Будни
Город был невелик: несколько сотен новеньких коттеджей, вытянутых в четыре ровные параллельные улицы вдоль лощины между двумя грядами плоских голых холмов. Красное утреннее солнце неярко озаряло мокрый асфальт, пологие крыши, веселые деревца в палисадниках. За холмами в розоватой дымке виднелись огромные легкие сооружения, знакомые по кино и фотографиям, – стартовые установки для межпланетных кораблей.
Алексей Быков, запахнувшись в белый халат, стоял у огромного, в полстены, окна, ждал, когда его вызовут к врачу, и глядел на улицу. Экипаж «Хиуса» прибыл в этот городок вчера вечером. В самолете Быков спал, но, вероятно, не отоспался и потому дремал и в машине по дороге с аэродрома. От вчерашних впечатлений о городе в памяти сохранились только залитая розовым вечерним солнцем улица, светлое многоэтажное здание гостиницы и слова дежурной по этажу: «Вот ваша комната, товарищ, устраивайтесь…» В семь часов его разбудил Дауге и сообщил, что всем приказано явиться на медосмотр и что от долгого сна бывают пролежни.
Медицинский корпус примыкал к зданию гостиницы. Здесь межпланетникам велели снять всю одежду, накинуть халаты и ждать.
За окном, на улице, было пустовато. Возле дома напротив застыл стремительный низкий автомобиль с серебряным оленем на радиаторе. Прошли двое в легких комбинезонах, с огромными чертежными папками в руках. Тяжело прополз мощный полугусеничный электрокар с фургоном. В палисадник вышел парнишка лет двенадцати, посмотрел на небо, свистнул в три пальца и, перескочив через ограду, побежал по улице, явно копируя стиль бега знаменитых чемпионов.
Быков отошел от окна. Ермакова и Юрковского в комнате уже не было, их вызвали в кабинет врача. Остальные неторопливо раздевались, вешая одежду в изящные шкафчики с полупрозрачными створками. Алексей Петрович залюбовался Спицыным. У пилота было могучее поджарое тело гимнаста-профессионала. На широченных плечах, под тонкой золотистой кожей, перекатывались желваки мускулов. Дауге уже накинул халат и, ехидно улыбаясь, завязывал узлом рукава шелковой сорочки Юрковского, приговаривая: «Т-так, а теперь вот так…» Покончив с этим полезным занятием, он весело хихикнул и подошел к Быкову:
– Нравится город, Алексей?
– Хороший город, – ответил Быков сдержанно. – А далеко ли ракетодром?
– Там, за холмами. Видишь стартовые стрелы? Вот там и находится знаменитый Седьмой полигон, первый и пока единственный в мире специальный ракетодром для испытаний, стартов и посадок фотонных ракет. Здесь стартовало первое фотонное беспилотное устройство «Змей Горыныч». Здесь садились «Хиус-один» и «Хиус-два». Здесь, вероятно, сядут и «Хиус-три», и «Хиус-четыре», и «Хиус-пять»…
– Сядут или будут стартовать?
– И стартовать будут. Но сначала сядут. Ведь их строят не на Земле.
– Ага… – Быков вспомнил о внеземном литейном заводе на спутнике «Вэйдады Ю-и».
Там, на высоте пяти тысяч километров над Землей, в условиях невесомости и почти идеального вакуума отливались исполинские корпуса сверхтяжелых ракет. Двести пятьдесят человек – ученых, инженеров, техников и рабочих – управляли солнечными печами, центробежными машинами, сложнейшей литейной автоматикой, превращая многотонные титановые и вольфрамовые болванки в корпуса межпланетных кораблей. Очевидно, там же рождались и «Хиусы»…
– Крутиков и Спицын, пожалуйста! – раздался за спиной голос Ермакова.
Друзья обернулись. Крутиков бросил газету и вслед за Спицыным вошел к врачу, тщательно прикрыв за собой дверь.
– Седьмой полигон – идеальное место! – с воодушевлением говорил Дауге. Лицо его было обращено к Быкову, но глаза косили в сторону Юрковского, уже распахнувшего свой шкафчик. – Вокруг – сотни километров тундры, ни одного населенного пункта, ни одного человека. На севере – океан…
Юрковский взялся за сорочку.
– …По прямой до побережья около двухсот километров… – Дауге вдруг прыснул, но тут же, спохватившись, торжественно провозгласил: – И между городом и океаном распростерлись по тундре пять миллионов гектаров нашего полигона!
Юрковский просунул голову через ворот и теперь стоял в напряженной позе, с обвисшими рукавами, похожий на огородное чучело. Ермаков, уже одетый, прошел к врачу, аккуратно застегнув все пуговицы на халате.
– Отсюда на юг идет железнодорожная ветка и шоссе, – громко продолжал Дауге. – Километрах в четырехстах, около геофизической станции…
– Интересно, – спросил Юрковский задумчиво, – какой кретин это сделал?
– …м-м-м… около станции, значит, она сворачивает и соединяется с северной транссибирской магистралью у Якутска… Гм… Володя, как твое здоровье?
– Благодарю вас, – сказал Юрковский приближаясь. Сорочку он снял и теперь выразительно играл мускулами, глядя на Дауге исподлобья. – Я совершенно здоров. Я приложу максимум усилий к тому, дружочек, чтобы о вас этого не сказал даже самый скверный ветеринар.
– Володя! – вскричал Дауге. – Это ошибка. Это не я.
– А кто же?
– Это он! – Дауге похлопал Быкова по волосатой груди. – Это, Володя, такой шутник!..
Юрковский мельком глянул на Алексея и отвернулся. Быков, открывший было рот, чтобы принять участие в игре, только кашлянул и промолчал. Юрковский не принимает его в игру – это было ясно. Дауге тоже понял это, и ему тоже стало неловко.
В этот момент дверь открылась, и Ермаков позвал:
– Товарищи, ваша очередь.
Очень довольный таким оборотом дела, Быков поспешно прошел в кабинет.
Сначала их осмотрел врач – жгучий брюнет с фантастическим носом. Дауге он отпустил, не сказав ни слова, но, осматривая Быкова, ткнул пальцем в длинный рубец на его груди и спросил:
– Что это?
– Авария, – лаконично ответил Быков.
– Давно? – не менее лаконично осведомился врач, поднимая нос.
– Шесть лет.
– Последствия?
– Без, – сказал инженер, демонстративно рассматривая докторову переносицу.
Дауге тихонько хихикнул.
Врач что-то записал в толстой книжке, на которой значилось: «Медицинский дневник № 4024. Быков Алексей Петрович», и повел друзей в соседнюю комнату. Там они увидели большой матово-белый шкаф. Врач прицелился носом в Дауге и предложил ему войти в этот шкаф. Дверца шкафа бесшумно закрылась, врач надавил несколько клавиш на пульте с правой стороны шкафа, и тотчас послышалось тихое гудение. На пульте загорелись, перемигиваясь, разноцветные лампочки, заколебались стрелки приборов. Это продолжалось минуты полторы, после чего аппарат звонко щелкнул и выбросил откуда-то белый листок, покрытый ровными строчками букв и цифр. Лампочки погасли, и доктор открыл дверцу. Дауге вылез спиной вперед, потирая плечо.
Врач повернулся к Быкову и весело кивнул ему носом:
– Вперед!
Алексей кашлянул и забрался в шкаф. Там было темно. Прохладные металлические обручи сомкнулись на его плечах и на поясе, прижали к чему-то теплому и мягкому, подняли, опустили. Вспыхнул красный свет, потом зеленоватый, потом что-то кольнуло в предплечье, и Быков почувствовал себя свободным. Дверь открылась.
Врач, мурлыча себе под нос что-то легкомысленное, внимательно рассматривал листки, выброшенные «шкафом». Это были «формулы» здоровья, полный отчет о состоянии организма, а также индивидуальный комплекс обязательных гимнастических упражнений и диетический рацион на период подготовки к старту. Пометив что-то в «Медицинских дневниках», врач передал листки Ермакову и сообщил, что такие осмотры будут проводиться еженедельно.
Ермаков поблагодарил и вышел.
– Что это за ящик? – спросил Алексей Петрович у Дауге, одеваясь. – Инкубатор для взрослых? Электронный вариант шкатулки Пандоры?
– Кибердоктор, электронная диагностическая машина, – сказал Дауге. – Все бы хорошо, но она делает уколы. Терпеть не могу уколов!
Они вошли в лифт и поднялись на пятый этаж, в столовую. Это был огромный пустоватый зал, залитый розовым светом северного солнца. Почти все столики были свободны. Завтрак либо уже кончился, либо еще не начинался.
– Вон наши, – сказал Дауге.
Экипаж «Хиуса» занял два сдвинутых столика у самого окна. За ними уже сидели оба пилота и Ермаков. Быков отметил, что у толстяка Крутикова несчастный вид. «Гордость советской астронавтики» сидела, сгорбившись, над стаканом молока, крошила сухой хлеб и с невыразимой тоской поглядывала на тарелку Спицына. Черноволосый Богдан терзал дымящийся ломоть сочного бифштекса.
Как ни странно, но завтрак был подан уже по новым рационам. Быков с некоторым недоумением съел целый салатник душистой травки, очистил тарелку овсяной каши, умял два куска отличной ветчины и принялся за яблочный сок. Дауге было подано мясо.
Иоганыч поднял вилку и нож и осведомился:
– Что же сказал тебе врач, Михаил Антоныч?
Крутиков покраснел и уткнулся в стакан.
– А я знаю, – объявил подошедший Юрковский. – Он, наверное, долго и нежно держал Мишу за складку на животе и популярно объяснял, что чревоугодие никогда не было украшением межпланетника.
Крутиков молча допил молоко и потянулся было к вазе со сдобным печеньем, но Ермаков негромко произнес «гм», и штурман поспешно убрал руку.
После завтрака Краюхин объявил, что приехал Усманов, один из конструкторов нового маяка. Усманову поручено обучить экипаж сборке и эксплуатации «этого замечательного достижения технической мысли».
– Даю на это две недели, – сказал Краюхин. – Затем каждый начнет работу по своей специальности.
Первое занятие проходило в спортивном зале гостиницы. Рабочие в синих спецовках бесшумно внесли толстый шестигранный брус и несколько предметов, форма и материал которых лишь с трудом могли бы вызвать у несведущего человека ассоциации с какими-нибудь общеизвестными понятиями. Недоумение и любопытство были даже в глазах Богдана Спицына и Крутикова, только Ермаков рассматривал неизвестную аппаратуру с обычным холодно-равнодушным видом.
Вошел Усманов, высокий скуластый человек в рабочем комбинезоне, представился и сразу приступил к делу. Постепенно нахмуренные лица космонавтов прояснялись. Посыпались вопросы, завязался оживленный разговор. Скоро к беседе подключился и Быков, знакомый в общих чертах, как и всякий инженер, с принципами радиолокации и радионаведения.
Речь шла об устройстве, предназначенном для подачи направленных и очень мощных ультракоротковолновых импульсов определенной длины волны, способных пробить плотные пылевые облака и высокоионизированные области атмосферы. Длительность импульсов не превышает десяти микросекунд. В секунду подается до ста импульсов. Специальные приспособления заставляют этот импульсный луч описывать спираль, обегая за несколько секунд верхний сегмент небесной сферы от горизонта к зениту и снова к горизонту.
Такое устройство обеспечит космическим кораблям ориентировку над незнакомой планетой, поверхность которой недоступна для визуального наблюдения и где обычные средства радиолокации бессильны из-за электрических возмущений и высокой ионизации. Маяки эти предполагается устанавливать на вершинах скал недалеко от удобных для посадки площадок и других объектов, которые желательно отмечать ориентирами. В данном случае, в связи с главной задачей экспедиции, их надо будет установить возле первой посадочной площадки на Венере, на границе Урановой Голконды.
– А питание? – спросил Юрковский.
Усманов вытянул из портфеля сверток.
– Селено-цериевые радиобатареи, – сказал он. – Двести ячеек на квадратный сантиметр. Мы могли бы снабдить вас еще и нейтронными аккумуляторами, но я думаю – это лишнее. Они слишком громоздки. Полупроводниковая радиобатарея гораздо портативнее. На «Хиус» погрузят пятьсот квадратных метров такой ткани, и вы просто разложите и укрепите ее возле маяков… Если почва у края Голконды будет давать на каждый квадратный сантиметр по пятидесяти-шестидесяти рентгенов в час – а по предварительным расчетам она будет давать много больше, – мощность батареи достигнет трех тысяч киловатт. Для маяков это более чем достаточно.
Быков недоверчиво ощупал тугую эластичную пленку, в полупрозрачной толще которой виднелись мутные зернышки.
Принципы сборки и установки маяка оказались очень простыми.
– Нет никакой необходимости разбирать основные агрегаты устройства, – говорил Усманов. – Это было бы даже нежелательно, Анатолий Борисович. (Ермаков кивнул.) Как видите, они опечатаны заводскими штампами. За их работу отвечает наша лаборатория. А остальное несложно. Подойдите поближе, товарищи, помогите… Вот так, спасибо.
Все агрегаты нанизывались на шестигранный шест, как кольца в детской пирамидке, и скреплялись между собой немногими защелками и скользящими в пазах шпилями. Быков отметил про себя, что во всем устройстве не было ни одного винта – по крайней мере, снаружи.
– Теперь в это гнездо вставляется кабель от радиобатареи. Маяк в таком виде может работать без присмотра десятки лет.
– Хороший маяк, простой, – сказал Крутиков, поглаживая выпуклую и сетчатую, словно гигантский стрекозиный глаз, макушку маяка. – Какова его масса?
– Всего сто восемьдесят килограммов.
– Неплохо, – подтвердил Юрковский. – Короче говоря, самое сложное – это установить маяк.
Для установки маяка предусматривались три способа. На твердой скалистой поверхности можно было воспользоваться огромной присоской на нижней части шеста.
В более неустойчивой породе следовало пробурить скважину, в которую опускался шест. Скважину заливали пластраствором. Наконец, в том случае, если почва окажется сыпучей, в ней при помощи тока высокой частоты выплавляется шестигранная монолитная колонна, уходящая вглубь до десяти метров. Шест вплавляется в нее.
Пробные сборки и установки маяков были проведены за городом в тот же день. Быков с восхищением наблюдал, как направляемый ловкими руками Юрковского вибробур быстро высверлил в замшелой гранитной глыбе узкую глубокую скважину. Усманов объявил, что скважина превосходная – прямая и идеально отвесная. В нее вставили шест, залили омерзительно пахнущей жидкостью из баллона с манометром. Жидкость моментально затвердела.
– Ну-ка! – предложил Усманов.
Быков и Спицын переглянулись и взялись за шест. К ним присоединился Дауге, затем Крутиков, но ни выдернуть его, ни согнуть не удалось.
