9
Утренний Ветер смотрел на спящего Надеждина и думал о товарищах, которые погибли, помогая людям выбраться из города. Не один, не два и не три дефа остались там, превращенные в оплавленный металл белыми молниями дезинтеграторов. Сотни дефов из года в год гибли в мрачных ущельях безглазого города, чтобы принести драгоценные аккумуляторы, но на этот раз Утренний Ветер чувствовал какую-то особенную щемящую тоску. «Наверное, потому, – подумал он, – что в наш мир пришли люди. А они, эти люди, дороги нам. От них веет непокорностью и смелостью. Они принесли с собой перемены. Я чувствую их. Люди малы и слабы, но нельзя себе представить, чтобы они были безгласными орудиями Мозга. Как, должно быть, прекрасен их мир!»
Надеждин застонал и открыл глаза.
– Где мои товарищи? – спросил он и с усилием поднялся с земли. Он поморщился от боли в голове, но тут же заставил себя забыть о ней.
– В городе их нет, – сказал Утренний Ветер. – Ночью двое наших самых ловких и храбрых дефов пробрались в город. Твоих товарищей там нет.
– Надо обыскать окрестности города, – сказал Надеждин. – Они же не могли просто пропасть.
– Обыскать? – неуверенно переспросил Утренний Ветер. Он усваивал язык людей легко и быстро, но он знал еще очень мало слов.
– Искать, – сказал Надеждин.
– Да, – согласился деф. – Я ждал, пока ты проснешься. Сейчас я позову Птицу.
– Птицу? Это имя?
– Да, имя. Такое же, как Утренний Ветер. Мы сами выбираем себе имена, когда становимся дефами. Мы не хотим быть номерами.
– А Двести семьдесят четвертый? Он ведь тоже стал дефом.
– Он потерял жизнь уже не Двести семьдесят четвертым. Он умер Человеком.
– Человеком?
– Да, он выбрал себе такое имя, а выбор каждого для нас священ.
Надеждин почувствовал, как его горло сжала спазма. Большой железный Человек… Он постарался проглотить комок, но тот никак не хотел исчезать…
Из-за угла бесшумно выплыла тележка и мягко опустилась на землю.
– Это Птица. Сейчас я ей представлю тебя. – Деф замолчал, и тотчас же тележка уставилась на Надеждина парой передних глаз.
– Я рад помочь тебе, – медленно произнесла тележка. Звук исходил откуда-то из тумбы, на которой сидела огромная голубовато-белая голова.
– Она кирд? – спросил Надеждин.
– Теперь – нет! – ответил Утренний Ветер. – Она пришла из города и стала дефом. Когда она освоит твой язык, ты сможешь расспрашивать ее сколько тебе угодно. Садись.
Тележка заскользила над поверхностью Беты, и красноватая трава понеслась под ней все быстрее и быстрее. Они описывали огромную спираль вокруг города, все дальше и дальше удаляясь от него, но Густова и Маркова нигде не было видно.
– Я пойду в город, – сказал Надеждин, когда они возвратились к дефам.
– Подожди, – попросил Утренний Ветер. – Подожди еще день. Может быть, они придут…
Они сидели на огромной каменной глыбе, около которой провели ночь, и разговаривали.
– По-моему, все-таки надо возвратиться в город, – неуверенно сказал Марков. – Не бродить же по Бете и кричать: «Коля, ау!»
– Может быть, и не услышит, а может быть…
– Нет, не верю, – взорвался Марков. – Не верю. И не то чтобы я старался уговаривать себя, что Коля жив, нет, я просто знаю, ты понимаешь – знаю! Мы пройдем сквозь весь этот бред целыми и невредимыми. Это же сон, мы идем во сне, понимаешь? Еще немножко поспим, откроем глаза и окажемся на «Сызрани». И ты будешь читать свою дурацкую книгу, и я буду играть в шахматы с Надеждиным, и будут сменяться вахты, и…
– Успокойся, дядя Саша. Когда тихий человек начинает кричать, да еще на незнакомой планете, – это очень страшно. Ты, пожалуй, прав. Поплелись в наш отель…
У входа в лабораторию стояли три кирда. Как только они увидели космонавтов, они подскочили к ним и остановились как вкопанные, уставившись на Густова.
– Как я осунулся! – закричал один из кирдов голосом Густова.
– Осунулся… осунулся! – радостно завопили остальные кирды все тем же голосом.
Первый кирд укоризненно покачал указательным пальцем и сказал:
– Опять передразнивать!
Кирды засмеялись.
– Ну-с, а ты, дядя Саша? – обратился кирд к Маркову. – Все те же мысли про крестики и нолики и продавленное кресло дома?
