака испарений.
– Мастер! – пробормотал Юрковский.
Крутиков восторженно захлопал в ладоши. Длинная нескладная фигура серым привидением выросла перед люком, прижала руки к бокам, и деревянный голос проскрипел в наушниках:
– Товарищ командир, «Мальчик» приведен в походную готовность.
Если можно говорить о спортсменстве в профессии, то Быков всегда был немного спортсменом. Во всяком случае, его прыжки на гусеничных вездеходах без разбега ставили его в первые ряды виртуозов-водителей. Он знал это, гордился этим. Мысль «удивить» товарищей пришла ему в голову внезапно, когда он возился у передней стенки контейнера. Он еще не знал, как отнесется к этому акробатическому номеру командир, и это слегка беспокоило. Но Ермаков только пожал ему руку.
– Все же, Алексей Петрович, вам следовало предупредить нас.
– Это невозможно, – засмеялся Спицын. – Настоящий мастер всегда немного фокусник. Должен же он получить какое-то удовольствие от своего мастерства!
Быков не понял – комплимент ли это или упрек, но на всякий случай ткнул Спицына в бок увесистым кулаком.
Ермаков отдал распоряжение начинать перетаскивать грузы из кладовых к кессону, а сам с Быковым отправился на «Мальчике» в глубокую разведку. Над болотом спускалась ночь, непроницаемая черная тьма окутала все вокруг, когда в тумане снова заплясали пятна света и «Мальчик», переваливаясь с гусеницы на гусеницу, весь забрызганный грязью, вернулся под грузовой люк. В узком коридоре Ермаков присел на один из тюков. Все выжидательно смотрели на него. Быков опустился на корточки рядом с ним. Лицо его выражало рассеянное недоумение.
– Итак, Анатолий Борисович? – не вытерпел Юрковский.
– Что, Владимир Сергеевич?
– Вы были… там?
– Где?
– В зарослях.
– В водорослях, – проворчал водитель.
– Были.
– И…
– Ничего. Быков прав: «Мальчик» проходит везде. Превосходная машина. И превосходный водитель.
– Э-хэм, – кашлянул превосходный водитель.
– А как… там?
– В зарослях? – Ермаков поднялся. – Не сомневаюсь, очень интересно. Рассказывать об этом бессмысленно. Через… – он посмотрел на часы, – через четырнадцать часов двинемся, сами увидите.
Они проработали несколько часов подряд. Погрузка «Мальчика» была в основном закончена.
Быков и Ермаков последний раз осмотрели транспортер от перископов до гусениц, покопались в машинном отсеке, опробовали прочность креплений грузов, заполнивших почти все свободное пространство в пассажирском отделении.
Ермаков задержался у радио, а Быков выбрался наружу. Все уже ждали их, и влажная силикетовая ткань костюмов отсвечивала в луче прожектора.
– Как там, Алеха? – осведомился Дауге. – Скоро спать пойдем?
– Сейчас. Командир уже заканчивает.
– Иэ-хэ-хэ! – Богдан зевнул, сладко потянулся. – Хорошо будет вздремнуть сейчас… Устал я что-то, друзья…
– Сначала поужинаем, – торопливо сказал Михаил Антонович. – Делаю заявку на кусочек ветчины… у меня со вчерашнего дня в буфете лежит.
– Заявка не принята! – Дауге грозно упер руки в бока. – И вообще, заметьте: тот, кто рассчитывает на эту ветчину, рискует остаться с хорошим аппетитом, как говорят французы.
– Фи, – с негодованием произнес Юрковский. – Вся поэзия убита. Такая чудная ночь, а они – о ветчине.
Быков невольно оглянулся в бархатный непроницаемый мрак, прислушался к жутким звукам, доносившимся с болота.
– Сп'гаведливо, сп'гаведливо! – грассируя, подхватил Дауге. – Это так к'гасиво – туман, и ничего не видно. Ах, Миша, Миша!
– Ну что с ним говорить, – лениво добавил Спицын, – если он… иэ-хо-хо… криволинейного интеграла по простому контуру взять не может…
Михаил Антонович поднялся. Влажная силикетовая ткань костюма попала в луч прожектора и снова скрылась в темноте.
– Ветчина… – начал он торжественно.
– Крутиков! – грозно крикнул Юрковский. – Как вы смеете? Немедленно выйдите за скобки и одумайтесь!
Слушая шутки товарищей, Быков улыбался, испытывая то теплое радостное чувство, которое возникло у него при первом знакомстве. Господи, как давно это было! Он снова оглянулся на болото и поежился. Все впереди, все впереди!.. Тик… тик-тик… тик – едва слышно отстукивал счетчик.
Крышка командирской башенки откинулась, вылез Ермаков.
– Вы что не спите, полуночники? – удивился он.
– Вас ждем, Анатолий Борисович.
– Сейчас всем спать! Через четверть часа проверю.
Межпланетники, усталые, но довольные, перебрасываясь шутками, поднялись на «Хиус».
Но спать не пришлось. Когда они, сняв спецкостюмы, весело болтая и смеясь, спустились в кают-компанию, чтобы наскоро поужинать, спешивший впереди Крутиков вдруг поскользнулся и с размаху сел на пол.
– Вот злонравия достойные плоды! – провозгласил Юрковский.
– Черт! – Толстый штурман вскочил на ноги и понюхал ладонь. – Какой… кто разлил здесь эту гадость?
– Какую гадость?
Им все еще было весело.
– Не сваливай на других, Мишенька!..
– Ай-ай! Такой большой, а еще…
– Погодите, товарищи… – встревоженно сказал Ермаков. – Что это такое, действительно?
Пол в кают-компании был покрыт тонкой пленкой красноватой прозрачной слизи. И только теперь Быков ощутил резкий, неприятный запах, похожий на смрад от гниющих фруктов. В горле у него запершило. Юрковский шумно потянул носом, фыркнул и чихнул.
– Откуда эта вонища? – проговорил он, оглядываясь.
Ермаков нагнулся и осторожно взял немного слизи на палец в перчатке. Межпланетники недоуменно переглянулись.
– Что, собственно, случилось? – спросил Дауге нетерпеливо.
– Вот, смотрите! – Крутиков указал на буфет. – И там тоже! И там!
Из-под неплотно прикрытой дверцы буфета свешивались фестоны каких-то рыжих нитей. Большое рыжее пятно виднелось в углу возле холодильника. Забытая на столе тарелка была наполнена ржавой мохнатой паутиной.
– Плесень, что ли?
Ермаков, гадливо вытирая палец носовым платком, покачал головой.
– Об этом мы забыли… – пробормотал он.
– А! – Юрковский взял со стола тарелку, наклонил ее и с отвращением поставил. – Я понимаю.
Он подошел к буфету, затем склонился над пятном у холодильника. Быков с испугом и удивлением следил за ним.
– Что случилось? – снова спросил Дауге.
– Вам же сказано, – ответил Юрковский. – Мы потеряли бдительность. Мы впустили противника в свою крепость.
– Какого противника?
– Плесень… грибки… – будто про себя проговорил Ермаков. – Мы занесли в «Хиус» споры венерианской фауны, и вот результат… Как я мог забыть об этом? – Он сильно потер ладонями лицо. – Вот что, товарищи. Отставить сон и ужин. Необходимо осмотреть планетолет и тщательно продезинфицировать все помещения ультразвуком. Пока будем надеяться, что ничего опасного нет… но на всякий случай приказываю всем немедленно принять душ и обтереться спиртом.
– Может быть, после? – спросил Юрковский.
– После тоже. Но и сейчас обязательно. За работу, за работу!
Ошеломленные этой новой неожиданностью, встревоженные незнакомыми нотками в голосе командира, межпланетники принялись за осмотр. Кожаная обивка в некоторых каютах оказалась покрытой белесыми пузырьками величиной с булавочную головку. Полимерная обивка не пострадала. Предметы, содержащие влагу, поросли нитевидной плесенью. На шерстяных ковриках в душевой, на полотенцах, на простынях образовались пушистые холмики ржавой паутины. Крутиков с ужасом обнаружил, что все неконсервированные продукты в буфете, в том числе облюбованный им кусочек ветчины, превратились в безобразные коричневые комья, издающие резкий, отвратительный запах, а в нижнем кессоне Быков с ужасом обнаружил чудовищный маслянисто-серый гриб, лопнувший при первом же прикосновении.
Это было настоящим бедствием, и пришлось пройтись ультразвуковыми насадками по всем закоулкам.
– Видимо, легкая вода для местной микрофауны гораздо более благоприятна, чем тяжелая, – заметил Юрковский.
– Да… к сожалению… – ответил сухо Ермаков.
Быков на всякий случай окропил дезинфицирующей жидкостью все автоматы и гранаты и спустился, чтобы помочь Дауге, перебиравшему полиэтиленовые пакетики с «вечным» хлебом. Хлеб не пострадал.
– Ты не знаешь, почему Ермаков так встревожился? – спросил он.