– Вот видите! – гордо сказал Усманов. – А теперь займемся сборкой.
Солнце снова повисло над верхушками стартовых стрел на ракетодроме, когда экипаж «Хиуса» вернулся в гостиницу.
– В ближайшие дни, – объявил Ермаков, – каждый член экипажа должен научиться владеть вибробуром так же искусно, как наши геологи, и собирать и разбирать маяк с завязанными глазами. Этим мы и займемся.
Пообедав, Быков уединился в своем номере и принялся за письмо в Ашхабад. Он исписал убористым почерком семь страниц, перечитал, безнадежно вздохнул и завалился на диван.
Письмо получилось неприлично сентиментальным. И чертовски хочется закурить. Быков перевернулся на живот и сунул в рот карандаш. Во-первых, можно лечь и проспать до утра. Во-вторых, можно залезть в ванну… Черт, что за кислые мысли – лечь, проспать, залезть… Он решительно вскочил и побежал в библиотеку.
Гостиница Седьмого полигона начинала свой вечер. Хлопали двери. По длинным коридорам спешили нарядные люди. Снизу неслись звуки бравурной музыки. У всех четырех лифтов толпился народ, и Быков решил добираться до читальни по лестнице. Навстречу, направляясь вниз, двигался веселый поток молодежи. По-видимому, все шли в клуб.
В тихом читальном зале Алексей Петрович взял три книжки о Венере, одну по теории фотонных приводов и перелистал последний номер «Космонавта». Там он обнаружил статью М. А. Крутикова об автоматическом управлении планетолетом, попытался прочесть ее и со смущением отметил, что разобраться не может – слишком много математики.
– Функционал… – пробормотал Быков, силясь разобраться хотя бы в выводах. – Ай да толстяк!..
«А не зайти ли к Дауге? – подумал вдруг он. – И вообще, чем сейчас занят экипаж „Хиуса“? Тоже читает книжечки о Венере? Сомнительно…»
Дауге не читал книжечек. Он брился. Челюсть его была выворочена совершенно неестественным образом, и жужжание электробритвы заполняло комнату. Увидев Быкова, Дауге что-то невнятно пробормотал.
Алексей плюхнулся в кресло и стал рассматривать спину Дауге, голубые пластмассовые стены, большой плоский телевизионный экран, матовый далекий потолок.
Дауге кончил бриться и спросил:
– Ты зачем пришел?
– А что, мешаю?..
– Да нет, не то чтобы мешаешь… У меня сейчас должен быть разговор с Юрковским. Совершенно деловой разговор.
Он отправился в ванную. Там зажурчала вода, слышно было, как блаженно бормочет и отфыркивается хозяин. Потом он появился, вытираясь на ходу махровым полотенцем.
– Не сердись, Алексей, но…
– Ничего, ничего, я пойду… – Быков поднялся. – Я забежал просто так, от скуки.
– Деловой разговор, – повторил Дауге. – Ты, если тебе скучно, пойди поищи пилотов. Они, по-моему, в спортзале. Богдан снимает жирок со штурмана. Посмотри – забавное зрелище!
– Ага… Ну, бог с вами! – Быков пошел было к выходу, но остановился. – Ты мне скажи, что это Юрковский глядит на меня зверем?
Дауге хмыкнул, затем с неохотой сказал:
– Не обращай внимания, Алексей. Во-первых, он вообще человек нелегкий. Во-вторых, всегда относится так к новичкам, не имевшим чести крутиться в центробежных камерах и просиживать по десять суток в маске в азотной атмосфере, как это делают в Институте подготовки, а в-третьих… Видишь ли, на твое место намечался один пилот, близкий друг Володьки. Потом Краюхин решил взять тебя. Понимаешь?.. Одним словом, все это пройдет, и на Землю вы вернетесь самыми лучшими друзьями.
– Сомневаюсь, – пробормотал Быков и, сердито открыв дверь, вышел.
На другой день началась работа, тяжелая работа, с ноющей усталостью в плечах, которую не сразу снимает даже горячий душ и послеобеденный отдых. Весь экипаж в течение двух недель практиковался в установке радиомаяков.
Монтировать маяк научились очень скоро, потому что каждый имел за плечами богатый инженерный опыт. Но вибробур оказался весьма капризным инструментом, и много кривых, безобразно раздутых дыр украсило каменные валуны в окрестностях города, прежде чем Ермаков объявил, что теперь он более или менее удовлетворен сноровкой новичков-бурильщиков. Не меньше хлопот доставили членам экипажа и вакуум-присоски.
– Не понимаю! – сердито сказал однажды Быков, обращаясь к Дауге. – Зачем мы тратим время на возню с бурением? Ведь ты умеешь бурить, и Юрковский тоже… Разве этого недостаточно?
Дауге строго посмотрел на него.
– Предположим, что мы с Володькой не дойдем до Голконды, – просто сказал он.
Краюхина видели все эти дни только за завтраком. Он был круглые сутки занят материальным оснащением экспедиции и дневал и ночевал на складах, предприятиях и в снабженческих организациях ракетодрома. По-видимому, не все обстояло благополучно. Ходили слухи, что кого-то он уволил, кому-то запретил показываться впредь до устранения недоделок. Рассказывали о его выступлении на совещании городского партактива, о страшном разносе, который он учинил начальнику полигона.
Быков исподтишка наблюдал за Ермаковым. Начальник экспедиции и командир корабля был молчалив, сдержан и действительно никогда не смеялся. Зато он улыбался странной улыбкой – одними губами. Глаза его при этом становились еще более холодными, чем обычно. Очень скоро Быков убедился, что улыбка Ермакова не предвещает ничего хорошего тому, кому она адресована.
Как-то за обедом Дауге встал из-за стола, оставив на тарелке бо́льшую часть телятины, которая была подана ему на второе согласно диетическому рациону.
– Одну минуту, – мягким голосом остановил его Ермаков. – Прошу вас доесть второе, Григорий Иоганнович.
– Не могу, Анатолий Борисович, – сказал Дауге.
– И все-таки я очень прошу вас, – еще мягче сказал Ермаков.
Дауге молча провел ребром ладони по горлу.
Тогда Ермаков улыбнулся своей странной улыбкой.
– Мне не хотелось бы огорчать вас, Григорий Иоганнович, – совсем тихо сказал он, – но у меня есть серьезные основания опасаться, что ваше отношение к режиму подготовки вынудит экспедицию ограничиться в конечном счете одним геологом. Мы не можем себе позволить дать Венере хотя бы один, самый маленький шанс против нас. Даже недоеденный вами кусок телятины…
Дауге с пылающими ушами сел и с ожесточением вонзил вилку в злополучный кусок. Никто не сказал ни слова и не взглянул в его сторону. Обед закончился в гробовой тишине, и Ермаков не спускал с Дауге глаз до тех пор, пока нарушитель режима не подобрал с тарелки корочкой остатки подливы.
Быков не без удивления отметил, что этот инцидент не вызвал у его товарищей и тени возмущения строгостью Ермакова. Напротив, Юрковский в тот же вечер долго и настойчиво внушал что-то Дауге вполголоса, после чего тот только вздохнул и виновато развел руками.
К концу второй недели Усманов распрощался с экипажем и улетел. На следующее утро Краюхин после завтрака сказал:
– С сегодняшнего дня каждый займется, так сказать, своим делом. Товарищ Ермаков, вы будете работать со Спицыным и Крутиковым, как мы и договорились. Можете отправляться сейчас же, пропуска вам выписаны… Вас, Юрковский, и вас, Дауге, прошу подождать меня здесь. Я сейчас отвезу нашего пустынника и вернусь… Поехали, товарищ Быков.
У подъезда стояла мощная полугусеничная машина.
– Прошу, – пригласил Краюхин.
Они уселись рядом позади шофера. Когда город остался позади, Краюхин наклонился к Быкову и спросил:
– Нравится здесь?
– Ничего, – пробормотал Быков. – Места интересные.
– Скоро будет еще интереснее. С Дауге говорили?
– О чем?
– Обо всем.
– Да… говорил.
– Ну и как?
Быков пожал плечами. Краюхину не следовало бы заговаривать в таком тоне. Не дело начальника совать нос в душу подчиненного без особых на то оснований. Серьезные люди предпочитают держать свои переживания при себе. Впрочем, Краюхин как будто и не заметил, что ему не ответили.
– Сейчас будем знакомиться с вашим хозяйством, инженер, – сказал он, помолчав.
Через несколько минут машина остановилась перед длинным зданием без окон, с дверью во всю стену. Подошел хмурый вахтер, проверил пропуск.
– Вызвать механика! – приказал Краюхин.
Они вышли из машины. Вокруг расстилалась слегка всхолмленная равнина, покрытая редкой жесткой травкой. По небу ползли растрепанные серые тучи, моросил мелкий дождь. Под ногами хлюпала вода.
– Тундра, – вздохнул шофер.
Широкие, как ворота, двери раздвинулись. К Краюхину, протягивая чумазую руку, подошел веселый человек в комбинезоне.
– Вот, привез, – буркнул Краюхин.
Человек в комбинезоне взглянул на Быкова:
– Вижу, вижу! Ну что ж, пойдемте.
В здании было темно. Краюхин споткнулся обо что-то, выругался сквозь зубы. Механик виновато кашлянул.
– Не успели провести свет, товарищ Краюхин. Но завтра все будет сделано.
– Завтра? А сейчас что, человек в потемках ковыряться будет, так?
Постепенно глаза Быкова привыкли к полутьме, и он разглядел впереди широкую, мутно отсвечивающую серую массу. Стали видны ребристые гусеницы, открытый люк, круглые слепые глаза прожекторов.
– Что это? – спросил он.
– Это «Мальчик», – отозвался Краюхин. – Наш танк-транспортер. Он несколько отличается от обычных машин такого типа, но вы освоитесь с ним быстро. Принимайтесь за дело сейчас же… А вы… – Он повернулся к механику. – Чтоб через полчаса здесь был свет!
– Есть! – бодро ответил тот и кинулся прочь.
– Прихватите с собой описание и справочники! – бросил ему вдогонку Краюхин. – Ну, вот и все. Оставайтесь и работайте. К обеду за вами заедут. – Он попрощался и пошел к выходу.
Когда через двадцать минут под потолком вспыхнула яркая лампа, Быков ахнул от восхищения. Перед ним была самая совершенная машина из всех когда-либо передвигавшихся на гусеницах. Она была огромна – не меньше гигантского танка-батискафа, который Быков видел несколько лет назад на Всесоюзной промышленной выставке, – но вместе с тем производила впечатление необычайной легкости, стройности, даже, пожалуй, грациозности. Длинный, округлый, слегка сплюснутый по вертикали корпус, приподнятая узкая корма, едва намеченные выпуклости люков и перископов, высокий клиренс… И нигде ни единого шва! Талант конструкторов слил в «Мальчике» огромную мощь тяжелой транспортной машины и благородные линии сверхбыстроходных атомокаров.
– Вот это лихо! – бормотал Быков, обходя транспортер кругом и то и дело опускаясь на корточки. – А это что?.. Система равновесия… Здорово! И опорные рычаги втягиваются?.. Умно!
У кормы он задержался и приложил ладонь к гладкому борту. Борт был теплым.
– Заряжено, – добродушно усмехнулся механик, наблюдая за ним с порога гаража. – Хоть сейчас садитесь и поезжайте.
Быков нахмурился.
– Рано еще… ехать, – сказал он. – Вы руководство мне принесли?
– Принес. Вот, пожалуйста.
– Спасибо.
С неожиданной легкостью Быков юркнул в открытый люк. Створки крышки сомкнулись над его головой.
– Эй, товарищ! – крикнул механик. – Я вам буду нужен?
Он постучал по люку. Ответа не последовало. Механик пожал плечами и ушел.
Как было указано в руководстве, «Мальчик» являлся танком-транспортером высокой проходимости, предназначенным для передвижения по твердым, вязким и сыпучим грунтам и по сильно пересеченной местности, в газообразной и жидкой среде при давлениях до двадцати атмосфер и температурах до тысячи градусов, способным нести экипаж до восьми человек и полезный груз до пятнадцати тонн. Он был оснащен турбинами общей мощностью в две тысячи лошадиных сил, питающимися от компактного урано-плутониевого воспроизводящего реактора. На нем имелись инфракрасные проекторы, ультразвуковая пушка, пара выдвижных механических рук-манипуляторов (почти таких же, какими водители атомокаров пользуются при перезарядке реакторов своих машин на базах энергопитания), внешние и внутренние дозиметры и радиометры и десятки других устройств и приборов, назначение которых Быков представлял себе пока очень смутно. Экипаж, груз, механизмы и приборы прикрывались надежным панцирем из прочной – более прочной, чем титан, – термостойкой и радиостойкой пластмассы.
Управление «Мальчика» мало отличалось от известных Быкову систем. Знакомой оказалась и ходовая часть, но для очистки совести Алексей решил перебрать машину по винтику. Он приезжал к обеду и ужину усталый, испачканный жирной графитовой смазкой, жадно ел, перебрасывался короткими фразами с товарищами и торопливо возвращался в гараж или ложился в постель. Утром и после обеда его ждала у подъезда машина. Но личный тренировочный и гигиенический режим периода подготовки не нарушался ни в чем. Ермаков внимательно следил за этим.
На четвертый день Быков впервые вывел «Мальчика» в поле. Громадная машина с неожиданной легкостью и почти бесшумно выкатилась из ворот. Быков поразился тому, как послушно она реагировала на малейшие движения его пальцев, лежащих на клавишах пульта управления. Дежурный, улыбаясь, махнул рукой. Быков кивнул в ответ, сомкнул перед собой люк и стал набирать скорость. «Мальчик» несся по мокрой тундре, плавно покачиваясь и слегка кренясь на холмах. С испуганным криком из стелющихся кустарников поднимались птицы, серым комочком промелькнул заяц. Путь вперед застилал густой туман – пришлось включить инфракрасный проектор. На экране возникали и исчезали бледные очертания массивных валунов, одиночных, странно искривленных деревьев. Быков то переводил транспортер на максимальную скорость, то резко останавливал, делал крутые развороты, вертел на месте, и тогда из-под гусениц потоками взлетала и падала на линзы перископа ржавая жижа. Автоматические щетки мгновенно смахивали ее.
Неожиданно, когда «Мальчик» шел на полном ходу, впереди мелькнула сетка колючей проволоки. Быков круто повернул вправо и затормозил, но было уже поздно. Раздался звон и скрежет, что-то хрустнуло под гусеницами, и транспортер остановился. Быков выскочил наружу. Позади в обе стороны тянулась проволочная изгородь. След «Мальчика», отчетливо видимый в вязкой почве, проходил сквозь нее. В огромной рваной дыре болтались обрывки проволоки с обломками деревянных столбов.