Марков закрыл глаза. Говорил Густов. Открыл глаза. Говорил кирд.
– Все ясно, – сухо сказал Марков. – Не будет уже и крестиков. Будут внимательные сестры и участливые врачи: «Ну как мы сегодня себя чувствуем, Александр Юрьевич? Все еще думаете, что вы Наполеон?»
Густов поднял руки.
– Я с тобой, дядя Саша, – сказал он, – туда. Поскольку мой маленький бедный мозг сильно поизносился и я сошел с ума, прошу меня срочно госпитализировать.
– Ага, – еще радостнее закричал первый кирд, – мы начинаем обретать свою собственную индивидуальность! Мы разошлись, мы начинаем расходиться из-за различного опыта.
– Различного опыта – различного опыта… – словно эхо закричали стоявшие немного позади кирды.
– Дай руку, Вольдемар, сойдем с ума вместе, так легче, – пробормотал Марков.
– Я себя не узнаю, – с укоризною сказал кирд. – Вместо того чтобы дать нытику и паникеру по рукам, я уже потакаю его гнусному эскапизму. Я отказываюсь от себя и перехожу на «ты». Ты ничтожество, Володя, если ты ничего не можешь понять. Ты узнаешь голос, которым говорю я и мои младшие близнецы?
– Да, – пробормотал Густов и закрыл глаза, – это мой голос.
– Похоже? Ты не ценишь свое изустное творчество. Ты узнаешь бесценные мысли, сверкающие, как алмазы, в моей речи? – продолжал кирд.
– Да.
– Так что я?
– К-кирд?
– Идиот!
– Кто?
– Ты.
– Я?
– Ты. То есть я – это ты. Ну ладно, сейчас объясню, а то при твоих ограниченных умственных способностях и впрямь недолго слегка спятить. Впрочем, мало бы кто это заметил… Итак, уважаемый Владимир Васильевич Густов, помните ли вы, как вам в лаборатории напялили на голову эдакое сооружение из тоненьких проволочек? Нас тогда скопировали, то есть вас, впрочем, нас – сейчас вы все поймете. Все содержимое ваших серых клеточек в мозгу было каким-то образом зашифровано и сохранено. И вот в порядке эксперимента берутся три скромных и работящих кирда – Пятьсот первый, Пятьсот второй и Пятьсот третий, и в нас, то есть в них, вводится содержимое мозга некоего Густова. И три тихих кирда превращаются в гибридов Густова с кирдом. Мы как две капли воды похожи друг на друга, а если говорю я один, Густов Первый, то лишь на правах старшинства, ибо я был изготовлен раньше братьев на целых пять минут. Понятно?
– Значит, вы… мои дети? – сурово спросил Густов.
– Нет, – хором закричали кирды, – братья, а не сыновья!
– Младшие, надеюсь?
Кирды понурили свои голубовато-белые головы.
– В таком случае, – сухо продолжал Густов, – я надеюсь, что вы признаете мое старшинство и без мер физического воздействия, к коим обычно прибегают старшие братья?
Три кирда одновременно протянули три пары огромных металлических рук, схватили Густова, высоко подбросили его вверх, ловко поймали и поставили на землю.
– М-да, – пробормотал Густов, – ну и молодежь пошла. Так что же, мои маленькие бедные братишки? Как жить-то дальше будем?
– Так и будем, – ответили сразу три металлических Густова.
– И вы вправду мыслите так же, как я?
– Если этот процесс можно назвать мышлением, – засмеялся Густов Первый.
– Ну, ну, без самокритики. А что у вас от кирдов, кроме этих прелестных маленьких тел?
– Любую логическую задачу мы решим раз в десять, а то и в сто быстрее тебя, о прообраз! Это раз. Кроме того, мы знаем все то, что положено знать порядочному кирду. В частности, мы умеем посылать и принимать телепатическую информацию, и между собой мы разговариваем без посредства звуковых волн. А если говорим вслух, то только, чтобы нас не подслушали другие кирды. Они ведь гораздо лучше слышат телесигнал, чем звуковую речь. Ну, и самое главное – мы обладаем всеми теми эмоциями, которыми обладаешь и ты. Но на многое мы реагируем спокойнее, чем ты.
– А теперь идите в лабораторию, – сказал Густов Первый, – и сидите там. Нам предстоит много дел. И найти Надеждина, и познакомиться с дефами, и сделать кое-что еще, что не должны делать представители одной цивилизации, попав в другую. А раз мы аборигены, мы можем и должны действовать. Прощай, брат, прощай, дядя Саша.
– Прощай, прощай, – повторили Густов Второй и Густов Третий.
– Но почему «прощай»? – удивился Густов.
– В таких случаях лучше сказать «прощай», – сказал кирд. – На всякий случай.