– Не знаю. То есть, конечно, гораздо спокойнее было бы без этой пакости… Одно можно сказать: Ермаков не такой человек, чтобы волноваться по пустякам.
Это Быков понимал и сам. Впрочем, Ермаков удовлетворил его любопытство. Когда через три часа усталые до последней степени члены экипажа «Хиуса» сошлись наконец в кают-компании, чтобы поужинать «чем бог послал», как выразился с горьким сарказмом Крутиков (мясной бульон и шоколад), командир сказал, ни на кого не глядя:
– Пять лет назад экипаж американского звездолета «Астра-12», высадившийся на Каллисто, погиб от неизвестной болезни, продолжавшейся пятнадцать часов. Думаю, с нами ничего подобного не случится. Имею все основания так думать. Но… будьте осторожны. При малейшем недомогании немедленно сообщайте мне.
Он помолчал, барабаня пальцами по столу, и добавил:
– После ужина всем мыться, обтираться и спать. В вашем распоряжении семь часов сна. Вас, товарищ Крутиков, прошу зайти ко мне.
– Я бы сейчас с наслаждением выпил стаканчик коньяку, – шепнул Быков.
Иоганыч коротко вздохнул.
Красное и черное
Справа и слева медленно ползут отвесные черные скалы, гладкие, блестящие, как антрацит. Впереди все тонет в красноватом сумраке – кажется, что стены бесконечного коридора смыкаются там. Дно расселины, изрытое и перекошенное, покрыто толстым слоем темной тяжелой пыли. Пыль поднимается за транспортером и быстро оседает, хороня под собой следы гусениц. А наверху тянется узкая иззубренная полоса оранжево-красного неба, и по ней с бешеной скоростью скользят пятнистые багровые тучи. Странно и жутковато в этом прямом и узком, как разрез ножом, проходе в черных базальтовых скалах. Вероятно, по такой же дороге вел когда-то Вергилий в ад автора «Божественной комедии». Гладкость стен наводит на мысль об удивительной… может быть, даже разумной точности сил, создавших ее. Это еще одна загадка Венеры, слишком сложная, чтобы решать ее мимоходом.
Впрочем, Дауге и Юрковский не упустили, конечно, случая построить на этот счет несколько гипотез. Раскачиваясь и подпрыгивая от толчков, стукаясь головами об обивку низкого потолка, они разглагольствовали о синклиналях и эпейрогенезе, обвиняли друг друга в незнании элементарных истин и то и дело обращались за поддержкой к Ермакову и Богдану Спицыну. В конце концов командир надел шлем и отключил наушники, а Богдан в ответ на чисто риторический вопрос о том, каково его мнение относительно возможности метаморфизма верхних пород под воздействием гранитных внедрений на Венере, серьезно сказал:
– По-моему, рецессивная аллель влияет на фенотип, только когда генотип гомозиготен…
Ответ этот вызвал негодование споривших, но прекратил спор. Быков, понимая в тектонике столько же, сколько в формальной генетике, прекращению спора обрадовался: маловразумительная скороговорка геологов почему-то представлялась ему неуместной перед лицом окутанного красно-черными сумерками дикого и сурового мира, царившего по ту сторону смотрового люка.
Вчера, когда покрытый липкой грязью, волоча за собой длинные плети белесых болотных растений, транспортер вырвался наконец из трясины и тумана на каменистое подножие черного хребта, пришлось долго колесить взад и вперед в поисках чего-нибудь похожего на проход. Скалы, густо заросшие бурым, твердым, как железо, плющом, казались безнадежно неприступными. Тогда Ермакову пришло в голову использовать для поисков радиолокатор, и искомое было найдено в несколько минут – эта самая расселина, скрытая за буйными зарослями голых ветвей с полуметровыми шипами. С ревом и скрежетом транспортер вломился в эти железные джунгли и, помогая себе растопыренными опорными «ногами», ломая и подминая упругие стволы, ввалился в проход. Выйдя наружу, межпланетники молча глядели на стены, на кровавую полосу неба. Потом Дауге сказал:
– А ведь земля под ногами… дрожит.
Быков не ощущал ничего, но Ермаков отозвался тихо:
– Это Голконда… – и, обернувшись к Быкову, спросил: – Пройдем?
– Рискнем, Анатолий Борисович, – бодро ответил Алексей Петрович. – А если встретим завал или тупик, вернемся и еще поищем, только и всего. Или взорвем…
«Мальчик» двинулся дальше. Часы тянулись за часами, километры за километрами, ничего похожего на тупик или завал не появлялось, и Алексей Петрович успокоился.
Ровно гудит двигатель, поскрипывают и трещат ящики и упаковочные ремни. Все уснули, даже неугомонный Юрковский. В зеркале над экраном инфракрасного проектора Быков видит внутренность кабины. Спит Богдан, уронив голову на крышку рации. Спит, лежа ничком на тюках, Юрковский. Спит, прислонившись к нему, Иоганыч и морщит во сне свое хорошее лукавое лицо. Рядом кивает серебристым шлемом Ермаков. А мимо смотрового люка, покачиваясь и кренясь, ползут черные блестящие стены – справа стена и слева стена. Свет фар пляшет по изрытой поверхности неподвижных дюн черного праха. Дальше – сумерки, тьма. Где-то там стены раздвинутся, и «Мальчик» выйдет в пустыню. Если впереди нет тупика.
…Кренятся и опрокидываются черные стены, в смотровой люк заглядывает раскаленное небо. Транспортер выбирается из глубокой рытвины, и снова пятна света плывут по волнам черной слежавшейся пыли. Еще ухаб, еще трещина, и еще…
Пройдено двадцать километров по болоту и почти столько же по ущелью. Быков уже пять часов за пультом управления. Одеревенели ноги, ноет затылок, от напряжения или от непривычного сочетания красного с черным слезятся глаза. Но доверить транспортер на такой дороге кому-нибудь, даже командиру, нельзя. С транспортером, конечно, ничего не случится, но скорость… Сам Быков не может позволить себе роскошь дать больше шести-восьми километров в час. Хоть бы скорее кончились эти проклятые скалы!
Ермаков выпрямился и откинул шлем на затылок.
– Как дорога, Алексей Петрович?
– Без изменений.
– Устали?
Быков пожал плечами.
– Может быть, передадите мне управление и поспите?
– Дорога очень сложная.
– Да, дорога скверная. Ничего, скоро выйдем в пустыню.
– Хорошо бы…
Юрковский поднялся и сел, потирая ладонями лицо:
– Ух, славно поспал! Дауге!
– М-м…
– Вставай.
– Что случилось? Фу… А мне, друзья, такой сон снился!..
Иоганыч хриплым голосом принялся рассказывать свой сон, но Быков не слушал его. Что-то случилось снаружи, за прочным панцирем «Мальчика». Стало значительно темнее. Небо приняло грязно-коричневый оттенок, и вдруг в лучах фар закружились, оседая на дно расселины, мириады черных точек. Черный порошок сыпался откуда-то сверху, густо, как снег в хороший снегопад, и скоро не стало видно ни дороги, ни скал. Сигнальные лампочки от наружных дозиметров налились малиновым светом, стрелки на циферблатах альфа-бета-радиометра беспокойно запрыгали. Быков круто затормозил. Транспортер скользнул правой гусеницей в рытвину, развернулся и встал поперек расселины. Тусклый от наполнившей атмосферу пыли свет фар уперся в гладкую базальтовую поверхность.
– В чем дело? – спросил Ермаков.
Быков молча открыл перед ним смотровой люк.
Ермаков помолчал минуту, вглядываясь, затем сказал:
– Черная буря. Я уже видел это.
– Что там такое? – встревоженно спросил Дауге.
Спицын проворчал, глядя через плечо Быкова:
– Карнавал трубочистов.
– Что это, Анатолий Борисович?
– Черная буря. Еще одно свидетельство того, что мы недалеко от Голконды. Выключайте двигатель, Алексей Петрович.
Водитель повиновался, но «Мальчик» продолжал дрожать мелкой неприятной дрожью, от которой тряслось все тело и постукивали зубы. Дробно позвякивал какой-то неплотно закрепленный металлический предмет.
– Голконда близко, – повторил Ермаков.
– Выйдем? – предложил Юрковский.
– Зачем? Пыль радиоактивна, разве вы не видите? Потом придется тратить много времени на дезактивацию.
– Хорошо бы взять пробу этой пакости…
– Можно взять манипуляторами, – предложил Быков. – Разрешите, Анатолий Борисович? – Он повернулся к Дауге. – Выбрасывай контейнер.
Юрковский и Дауге скрылись в кессонной камере, ведущей к верхнему люку, и через минуту в черную пыль перед «Мальчиком» скатился свинцовый цилиндр с винтовой крышкой. Быков положил ладони на рычаги манипуляторов. Длинные коленчатые «руки» выдвинулись из-под днища транспортера, медленно, словно с опаской пошарили в воздухе и опустились на цилиндр. Быков нелепо задрал правое плечо, резко дернул локтями. Клешни манипуляторов вцепились в контейнер.