– Этого еще не хватало! – пробормотал Быков оглядываясь. – Куда меня занесло?
Внимание его привлекло круглое сооружение из светлого бетона, видневшееся в тумане, шагах в двадцати.
– Эй, люди! – негромко позвал он.
Никто не отозвался. Слышно было только шуршание дождя в траве и тихий жалобный звон проволочной сетки. Быков поколебался с минуту, затем решительно двинулся к круглому зданию. Оно показалось ему необычным – в гладких высоких стенах не было ни окон, ни отдушин, только у самой земли виднелась небольшая, раскрытая настежь квадратная дверь. Несколько в стороне из травы выглядывал конец бетонной трубы, прикрытый круглой ржавой крышкой. Быков подошел к двери и заглянул внутрь. Он успел заметить только, что там темно и тепло. Позади лязгнуло железо. Быков обернулся и увидел нечто похожее на дурной сон: крышка люка была откинута, и из бетонной трубы вылезало влажное привидение с круглой безглазой серебристой головой.
Прежде чем Алексей вспомнил, что уже видел где-то такое чудовище, оно пригнулось и прыгнуло на него. Около трех метров было между ними, – и привидение покрыло это расстояние одним прыжком. Но Быков уже оправился от растерянности. К тому же привидение не имело никакого понятия о самбо. Через несколько секунд ожесточенной борьбы оно было повержено на спину, и Быков, нанеся ему несколько полновесных оплеух по тому месту, где у обычных людей бывает лицо, вскочил на ноги как раз вовремя, чтобы столкнуться со вторым таким же уродом, вылезавшим из того же люка.
Теперь дело приняло другой оборот. Не помогло даже самбо. Получив сокрушительную затрещину, Алексей упал боком на сырую землю, а затем его схватили за ноги и с быстротой, показавшейся ему необыкновенной, волоком потащили куда-то. Очень трудно оказывать сопротивление, если вас крепко держат за обе ноги. Быков понимал это и не сопротивлялся, ожидая, что будет дальше. Привидения остановились, но ног не выпустили. Быков попытался приподняться, упираясь в землю кулаками, разбитыми в кровь во время первой схватки. Послышался топот, и появилось третье привидение. Тогда Быков почувствовал, что ноги его свободны. Он сейчас же повернулся и сел, с трудом ворочая гудящей от удара шеей.
Оглянувшись, он понял, что находится за кормовой частью «Мальчика». Привидения стояли рядом и торопливо проделывали что-то со своими головами. Наконец блестящие шары откинулись, и изумленный Быков увидел знакомые лица – встревоженного Дауге, хмурого Краюхина и белого от ярости Юрковского. Юрковский поднес руку к носу, высморкался и протянул Быкову окровавленную ладонь.
– Вы идиот! – звенящим голосом сказал он. – Вы болван! У вас на плечах голова или кочан капусты?
– Погодите, Владимир Сергеевич… – сказал Краюхин. – Видите, человек ошалел от неожиданности.
– Вы? – только и мог сказать Алексей.
– Нет, не мы! Это наши бабушки! Рыцари ордена розенкрейцеров! Представители женского комитета!..
– Да погодите же, Юрковский!.. Товарищ Быков, быстро выводите отсюда машину… Дауге, закройте люк и дверь и скажите там, что мы уезжаем.
– Есть! – Дауге снова накрыл голову шлемом и вышел из-за корпуса «Мальчика».
Быков полез в транспортер, Краюхин и Юрковский, все еще продолжавший ругаться, последовали за ним.
– Выезжайте за ограду и там остановитесь! – приказал Краюхин.
«Мальчик» дал задний ход.
– Достаточно. Стоп! Теперь подождем Дауге.
Быков покосился на Юрковского. Тот осторожно ощупывал распухший нос.
– Больно? – сочувственно осведомился Краюхин.
Юрковский только яростно оскалился. По обшивке застучали ботинки, и в люк спрыгнул Дауге.
– Исполнено, Николай Захарович, – сказал он.
– Поехали.
Быков положил пальцы на клавиши. Затем, подумав, пощелкал переключателями, включил двигатель и отошел от пульта. «Мальчик» легко тронулся.
– Куда же ты? – испуганно-удивленно спросил Дауге. – А кто будет править?
– Автоводитель, – виновато отозвался Быков. – Я не помню дорогу назад. Да вы не беспокойтесь! Здесь ведь электронное устройство, «Мальчик» пойдет по гирокомпасу.
Некоторое время ехали молча. Машина в точности, только в обратном порядке, производила все манипуляции, которые полчаса назад проделывал Быков.
– Дозиметр у вас с собой? – спросил Краюхин у Дауге.
– С собой, Николай Захарович. Но он не понадобится. Я забыл сказать, что, когда Быков подошел к камере, ее уже закрыли. Так что все кончилось благополучно.
Краюхин облегченно вздохнул.
– Вы чуть не нарвались на большую неприятность, товарищ Быков, – сказал он, вытирая пот с лысины. – Знаете, где мы вас перехватили?
– Никак нет… – Быков чувствовал себя очень несчастным.
– За проволочной оградой под землей находится мощный реактор, вырабатывающий тритий. Это горючее для нашего «Хиуса». Бетонная башня, в которую вы так неосторожно заглядывали, есть не что иное, как камера-могильник для радиоактивных отходов от очистки урана. И как раз сегодня комплект урановых стержней пошел на переплавку. Если бы вы сунули туда нос…
– То есть ясно даже и ежу! – проникновенно сказал Юрковский. – Если место окружено колючей проволокой, то это значит, что вход туда запрещен. Нет, он лезет своими гусеницами прямо через проволоку! Не может равнодушно видеть заграждения и смело, как лев, кидается на них грудью.
Это было очень несправедливо, но Быков только сокрушенно вздыхал.
– Юрковский вас заметил, когда вы подходили к камере, и кинулся, чтобы, так сказать, оттащить вас, но немного опоздал. Признаться, мы уже думали, что произошло несчастье.
– Бежали сломя голову, – сказал Дауге. – Я думал, у меня сердце выскочит…
Быков повернулся к Юрковскому и пробормотал, запинаясь:
– Я… мне очень жаль, право… я не хотел… – И в отчаянии махнул рукой: – Черт знает, как это получилось! Понимаете, я очень испугался вас…
Губы Юрковского скривились в презрительную улыбку.
Дауге хихикнул:
– Как он его встретил! Великолепно встретил! О господи, вот это был бой!
– Да, деретесь вы хорошо, – усмехнулся Краюхин, – но впредь будьте осторожны. В нашем деле ничего нельзя трогать голыми руками, тем более без спросу. И это напомнило мне: сегодня же вечером Дауге подберет вам спецкостюм и научит вас пользоваться им.
– Господи, вот это была драка! – повторил Дауге, вытирая глаза.
Быков быстро пересел на свое место и отключил автоводитель. Впереди в легком тумане проступили очертания плоской крыши гаража.
– И еще, – сказал Краюхин. – Нужно будет испытать вас и «Мальчика» по-настоящему. Вы готовы?
– Здесь нельзя испытать по-настоящему, – пробормотал Быков, – тундра, все плоско, как стол…
– Ничего, я найду вам о-отличное место, дружок! – Золотые зубы Краюхина блеснули в полутьме.
Испытание огнем
Проводив Краюхина и геологов – за ними приехала вызванная из города машина, – Быков озабоченно почесал затылок и вернулся в гараж. «Мальчик» стоял в двух шагах от ворот, дождевые струйки блестели на его покатых боках.
– Испытания! – сказал Быков вслух. – Ну что ж, испытания так испытания.
Он достал из кармана мятую, испачканную смазкой книжечку руководства, полистал ее, вздохнул и пополз в люк. Как и всякий человек, Алексей Петрович Быков не любил экзаменов, в какой бы форме они ни проводились. Большой несправедливостью представлялось ему положение, когда ничтожный, никому не нужный пустяк, на который никогда не обращаешь внимания за его полной неприменимостью в практической работе, становится в один ряд с важнейшими и необходимейшими знаниями. Сам он, проводя занятия, держался совсем другой системы. «Будьте вы хоть семи пядей во лбу, – говорил он, – вам никогда не удастся запомнить все напечатанное в грудах книг и таблиц. Ведь в них есть и самое важное, и просто важное, и второстепенное, и, наконец, просто ненужное – то, что либо успело устареть, едва родившись, либо потеряло значение к настоящему времени, либо, может быть, и имеет значение, но не для нас с вами. И я, разумеется, не собираюсь требовать от вас знания всего, что есть в книгах и таблицах. Но уж если, товарищи, кто-нибудь не будет знать того, что обязан знать в первую очередь, – прошу не обижаться».
Авторитет Быкова, лучшего специалиста по транспортным механизмам, охранял эту систему от посягательств со стороны самых педантичных начальников. Но ведь так было там, в Гоби, а как будет здесь? На этот раз экзаменуемым придется быть ему самому. Правда, Краюхин не производит впечатления начетчика и формалиста, но кто может сказать, куда смотрят его крохотные глазки, спрятанные под громадными темными очками? И Быков снова и снова листал зачитанное руководство, особенно ту его часть, которая касалась всевозможных аварий и ремонта в полевых условиях. Затем он снял куртку, натянул комбинезон и погрузился в отсек двигателя.
В гостиницу он вернулся поздно, усталый, но довольный и почти спокойный. В столовой уже никого не было. Поужинав (основательно, без излишней поспешности), Быков отправился разыскивать Дауге. На втором этаже, в коридоре, куда выходили двери комнат межпланетников, он остановился. Одна из дверей была приоткрыта, и слышался звучный голос Юрковского, декламировавшего стихи Багрицкого:
…А ветер как гикнет,
Как мимо просвищет,
Как двинет барашком
Под звонкое днище,
Чтоб гвозди звенели,
Чтоб мачта гудела:
«Доброе дело! Хорошее дело!..»
Быков заглянул в комнату. Юрковский в пижаме и домашних туфлях полулежал на диване, закинув руки за голову, повернув лицо к окну. Рядом сидел Крутиков, сгорбившись, посасывая короткую пустую трубочку. У стола Богдан Спицын покачивался на стуле и улыбался каким-то своим, одному ему известным мыслям. Ни Дауге, ни Краюхина и Ермакова в комнате не было.
…Так бей же по жилам,
Кидайся в края,
Бездомная молодость,
Ярость моя!
Чтоб звездами сыпалась
Кровь человечья,
Чтоб выстрелом рваться
Вселенной навстречу…
Это были чудесные стихи. Кроме того, «пижон» читал удивительно хорошо. Что-то тревожное и зовущее было в его глубоком, полном сдержанной силы и волнения голосе, и Быков невольно подумал, что вот этот бесстрашный красавец, вероятно, очень похож на автора стихов, которые он читает. Он такой же беспокойный и страстный, так же готов без сожаления отдать всю жизнь свою для больших и необычайных дел. О том же, вероятно, подумал и Крутиков. Он вдруг вынул изо рта трубку и внимательно посмотрел на Юрковского, словно желая убедиться в чем-то. Только Спицын продолжал тихонько раскачиваться и улыбаться с полузакрытыми глазами.
…И петь, задыхаясь,
На страшном просторе:
«Ай, Черное море,
Хорошее море!..»
Юрковский замолк. Быков отступил от двери и пошел дальше. Комната Дауге оказалась пустой. На кровати лежал спецкостюм, который Иоганыч, наверное, подобрал для своего друга. Красноватые отблески вечернего неба переливались на полированной поверхности шарообразного колпака. Быков хотел было идти, но тут внимание его привлекла фотография, лежавшая на столе. Фотография была знакома – прекрасная женщина с грустным лицом, в синем платье, закрытом до шеи.
«Маша Юрковская», – вспомнил Быков. Он вздохнул.
Из-под фото виднелся край исписанной бумаги, тут же лежал вскрытый пустой конверт. «…объяснимся раз и навсегда. Мне надоели твои…» Быков испуганно замигал и поспешно отошел от стола.
Бедный Иоганыч! Вот к чему пришла твоя любовь… Даже ты, веселый и добрый, шутивший и смеявшийся в самые крутые минуты… ты не можешь забыть о ней и сейчас, за несколько дней до старта в неведомое.
– Именно сейчас – вот что самое омерзительное! – загремел вдруг за стеной голос Юрковского. – Прислать такое письмо именно сейчас… И не успокаивай меня, б-брат милосердия, божья коровка! Ведь она же дрянь!..
– Не смей! (Быков сначала не понял, чей это пронзительный выкрик.) Не смей так говорить о ней! В конце концов, это совсем не твое дело!
– Нет, и мое! И не потому, что она моя сестра. Это дело всех – и Краюхина, и каждого из наших ребят, в том числе и твоего краснорожего пустынника. Там, куда мы идем, жизнь всех будет зависеть от каждого. Мы должны быть абсолютно уверены друг в друге, а теперь я думаю: хватит ли у тебя в таком состоянии цепкости, воли к жизни? Не подведешь ли ты нас, Григорий Дауге?
– Полегче, Володя!
– Ничего не полегче… Неужели ты не раскусил ее, эту мою очаровательную сестричку? Ведь это не человек – это кукушка! Да-да, кукушка! Отними у нее смазливое рыльце, и что от нее останется? Мало разве других женщин? Верных, любящих, умных… Что ты за нее цепляешься?
Быков на цыпочках прошел в свою комнату и плотно притворил дверь. Вряд ли Дауге станет сегодня заниматься спецкостюмом, да и самому Быкову было теперь не до этого. Нужно было о многом подумать. Он разделся, лег, закрыл глаза. Лучше всего, пожалуй, постараться уснуть. Он поднялся, чтобы опустить штору, и в ту же минуту вошел Дауге. Он был такой, как всегда, – слегка встрепанный, со сбитым набок галстуком. Быков сел и уставился на него.
– Уже лег? – спросил Дауге. – А спецкостюм? Что ты на меня так смотришь, Алексей? Что-нибудь не в порядке?
Он поднес руку к лицу, затем посмотрел себе на грудь.
– Да нет, ничего… Это я так, – с трудом выдавил из себя Быков. – Я думал, сейчас уже поздно…
– Ничего не поздно. Одевайся, идем. Сегодня тебе нужно освоиться со спецкостюмом, иначе завтра, боюсь, не успеем. Где ты так задержался?
– С «Мальчиком» возился. Боязно мне, Иоганыч… Провалюсь я на этих испытаниях.
– На каких испытаниях?
– Как – на каких? О которых Краюхин сегодня говорил. Помнишь, когда возвращались…
– А-а! Ну, мне кажется, не провалишься, Алексей. Водитель ты хороший, я знаю.
– «Водитель»… Как начнут вводные давать…
Дауге удивленно посмотрел на него:
– При чем здесь вводные? Ты, Алексей, и без вводных взмокнешь так, что тебя потом выжимать придется.
– Не понимаю.
– Между тем все просто. Будет испытательный пробег. Завтра сделаешь марш по сильно пересеченной местности, усиленной искусственными препятствиями, как говорят спортсмены.
– Один?
– Кто-нибудь будет с тобой, не знаю… Готов? Пошли.
В комнате Дауге Быков заметил, что ни фотографии, ни письма на столе уже нет. Иоганыч взял спецкостюм с кровати и разложил его на полу.
– Садись, Алексей, и слушай. Вот этот балахон называется «СКК-6», то есть спецкостюм системы Краюхина, модель шестая. Изготовлен он из очень прочного и гибкого материала с длинным и сложным химическим названием. Впрочем, в техническом просторечии его называют «силикет». Это какое-то кремнийорганическое полимерное соединение с баснословно длинными нитевидными молекулами. Прочность его на разрыв необычайно велика. Кроме того, он в высшей степени огнеупорен и, разумеется, газо– и водонепроницаем.
– Ясно, – сказал Быков. Он сидел на корточках и с интересом мял и разглаживал на ладони эластичный рукав спецкостюма.
– Костюм этот, разумеется, не шьется и даже не штампуется. Его отливают в готовом виде, вот таким, каков он сейчас, с заранее намеченными отверстиями и карманами для приборов, продовольствия и прочего. Силикетовый слой двойной, причем ориентация молекул одного слоя перпендикулярна по отношению к ориентации молекул другого. Ясно?
– Ясно. Для вящей прочности и непроницаемости.
– Совершенно верно. Перейдем к шлему. Видишь, он прикреплен к воротнику, но его можно легко откинуть. Вот так.
Быков заглянул внутрь шлема. Так и есть! Блестящий, словно никелированный снаружи, колпак оказался совершенно прозрачным, если смотреть сквозь него изнутри.
– Что за чертовщина?
– Спектролит, особый вид пластмассы, – сказал Дауге. – Неплохо придумано, правда? Обеспечивает полный круговой обзор. – Он сел рядом с Быковым на пол и постучал пальцем по шлему. – Разумеется, здесь подошли бы и другие прозрачные вещества, но у спектролита есть несколько совершенно неоценимых преимуществ. Во-первых, он определенным образом поляризует свет, поэтому в темноте или в сумерках сквозь него можно смотреть на сильный источник света в упор и видеть все. Свет не ослепит тебя. Затем, спектролит пропускает только видимые лучи спектра. Ультрафиолет и тепловые лучи им либо поглощаются, либо отражаются полностью. Также и рентгеновские и гамма-лучи. В-третьих… в общем, великое дело свершил Краюхин.
– А это что? Ага… мембрана.
– Это дуга с наушниками. Чрезвычайно чувствительная мембрана для радиоприема, а дуга служит амортизатором… на случай, если ты сверзишься откуда-нибудь вниз макушкой. Тут же и микрофон с передатчиком и питанием на полупроводниках.
– Ясно.
– Весь костюм звуконепроницаем. Для того чтобы можно было слышать звуки извне, здесь есть приспособление. Его можно отрегулировать в соответствии с плотностью окружающей атмосферы. Сейчас оно настроено на наше обычное атмосферное давление.
– Ясно.
– Превосходно! Теоретическая часть как будто закончена. Теперь надень-ка его, Алексей… Погоди, не так. Влезай в него ногами через вырез шеи. А теперь прикрепи шлем.
Несколько раз заставил он Быкова снимать и надевать спецкостюм, закреплять и снимать шлем, выполнять в спецкостюме всевозможные гимнастические упражнения. Наконец, когда Быков взмок и готов был заговорить прочувствованными словами, Дауге сжалился:
– Хорошо, довольно с тебя. Раздевайся. Обрати внимание еще вот на что, Алексей. Здесь на поясе – гнезда для термосов с какао, бульоном, освежающими напитками. От них в шлем будут поданы трубки. Кислородные приборы и поглотители углекислоты крепятся на спине. Вот они. Обрати внимание – терморегулятор: на случай холода можно включить отопление. Видишь красную кнопку? Белая кнопка – охладительная система. Здесь – дозиметр. Да, и еще… Костюм оборудован великолепным устройством – кислородным фильтром. Если в самой ядовитой атмосфере есть хотя бы пять процентов кислорода, фильтр пропустит этот кислород в шлем. Никакие другие газы через фильтр не пройдут…
Быков выбрался из костюма и еще раз внимательно рассмотрел его.
– А излучения? Предохраняет он от излучений?
– Разумеется. В этом отношении силикет незаменим.
– Как «абсолютный отражатель» фотонного реактора?
Он вытер со лба пот и уселся рядом с Дауге. Тот сказал:
– «Абсолютный отражатель» тверд и хрупок. Как материал для комбинезона он не годен. Силикет достаточно надежен. Например, сегодня утром мы – Краюхин, Володя и я – час просидели в костюмах в «могильнике».
– Что ты говоришь!
– Серьезно. Температура около двухсот градусов, альфа-излучение, гамма-лучи и все такое прочее. И тем не менее великолепно держит. Жарковато, разумеется, немного…
Быков удивлялся, хлопал себя по коленкам. В дверь постучали.
Вошел Краюхин. Быков придвинул ему кресло.
– Нет, садиться не буду, – сказал Краюхин. – Пора, так сказать, идти отдыхать. Как у вас со спецкостюмом, товарищ Быков? Освоились?
– Так точно.
– Вполне освоился, – подтвердил Дауге.
– Надо бы вас в нем потренировать, конечно, но некогда все, некогда…
Краюхин взялся было за ручку двери, но снова отпустил ее:
– Самое главное забыл. Завтра, товарищ Быков, отправляйтесь с утра к гаражу и возвращайтесь сюда на «Мальчике».
– Слушаюсь, – сипло проговорил Быков.
– Поедем на полигон. Покажете нам, на что способна эта машина.
– Слушаюсь.
– Покойной ночи…
Краюхин вышел. Быков вздохнул и тоже стал прощаться. У двери он задержал руку Иоганыча в своей и сказал тихо:
– Я… того… слыхал, что письмо к тебе пришло. Нехорошее письмо.
Дауге молчал.
– Я это к тому, что… в общем, если я тебе буду нужен…
– Ладно… – Иоганыч усмехнулся невесело и подтолкнул Алексея Петровича к выходу. – Вот насели… утешители, черти бы вас побрали!..
– Ты не обижайся…
– Да нет, ничего. Ступай.
– Спокойной ночи.
– Еще ты дремлешь, друг прелестный? – пропел утром Дауге, стягивая с Быкова одеяло. – Пора, красавица, проснись!
– Не мешай! – буркнул Быков и повернулся к стене, сладко чмокая и поджимая колени к подбородку.
– Вечор – ты помнишь? – вьюга злилась… а сейчас уже семь часов и внизу тебя ждет машина.
– Не… Что? Ах, дьявол!
Дауге едва успел посторониться. Быков прыгнул к стулу и схватился за одежду.
– Погоди, Алексей, а зарядка?
– Отставить! Как погода?
Дауге поднял штору:
– Изумительная! Ни облачка. Тебе везет, Алексей. Но тебе же и влетит от Ермакова!
– За что? – осведомился Быков, застегивая рубашку.
– За то, что уходишь без зарядки.
– Ничего, пусть влетит. Ну, я побежал.
– Завтрак?
– Потом, потом…
– Выпей хоть молока с хлебом, чудак! Ермаков снимет тебя с испытаний.
– А, черт…
В столовой Быков торопливо проглотил кружку молока, сунул в карман несколько черных сухарей и кинулся к выходу.
– Счастливого пути! – Дауге, сунув руки в карманы, посмотрел с крыльца вслед удалявшейся машине, зевнул и вернулся в дом.
К удивлению Быкова, появление огромного «Мальчика» на улицах города не вызвало у жителей особого интереса. Прохожие довольно равнодушно оглядывались на транспортер, иногда останавливались, чтобы присмотреться внимательно, – и только. По-видимому, технические новинки не были здесь редкостью. Быков остановил «Мальчика» перед гостиницей и отправился доложить Краюхину. В коридоре он столкнулся с Ермаковым.
– Приехали? Очень хорошо… – Серые пристальные глаза командира внимательно оглядели инженера с головы до ног. – Нехорошо то, что вы нарушили режим.
– Я…
– С лучшими намерениями, понимаю. Но через полтора-два часа вам предстоит перенести очень большое напряжение, и сегодняшнее нарушение может дорого обойтись. Не только вам.
Он помолчал, затем добавил:
– Если бы не ваше удивительное здоровье, я бы настаивал на том, чтобы отложить испытательный пробег.
– Больше не повторится, – пробормотал Быков.
– Надеюсь. Режим межпланетника рассчитан лучшими врачами страны, и любой опытный человек может привести вам десяток примеров того, к каким печальным результатам приводили иногда малейшие нарушения режима. Будь вы пилотом, сегодняшний день был бы последним днем вашего участия в экспедиции. К счастью, вы не пилот. Примите десяток таблеток тонина. А теперь пойдемте, нас ждут.
Наверху, в кабинете Краюхина, собрался весь экипаж «Хиуса». Здесь находились и два незнакомых Быкову человека – председатель городского Совета и секретарь горкома партии. По тому, с какой почтительностью они обращались к Краюхину, было видно, что в городе авторитет у заместителя председателя ГКМПС громадный.
– Не будем терять времени, товарищи, – начал Краюхин, едва Быков успел поздороваться со всеми и присесть в углу. – Алексей Петрович, сегодня вы – исполнитель главной роли. Извольте, так сказать, выйти к рампе. Прошу вас…
Быков подошел к столу и встал рядом с Краюхиным. Секретарь и председатель дружески улыбнулись ему, Дауге подмигнул. На столе лежала крупномасштабная карта.
– Испытания мы проведем в этом квадрате… – Палец Краюхина описал круг в северо-восточном углу карты. – Сколько отсюда до этого места?
Быков нагнулся:
– Километров пятьдесят.
– Правильно. Сколько потребуется «Мальчику»…
– Минут тридцать – сорок…
– Отлично. В указанном районе в настоящее время множество различных формаций искусственного происхождения, на карте они… гм… не отмечены. Ваша задача: отвезти всех нас на эту вот высотку, откуда мы будем наблюдать за пробегом, затем пересечь район точно с юга на север и снова вернуться к возвышенности вдоль вот этого ручья. Понятна задача?
– Понятна.
– Предупреждаю: на этом пути вам могут встретиться всяческие сюрпризы. За один, во всяком случае, ручаюсь… Люди туда посланы? – обратился он к председателю горисполкома.
Тот кивнул.
– Вообще испытание серьезное. С вами направляется товарищ Ермаков. Будьте осторожны. Смелость и осторожность! Без лишнего, так сказать, лихачества.
– Слушаюсь.
– У меня все. Вопросы есть?
– Никак нет.
– Спецкостюм ваш где?
– Сейчас возьму, Николай Захарович.
– Берите скорее и выходите. Мы пока будем рассаживаться.
Через четверть часа «Мальчик» выбрался за северную гряду холмов, и Быков впервые увидел ракетодром. Это была все та же однообразная, плоская, как стол, тундра с редкими щетинистыми холмиками. Только местами на равнине зияли круглые и звездообразные рыжие проплешины, на которых не росло ни травинки. Быков направил «Мальчика» на одно из этих пятен. На несколько секунд мягкое чавканье под гусеницами сменилось глухим, дробным рокотом, словно железный бак катился по булыжной мостовой.
– Здесь приземлялись корабли, – пояснил Дауге, занявший место за спиной Алексея.
– А это?
Слева потянулись ржавые рельсы, мелькнули остатки колючей проволоки, покосившийся столб с белым жестяным треугольником, на котором красовались знаки: «1 Р». За проволокой Быков успел заметить нечто вроде обширного котлована, наполненного бурой комковатой массой.
– Отсюда пять лет назад стартовал «Змей Горыныч», – проговорил Дауге. – Видишь, место старта было обнесено изгородью, так как грунт спекся в радиоактивный шлак. «1 Р» означает «один рентген».
– Это-то я знаю, – буркнул Быков.
«Мальчик» бежал по тундре, обходя ледниковые валуны, стремительно проносясь через мелководные озера-болотца. Когда счетчик пройденного расстояния показал тридцать километров, Ермаков попросил водителя уступить ему место. Быков прошел в кабину. Все люки были открыты настежь. Председатель горисполкома спорил о чем-то с Крутиковым, секретарь горкома без видимого интереса прислушивался к их спору. Краюхин дремал, прислонившись к мягкой губчатой обивке. Юрковский и Спицын сидели снаружи, свесив ноги в люки. Быков заглянул в моторное отделение, послушал, посмотрел, затем присел рядом с Ермаковым.
Рев двигателя резко усилился. «Мальчик», слегка замедлив ход, взбирался по крутому склону.
– Приехали, – сказал Краюхин.
Машина в последний раз взревела, круто развернулась и стала. Все выбрались наружу. Быков вышел последним. Они находились на макушке высокого кургана, поросшего жесткой серой травкой. Странное зрелище представилось Алексею, когда он взглянул вниз. Равнина кончилась. Дальше на север до самого горизонта шло дикое нагромождение каменных глыб и вставших дыбом мощных пластов земли. Широкие воронки, окруженные изломанными валами, почти отвесная зубчатая красноватая стена, протянувшаяся поперек этого хаоса, неровные груды обломков гранита и снова воронки, стены, каменные насыпи…
– Ну вот, – раздался за его спиной голос Краюхина, – по-моему, этот участок будет, так сказать, достоин вашего искусства, Алексей Петрович, и превосходных качеств нашего «Мальчика». Как вы находите?
– Отлично! – Быков в упор поглядел прямо в черные стекла, скрывающие глаза Краюхина. – Мне это подойдет. Разрешите начинать?
– Здесь командует Ермаков. Прошу к нему.
«Этим ты меня не запугаешь», – подумал Быков и обратился к Ермакову, стоявшему на гусенице «Мальчика» с биноклем в руке:
– Разрешите начинать, Анатолий Борисович?
Ермаков кивнул и ловко спрыгнул на землю.
– Надевайте спецкостюм, – сказал он и, понизив голос, добавил: – Да не волнуйтесь, спокойнее…
Быков пожал плечами и разлаписто полез в машину. Дауге шагнул было к нему, но остановился и медленно отошел. Юрковский стоял в стороне, посвистывая, поглядывая то вниз, то в сторону транспортера. Краюхин сидел на корточках, оживленно переговариваясь с «отцами города» над картой, развернутой на земле. Михаил Антонович и Спицын молча возились у крошечного радиоаппарата.
– Включите микрофон и опустите шлем, – сказал Ермаков, усаживаясь рядом с Быковым.
Они помогли друг другу пристегнуться к сиденьям широкими лямками, и Быков вопросительно взглянул на серебристый шлем командира, склонившегося над приборами.