– Ну-ка! – сказал весело Спицын.
– Не говори под руку, – процедил сквозь зубы Быков.
Цепкие клешни отвинтили крышку, подержали открытый контейнер под черным снегопадом, снова закрыли крышку и точным движением отправили контейнер в верхний люк.
– Есть! – крикнул из кессона Дауге.
Быков втянул манипуляторы в гнезда и вытер пот со лба.
Ермаков сказал тихо:
– Мне приходилось два раза наблюдать черный буран. Каждый раз перед этим были сильные подземные толчки.
– Но ведь сейчас, по-моему, никаких толчков не было, – заметил Быков.
– На ходу мы могли не заметить.
– А земля дрожит все сильнее… – Спицын прислушался. – В устье ущелья тряска была едва заметна, а теперь…
– Ближе к Голконде…
Юрковский и Дауге вернулись из кессона, оживленно обмениваясь впечатлениями, и Ермаков приказал двигаться дальше. Быков включил инфракрасный проектор. Снова поплыли, покачиваясь, стены расселины. Через полчаса «черный снегопад» прекратился, и полоса неба приобрела прежнюю оранжево-красную окраску. Напряженно манипулируя клавишами управления, Быков краем уха прислушивался к разнобою голосов у себя за спиной.
– …вулканический пепел, ясно даже и ежу…
– Расскажи своей бабушке! Радиоактивный вулканический пепел! Ты долго думал? Геолог!..
– Хорошо, а твое мнение?
– Ясно одно, что эта дрянь ничем не отличается от той, что у нас под ногами… под гусеницами.
– Вполне определенное мнение, ничего не скажешь.
– Заметь, между прочим…
– Она нагрета до двухсот градусов.
– Вероятно…
– А вы как думаете, Анатолий Борисович?
– Тахмасиб считал, что появление черной бури связано с деятельностью Голконды. Но ничего определенного, конечно, сказать нельзя.
– Скорее бы добраться… Анатолий Борисович, чашку какао?
– Да, там будет где развернуться…
– Прежде всего – разведка… Погоди, куда ты через край…
– Изумительная все-таки загадка – эта Голконда!
– Богдан, передай бутерброд…
– Алеха, держи…
Быков замедлил ход, наскоро проглотил два куска ветчины с хлебом и выпил целый термос шоколада.
– Спасибо.
– Давай-ка запишем… эх, трясет очень.
– Потом запишешь…
– Иоганыч! Ты что это? Заместитель Мишки по продовольственной части?
– А что такое? Второй бутерброд…
– Положим, четвертый!..
После трапезы Ермаков, Дауге и Юрковский сняли показания экспресс-лаборатории. С удалением от болота влажность атмосферы резко понизилась, упала почти до нуля. Увеличилось содержание в атмосфере радиоактивных изотопов инертных газов, окиси углерода и кислорода, температура колебалась в пределах семидесяти пяти – ста градусов. Ко всеобщему изумлению и к восторгу Юрковского, экспресс-лаборатория показала в атмосфере заметные следы живой протоплазмы – какие-то микроорганизмы, бактерии или вирусы, жили даже в этом сухом, раскаленном воздухе. Непосредственным результатом открытия явился приказ Ермакова удвоить осторожность при выходах из транспортера и обещание при первом удобном случае сделать всему экипажу инъекции комплекса мощных антибиотиков.
Дауге повздыхал немного и объявил, что надеется дожить до того времени, когда Венеру превратят в цветущий сад и в этом саду можно будет гулять без спецкостюмов и без опасения подцепить какую-нибудь пакостную болезнь.
– Вообще назначение человека, – добавил он, подумав, – превращать любое место, куда ступит его нога, в цветущий сад. И если мы не доживем до садов на Венере, то уж наши дети доживут обязательно.
Затем последовал его долгий спор с Юрковским относительно возможностей преобразования природы – и в первую очередь атмосферы и климата – в масштабах целой планеты. И Дауге, и Юрковский соглашались, что в принципе ничего невозможного в этом нет, но относительно практических методов разошлись весьма далеко и чуть было не поссорились.
Ущелье окончилось внезапно. Скалы-стены вдруг опали и расступились, свет фар померк в красноватом сиянии открытого неба. Быков увеличил скорость. «Мальчик» накренился, нырнул в последнюю рытвину, прогрохотал гусеницами по камням, и бескрайняя черная равнина, ровная и гладкая, открылась глазам межпланетников.
– Пустыня! – обрадованно сообщил Быков.
– Останови, Алексей! – дрожащим от волнения голосом попросил Дауге.
«Мальчик» остановился. Торопливо пристегивая шлемы, межпланетники бросились к люкам. Быков вышел последним.
Да, горы кончились. Гряда зубчатых черных скал, уходящая за горизонт, осталась позади. Позади остался и узкий, поразительно ровный проход. Но то, что вначале показалось пустыней, снова было неожиданностью. Во всяком случае для Спицына, никогда не видевшего пустынь. Он не мог себе представить пустыню без рыжих и черных песков, барханов. Перед «Мальчиком» расстилалась ровная, как стол, черная поверхность, по которой стремительно неслись туманные струи мельчайшей черной пыли. Далеко у горизонта, затянутого красноватой дымкой, медленно передвигались тонкие, грациозно изгибающиеся тени, словно исполинские змеи, вставшие на хвосты. И над всем этим – оранжево-красный купол неба, покрытый беспорядочной массой темно-багровых туч, с бешеной скоростью скользящих навстречу «Мальчику».
– Как вам понравится т а к а я дорога? – услыхал Быков голос Ермакова.
– Пустыня… – спокойно ответил он.
– Разумеется. Родной вам пейзаж. Правда, здесь нет саксаула, но зато это настоящая Гоби, настоящие Черные Пески.
– Черные-то они, черные… – Быков запнулся. – Ну, а дорога неплохая. Широкая, ровная… Теперь полетим.
– Ура! – дурачась, заорал Дауге. – И запируем на просторе!
Шутя и пересмеиваясь, межпланетники вернулись в транспортер. Настроение заметно поднялось. Только Богдан Спицын задержался у люка, оглянулся вокруг еще раз и сказал со вздохом:
– Здесь совсем как у Стендаля.
– То есть? – не понял Быков.
– Все красное и черное. Понимаешь, мне никогда не нравился Стендаль…
Быков снова занял место у пульта. «Мальчик» дрогнул и, набирая скорость, понесся вперед, плавно покачиваясь. Ветер подхватил и рассеял полосу пыли, сорвавшуюся с гусениц. Навстречу мчалась черная пустыня, ветер гнал по ней туманные полосы, горячую пылевую поземку. На красном фоне горизонта гуляли гибкие столбы, вытянутые к тяжелым тучам. Вот вспух маленький холмик, потянулся вверх крутящейся воронкой, влился в тучи – и еще один черный столб погнал по пустыне ветер.
– Смерчи, – проговорил Быков. – Сколько их здесь…
– Лучше не попадать в такую воронку, – заметил Дауге.
– Да, лучше не попадать, – пробормотал Быков, вспоминая, как однажды смерч – куда меньше тех, что гуляют по Венере, но тоже громадный – на его глазах превратил лагерь геологов в центре Гоби в песчаный бархан.
Ветер усиливался. Едва заметный у подножия базальтовой стены, теперь он стучал в лобовой щит транспортера, пронзительно свистел в антенном устройстве. Путь шел в гору, это становилось все заметнее. Транспортер поднимался на обширное плато. Местами слой песка был сорван ветром, и тогда гусеницы дробно стучали по белым потрескавшимся плитам обнаженного камня.
– Странная, однако, на Венере ночь, – сказал Юрковский, тыча пальцем в багрово-красный горизонт. – Ведь, если не ошибаюсь, мы сейчас на ночной стороне, Анатолий Борисович?
Ермаков слегка усмехнулся:
– Да, это ночь… Красное небо, красные тучи, красный сумрак. Так выглядит ночь на берегах Урановой Голконды. За триста километров к югу отсюда – вечный мрак, а здесь, как видите…
– Вечный закат, – пробормотал Спицын.
– Да. – Ермаков быстро взглянул на него. – Да. Именно так говорил Тахмасиб: «Солнце никогда не заходит над Голкондой…» Все это – и черные бури, и вечный закат – все это Голконда, все это загадка. Решать ее начнем мы.
– Скорей бы, – негромко сказал Юрковский, хрустнув пальцами, и отошел вглубь, к Дауге, который писал что-то, устроившись за маленьким откидным столиком.
Спицын, воткнув в шлем пучки разноцветных проводов, склонился над рацией, пытаясь – в который раз уже – связаться с «Хиусом». Дауге и Юрковский принялись обсуждать план изысканий, переходя время от времени на язык жестов, чтобы не орать и не мешать остальным.