– Пошли, – негромко прозвучало в наушниках.
Алексей опустил пальцы на пульт, и «Мальчик» сначала медленно, затем все быстрее и быстрее устремился вниз по склону. Внизу он вздыбился, перевалил через первую груду щебня и нырнул в воронку. Пробег начался.
Быкову некогда было заниматься сравнениями, но где-то в глубине сознания всплыла фраза: «Как лягушка в футбольном мяче», – и он бессознательно повторял ее шепотом. В квадратном отверстии люка мелькало то голубое небо, то черная, словно обугленная, земля, то замшелая макушка гранитного валуна. «Мальчика» бросало из стороны в сторону, гремели гусеницы, скользя по камням, но мотор гудел ровно и весело, без перебоев. «Этим меня не запугаешь», – упрямо думал Быков. Транспортер с ревом ринулся в глубокий ров. На мгновение в люке мутно блеснула неподвижная коричневая поверхность, на колени водопадом хлынула вода.
– Вперед! – весело крикнул Быков.
На другой стороне рва «Мальчик» приостановился. В нескольких метрах впереди возвышалась почти отвесная стена красноватой глины. «Метров пятнадцать-двадцать, – мельком подумал Алексей. – Попробуем». Краем глаза он заметил, что Ермаков ухватился руками за сиденье. «Как лягушка в футбольном мяче…»
С вершины холма транспортер казался маленьким серым жучком, пробирающимся по вспаханному полю. Вот серый жучок полез на стену. Каким-то непонятным образом ему удалось проползти несколько метров. Затем он дрогнул, сорвался и в тучах красной пыли опрокинулся на спину.
– О черт, – пробормотал секретарь горкома, – шел бы в объезд!
Дауге нервно сплюнул.
– В объезд нельзя, – спокойно сказал Краюхин. – Не по правилам. Внимание!
Что-то случилось там, под красноватой стеной. Жук зашевелился. Из его туловища вдруг вытянулись в стороны коленчатые блестящие ноги, медленно согнулись и снова перевернули его спиной вверх. Мгновение, другое… Упираясь тремя стальными стержнями в подножие стены и осторожно нащупывая опору четвертым, «Мальчик» подтянулся до вершины, вцепился в нее гусеницами и двинулся дальше, на ходу убирая внутрь себя опорные рычаги.
– Молодец! Вот молодчина! – возбужденно проговорил Юрковский. – Настоящий мастер!
– Может, все же возьмем вместо него лишнего пилота? – заметил Краюхин, поднимая к глазам бинокль.
Быков ликовал. Все шло как нельзя лучше. «Мальчик» брал препятствие за препятствием. Крошились под гусеницами камни, расплескивалась жидкая грязь из глубоких круглых ям, с пушечным гулом валились сбитые валуны. Несколько раз Ермаков, следивший за маршрутом по карте и компасу, указывал направление – без этого Быков непременно сбился бы, хотя старался вести машину точно по прямой.
– Сколько прошли, Анатолий Борисович?
– Осталось километра полтора…
И в этот момент совершенно неожиданно и бесшумно впереди встали столбы малинового пламени. Быков отшатнулся и остановил машину.
– Вот они, краюхинские сюрпризы, – пробормотал он.
Огонь быстро распространялся. Казалось, горели камни. Черные струи дыма, мешаясь с кровавыми языками, то стлались по земле, то взлетали высоко вверх. Сухой горячий ветер поднял тучи пыли.
– Сгущенный бензин! – встревоженно сказал Быков. – Напалм! Вот придумано…
Ермаков молчал. Быков усмехнулся, опустил на люки спектролитовые щитки и тронул клавиши. «Мальчик» на полном ходу нырнул в огненную бурю.
Когда горизонт заволокла мутная темно-малиновая пелена, секретарь горкома кашлянул, председатель горисполкома подошел ближе к радиоаппарату, а Краюхин сказал невозмутимо:
– Я приказал зажечь там несколько десятков бочек бензина. Каких-нибудь семьсот-девятьсот градусов в течение нескольких минут. Пустяки. «Мальчик» должен выдержать отлично, так. А вот выдержат ли нервы…
«Мальчик» выдержал, выдержали и нервы. В облаках жирной копоти транспортер скатился в речушку, отмечавшую конец маршрута, и остановился. Торопливые волны набегали на почерневшие, отливающие лиловым блеском бока машины, окутанной паром. Слышалось шипение. Постепенно панцирь остывал. Быков потряс за плечо Ермакова, беспомощно повисшего на лямках. Но Ермаков был в сознании.
– Прошли… – слабым голосом пробормотал он. – Хорошо прошли, – повторил Ермаков. – Я рад за вас… и за себя.
Быков смущенно хмыкнул.
Весь обратный путь по равнине вдоль ручья они молчали. И, только сворачивая к кургану, на вершине которого несколько фигурок размахивали руками, приветствуя их, инженер сказал:
– Одно мне непонятно, Анатолий Борисович. Откуда здесь, в тундре, такие разрушения?
Ермаков долго не отвечал, отстегивая пряжки лямок. Затем неохотно проговорил:
– Над этим районом взорвалась ракета… фотонная ракета, только и всего.
– Я так и думал, что здесь был взрыв…
Это было все, что мог сказать изумленный и потрясенный Быков.
В конце позднего обеда (с рюмочкой коньяку по случаю удачно проведенного пробега) Краюхин попросил внимания и объявил:
– Ермаков и Быков на неделю переводятся на санаторный режим. Никакой работы. Приключенческие романы, прогулки и сон. Остальным готовиться к приему «Хиуса». Получено сообщение, что машина стартовала от «Циолковского» и будет у нас через пять-шесть дней.
«Хиус» возвращается
Быкову приснилось, что Ермаков поставил «Мальчика» в ангар. Транспортер был раскален докрасна, и ангар пылал холодным багровым пламенем. Быков сорвал со стены огнетушитель, но Ермаков рассмеялся, потряс его за плечо и закричал в самое ухо, почему-то обращаясь на «ты»:
– Проснись, Алексей! Проснись, говорят тебе!
Тут Быков заметил, что на Ермакове блестящий хлорвиниловый плащ и что это вообще не Ермаков, а Дауге. Быков сел на кровати и протер глаза:
– В чем дело?
– «Хиус» на подходе. Пойдем встречать, Алексей.
Часы показывали около двух ночи. Небо было плотно забито тяжелыми черно-серыми тучами, только на севере тускло светились мутные розоватые полосы. Лил дождь.
– Кто еще встречает?
– Все наши. И в придачу – половина города.
Быков подошел к окну. По улице торопливо шли и бежали люди; позвякивая, солидно прополз трактор, таща за собой странного вида громоздкое сооружение на огромных колесах. Его обогнало несколько автомобилей. Внизу хлопнула дверь, кто-то сердито крикнул:
– Почему до сих пор не вызвали?
Ермаков и остальные межпланетники уже ждали в вестибюле. У выхода стоял Краюхин, возвышаясь над группой инженеров в плащах и мокрых кожаных куртках. Сухим, жестким голосом, словно вбивая гвозди, он говорил:
– Город существует для того, чтобы снаряжать, принимать и отправлять корабли. Вы об этом забыли. Думаю, придется освежить вашу память. Но это потом. Сейчас – немедленно разыскать все машины – раз. Отправить людей на станцию – два. – Он повернулся к коренастому бородачу. – За станцию вы мне головой ответите!
– Постараемся справиться, – прогудел бородач.
– Все средства дезактивации и противопожарной безопасности…
– В порядке, Николай Захарович, все в готовности номер один.
– Хорошо. Я буду где-нибудь в капонирах или там поблизости. Да… – Краюхин ткнул пальцем в грудь молодого человека в хлорвиниловом капюшоне. – О всех радиограммах с корабля немедленно докладывай.
– Слушаюсь, Николай Захарович.
– Можете идти… А вы, Зайченко, – теперь он говорил небрежно и как будто нехотя, – отправляйтесь под арест. И, если произойдет несчастье, пойдете под суд, так.
Тот, кого звали Зайченко, прижал руки к груди:
– Николай Захарович!
– Я сказал!..
– Да позвольте мне хоть сейчас на станцию, хоть на часок! – умоляюще проговорил Зайченко. – Ну, я виноват… ну, суд… Но сейчас-то никто лучше меня не справится!
Краюхин подумал.
– Так. Хорошо… Поезжайте на станцию. Под арест пойдете после прибытия корабля.
– Есть!
– Все? – Он оглянулся на межпланетников. – Пошли, товарищи.
На улице было мокро и зябко. Машина нетерпеливо пофыркивала у подъезда. Межпланетники расселись, и она помчалась в обгон длинной вереницы полугусеничных грузовиков с кузовами, обтянутыми брезентом. Быков спросил вполголоса:
– Что случилось? Что это за станция, о которой говорил Краюхин?
– Радиомаяк точного наведения… – Дауге покосился на спину Краюхина. – Когда межпланетный корабль подлетает к Земле, пилот ориентируется на три основных, базовых маяка. Один из них здесь, в городе, два других расположены по углам полигона на океанском берегу. Но это довольно грубые ориентиры, и корабль может сесть либо на город, либо в океан, либо еще где-нибудь в стороне. Так вот, для точного наведения корабля на место посадки применяется этот самый радиомаяк. Зайченко – его начальник.
– Что же произошло?
– Вчера вечером во время пробного запуска там сгорел какой-то важный агрегат – не то трансформатор, не то еще что-то в этом роде. Выяснилось, что резервное оборудование не получено станцией, затерялось где-то на складах. Крупный скандал! В самый ответственный момент станция не работает. Остается надеяться только на искусство Ляхова.
– Кто это?
– Пилот «Хиуса».
– А если…
– В лучшем случае сядет в тундре, километров за двести отсюда. Это не беда. С таким расчетом полигон и строился. Может сесть в море. Но если он повиснет над городом…
– Не повиснет! – уверенно сказал Крутиков. – Не пугай, Григорий Иоганнович. Ляхов не новичок – увидит, что сигналов точной наводки нет, и станет забирать к северу. А вообще-то скандал, конечно…
– Сегодня всю ночь на станции работали, старались исправить. Может быть, еще исправят? – Дауге снова поглядел в спину Краюхина.
– Для Ляхова это не имеет значения, – сказал вдруг Богдан Спицын. – Ляхов посадит корабль точно в центр полигона на одних базовых маяках.
– Будто? – прищурился Крутиков.
– Ляхов сядет точно в центре полигона, – повторил Спицын и сжал губы, показывая, что дальнейший спор на эту тему считает излишним.
Юрковский, кашлянув, сказал:
– Зайчика жалко. По-настоящему, наказать нужно бы не его, а кое-кого повыше.
– Все получат! – проворчал Краюхин, не оборачиваясь. – Никого не обделим. Но Зайченко получит первым.
– Начальник полигона…
– Я сказал, – Краюхин наконец повернулся и посмотрел на Юрковского, – получат все… в части и пропорции, их касающейся, так. Но вы, должно быть, забыли, Владимир Сергеевич, что Зайченко был на доверии.
Это, по-видимому, был веский аргумент, потому что Юрковский и не пытался возражать. Больше никто не произнес ни слова.
Машина свернула и промчалась по обширному бетонированному полю у стартовых установок. Справа потянулись прилепившиеся к подножию холмов низкие широкие сооружения без передних стен, над ними торчали сетчатые мачты высоковольтной линии, уходящей за холмы, и какие-то серые куполообразные башни.
– Укрытия, – пробормотал Спицын.
– А мы куда едем, Богдан?
– К капонирам. Будем наблюдать за посадкой «Хиуса».
– Если он не сядет нам на голову, – пробормотал Дауге.
– Слышу глас благоразумия, – изумленно сказал Михаил Антонович. – Брось, Иоганыч, все равно никто не поверит, что ты оробел.
– Не с чего будто, – буркнул Дауге.
Юрковский быстро взглянул на него, но промолчал.
Они выехали на узкое прямое шоссе. Дождь усилился, стекла заливали потоки воды, белесые пузырьки прыгали по асфальту. Машина резко затормозила. Подошел человек в плаще с капюшоном, нагнулся, вглядываясь; узнал Краюхина и махнул рукой. Краюхин приоткрыл дверцу:
– Радисты давно проехали?
– Полчаса, не меньше, Николай Захарович.
– Глядите, никого не пропускать!
Через четверть часа впереди показались врытые в землю стальные купола, похожие на наблюдательные колпаки старинных дотов.
– Капониры, – прокомментировал Спицын.
Давным-давно, лет тридцать назад, эта равнина служила полигоном для испытания космических ракет. Наблюдатели помещались в окопах и блиндажах. Иногда громадные, величиной с высотный дом, ракеты вследствие каких-то неточностей в системе управления, вместо того чтобы лететь в небо, падали набок и принимались, изрыгая огонь, прыгать и ползать по равнине. Сначала обходилось без жертв, но однажды многотонная махина обрушилась прямо на окоп. Пришлось возвести капониры – подземные сооружения из железобетона с выведенными на поверхность наблюдательными колпаками, которые обеспечивали круговой обзор. Капониры были надежными, рассчитанными на прямое попадание ракеты, и наблюдатели могли чувствовать себя в них в полной безопасности.
Шофер повернул машину, ввел ее в глубокую бетонированную траншею с тяжелым перекрытием и остановил.
– Пошли, – сказал Краюхин.
Пройдя коротким коридором со светящимися стенами, межпланетники очутились в полутемном помещении с низким сводчатым потолком. Быков с интересом огляделся. Справа и слева несколько ступенек вели на круглые площадки, прикрытые сверху стальными куполами. На площадках стояли треноги с мощными сорокакратными перископами. Перед их объективами в стальных куполах зияли прямоугольные бойницы, в которые заглядывало серое моросящее небо. Трое юношей в кожаных куртках колдовали у радиоустановки. Когда Краюхин вошел, один из них шагнул к нему и отрапортовал, что связь с маяками и локационными станциями налажена.
– Спросите, есть ли что с борта «Хиуса», – приказал Краюхин.
Спицын поднялся на одну из площадок и подошел к бойнице. Остальные расселись по табуретам вдоль стен. Репродуктор захрипел и каркнул:
– «Хиус» пока молчит, Николай Захарович…
Краюхин, сунув руки в карманы плаща, принялся расхаживать по комнате. Он остановился и начал внимательно рассматривать на стене древний выцветший плакат «Рост удельного веса ядерной энергетики в общем энергетическом балансе нашей страны с 1960 по 1980 год», потом возобновил свое хождение. Радисты сочувственно поглядывали на него. Юрковский шепнул Дауге:
– Нервничает старик…
Снова зарычал репродуктор:
– Внимание, внимание! Николай Захарович!
– Да, слушаю, – нетерпеливо отозвался Краюхин.
– «Хиус» над полигоном. Даю его координаты с поправкой на ваше местоположение. Геодезический азимут восемь градусов и… сорок… сорок четыре минуты… Высота шестьдесят градусов. («Он сядет в центре полигона», – прошептал Спицын.) Опускается со скоростью двадцать сантиметров в секунду…
– На фотореакторе?
– Пока на фотореакторе.
– Передайте приказание: на высоте шестьдесят километров выключить фотореактор и перейти на водородные ракеты.
– Слушаюсь… – Последовала пауза, затем репродуктор рявкнул: – Исполнено. Николай Захарович, «Хиус» просит прислать санитарную машину и врача…
Все встревоженно повернулись к репродуктору.
– Так. Распорядитесь.
– Уже распорядился.
– Что у него случилось?
– Передает… ничего не понимаю. А, вот в чем дело. У них на борту больной инженер с чешского спутника, Дивишек. Ему очень плохо.
– Распорядитесь насчет санитарной машины, и пусть приготовят самолет на Москву. Мой самолет. Что с инженером?
– Лучевая болезнь…
Краюхин вполголоса выругался.
– Да, вот что… Передайте Ляхову, чтобы был осторожен. Напомните, что станция точного наведения не работает.
– Уже передано.
– А он что? – спросил Спицын.
– Смеется…
Репродуктор замолк. Краюхин достал из нагрудного кармана черные очки-консервы, надел их и бросил:
– Пошли к перископам.
В окулярах виднелись серое небо, серая тундра, серый колпак соседнего наблюдательного пункта. Дождь прекратился, сырой тепловатый ветерок рябил воду в лужах, из которых торчали низкорослые кустарники и острые травинки. Быков посмотрел на часы. Было около пяти.
Все молчали. Минуты тянулись медленно.
– Свет! – вскрикнул Крутиков.
Небо осветилось дрожащим фиолетовым заревом. И сразу же исчезло кажущееся серое однообразие неба и тундры. Стал отчетливо виден тонкий муаровый рисунок каждой тучи. По земле пробежали прихотливо изогнутые ослепительно белые прожилки. Свет усиливался. Над тундрой заиграла странная перевернутая радуга. Белые и лиловые блики запрыгали в лужах. И, постепенно нарастая, в уши вонзился тонкий высокий вой. У Быкова заныли зубы, он зажал уши и затряс головой. Свет становился все ярче, звук поднялся до нестерпимой высоты и стал едва слышен.
– Ляхов докладывает, что через две минуты выключает фотореактор, – донесся низкий бас из репродуктора.
– Давно пора, – буркнул Краюхин.
Свет погас, и, как по волшебству, мгновенно исчезли радуга и веселые зайчики в лужах. На тундру упали сумерки. Но через минуту глаза снова освоились с ее серым однообразием. И тогда небо заполнил низкий, зловещий рев. Задрожали стены, жалобно задребезжала стальная заслонка бойницы. Казалось, неисчислимые косяки реактивных самолетов один за другим проносятся над головой.
– Вот он! – крикнул Крутиков. – Глядите!
Под тучами блеснули красноватые искры. Округлое темное пятно появилось в вышине и, брызгаясь огнем, стало медленно опускаться. Оно росло на глазах. Тяжелый грохот потряс воздух, и пять огненных струй, тонких и прямых, как мачты, сорвались с краев пятна и ударили в землю. Взметнулись облака пара, полетели комья грязи. Грузное черное тело повисло в воздухе, слегка покачиваясь на подпирающих его пяти столбах оранжевого пламени. Затем еще медленнее, чем прежде, оно погрузилось в вихри пара и скрылось из глаз. Земля мягко дрогнула, рев стих. Никто не произнес ни слова, каждый словно прислушивался к звону в ушах. Там, где опустился планетолет, теперь колыхалось, клубилось тяжелое облако грязно-белого пара…
– Посадка чистоты необыкновенной! – задыхаясь, проговорил Спицын.
– Так, – согласился Краюхин. – Мастерская посадка. Едем, а то вы все лопнете от нетерпения.
«Хиус» сел значительно дальше от наблюдательного пункта, чем это вначале показалось Быкову. Шофер вел машину на предельной скорости, какую позволяла развивать кочковатая равнина. И все же прошло не менее пятнадцати минут, прежде чем шины зашелестели по горячей, спекшейся и все еще слабо дымившейся земле. Исполинский купол «Хиуса» заслонил полнеба.
– Смотрите-ка, – ликующе сказал Спицын, – сел-то как – нижним люком к городу! Молодчина!
Все выскочили из машины и задрали головы. Быков с изумлением и недоверием смотрел на это чудовище, рожденное волей человека в черной пустоте на верфях «Вэйдады Ю-и». Ничего подобного по масштабам и по форме ему еще не приходилось видеть. Правда, на первый взгляд, «Хиус», пожалуй, имел некоторое сходство с черепахой, как и его модель в московском кабинете Краюхина. Но вблизи такое сравнение просто не могло прийти в голову. Больше всего планетолет походил, кажется, на громоздкую беседку-павильон о пяти толстых косых колоннах. Каждая из колонн, величиной с водонапорную башню, поддерживала крышу-корпус, имеющий форму выпукло-вогнутой линзы. Нижняя вогнутая поверхность корпуса была зеркальной, и, зайдя под нее, Быков увидел над головой свое донельзя искаженное и увеличенное отражение.
Зеркало… Тончайший слой волшебного вещества, которое в природе, вероятно, существует только в недрах самых плотных звезд, неимоверными ухищрениями нанесенный на полированный металл. Быкову показалось, что он ощущает на своем лице слабый, едва заметный ток тепла. Но он знал, что зеркало остается холодным даже во время работы фотореактора. Вот из этой черной дыры в центре вогнутой поверхности на высоте десяти-пятнадцати метров брызжет струя раскаленной плазмы, и там, где он, Быков, стоит сейчас, начинается сумасшедшая реакция синтеза голых ядер. Быков нервно передернул плечами и поспешно вышел под открытое небо. Может быть, впервые в жизни он по-настоящему понял, какие огромные силы подчинил и поставил себе на службу человек.
Что-то застрекотало наверху, и Быков увидел большой вертолет с красными крестами на боках, проплывающий над «Хиусом».
– Оперативность прежде всего, – пробормотал Юрковский. – Но почему они не выходят?
Как бы в ответ на его слова, неожиданно между двумя реакторными кольцами – так назывались башни-колонны – у кромки корпуса открылся круглый люк, и в нем появилось бледное, улыбающееся лицо.
– Вася! Ляхов! – заорал Спицын, подпрыгивая и размахивая руками.
– Здравствуй, Богдан! Здравствуйте, Николай Захарович! Привет, товарищи!
– Да вылезайте вы, бродяги межпланетные! – сипло рявкнул Краюхин. – Что вы там возитесь, Ляхов?
– Сию минуту. Санитарная машина есть?
– Вот она. – Спицын махнул рукой в сторону приземлившегося вертолета, от которого бежало к ним несколько человек в белых халатах.
Из люка с металлическим лязгом выпала гибкая лестница.
– Принимайте больного! – крикнул Ляхов.
На четырех прозрачных тонких шпагатах осторожно спустили в гамаке человека, закутанного в простыни. Быков принял его на руки и с помощью санитаров уложил на носилки. С удивлением и жалостью он увидел, что по лицу больного текут слезы.
– Земье, – прошептал больной. – Земье, модре небо… синее…
– Да-да, товарищ Дивишек, Земля! – Краюхин наклонился над ним. – Теперь все будет хорошо. Через несколько часов будете в Москве, подлечитесь, а там домой, на отдых.
– Декую, соудругу…
– Передайте распоряжение, – обратился Краюхин к врачу, – чтобы больного немедленно – то есть после оказания ему помощи нашими средствами – отправили на моем самолете.
– Слушаюсь, Николай Захарович.
Тем временем Ляхов и его двое спутников тоже сошли на землю. Наскоро поздоровавшись с товарищами, они подошли к носилкам.
– До свидания, Ян! – сказал Ляхов. – Поправляйся – и снова за работу, дружище!
Худощавая круглолицая женщина в просторном комбинезоне ласково погладила чеха по щеке:
– Выздоравливайте скорее, товарищ Дивишек. Привет вашей семье.
– Декую, соудругу… Спасибо, спасибо, – бормотал Дивишек, пожимая их руки худыми пальцами. – Очень много спасибо!
Все молча проводили глазами улетающий вертолет. Ляхов взглянул на просветлевшее небо, на неясные очертания далеких холмов и слабо улыбнулся.
– Вот и снова на Земле, – сказал он. – Снова дома… Но какая машина, друзья мои! Какая машина!
– Погодите, товарищи… – Спицын схватил Ляхова за плечо и подвел его к круглолицей женщине. – Чокан, встань слева от Веры, пожалуйста…
Третий член экипажа, высокий молчаливый казах, нахмурился:
– Опять снимать будешь?
– Да-да…
Спицын попятился, не спуская с них глаз, достал из кармана миниатюрный киноаппарат и, присев на корточки, заснял несколько метров.
– Довольно! – сердито сказал Краюхин. – Немедленно в машину – в город и отдыхать! Без разговоров! Разговаривать будем вечером.
– Одну минуту, Николай Захарович… – Ляхов повернулся к Быкову. – Если не ошибаюсь, вы новый член экипажа?
– Да, познакомьтесь, – спохватился Краюхин. – Быков Алексей Петрович. Химик, инженер-ядерник, водитель. Василий Семенович Ляхов – пилот… Верочка, идите сюда. Вера Николаевна Василевская – штурман. Чокан Кунанбаев – бортинженер.
Быков и ляховцы обменялись рукопожатиями.
– Так, – сказал Краюхин. – А теперь – в город!
– Вечером увидимся, – ласково кивнул Быкову Ляхов.
– Мы с вами, Анатолий Борисович, останемся на часок здесь, – обратился Краюхин к Ермакову. – Осмотрим «Хиус». Вы тоже, Быков. Кстати, поговорим с начальником группы обслуживания. Вон он катит… Остальные свободны.
По полю к «Хиусу» ползла вереница машин – полугусеничные грузовики, тракторы, подъемные краны на колесах.
– Скажите им, пусть обратят внимание на третий реактор, – сказал Чокан. – Особое внимание! Что-то релейная система барахлит… Да ладно, завтра сам скажу.
Они уехали, и Быков с бьющимся от волнения сердцем полез вслед за Краюхиным и Ермаковым по гибкой, но прочной лестнице. В кубической камере, куда открывался люк, Краюхин сказал:
– Здесь тамбур – кессон – для выхода в безвоздушное пространство или в среду с ядовитой атмосферой. Тесновато, так?
– Да нет… ничего как будто, – нерешительно пробормотал Быков.
– Тесно, тесно! – брюзгливо проворчал Краюхин. – Многого не рассчитали, когда проектировали. Вот начнем разгружаться и грузиться – увидите. Придется пропустить десятки тонн груза через три таких вот игольных ушка. – Он ткнул пальцем в сторону люка. – В самом корабле и того хуже, так. Переходы узкие, перегорожены переборками с комингсами.
– С точки зрения герметичности и безопасности от метеоритов это дает большие преимущества, – заметил Ермаков.
Они прошли камеру и стали подниматься по гофрированным ступенькам ярко освещенного коридора.
– Термоядерная ракета – дело, так сказать, новое, – говорил Краюхин. – Многих ее возможностей и преимуществ не учли, проектировали по старинке, как обычные ракеты. Рутина, ничего не поделаешь… А вот здесь начинается новое…
Краюхин толкнул тяжелую стальную дверь, и они оказались в обширном помещении, заполненном незнакомыми Быкову приборами и распределительными щитами.
– Здесь рубка, – сказал Краюхин. – А там, – он указал на стену напротив входа, – за титановым кожухом находится сердце «Хиуса» – фотореактор. Специальное устройство создает поток плазмы, поток голых тритонов, ядер сверхтяжелого водорода, который крошечными порциями, по нескольку тысяч порций в секунду, выбрасывается вниз. Мощное электромагнитное поле, образуемое пятью соленоидами над реакторными кольцами, резко тормозит комочек плазмы, в результате чего в нем начинается термоядерная реакция. Точка торможения находится в фокусе параболического зеркала – нижней поверхности корпуса «Хиуса». Плотный поток фотонов, нейтронов, ядер гелия и непрореагировавших тритонов бьет в зеркало и создает огромную тягу… Конечно, – добавил Краюхин, помолчав, – не будь слоя «абсолютного отражателя», корпус корабля мгновенно, так сказать, прогорел бы насквозь. Первый «Хиус» сгорел потому, что где-то был нарушен этот защитный слой.
– Это неизвестно, – сухо бросил Ермаков.
Он ходил по рубке, заглядывал в приборы и что-то заносил в записную книжку.
Краюхин пожевал губами, помолчал.
– Фотонная ракета – новое дело, – сказал он. – Огромное дело. Будущее человечества… – Он снял очки, стал протирать стекла, глядя на Быкова круглыми глазами. – «Благосклонная природа, вероятно, знает, почему она не хочет, чтобы мы превратили наш земной мир в скромный рай и на этом успокоились, и почему она заставляет нас завоевывать новые миры – те последние и крайние миры, ключом к которым должны стать фотонные ракеты». Это сказал более полувека назад один весьма умный немец; тогда фотонные ракеты казались отдаленной мечтой. А теперь этот ключ к последним и крайним мирам у нас в руках. Но мы еще не научились им пользоваться по-настоящему. Много, еще очень много несовершенного, непонятного. И много рутины. Вот хотя бы эти атомные ракеты на «Хиусе». При фотонном приводе они – как кляча, запряженная в новейший атомокар.
– Но ведь иначе «Хиус» не мог бы стартовать с Земли, – вставил Быков робко.
Краюхин снова водрузил очки на нос.
– В ближайшем будущем мы, вероятно, вообще откажемся от стартов с Земли. «Хиусы» будут стартовать с искусственных спутников.
– Понятно, – сказал Быков. – Но пока-то «Хиус» берет запас обычного для ракет топлива?
– Очень немного. Едва пятую часть полетного веса. Только для того, чтобы оторваться от Земли, выйти из плотных слоев атмосферы, легко поддающихся радиоактивному заражению. А затем включается фотонный двигатель. «Хиус» не знает неудобств, связанных с невесомостью. Он движется с постоянным ускорением в десять метров в секунду за секунду, таким же, что и ускорение силы тяжести на поверхности Земли. Таким образом экипаж «Хиуса» избавлен от невесомости и всех ее неприятных последствий. «Хиус» – по крайней мере, в межпланетных перелетах – не знает долгих и тоскливых рейсов по инерции, продолжающихся годы. Он развивает гигантские скорости и расстояния до планет покрывает за дни и недели. «Хиус» – это и есть ключ «к последним и крайним мирам».