Быков передал Ермакову управление, дал несколько полезных советов, забрался на тюки и приготовился соснуть на ближайшие полтора-два часа, оставшиеся, по словам Ермакова, до Голконды. Но заснуть не удалось.
Богдан Спицын вдруг поднял руку, призывая к молчанию.
Юрковский обрадованно спросил:
– Что? Есть связь?
– Нет… Но… Погодите минутку.
Он принялся торопливо вертеть рубчатые барабанчики верньеров, затем замер, прислушиваясь.
– Пеленги.
– Чьи? «Хиуса»?
– Нет. Слушайте.
Дауге и Юрковский перегнулись через его плечи. Ермаков оставил управление и тоже наклонился к рации. Дауге протяжно свистнул:
– Оказывается, кто-то уже здесь есть?
– Выходит, так.
– Справа по курсу… Интересно! – Ермаков обернулся к Быкову. – Алексей Петрович, возьмите управление на минуту.
– Слушаюсь…
Ермаков пристроился рядом со Спицыным и принял от него наушники. Лицо его было встревоженно.
– Три точки тире точка. Кто бы это?
Он снял наушники и поднялся.
– За последние десять лет в район Голконды были направлены шесть экспедиций и по крайней мере дюжина всевозможных беспилотных устройств.
– Так, может быть… – глаза Дауге расширились, – может быть, там люди? Потерпели аварию и просят о помощи?
– Сомнительно, – покачал головой Юрковский. – Вы как думаете, Анатолий Борисович?
– Кривицкий на Марсе продержался в своей ракете три месяца. Но он нашел воду…
– Да, воду…
– Так что, скорее всего, это автоматический пеленгатор.
Быков, нетерпеливо ерзавший на своем сиденье, вмешался:
– Ну, будем поворачивать?
– Давайте…
Ермаков думал. Впервые Быков видел, что командир колеблется. Но причины для таких колебаний были достаточно веские, и это знали все.
– Вода, – произнес Ермаков.
– Вода, – как эхо повторил Юрковский.
– Возможно, это все же недалеко? – просительно сказал Дауге.
Ермаков решился:
– Хорошо! В пределах двух часов езды – согласен. Алексей Петрович, поворачивайте. Берите по гирокомпасу, – он снова наклонился над рацией, – шестьдесят градусов примерно. Вот так. И выжмите из двигателя все.
«Мальчик» резво бежал наперерез струям пыли, летящим с севера. Ветер бил в левый борт, и порой удары его достигали такой силы, что Быков «шестым чувством» водителя ощущал неустойчивость машины. Тогда он слегка менял курс, стараясь подставить ударам плотной волны газа с песком лобовую броню, или вытягивал правый опорный шест. Богдан с наушниками сидел за рацией и вполголоса корректировал направление. В зеркале качалось бледное лицо Дауге с закушенной губой. Летели минуты, летели багровые тучи… Раз Юрковский нагнулся и что-то неразборчиво крикнул, указывая вперед. Быков успел заметить сквозь пыль странную стекловидную проплешину в несколько десятков метров в диаметре, посредине которой зияла огромная дыра с рваными краями, затем гусеницы коротко прогрохотали по твердому. Он вопросительно оглянулся на Дауге, но тот, видимо, ничего не заметил и ответил ему недоумевающим взглядом. «Мало ли загадок на Венере, – подумал Быков. – Вперед, вперед!» Дрожащая стрелка спидометра качалась между 100 и 120. Таинственный красно-черный мир пролетал справа и слева, скользил под гусеницы. От мелькания кровавых и угольных пятен рябило в глазах.
– Скорее, Алексей, скорее! – шептал Дауге.
Быков зажмурился и потряс головой. И в этот момент Юрковский крикнул:
– Берите влево, влево! Вот он!
– Планетолет! – одним дыханием прошептал Дауге.
Да, это был планетолет, и даже неискушенному в межпланетных делах Быкову с одного взгляда стало ясно, какая катастрофа постигла этот огромный металлический конус. Видимо, его с невероятной силой швырнуло боком о вершину плоского базальтового холма, и он так и остался там, среди циклопических глыб вывороченного камня. Широкие лопасти стабилизаторов были смяты и изорваны, как куски жести, а вдоль всей кормовой части проходила извилистая трещина, забитая черным песком. Внизу, у самой земли, виднелось круглое отверстие – настежь распахнутый люк.
– Да, пеленги автоматические… – глухо сказал Юрковский.
Быков оглянулся на товарищей. Дауге прикусил губу. Красивое лицо Юрковского неподвижно застыло. Спицын покачивал головой, словно человек, увидевший то, что ожидал увидеть. Ермаков, потирая ладонью подбородок, хмуро глядел в смотровой люк.
– Подъезжайте ближе, Алексей Петрович, – проговорил он, – нужно осмотреть…
Когда «Мальчик», перебравшись через груды щебня, остановился под открытым люком планетолета, все стали торопливо застегивать шлемы, готовясь к выходу. Но Ермаков остановил их:
– Незачем ходить всем. Со мной пойдут Быков и Спицын.
В кромешной тьме, подсвечивая себе фонариками, они на четвереньках проползли по перевернутому коридорному отсеку к перекошенной стальной дверце. Быков слышал, как скрипит силикет под коленями и часто стучит кровь в висках.
– Ч-черт… – задыхаясь, бросил Ермаков. – Сил не хватает. Попробуйте вы, Алексей Петрович.
Быков уперся в дверь, нажал. С пронзительным скрежетом она подалась, образовался узкий проход.
– Входите, товарищи…
Они оказались в пустом кубическом помещении – очевидно, в кессоне. В лучах фонариков блеснули обломки разбитых приборов. Ермаков нагнулся, поднял чешуйчатый металлический костюм, внимательно осмотрел.
– Кислородные баллоны пусты, – пробормотал он, – все ясно.
– Глядите! – сдавленным голосом вскрикнул Спицын.
Быков оглянулся и попятился. Что-то загремело под ногами. Позади виднелась узкая полоска света.
– Вход, – сказал Ермаков. – Пошли.
Они миновали освещенную кают-компанию, осторожно перешагивая через обломки мебели и обугленное тряпье, покрытое бурыми пятнами – вероятно, когда-то это были простыни, – и протиснулись в рубку.
– Здесь…
На стене, бывшей в свое время потолком, горело матовое полушарие лампы. Треснувшая поперек панель управления была сдвинута с места, из-под нее торчали обгорелые провода. Но радиопередатчик работал, дрожали зеленые и синие огоньки за круглыми разбитыми стеклами. И перед ним, уронив косматую, обмотанную серыми бинтами голову, сидел мертвый человек.
– Здравствуй, пандит Бидхан Бондепадхай, отважный калькуттец, – тихо сказал Ермаков и выпрямился, положив руку на спинку кресла. – Вот где довелось тебя встретить… Ты умер на посту, как настоящий Человек…
Он помолчал, стараясь справиться с волнением. Затем поднял сжатый кулак и отчетливо проговорил:
– Светлая тебе память!
Они подняли тело межпланетника и осторожно положили его на пол.
– Ну что ж, лучшего памятника, чем этот планетолет, для него не придумаешь. – Ермаков склонил голову. – Оставим его здесь.
Быков смотрел на худое, искалеченное тело, наскоро и неумело обвязанное простынями и обрывками белья, и думал о том, что этому человеку, бойцу науки, наверное, не было страшно умирать одному, за миллионы километров от Земли. Такие не падают духом, не отступают. Такими сильно человечество.
Спицын отошел от радиопередатчика.
– Сам чинил аппаратуру, – вполголоса сообщил он, – и сам наладил автомат-пеленгатор. Но как он уцелел при таком ударе – не могу себе представить. Здесь все разбито вдребезги.
Быков вздрогнул, пораженный новой мыслью:
– Анатолий Борисович, а где же остальные?
– Кто?
– Ну… его спутники.
Ермаков ответил:
– Бондепадхай-джи летел на Венеру один.
Забрав бортжурнал, пленки из автоматических лабораторий и дневники, они тщательно закрыли за собой двери и направились к выходу. Выбравшись из люка, Ермаков сказал, понизив голос:
– Там, в «Мальчике», поменьше подробностей о том, что видели. Спицын, сделайте несколько снимков корабля – и пошли.
В кабине «Мальчика», усевшись за пульт управления, он кратко и сухо рассказал геологам о гибели Бондепадхая.
Дауге спросил только:
– Это тот самый Бидхан Бондепадхай, что основал на Луне обсерваторию? Калькуттец?
Ему никто не ответил, и лишь несколько минут спустя Ермаков, не отводя глаз от смотрового люка, проговорил:
– Эта планета – чудовище. Вероятно, половина всех жертв в истории звездоплавания принесена ей. И каких жертв… Но мы ее возьмем! Мы ее укротим!
Ермаков был в шлеме, и Быков не видел его лица, но он видел сжатые в кулаки руки, лежащие на панели управления, и знал, что под силикетовой тканью стиснутые пальцы холодны и белы, как мрамор.