– «Хиус» – ключ к большим планетам, – странным, сдавленным голосом проговорил Ермаков.
Он стоял, склонившись над каким-то прибором, и Быков не видел его лица.
Краюхин сжал губы.
– Пойдемте, товарищ Быков, – хмуро сказал он. – Я покажу вам остальные помещения.
Они обошли весь корабль, заглянули в жилые каюты, в кают-компанию, в камеры-хранилища. Все было предельно просто, почти голо. В жилых каютах – голые мягкие стены, выдвижные койки с широкими эластичными ремнями, стенные шкафы, низкие и мягкие кресла, наглухо принайтованные к пружинящему полу. В кают-компании – большой круглый стол, мягкие кресла, в мягких стенах – буфет, книгохранилище. На столе лежал забытый, видимо, листок бумаги с неровными строчками вычислений. Краюхин забрал его. («Чокан, – сказал он с усмешкой. – Математик…»)
Когда они вернулись к люку, «Хиус» был окружен машинами и людьми. Ермаков что-то говорил начальнику группы обслуживания, тот кивал, переспрашивал и на ходу раздавал приказания толпившимся возле него рабочим – молодым ребятам, вероятно, только что со студенческой скамьи.
– Едем домой, – сказал Краюхин. – Если завтра закончат перезарядку реакторов, послезавтра начнем погрузку.
– Да! – вспомнил вдруг Быков, усаживаясь в автомобиль. – Я совершенно забыл. А «Мальчик»? Куда его погрузят?
– Наверх, – ответил Краюхин. – «Мальчик» пропутешествует через пространство верхом на «Хиусе». Так…
– Мгм… – начал было Быков, но осекся и больше расспрашивать не стал.
«Как аргонавты в старину…»
Отчет Ляхова был заслушан на следующий день. В просторном кабинете начальника Седьмого полигона едва разместились, кроме межпланетников, человек тридцать работников ракетодрома, инженеров с верфей «Вэйдады Ю-и», представителей научно-исследовательских и проектных учреждений, связанных с Комитетом межпланетных сообщений. Ляхов, бледный и улыбающийся, говорил быстро, четко, постукивая для убедительности карандашом по кожаной папке с дневниками и заметками.
В соответствии с планом испытательного перелета «Хиус» через двадцать часов после старта принял неподвижное по отношению к Солнцу положение и затем, с постоянным ускорением в 9,7 метра в секунду за секунду, устремился к точке встречи с Венерой в обход Солнца. Пройдя точно половину расстояния и достигнув скорости четыре тысячи километров в секунду (оживление среди слушателей), Ляхов повернул планетолет зеркалом к точке встречи и начал торможение. Через восемь с половиной суток «Хиус» вышел на орбиту «Циолковского» – одного из советских искусственных спутников Венеры, а еще через несколько часов причалил к нему. Далее, следуя программе испытаний, Ляхов около месяца маневрировал вокруг Венеры, проверяя работу фотореактора на всех режимах, посетил искусственные спутники, принадлежащие другим государствам, совершил посадку на Вениту – естественный спутник Венеры – и наконец отправился в обратный путь, приняв на борт больного инженера с чешской станции.
Ляхов рассказал о режимах работы фотореактора, о результатах применения эффекта Допплера для определения собственных скоростей фотонной ракеты, высказал соображения относительно противометеоритного устройства («К сожа… э-э… к счастью, вернее… нам не пришлось испытать его в действии»), сообщил новые оценки распределения плотностей космической пыли в промежутке между орбитами Земли и Венеры («Эти данные, товарищи, по моему глубокому убеждению позволяют надеяться на осуществление прямоточного фотонного двигателя, по крайней мере в таких рейсах, как только будет решена проблема фотонного привода на аннигиляции»). Особое внимание Ляхов уделил некоторым непонятным феноменам, имевшим место во время рейса. Наблюдались беспричинные перерывы радио– и телевизионной связи, вспышки ультрачастотной вибрации корпуса планетолета, небольшие нарушения тормозного магнитного поля в фокусе зеркала. Все это происходило непосредственно перед торможением, то есть в период максимальных скоростей. Ляхов выражал уверенность, что дело здесь именно в колоссальных скоростях планетолета – скоростях, требующих уже перехода на релятивистскую механику.
Но в целом «Хиус» оправдал все надежды. После пробного рейса стало очевидно, что «вопреки мнению перестраховщиков и тупиц, оскверняющих самим фактом своего бытия славную идею межпланетных сообщений», будущее, притом ближайшее будущее, принадлежит фотонным ракетам. (Аплодисменты, одобрительные возгласы.) Даже в таком примитивном и прямолинейном виде сочетание фотореактора с абсолютным отражателем является огромным шагом вперед в технике космогации.
Мелкие конструктивные недостатки «Хиуса» с лихвой покрывались его неоспоримыми достоинствами и преимуществами: практически неограниченным запасом хода, способностью совершать старты и посадки, не стесняясь в расходе энергии, и без перегрузок, опасных для жизни и здоровья экипажа, независимостью от промежуточных баз и множеством других, менее значительных.
– …и я, товарищи, грешным делом, – сказал Ляхов, – даже подумал: «А не попытаться ли заодно уж произвести высадку на Венере?» (Смех, шум в зале. Краюхин сердито хмурится. Юрковский показывает Ляхову кулак.) А что? Никто бы и не узнал… Но достаточно было взглянуть на эту милую планету вблизи, чтобы вспомнить, что такое дисциплина. Нет, правда, дисциплина – прекрасная вещь. Я никогда прежде не летал к планетам с атмосферами, и, должен сказать, с непривычки это действует… Вид у нее неважный.
После Ляхова выступила штурман Вера Николаевна, очень хорошенькая, в синем платье, с розовым от смущения круглым лицом. Она привела несколько оптимальных вариантов выхода фотонного планетолета на «прямую траекторию». Выяснилось, что электронная курсовычислительная машина, установленная на «Хиусе», не вполне отвечает требованиям новой, «прямой» космогации. Штурману и оператору приходится непрерывно вводить поправки на возмущение со стороны Солнца, чего, например, не требовали перелеты по орбитальным траекториям. Веру Николаевну перебил пышноволосый усатый юноша, представитель Института счетно-решающих устройств, и принялся объяснять Краюхину, что подготовлено для решения этой проблемы в их институте. Он говорил горячо и непонятно; в него неожиданно вцепились Крутиков и один из инженеров; они яростно заспорили. Их никто не перебивал, и Быков уже подумал было, что счетно-решающие устройства являются сейчас наиболее важной частью оборудования фотонных ракет, но через минуту с изумлением увидел, что чинного и торжественного совещания как не бывало.
Группа работников ракетодрома обступила Чокана Кунанбаева, и тот неторопливо объяснял что-то, водя карандашом по развернутым листам ватмана. Краюхин и Ермаков собрали вокруг себя ракетостроителей «Вэйдады Ю-и», листали и показывали им дневники перелета. Ракетостроители кивали и писали в блокнотах и записных книжках. Ляхов, Богдан Спицын и Юрковский молча слушали начальника Седьмого полигона. Юрковский, иронически усмехнувшись, сказал что-то, все заулыбались: Ляхов и Спицын – весело, начальник – смущенно. В кабинете стоял ровный шум голосов и шелест бумаги.
Быков досмотрел, как изничтожают усатого представителя, и повернулся к Дауге. Тот предложил:
– Пойдем, Алексей, домой. Доспорят без нас. Надо разобраться в новых данных о Венере. Прислал Махов, начальник «Циолковского».
Вечером межпланетники собрались в читальном зале гостиницы.
Вера Николаевна, блестя глазами, говорила:
– Оторваться от Земли и оказаться в пространстве – это еще не значит завоевать пространство. Первые воздушные шары не сделали человека хозяином воздушного океана. Это сделал только самолет. Не так ли? Хозяином пространства сделает нас только «Хиус», независимый от сил тяготения, освобожденный от рабского подчинения этим силам…
Богдан Спицын влюбленно смотрел на нее, а Ляхов пробормотал, растерянно улыбаясь, словно эта мысль только что пришла ему на ум:
– Подумать только, ведь мы были первыми в таком деле!
Юрковский усмехнулся:
– Но все-таки дома, на Земле, лучше, не так ли, Вася?
– Разумеется, лучше.
– «Разумеется…» Ах, Василий, Василий, нет в тебе ни капли поэзии! Совершил такой перелет!.. Нет, ты положительно недостоин такой чести.
Ляхов нахмурился.
– Я, знаешь ли, не спортсмен, – сердито сказал он, – я работник! И не вижу в этом ничего дурного.
– Никто не говорит, что это дурно… – Юрковский поднял к потолку томные глаза. – Но согласись, мон шер, что путь прокладывают обычно… спортсмены, как ты их называешь.
– Значит, раз на раз не приходится.
– Что за разделение такое? – удивленно спросил Крутиков. – Спортсмены, работники…
– Всегда и везде, – твердо сказал Юрковский, – впереди шли энтузиасты-мечтатели, романтики-одиночки, они прокладывали дорогу администраторам и инженерам, а затем…
– Затем по костям этих самых мечтателей и романтиков кидалась жадная серая масса, чернь презренная… – криво улыбаясь, тоненьким голосом сказал Дауге. – Трепло ты, милый Володя, вот что! Энтузиаст-мечтатель… гусар-одиночка!
Юрковский стремительно повернулся к нему, но Краюхин поднял руку.
– Одну минутку, – проскрипел он насмешливо. – Значит, Владимир Сергеевич, администраторов-энтузиастов не бывает? И инженеров-мечтателей тоже? Хм… И что там насчет серой массы?
Быков сидел как на иголках. Никогда еще «пижон» не был ему так несимпатичен. Он взглянул на Ляхова, бледного, с дрожащими от обиды губами, и разозлился еще больше. Но он еще не имел здесь права голоса.
– Мы все мечтатели, если угодно, Владимир Сергеевич, – продолжал Краюхин. – И энтузиасты тоже. Только каждый на свой лад. Вот Вера Николаевна выражает свою радость по поводу того, что «Хиус» дает ей возможность носиться по пространству куда угодно и как угодно, тешить ее крылатую душу. Так. В этом она, по-видимому, и видит истинное назначение «хозяина пространства».
– Я совсем не это хотела сказать… – растерянно проговорила Вера Николаевна.
– Надеюсь, что не это… Потому что, имейте в виду, государство, наш народ, наше дело ждет от нас не только… вернее, не столько рекордов, сколько урана, тория, трансуранидов. Мы все мечтатели. Но я мечтаю не носиться по пространству подобно мыльному пузырю, а черпать из него все, что может быть полезно… Что в первую очередь необходимо для лучшей жизни людей на Земле, для коммунистического содружества народов. Тащить все в дом, а не транжирить то, что есть дома! В этом наше назначение. И наша поэзия.
– Как пчелы, – изрек Крутиков.
– Именно как пчелы, а не как… бабочки-поденки. Кроме того, позволю себе обратить ваше внимание и на то обстоятельство, что в наше время переходные периоды проходят быстро. И вот пример: в предстоящем рейсе пилоты «Хиуса» будут уже выполнять скромную обязанность извозчиков. Главная роль отводится на сей раз уже другим. Вот ему… – Краюхин указал на Быкова. (Тот испуганно заморгал.) – И Дауге, и вам, Владимир Сергеевич. Человечеству нужны богатства Венеры, а не восторженные рапорты. Так. А затем вы уступите место новым героям – производственникам, тем, кто будет строить заводы на берегах Урановой Голконды. И все это работа, друг мой, вдохновенная работа, а не спорт! Только одни относятся к ней как к эффектной возможности блеснуть под куполом цирка и сорвать аплодисменты, а другие – как к работе в общем строю. А вам, так сказать, мон шер, только бы добраться до сокровищницы тайн, где они лежат штабелями, и водрузить… Эх, вы… спортсмены!
Наступило молчание. Юрковский поднялся и, ни на кого не глядя, вышел.
– Славный парень, – проговорил Краюхин. – Смелый, умница… Только амбиции у него – ой-ой-ой!
Ермаков сказал без улыбки:
– Отец мне рассказывал, что некто Николай Захарович Краюхин в молодости…
– «Краюхин, Краюхин»… – Николай Захарович стал кряхтя растирать колени. – То было в молодости… И, кроме того, может быть, тебе известно, что упомянутого Краюхина за это самое мордой об стол… простите за выражение… на партийной конференции, да. И именно твой папаша, Анатолий Борисович! Так.
Краюхин сердито хмыкнул, покашлял и ушел.
Последние дни перед стартом прошли незаметно. Все были заняты. Ермаков руководил работой группы обслуживания, грузившей «Хиус» всем необходимым. Корабль был погребен под массой металлических конструкций, опутан паутиной шлангов и кабелей. Под ним теснились десятки машин-газгольдеров, машин-цистерн, тракторов, кранов и конвейеров. Работа велась днем и ночью. По толстым шлангам, покрытым пластами льда и инея, подавались сжиженные газы – водород и кислород, по тонким шлангам – вода и смазочные вещества. Конвейеры и краны забрасывали в три люка баки, мешки и ящики с продуктами, снаряжением и оборудованием. Десятки людей в спецкостюмах копошились в урановых реакторах. Приехавшие из Новосибирска специалисты микрон за микроном проверяли слой «абсолютного отражателя»; в этой неправдоподобно тонкой и вместе с тем самой прочной в мире броне могли оказаться микроскопические изъяны, которые привели бы экспедицию к мгновенной огненной гибели. Сам Краюхин приехал поглядеть, как с купола «Хиуса» сняли толстую титановую плиту и осторожно опустили в зарядные камеры фотонного реактора баллоны-капсулы со смесью жидкого трития и дейтерия. Затем плиту опустили на место и в тот же день затащили и укрепили над ней огромный контейнер с «Мальчиком».
– С этим дурацким ящиком на горбу, – досадливо сказала Вера Николаевна, – «Хиус» имеет какой-то доморощенный вид.
Ляхов со Спицыным и Крутиковым все эти дни проводил в рубке, где было сосредоточено управление планетолетом. Дауге и Юрковский занимались изучением новых данных о Венере, привезенных Ляховым, без конца спорили, составляли какие-то таинственные радиограммы, несли их на подпись к Краюхину и потом на радиостанцию.
В самый разгар этой горячки Краюхин вызвал Быкова и поехал с ним на один из подземных складов на южной окраине города. В сухом и светлом помещении склада Быков увидел ящики с оружием.
– Знакомые штучки? – осведомился Краюхин.
Быков с недоумением посмотрел на него и нагнулся.
– Карабин-автомат образца семьдесят пятого года.
– А вот те?
– Реактивные ружья… пистолеты…
– Ну вот, выбирайте.
Быков понял:
– На всех?
– На всех… да возьмите и запасец.