«Мальчик» уверенно шел на север, навстречу ветру, обходя смерчи. Два из них с шумом столкнулись, распались в косматое облако, и свирепый ветер подхватил его и погнал прочь к далекому горизонту. И вот впереди, гася красное сияние неба, вспыхнуло ослепительно синее, неправдоподобно прекрасное зарево. На его фоне отчетливо проступила сиреневая волнистая гряда далеких холмов. Зарево дрожало, переливаясь бело-синими волнами, в течение нескольких минут. Затем померкло и исчезло.
– Голконда фальшиво улыбнулась нам, – сказал Ермаков. – Идет Черная буря. Алексей Петрович, берите управление. Сейчас, вероятно, нам понадобится вся ваша сноровка.
Венера показывает зубы
Позже Быков никогда не мог восстановить в памяти с начала и до конца все то, что произошло через несколько минут после слов командира. Еще меньше могли бы рассказать остальные, не успевшие или не пожелавшие наглухо пристегнуть себя к сиденьям. Черная буря Голконды не приносится и не налетает ураганом – она возникает мгновенно, как отражение в зеркале, сразу и справа, и слева, и спереди, и сзади, и сверху, и снизу. Взглянув на инфраэкран, Быков успел только заметить исполинскую чернильно-черную стену в сотне метров от «Мальчика» – и наступила тьма. Здесь кончались впечатления и начинались ощущения.
Транспортер был отброшен назад со скоростью курьерского поезда, и Быков с размаху ударился головой в шлеме о переднюю стенку. Из глаз посыпались искры. Быков зашипел от боли и вдруг почувствовал, как «Мальчик» задирает нос, становясь на дыбы. Ремни впились в тело, затрещали, но выдержали. Вокруг, в кромешной тьме, визжало и грохотало; вцепившись в пульт управления, оглохший, ослепший, задохнувшийся от страшного напряжения, Быков дал полный, самый полный вперед и выбросил одновременно все четыре опорных рычага. Задний правый сломался через секунду. Тьма закрутилась бешеной каруселью. «Мальчик» повалился набок, прополз несколько десятков метров по песку и перевернулся вверх дном. Уцелевшие рычаги приподняли его, и буря сделала все остальное – транспортер снова встал на гусеницы.
Как всегда в минуты смертельной опасности, мозг работал быстро, холодно и четко. Быков сопротивлялся, слившись с великолепной машиной, напрягая все мышцы, следя расширенными остекленевшими глазами, как на экране в бездонной мгле возникают дрожащие голубые клубки. «Удержаться, удержаться!..» На экране плясали ослепительные шары, беззвучно взрывались, разбрызгивая огонь, в грохоте и вое бури, гусеницы многотонной машины вращались с бешеной скоростью, сверхпрочные титановые шесты впились в почву, но «Мальчик» отступал. Буря снова повалила его, поволокла. «Удержаться, удержаться!..» Уау-у, уау-у… – ревет, и воет, и грохочет, надрывая барабанные перепонки. На губах какая-то липкая слякоть… Кровь? А-ах! Быков повисает на ремнях головой вниз, бессознательно надавливает клавиши… А на экране скачут косматые огненные клубки… Шаровые молнии? А-ах!.. «Удержаться, что бы там…» И снова «Мальчика» бросает на корму…
Потом все кончилось так же внезапно, как и началось. Быков выключил двигатель и с трудом снял руки с пульта управления. В смотровой люк снова заструился красноватый свет, показавшийся теперь прекрасным. В наступившей тишине торопливо и четко застрекотали счетчики радиации. Быков оглянулся. Ермаков непослушными пальцами путался в ремнях. Богдан Спицын без шлема сидел на полу около рации, очумело крутя головой. Лицо его было вымазано черным до такой степени, что Быков даже испугался – пилота-радиста было трудно узнать. Ермаков отстегнулся наконец и встал. Ноги у него подгибались.
– Ну, знаете, чем так жить… – проговорил Богдан. Белые зубы его блеснули в спокойной улыбке. – Неужели молодость и нашей Земли была такой беспокойной?
Из-под столика у стены выполз Дауге, встал на четвереньки, попробовал подняться, но потом, видимо раздумав, выругался по-латышски, снова сел, прислонившись к тюкам, и стянул шлем. Его мутило. Юрковского долго не могли найти под грудой развалившихся ящиков. Он был без сознания, но сразу пришел в себя и, открыв глаза, осведомился:
– Где я?
Быков облегченно улыбнулся, а Богдан серьезно сказал:
– В «Мальчике». «Мальчик» – это такой транспортер…
– К черту подробности! На какой планете?
– Поразительная способность – в любых условиях цитировать бородатые анекдоты, – злобно проговорил Дауге. Он сидел в прежней позе, с отвращением рассматривая содержимое шлема, лежащего на коленях. – Вот они, твои бутербродики! Все здесь… Пожалел, скупердяй!..
Юрковский сразу поднялся, задыхаясь от восторга.
– Шер Дауге! Знаешь, какого ты сейчас цвета?
– Знаю. Желтого. Бутерброды были с сыром…
Спицын захохотал, размазывая по лицу черную грязь, Юрковский вытянул руки по швам – равняясь на Дауге, который, отставив от себя подальше шлем, понес его, как полную чашу, направляясь к выходу.
– К церемониальному маршу! Равнение на середину!..
Дауге споткнулся о тюк, без малого уронил свою ношу и яростно выразился.
…И скажет: ветреная Геба,
Кормя Зевесова орла,
Громокипящий кубок с неба,
Смеясь, на землю пролила,
– ликующе провозгласил Юрковский.
– Товарищи межпланетники! – прозвенел голос Ермакова. – Немедленно надеть шлемы! Тревога!
Быков, только что собиравшийся снять шлем, удивленно обернулся.
– Пыль! Радиоактивная сажа! – Ермаков склонился у стены в напряженной позе. – Надеть шлемы! Спицын – мыться немедленно! Приготовиться к дезактивации!
Быков понял. Стены, пол, ящики и тюки, приборы, костюмы, лицо Спицына – все было покрыто налетом тончайшей черной пудры, вбитой чудовищным напором бури в микроскопические, почти капиллярные зазоры закрытых люков. Запыленный колпачок индикатора мерцал зеленым, и сразу все услыхали стрекотание радиометров. Юрковский стал торопливо шарить пальцами у застежек спецкостюма. Богдан кинулся в умывальную. Дауге поколебался мгновение, но под тяжелым взглядом командира решительно сунул голову в шлем.
– Алексей Петрович, осмотрите «Мальчика» снаружи, – коротко приказал Ермаков и тоже надел серебристый колпак.
Снаружи было удивительно тихо. Ветер, непрерывно дувший с Голконды, прекратился. Исчезли гигантские смерчи, еще полчаса назад мотавшиеся у горизонта. Быков спрыгнул с борта «Мальчика» и по колени ушел в мягкую черную пыль. Почва дрожала так сильно, что у Быкова застучали зубы. В наушники поминутно врывался глухой грохот.
– Голконда! – Быков впился глазами в холмистый горизонт.
В багровом мареве то обрисовывался, то снова пропадал далекий, очень далекий горный хребет, колеблясь в восходящих потоках раскаленного газа. Бу-бу-бу-бу, – рокотало оттуда.
«Мальчик» стоял дыбом, слегка накренившись на правый борт, похожий на огромного черного искалеченного паука. Под днищем намело мягкий холм, коленчатые стержни глубоко ушли в пыль.
Обойдя транспортер спереди, Быков увидел широкие полузасыпанные борозды, тянущиеся на несколько десятков метров, – это были следы отступления. Они казались неглубокими, но, вступив в одну из борозд, он провалился по пояс.
Правый задний опорный шест висел «на ниточке». Натиск бури вывернул титановую «кость» из сустава, и она бессильно вытянулась, полузасыпанная черным прахом. Это можно было починить, но прежней прочности уже не вернешь. Быков вздохнул и принялся за работу.
Ремонт подходил к концу, когда Быков, увлеченный работой, услыхал над ухом голос Ермакова:
– Как дела? Мы уже справились…
Командир спрыгнул с транспортера, присел рядом на корточки.
– Легко отделались. Я вижу, вы тоже заканчиваете.
– Д-да… – пропыхтел Быков. – Жалко «Мальчика». Покалечил ножку, бедняга.
Став на колени, он критически рассматривал результаты своей работы.
– Годится для увеселительных прогулок… Плохо, Анатолий Борисович, сами видите… – Он вздохнул и принялся собирать инструменты. – Надо было мне уступать. Все уцелело бы…
Командир усмехнулся.
– Вы знаете, сколько времени длился ураган? – спросил он неожиданно.
– Ну… минут двадцать… Трудно сказать, я не засек по часам.
– А я следил: три с половиной минуты.
– К-как?
– Три с половиной минуты, Алексей Петрович, и за это время нас отбросило на тысячу метров. Если бы вы уступили, «Мальчик» был бы сейчас за сто километров отсюда… И валялся бы разбитый вдребезги вдобавок. Вы и не подозреваете, какой вы молодец, Алексей Петрович! – Он нежно погладил стальной рычаг. – А теперь – вперед! Дорога открыта, Голконда рядом. Слышите? (Бу-бу-бу-бу…) Километров пятьдесят. Ее уже видно – вон те черные пятна… Нет, это не горы – это клубится Голконда.
Перед тем как последовать за командиром в люк, Быков оглянулся. И вот, как в странном тумане, у горизонта возникли, расплываясь, широкие лиловые полосы. Рябило в глазах. Быков зажмурился, потряс головой. Полосы исчезли.
– Только этого и не хватало! – пробормотал он, карабкаясь по броне. – Галлюцинации… Милое дело!
Внутренние кабины «Мальчика» были чисто вымыты, блестели металлом и пластмассой. Груз аккуратно уложен и закреплен. Взъерошенный, с мокрыми после мытья волосами, Богдан возился у рации. Геологи сидели в своем уголке за откидным столиком. Юрковский быстро листал какой-то справочник, посвистывая сквозь зубы. Тихо, мирно, уютно… Быков сразу захотел спать – сказывалось нечеловеческое напряжение последних часов. Глаза слипались.
– Анатолий Борисович…
– Спать, спать! – быстро прервал его Ермаков. – Немедленно спать.
– Слушаюсь! – обрадованно сказал Быков и присел на тюки, снимая шлем.
Дауге следил за ним с дружеской улыбкой. Но, когда Быков снял колпак, Дауге вскочил на ноги и издал странный звук, изумивший Алексея Петровича и заставивший всех разом оглянуться.
– Мамо ридна, помичныця межпланетныкив усёго свиту! – пробормотал Юрковский, неумело крестясь. Спицын ахнул. Ермаков резко поднялся.
– Ч-что такое? – растерянно спросил Быков, оглядывая себя.
– Подожди, подожди, Алексей, что это? – заикаясь, проговорил Дауге.
– Да в чем дело?!
– У вас все лицо в крови, Алексей Петрович, – сказал Ермаков. – Вы, вероятно, ударились лбом при толчке.
– Ударился один раз, – пробормотал водитель, ощупывая нос.
– Не трогайте руками… Сейчас я вам промою ссадину… Да не трогайте вы руками, говорю!.. Владимир Сергеевич, дайте ему зеркало.
На лбу чернела огромная ссадина, нос распух, нижняя губа приняла необычайную форму и все еще сочилась кровью. Щеки были разрисованы замысловатым узором. Быков сердито отстранил зеркало.
– Действительно, мама родная…
– Ничего опасного. – Ермаков быстро и ловко промывал ранки. – Эффектно, но не страшно… Но вот как вы ухитрились этого не заметить и не почувствовать?..
– Так, саднило немножко… Кто мог думать?..
– Я лично этому отнюдь не удивляюсь, – сказал Дауге.
– Чему?
– Тому, что ты ничего не почувствовал. Я, например, чувствовал только, что все время стою вверх ногами и придерживаю языком желудок…
– Не мог ты все время стоять вверх ногами… Спасибо большое, Анатолий Борисович. Все в порядке.
Быков повесил шлем на крюк и, покряхтывая от наслаждения, полез на тюки.
– То есть нисколько не сомневаюсь, что «Мальчик» иногда и стоял на гусеницах в этой чертовой каше… Я слишком о нем высокого мнения, чтобы сомневаться. Но лично я точкой опоры имел собственную голову… в течение всего рассматриваемого периода.
– Это хорошо сказано – «точка опоры»… Люблю конкретность формулировок, – заметил Юрковский, снова принимаясь за справочник.
– Намеков не понимаю… Да… А вот почему это было так – это совершенно неясно.
– Еще одна загадка, – сказал Спицын.
– И решение не лежит на поверхности, – подхватил Юрковский.
Дауге что-то сказал – что-то про «человекоподобных работников науки», – но Быков уже спал.
Большой белый корабль нес его, плавно покачиваясь, по широкой синей реке. Ярко светило солнце, далеко-далеко темнели берега за голубоватой дымкой, а над водой носилась ослепительно белая стремительная птица. Качка становилась все сильнее, палуба уходила из-под ног. Кто-то закричал: «Бу-бу-бу! Ну и дорожка!» Быков полетел за борт, дрыгнул ногами и проснулся. Транспортер швыряло и подбрасывало. Ермаков вел машину, а остальные, цепляясь друг за друга, сгрудились у него за спиной, глядя на экран.
– Словно клыкастые зубы, – заметил Богдан Спицын. – Престарелая богиня красоты, и мы у нее в зубах.
Быков слез со своего жесткого ложа и, подобравшись к товарищам, просунулся между Богданом и Дауге. Пустыня кончилась. Обходя нагромождения серого камня, «Мальчик» шел через лес гладких прямых столбов. Над грудами камня торчали, возвышаясь на много метров, черные остроконечные скалы – сотни их виднелись вдали. Почва была изрыта трещинами и воронками, поросшими жестким плющом. Колючие ветки обвивались вокруг уткнувшихся в низкое небо скалистых башен. Каменная чаща обступала транспортер. Богдан был прав – скалы удивительно напоминали старые редкие зубы.
Тряска становилась невыносимой. Юрковский вдруг замычал, затряс головой – прикусил язык. Быков тронул плечо Ермакова:
– Надо остановиться, Анатолий Борисович, здесь легко пропороть брюхо «Мальчику».
Ермаков кивнул. Он подвел машину к ближайшему столбу и выключил двигатель.
– Надо разведать дорогу, – сказал Быков, нагибаясь к смотровому люку. – Может быть, следует вернуться и обойти это место.
– Нет! – отрезал Ермаков. – Полоса скал тянется, вероятно, далеко. У нас нет времени.
– Нужно рвать скалы. Несколько мин – только и всего, – предложил Богдан Спицын.
Ермаков подумал, затем решительно поднялся:
– Проведем разведку. Вчетвером. Водитель остается у машины.
– Слушаюсь.
– На разведку, на разведку! – обрадованно запел Дауге, размахивая геологическим молотком.
– Молоток отставить, – приказал Ермаков. – Взять только оружие.
– Анатолий Борисович, ведь мы ни разу…
– Нет времени. Юрковский, Спицын, быстрее! Быков, от машины не отходить. Даже если услышите выстрелы… Все готовы? Пошли.
Быков выбрался вместе со всеми, присел на броню. Он сидел на чуть выступающей командирской башенке «Мальчика» и смотрел, как удаляются по расходящимся путям человеческие фигурки – маленькие, словно мошки, среди тяжелых потрескавшихся валунов. Юрковский с Богданом уходили вправо, Ермаков с Дауге – прямо. Некоторое время он еще слышал голос Юрковского, уверявшего, что здесь лучший в мире геологический заповедник, веселый смех Богдана, бодрый басок Иоганыча, напевавшего песенку про аргонавтов, потом все затихло. Быков остался один.
По небу по-прежнему неслись рваные тучи, ветер неистово ревел в вышине среди черных столбов, несколько раз раздавался отрывистый треск – Быкову казалось, что это сигнальные выстрелы, и он подскакивал на месте и оглядывался. Потом он понял, что это ветер сталкивает валуны друг с другом, однако спустился в машину, достал автомат, перекинул через плечо. Почву сотрясали тяжелые удары, и сквозь вой ветра порою доносилось рокочущее «бу-бу-бу» далекой Голконды.
Удивительно все-таки мрачное место! Впереди, сзади угрюмые голые столбы, словно колонны огромного разрушенного здания. Быков представил себе: когда-то здесь стоял великолепный древний дворец. В нем не было комнат – только роскошные колонны черного камня. Меж колонн с достоинством выступали люди в белых, как снег, одеждах – благообразные бородатые мудрецы, изящные женщины, воины в медных шлемах, со щитами… Как на рисунке, который ему как-то пришлось видеть в историческом романе об Атлантиде… Потом налетела Черная буря, разрушила свод; свод рухнул, провалился между колоннами. Все погибло, и среди пустыни остался только лес безмолвных черных гладких столбов…
Быков вдруг вскочил, схватился за автомат. Ему показалось, что из-за ближайшей колонны бесшумно выдвинулся огромный темный человек ростом с дом и замер, приглядываясь. Нет, это просто каменная глыба. Валуны поражали причудливостью форм. Успокоившись, он принялся разглядывать самые близкие, отыскивая знакомые очертания. Вот спящий лев; смеющаяся физиономия в шапке; гигантская жаба; что-то вообще непонятное с рогами и вытаращенными глазами… Каменные дебри жили своей неподвижной дремотной жизнью. Тихонько, так, чтобы незаметно было, дышали, подрагивая боками, замершие странные звери, поглядывали украдкой из-под тяжелых зажмуренных век на пришельцев из другого мира. Тигры, ящеры, драконы – каменное население каменного венерианского леса.