Быков молча отобрал восемь новеньких карабинов, несколько десятков ручных гранат, лучевые пистолеты, финские ножи в светло-желтых кожаных чехлах.
– А патроны где? И капсюли для гранат?
– Есть патроны, капсюли и все, что хотите. Напишите начальнику склада, что вам нужно.
Они спустились этажом ниже.
– Это тоже для вас, – сказал Краюхин, указывая на цилиндрические предметы, тускло отсвечивающие воронеными боками.
– Атомные мины… – пробормотал Быков.
– Знаете?
– Как не знать…
– Возьмите десять комплектов. Прихватите десяток висячих прожекторных ракет.
Спустя два часа через город на полигон проехала машина, груженная тяжелыми пластмассовыми ящиками и десятью круглыми решетчатыми футлярами. Еще через два часа эти ящики и футляры при посильном участии и под личным наблюдением Быкова были погружены на «Хиус».
Наконец все было закончено. В течение одной ночи исчезли легкие и неуклюжие фермы, опутывавшие планетолет, шланги, краны и конвейеры. Ушли машины и трактора, уехали люди. На истоптанной, развороченной земле остались под моросящим дождем только обрывки проводов и тросов, куски фанеры, несколько забытых досок да вбитые в грязь клочья маслянистой упаковочной бумаги.
Краюхин в сопровождении Ермакова и начальника группы обслуживания облазил все помещения «Хиуса», все пересмотрел и перетрогал, придирчиво и подозрительно прислушался к мощному гулу включенных для пробы соленоидов, сделал несколько пустячных замечаний, слез на землю, вытер руки о край плаща и сказал:
– Пожалуй, все в порядке, Анатолий Борисович. Подписывайте акт.
Ермаков согласно наклонил голову. Начальник группы обслуживания облегченно вздохнул, потоптался, затем спросил, покашливая:
– Когда же старт, Николай Захарович? Завтра?
Но, как оказалось, оставались еще кое-какие формальности. В городе Краюхина срочно вызвали на радиостанцию, и, вернувшись оттуда, он сухо (так, по крайней мере, показалось Быкову) сообщил, что старт откладывается на утро послезавтра, а завтра прибывает комиссия.
– И вечером будет… э… торжественный обед. Можно без фраков.
Юрковский энергично пошевелил губами, Ермаков равнодушно зевнул, а Крутиков пожал плечами и снова углубился в какую-то книгу.
– Пойдем прогуляемся, – предложил Дауге Быкову.
Они вышли из гостиницы и не спеша направились вдоль улицы к полигону.
– Тосты, напыщенные речи, – сказал Иоганыч устало. – Терпеть этого не могу!
– Ну, знаешь… – Быков недовольно поглядел на него. – Такое событие все-таки…
– Да какое оно «такое»? Люди делают свое дело. Чего же тут экстраординарного? Ведь не назначается же специальная комиссия, скажем, для того, чтобы отметить отправление геологической экспедиции?
– Бывает, наверное, что и назначается.
– И напрасно. Это только на нервы действует.
– Не знаю, не знаю. Все-таки проявление внимания, так сказать… Люди идут на риск…
– Не хвастайся, – сказал Дауге строго. Быков сконфузился. – На риск… Думаешь, эти министерские понимают, что такое риск? Проявление внимания… – Дауге сплюнул. – Это же сплошная казенщина. И никакого чувства такта. Обязательно найдется какой-нибудь ишак, который будет превозносить до небес «аргонавтов вселенной», а заодно и самого себя за мудрое руководство упомянутыми аргонавтами.
– Гм…
– Причем, заметь, настоящие, ценные работники аппарата министерства сюда не поедут специально на проводы. Ни Кокорышкин, ни Привалов, ни Стручинский… Во-первых, они заняты по горло, во-вторых, они достаточно тактичны, в-третьих, отлично понимают, что это все комедия. Впрочем, это каждый понимает.
Некоторое время они шли молча. Быков спросил:
– Так почему же так делается?
– А черт его знает почему. Думаю, это еще с первых лет после революции… Тогда еще, наверное, нужно было воодушевлять людей, напомнить им об их долге, разъяснить им значение предстоящей работы… Вот с тех пор и повелось так, и не могут отказаться от дурацкого обычая. Ведь кому лучше нас понимать значение того, что делает сейчас с нашей помощью Краюхин? Вот увидишь, они будут делать вид, что только благодаря им… и так далее. А Краюхину потребовалось битых пять лет, чтобы отвоевать проекту «Хиуса» место под солнцем.
Дауге помолчал, затем добавил:
– Конечно, формально министерство должно иметь акт комиссии о состоянии «Хиуса» перед стартом. Но уж эти банкеты…
Быков не стал возражать. Спорить не хотелось, и, кроме того, он чувствовал, что Иоганыч во многом прав.
Они повернули назад, и тут он заметил, что встречные прохожие почтительно сторонятся их, давая им дорогу, а некоторые в знак приветствия прикладывают руку к головному убору. Он обратил на это внимание Дауге. Тот рассмеялся.
– Мы живем здесь уже месяц, и все в городе знают, кто мы такие. Знают они и то, что послезавтра мы… прыгнем.
Снова пошел дождь, и они поспешно вернулись в гостиницу. У входа в столовую Дауге остановился, попятился и толкнул Быкова локтем:
– Тихо!..
Столовая была освещена неярким вечерним солнцем. На диване, склонившись друг к другу, сидели Богдан Спицын и Вера Николаевна. Они молчали, глядя в окно, и лица их были так серьезны и необычайно грустны, что у Быкова сжалось сердце. Большая белая рука Богдана обнимала узкие, хрупкие плечи женщины. Дауге потянул Алексея за рукав, и они на цыпочках прошли на второй этаж.
– Вот, Алексей, как бывает… – проговорил Дауге. – Встречаются только на неделю, на две, и снова в разные стороны. Она старше его на пять лет… Любовь, ничего не поделаешь. Настоящая, большая любовь…
Он задумался. Быков осторожно спросил:
– Чего же они не поженятся?
– Что? Почему не поженятся? – не сразу отозвался Дауге. – Да при чем здесь это? Они встречаются раз, много – два раза в год, понимаешь?
– Понимаю, – пробормотал Быков, но затем сказал решительно: – Нет, ни черта не понимаю! Женились бы, жили бы вместе, вместе и летали…
– Вместе… Вместе им нельзя, Алексей. Они встречаются раз-два в год. Летать им вместе нельзя – ведь Богдан ходит в такие экспедиции, куда женщин не берут. Какая же это будет семья?
– Нет, – твердо сказал Быков, – могли бы как-то устроить, если бы захотели.
– Может быть, конечно. Может быть, они просто выдумали себе эту любовь?
– Ну вот ты…
– Я бы, Алексей… – голос Дауге дрогнул, – я бы жизнь за любимую женщину отдал! Я, друг мой, слабый человек.
На следующий день прилетели гости из Москвы. К удивлению и удовольствию Быкова, ужин прошел весело. Были речи (и неплохие, как показалось ему), и тосты (только шампанское), и пожелания, межпланетники держались чинно и благопристойно, вежливо вставали и кланялись и даже смеялись, когда кому-либо из гостей случалось сострить. Краюхин рассказал несколько комических эпизодов из раннего периода межпланетных сообщений, а Юрковский вдруг разразился стихами Багрицкого. Он прочитал своих любимых «Контрабандистов» и, когда смолкли аплодисменты, сказал грустно:
– Вот… сколько хороших стихов о море и моряках, а о нас совсем нет. Сплошное «ты лети, моя ракета».
– Поэты знают море тысячи лет, – заметила Вера Николаевна, – а пространство они совсем еще не знают. Потерпи, Володя, будут отличные стихи и о нас.
Юрковский поцеловал ее руку:
– Терплю, Верочка. А пока у нас только и остается:
Как аргонавты в старину,
Покинув отчий дом,
Поплыли мы,
Тирам-там-там,
За золотым руном.
Когда гости разошлись, Крутиков вздохнул и заметил:
– Слава богу, хорошо посидели. Только…
– Да, – кивнул Дауге. – В своем кругу прощальный обед был бы лучше.
Краюхин поднялся, с шумом отодвинул свое кресло.
– Прошу внимания, друзья мои, – сказал он. – Одну минуту внимания. Сейчас мы в своем кругу, и мне хочется сказать вам несколько слов. Алексей Петрович, налейте, пожалуйста, всем вина… По капле, Анатолий, не беспокойся… Вот так, благодарю вас. Друзья! Я здесь самый старый межпланетник… да. Страшно вспомнить, на каких гробах мы начинали дело! По сравнению с «Хиусом» это были колымаги, чтобы не сказать хуже. Но я не из тех самодовольных дураков, которые ворчат, что нынешней молодежи-де не в пример легче, чем было нам. Ибо я знаю, как сложна ваша задача. Задача всегда определяется средствами, и насколько мощнее ваши теперешние средства, настолько сложнее и ваша задача. Вам будет не легче, чем нам… и даже труднее, ибо на вас больше ответственности. Друзья, если вам будет очень трудно, нестерпимо трудно, прошу вас, вспомните, для кого и во имя чего вы это делаете! Я знаю вас всех достаточно хорошо, чтобы быть уверенным: если вы об этом вспомните, сил у вас будет больше. Ну… вот и все. За вас!
Он поднял свой бокал, выпил и быстро вышел из комнаты. Некоторое время все молчали. Затем поднялся Юрковский и сказал негромко:
– Что ж, аргонавты… за старика!
В этот вечер Быков долго не мог уснуть.
Он встал, зажег свет и сел за стол, уставясь на лампочку, и так сидел долго. Взгляд его упал на газету, которую он так и не удосужился просмотреть сегодня.
«Смелее внедрять высокочастотную вспашку»– передовая. «Исландские школьники на каникулах в Крыму», «Дальневосточные подводные совхозы дадут государству сверх плана 30 миллионов тонн планктона», «Запуск новой ТЯЭС мощностью в полтора миллиона киловатт в Верхоянске», «Гонки микровертолетов. Победитель – 15-летний школьник Вася Птицын», «На беговой дорожке 100-летние конькобежцы».
Быков листал газету, шелестя бумагой.
«Фестиваль стереофильмов стран Латинской Америки», «Строительство Англо-Китайско-Советской астрофизической обсерватории на Луне», «С Марса сообщают…»
Быков просмотрел газету, подумал и, сложив, сунул в карман куртки. Это надо взять с собой. Это дыхание Земли, могучий пульс родной планеты, который хочется ощущать и в далеком рейсе. Символ… Алексей вздохнул и погасил свет.
Утро старта было ясное. В пять часов никто уже не спал, все собрались в гостиной, сидели или слонялись из угла в угол. За завтраком ели мало и неохотно, и Ермаков делал вид, что не замечает этого. Краюхин и гости о чем-то переговаривались вполголоса. Подали машины. Несмотря на ранний час, улицы были полны людей. Никто не выкрикивал лозунги и приветствия, никто не подбегал с цветами, люди просто стояли и смотрели, но смотрели так, как смотрят на родных и близких, уходящих в далекий и опасный путь. Машины выехали за город.
И тут с Быковым произошло то, о чем он долго вспоминал потом с недоумением и стыдом. Какое-то странное оцепенение охватило его. Он как бы раздвоился и с безучастным любопытством смотрел на себя со стороны, не в силах сосредоточиться. Обрывки мыслей метались у него в голове, но ни за одну из них он не мог ухватиться и заставить себя вполне последовательно реагировать на то, что происходит вокруг. Они проехали мимо стартовых установок, и Быков долго и упорно старался представить себе, о чем думает ворона, сидящая на одной из них.
У капониров все стали прощаться. Быков машинально пожимал чьи-то руки, чувствуя на своем лице глуповатую застывшую улыбку и не имея сил согнать ее. Краюхин что-то сказал ему, они обнялись и поцеловались, и опять Алексей Петрович подумал только, что щека Краюхина очень холодная и очень шершавая. Он с готовностью кивал головой, когда ему что-то с жаром говорил председатель горсовета, похлопывая по плечу. Затем он на негнущихся деревянных ногах отошел в сторону и смотрел, как Спицын обнял Веру Николаевну, а она гладит ладонями его лицо. Дауге взял Алексея за руку и подвел к машине.
…Когда Быков поднял глаза, над ним уже громоздилась матово отсвечивающая выпуклая поверхность реакторного кольца. Наконец он понял, что мешало ему. В мозгу бессознательно, но отчетливо билась одна и та же мысль: «В последний раз. В последний раз». Он не мог вспомнить, когда это впервые пришло ему в голову, но теперь отделаться от этих слов было невозможно.
– По местам! – крикнул Ермаков неестественно резким голосом.
Быков оглянулся. Машины, которые подвезли их к «Хиусу», уже уехали. Кругом расстилалась ровная пустынная тундра.
– Алексей Петрович, не задерживайтесь!
«Последние шаги по Земле», – со странным любопытством прислушиваясь к себе, подумал он, подходя к гибкому металлическому трапу. «Последний глоток земного воздуха», – думал он, ухватившись за край люка. Кто-то – кажется, Юрковский – сердито оттолкнул его и попросил быть осторожнее. «Последний взгляд на голубое небо…» Люк со звоном захлопнулся. Тогда он понял, что боится. Просто-напросто трусит. Он сразу успокоился и пошел вслед за Дауге в кают-компанию. Они расселись в креслах – Быков, Дауге и Юрковский – и молча пристегнулись широкими эластичными ремнями. Ермаков, Спицын и Крутиков были, вероятно, в рубке. Быков посмотрел на Юрковского. Лицо Юрковского было сердитое, на носу виднелось желтоватое пятно. «Здорово все-таки я его тогда…» – подумал Быков с мимолетным раскаянием.
– Приготовиться! – раздался из невидимого репродуктора высокий и звонкий голос Ермакова.
Наступила мертвая тишина. На мгновение Быков почувствовал тошноту и слабость. Огромным усилием воли он подавил отвратительное ощущение беспомощности и покосился на Дауге. Тот сосредоточенно смотрел прямо перед собой.
– Старт!
Громовой гул донесся откуда-то снизу. Все вдруг сдвинулось. Сиденье кресла мягко навалилось на тело. Быков изо всех сил зажмурил глаза и увидел разноцветные круги. Гул усилился, стал тише и наконец затих. Наступила тишина. Быков осторожно приподнял веки и повернулся к Дауге.
– Боли больше не будет, – ясным, веселым голосом сказал Дауге. – Старт дан.
Юрковский вдруг яростно хлопнул себя по лбу.
– Что с тобой? – встревоженно спросил Дауге.
– Дьявольщина!.. Я забыл электробритву в гостинице и, кажется, не выключил ее!
Быков с некоторым трудом принял сидячее положение, крепко потер ладонями виски и облегченно вздохнул.