Быков подумал, что здешний край все-таки очень беден жизнью. На Земле в пустыне увидишь змею, скорпиона, паука-фалангу; на краю пустыни – сайгу… А здесь? Правда, на болоте жизни много, даже чересчур, пожалуй, но в горах и в пустыне – только жесткие колючки, растущие прямо из камня… Когда «Мальчик» еще выбирался из горного кольца около болота, Быкову почудилось, что какая-то стремительная тень скользнула вдоль стены и скрылась в колючих зарослях. Но это, наверное, обман зрения… Гиблые места… Камень, только камень… Мертвый, неподвижный, черный камень…
Быков вспомнил зеленый ковер весенней травки, поникшие ветви карагачей, белые глинобитные домики окраин, журчание воды в арыке – вздохнул грустно: Земля, Земля…
Вдали из-за валуна выпрыгнула черная фигурка – возвращаются! Быков поднялся во весь рост, присматриваясь. Кто-то неторопливо шел, размахивая руками, чтобы сохранить равновесие. Вот споткнулся, чуть не упал, в наушниках Быкова слабо скрипнул голос. Юрковский! Чертовски приятно видеть человека на этом каменном кладбище. Идет, не торопится, и голос сердитый – видно, дороги нет… Плохо дело, придется рвать скалы… волокита… Быков опять вздохнул, потом невольно рассмеялся: эк его, однако, качает! Геолог нелепо взмахнул одной ногой, изогнулся и съехал с большого валуна, через который перебирался, желая, видимо, сократить путь. Наушники донесли взрыв негодования. Алексей Петрович улыбался – приятно, удивительно приятно видеть здесь человека! Юрковский, в конце концов, вовсе не плохой парень и действительно совсем не пижон. Но любит задирать нос и вообще… поэт. Быков не очень понимал стихи и к романтике относился скептически. В жизни еще слишком много прозы, чтобы заниматься поэзией, а из каждых десяти романтиков девять не стоят скорлупы от съедаемых ими яиц…
Юрковский подошел, тяжело дыша. Стащил через голову автомат, с отвращением бросил его на броню, присел на булыжник. Быков спросил, выждав:
– Есть дорога?
Юрковский махнул рукой:
– Валуны, ямы какие-то, черт бы их драл… Торчат обломки из песка – метра по полтора, острые как бритва, а там, – он махнул рукой в сторону, откуда пришел, – метров через двести эти Венерины зубки сплошной стеной, человек не пролезет. Короче говоря, тупик. Придется вам, водитель, поворачивать свои бронированные оглобли. Кто-то из умников предлагал взять на «Хиус» вертолет. Чудак! Здесь бы эту машинку через три секунды в щепки разнесло…
– Может быть, Ермаков с Дауге дорогу найдут…
– Возможно, хотя и сомнительно; наверное, придется искать обход: не взрывать же все подряд! Я бы на вашем месте начал разводить пары.
Юрковский вскарабкался на броню, сел рядом с Быковым, вытянул ноги и постучал ступней о ступню.
– А Голконду-то слышно! Чуете, Алексей Петрович? Чудесный край загадок и тайны… Дикая, первозданная природа! Людским дыханием не оскверненный воздух и бездорожия нетоптаный простор, а?..
Быков неопределенно помычал. Манера Юрковского разговаривать раздражала. И великолепный «романтизм» его казался нелепым, позерским. Он, Быков, считал, что «Хиус» прокладывает дорогу для тех, кто пойдет вслед за ним, покончит с «нетоптаным бездорожьем», изменит здесь климат, построит прекрасные города… и тогда на этом самом месте можно будет выпить кружечку холодного пива, как в павильоне на углу Пролетарского проспекта и улицы Дзержинского в Ашхабаде…
– А вот еще загадка… – «Пижон» протянул руку.
Над вершинами скал беззвучно возникли и протянулись по небу давешние лиловые переливающиеся полосы. Быков вскочил.
– Ага! Вы их тоже видите!
– Что значит «тоже»? – удивился Юрковский. – Трудно не увидеть…
Полосы медленно погасли, словно растаяли в багровом свете.
Вдали показались еще две фигурки – они поднялись на валун, одна помахала рукой. Быков махнул в ответ.
– Вот и Ермаков с Дауге. Что же Богдан? Вы разошлись с ним, что ли, Владимир Сергеевич?
– Да, видно, разошелся, – рассеянно ответил Юрковский, следя за приближавшимися товарищами. – Здесь легко разойтись – за десять шагов из-за камней ничего не видно, а я возвращался другой дорогой. Он давно ушел?
– Как это – ушел? Вместе с вами…
– Что? – спросил Юрковский, очевидно не расслышав его слов.
Быков промолчал, соображая. Что он, смеется, что ли, чудак?
– Там же ерунда какая-то была, течь в кислородном баллоне. Неполная герметичность…
– Что такое? – Быков ощутил странное беспокойство. Он не понимал Юрковского.
Тот, по-видимому, тоже удивился:
– У Богдана что-то случилось с кислородным баллоном. Он сказал мне, чтобы я не задерживался, а сам вернулся к «Мальчику» взять новый… На всякий случай. Вы что – отлучались, что ли, Алексей Петрович?
– Богдан вернулся к «Мальчику»?
– Вернулся. Взять новый баллон…
– Богдан не возвращался к «Мальчику», – с трудом выговорил Быков, ощущая во всем теле томительный холодок нехорошего предчувствия.
– Не возвращался?
Оба они вскочили одновременно и уставились друг на друга, едва осознавая тяжесть надвигающейся беды. Быков не видел лица Юрковского и только вдруг совершенно перестал слышать его дыхание.
– Осторожнее, осторожнее, Анатолий Борисович… Вот так!..– раздался голос Дауге.
Быков оглянулся. Дауге и Ермаков подходили к транспортеру. У геолога на шее висело два автомата, он поддерживал командира под руку. Ермаков шел медленно, сильно припадая на правую ногу. Не доходя нескольких шагов, он проговорил сквозь стиснутые зубы:
– Готовьтесь, водитель. Там можно пройти. Все в машину!
Неожиданно Юрковский спрыгнул на землю, подхватил автомат и, не говоря ни слова, кинулся прочь, скользя и спотыкаясь на каменных обломках. Быков отстал от него на секунду.
– Дауге! – рявкнул он таким голосом, что тот вздрогнул и вытянулся. – Один автомат командиру – и за Юрковским, живо!.. Анатолий Борисович, вероятно, с Богданом беда. Разрешите идти?
– Идите! – крикнул Ермаков.
Дауге уже бежал впереди, путаясь в колючих стеблях плюща. Быков бросился за ним. Ноги разъезжались, срывались с гладкого камня. Почва – крупный щебень пополам с булыжниками, припорошенными песком с пылью, – уходила из-под ног, щетинилась острыми обломками. Быков сразу покрылся по́том. «Скорее, скорее», – стучало в висках. Мысль работала быстро, четко. Либо Богдан подвергся нападению («Вряд ли – скалы мертвы…»), либо поскользнулся, расшибся, лежит без сознания («Тогда найдем, непременно найдем…»), либо заблудился («Но почему тогда не стреляет, не зовет?»). Хлестко ударила автоматная очередь. Богдан!.. Нет, это Юрковский. Правильно, молодец, включил сигнальный магазин, забрался на валун, на тот, что похож на жабу, оглушительно бьет из автомата в низкое небо. Перестал, прислушивается… Нет ответа, нет… Камень отвечает замысловатым раскатистым эхом, да воет ветер в вершинах остроконечных скал…
Быков сидел, прислонившись спиной к груде тюков, медленно жевал прессованную ветчину, жадно запивая фруктовым соком из нейлонового стаканчика. Тяжело, с хрипом дышал во сне Дауге. Он свалился где сидел, прямо на полу. Темное лицо его еще больше почернело, щетинистые щеки ввалились. Время от времени он торопливо бессвязно бормотал что-то по-латышски, судорожно шевеля губами. Над рацией склонился неподвижный Ермаков. Глаза его были закрыты, только тихонько двигались белые сухие пальцы на блестящей кремальере. Он прощупывал эфир, пытаясь связаться с «Хиусом». Раньше это всегда делал Богдан. Богдан… Над головой по пластброне постукивают медленные, усталые шаги. Это Юрковский.
Юрковский считает себя виновным в несчастье с Богданом. Дауге и Быков пытались переубедить его, но безуспешно.
– Я не должен был отпускать его одного, – твердил он, глядя на товарищей пустыми глазами.
Бедный Богдан… Бедный Юрковский…
Двенадцать часов бродили они по каменным дебрям.
Глухое эхо отвечало на выстрелы, мерно рокотала далекая Голконда, гулко лопались горбатые валуны, заставляя их вздрагивать и озираться. Богдан не отвечал. Они находили стреляные гильзы – там, где побывали уже сами. Полустертые следы ног – своих собственных ног. Богдан не откликался… Они почти не разговаривали друг с другом, только иногда, когда Дауге или Юрковский пытались отделиться от маленького отряда, Быков приказывал им вернуться голосом, которого не узнавали ни они, ни он сам. Несколько раз им казалось, что откуда-то издалека доносятся выстрелы, – они опрометью бросались туда, стреляя на ходу, и всегда оказывалось, что они ошибались. Пот заливал глаза, ноги подгибались и дрожали. Все чаще они спотыкались и падали, и все труднее им было подниматься. Наконец Юрковский упал, а Дауге, пытаясь ему помочь, свалился сам. Быков подошел к ним и опустился на щебень, с трудом подогнув одеревеневшие ноги. Некоторое время он смотрел, как Юрковский, задыхаясь, пытается подняться, еле шевеля руками, не поднимая отяжелевшей головы, потом сказал:
– Пошли к «Мальчику»… Надо передохнуть.
– Не-е-ет! – яростно просипел Юрковский.
Но они все-таки пошли назад, и Быков нес все три автомата и вел Юрковского, придерживая его за плечи, Дауге, шатаясь, шел впереди, не выбирая дороги, и, когда он останавливался, приникнув к скале, Быков подходил к нему и толкал в спину. Геолог с трудом отрывался от камня и, спотыкаясь, брел дальше. Он казался ослепшим от усталости, но именно он первый заметил широкую черную расселину и на краю ее тускло поблескивающий автомат Богдана. Дауге закричал и упал на колени, невнятно бормоча, тыча слабой рукой в пропасть…
Когда «Мальчик», грузно переваливаясь на камнях, подполз к трещине, Быков обвязался стальным тросом и спустился вниз. Он слышал, как наверху хрипло зовет Юрковский: «Богдан! Богдан!..» На дне расселины Быков при свете фонарика увидел груды камня, песок, обломки колючих ветвей плюща, щебень… Он бродил во тьме полчаса, ощупал каждый камень, осмотрел каждую трещинку… Богдана не было. У него еще хватило сил выбраться из расселины и залезть в машину. Там он упал и заснул…
Быков допил сок, собрал крошки, бросил их в мусоросборник. Ермаков не шевелился. Дауге вдруг поднялся, тараща мутные глаза, и бросился к нему:
– Богдан! Богданыч! Нашелся, родной! – Голос его упал, он как-то сразу обмяк, сел, растирая лицо обеими ладонями. Помолчав, проговорил: – Простите, Анатолий Борисович… Померещилось, – и принялся надевать шлем дрожащими руками.
Ермаков только глянул на него бегло и отвернулся.
– Мы, пожалуй, попробуем еще раз, Анатолий Борисович, – сказал нерешительно Быков.
– Да, – беззвучно шевельнул губами Ермаков.
Прошло еще сорок восемь часов, полных предельного напряжения, надежд и горьких ошибок. Поиски были напрасны.
Ничего! Никаких следов. В километровом радиусе вокруг «Мальчика» межпланетники обыскали каждую трещинку. В расселину, рядом с которой был найден автомат, спускались четыре раза. Они не могли сделать большего, и Юрковский глухо рычал, в бессильной ярости сжимая большие руки. Если бы Богдан погиб у них на глазах, в бою или под обвалом, если бы они нашли хотя бы его тело – им было бы легче. Но эта жуткая неизвестность, сознание своей полной беспомощности, медленно и мучительно умирающая надежда!.. Дауге ходил как лунатик. Два раза он порывался выбраться из транспортера без спецкостюма – чуть не задохнулся, наглотался черной пыли.
Ермаков молчал. Каждый раз, когда товарищи уходили на поиски, он с трудом, волоча вывихнутую ногу, выползал наружу и часами сидел около транспортера, положив на колени автомат, – ждал сигнала. Пока остальные отдыхали, измотанные многочасовой ходьбой, он дежурил наверху или пытался связаться с «Хиусом». Ермаков ждал и боялся разговора с далеким штурманом, но, когда наконец радостный голос Михаила Антоновича донесся из репродуктора, прерываемый раздражающим треском помех, командир заговорил в спокойном, даже слегка шутливом тоне. Сказал, что цель близка, все в порядке, настроение бодрое. Немного задержались в скалах из-за плохой дороги, но это не страшно. Все члены экспедиции шлют привет. Прислушиваясь к этому разговору, геологи молчали одобрительно – Михаилу ни к чему знать все. Ему и так несладко в одиночестве.
В этот день Юрковский сделал последнюю безумную попытку раскрыть тайну исчезновения Богдана. Опытный скалолаз, он ухитрился взобраться на вершину одного из самых высоких столбов метрах в ста от «Мальчика». Тридцатиметровая черная громадина была расколота вдоль, и, упираясь в края трещины, геолог с нечеловеческой ловкостью вскарабкался на нее, чтобы осмотреть окрестности.
Быков и понурый Дауге терпеливо стояли у подножия. Потом, когда Юрковский спустился вниз и отдыхал, упираясь спиной в гладкий камень, они так же терпеливо ожидали, что он скажет.
Но Юрковский сказал только:
– Голконда близко… Как на ладони…
Ермаков ждал их около «Мальчика», пропустил в люк, пролез сам и, когда все сняли шлемы, сказал очень тихо:
– Выступаем через час.
Быков не удивился – он ждал этих слов. Даже если бы кислородный баллон Спицына был исправен, запасы кислорода в нем должны были кончиться уже давно, а то, что мог вытянуть из венерианской атмосферы кислородный фильтр, могло затянуть агонию удушья только на тридцать-сорок часов. Богдан Спицын был мертв.
Но, когда Ермаков объявил, что «Мальчик» выступает, Юрковский стиснул руки, а Дауге поднял темное лицо с усталыми, запавшими глазами.
– У нас нет времени. Оставаться здесь дольше я не считаю возможным и… целесообразным.
Юрковский, шатаясь, поднялся:
– Анатолий Борисович!..
Ермаков молчал. Юрковский, беззвучно шевеля губами, прижимал к груди трясущиеся руки. Дауге снова понурил голову. Молчание длилось бесконечно, и Быков не выдержал. Он поднялся и направился к пульту управления. И тогда, высокий, надорванный, прозвенел голос Юрковского:
– Я не уйду отсюда!
Глаза его блуждали, на белых щеках вспыхнули красные пятна.
– Он здесь, где-то рядом… может быть, он еще… Я не уйду… – голос сорвался, – Анатолий Борисович!
Ермаков проговорил мягко, убеждающе:
– Владимир Сергеевич, мы должны идти. Богдан умер. У него нет кислорода. Мы должны выполнить свой долг. Мы не имеем права… Вы думаете, первым экспедициям в Антарктике было легче? А Баренц, Седов, Скотт, Амундсен?.. А наши прадеды под Сталинградом?.. Смерть любого из нас не может, не должна остановить наступления…
Никогда Ермаков не произносил столь длинных речей.
Юрковский, цепляясь за стены, придвинулся к Ермакову:
– Мне плевать на все!.. Мне плевать на Голконду! Это подло, товарищ Ермаков! Я не уйду! К черту! Я остаюсь один…
Быков увидел, как лицо Ермакова стало серым. Командир планетолета не шевельнулся, но в голосе пропали дружеские нотки:
– Товарищ Юрковский, прекратите истерику, приведите себя в порядок! Приказываю надеть шлем и приготовиться к походу!
Он резко повернулся и сел за пульт управления. Юрковский, весь сжавшись, будто готовясь к прыжку, следил за ним дикими глазами. Он был жалок и страшен, и Быков, не сводя с него глаз, шагнул к нему. Но не успел: стремительным кошачьим движением, выпрямившись, как стальная пружина, геолог рванулся к люку. В руках его вдруг оказался автомат.
– Так? Да? Так? – выкрикнул он. – Пусть! К черту! Я остаюсь один!
Быков схватил его за плечо.
– Куда? Без шлема, сатана!..
Юрковский ударил его прикладом в лицо, брызнули темные капли на силикетовую ткань костюма. Быков, навалившись, рвал у него из рук оружие, ломая пальцы. Оба рухнули на пол. Юрковский сопротивлялся бешено. Перед глазами Быкова блестели оскаленные зубы, в ушах хрипел задыхающийся шепот:
– Сволочь!.. Пусти, гад!.. Кирпичная морда… Жандарм, сволочь!..
Быков вырвал наконец автомат, отбросил в сторону. Пол качнулся, раздался визгливый скрежет – «Мальчик» разворачивался, уходил от проклятого места, от ненайденной могилы, лязгая сталью по серому камню.
– Иоганыч!.. Что же ты? Иоганыч… Богдан… – Юрковский застонал, запрокинув лицо. Быков выворачивал ему руки.
– Надо, Володя, надо! – Дауге стоял над ним, держась за качающиеся стены. Перекошенное землистое лицо. Потухшие глаза. Мертвый, чужой голос: – Надо, Володя, надо… будь оно все проклято!..