Операция
В кафе было пустовато.
Мы съели закуску в молчании. Потом официантка в красном платье принесла первое. Она поставила тарелки на стол с таким видом, будто опасалась обжечься о его пластиковую поверхность, и тотчас удалилась, крутя бедрами и бросив испуганный взгляд на сидевшего напротив меня лысого субъекта. И кассирша в белом кокошнике тоже смотрела на него из-за кассы, как на тигра.
- Боятся,- самодовольно сказал субъект, погружая ложку в суп.
- Кого? - спросил я и огляделся.
Он ухмыльнулся, как-то косо глядя в сторону.
- Вот увидите, какой будет обед. Вы еще здесь такого не ели.
На нем был потасканный сизый пиджак из того польского материала, который удивительно празднично и хорошо выглядит все три первых дня носки. Лысину его покрывала поросль белесого пуха, создавая вокруг головы нежное сияние. Через темя и лоб шла длинная тоненькая полоска тускло розового цвета, напоминающая старую царапину.
Я тоже взялся за ложку. Тут мой взгляд случайно упал на зеркало слева, и я увидел в нем, что сзади какой-то гражданин с вытаращенными глазами высунулся из-за портьеры, скрывающей вход во внутреннее помещение, и с тревогой глядит на моего визави. Судя по багровой физиономии, это был директор кафе. Он обменялся с официанткой многозначительным взглядом.
Мой сосед в сизом пиджаке тоже как-то ощутил появление вытаращенного гражданина, хотя и не смотрел в ту сторону.
- Знают меня,- сообщил он. - Я здесь в любое кафе приду, и мне нигде вчерашних котлет не подадут... Ну, как суп?
А суп-то был удивительный. Сверхъестественный. В первый момент я даже себе не поверил. А после первых трех ложек другими глазами оглядел зал кафе, с зеркалами, с портьерами на дверях и на окнах, чуть погруженный во мрак из-за этих самых портьер. Работают же люди! При таком супе было непонятно, почему слава о директоре не гремит по градам и весям нашей страны, отчего не светят здесь "юпитерами" телевизионщики, почему шеф-повар не дает интервью в "Неделе". Уникальный рисовый суп на мясном отваре, поданный в подогретой тарелке, тающий во рту, усваивающийся тут же внутренней поверхностью щек и языком, сразу, без промежуточных ступеней, переходящий в энергию и хорошее настроение. Суп, запоминающийся подобно фильму на кинофестивале.
- Поразительно! - воскликнул я. - Никогда не думал, что тут...
Субъект прервал меня, вяло махнув рукой. У него были блеклые серые глаза и какой-то несосредоточенный взгляд.
- Что вы заказали на второе? Битки в сметане?.. Тогда я тоже перезакажу.
Он сделал знак красному платью и заявил, что передумал насчет бифштекса. Пусть ему принесут тоже битки. Официантка восприняла эту мысль без энтузиазма, но и без скандала. Был даже такой оттенок, будто она именно этого и ждала. Еще раз последовал безмолвный разговор с директором, и красное платье удалилось на кухню.
Мой сосед склонился над супом, потом поднял голову и ухмыльнулся. Ему явно хотелось поговорить.
- Слышали когда-нибудь об операции, сделанной доцентом Петренко? Одно время о ней было много разговоров. Теперь это так и называется - "сечение Петренко".
- Гм... В общих чертах, - сказал я. - Напомните.
- Дело было так, - начал он. - Весной сорок шестого года один молодой человек гнал на трофейном мотоцикле по Садовому кольцу. В районе Колхозной площади. Перед тем как сесть за руль, он подпил с приятелями, в голове у него шумело. Сами знаете, как тогда было после войны. Ну и попадается ему грузовик, у которого с задней части кузова почти до земли свисают доски. Да еще какая-то старушка перебежала дорогу. Одним словом, юноша зазевался, на скорости километров в девяносто въехал по этим доскам на кузов, увидел перед собой заднюю стенку кабины, отвернул в сторону, пролетел метров тридцать по воздуху и рухнул прямо во двор института Склифосовского. Как раз у дверей приемного покоя. Мотоцикл вдребезги, а у юноши начисто снесло всю верхнюю половину черепа вместе с мозгом. Ровнехонько, знаете, как по линеечке. Тут его, конечно, сразу подхватывают и на второй этаж, в операционную. Положили на стол, видят, такое дело. Дежурным врачом был тогда как раз Петренко. Другой бы, конечно, отказался, но Петренко мужик решительный, да еще фронтовой запал у него не прошел. Он хватает эту верхнюю половину черепа - ее тоже принесли и прикладывает на место. Противошоковый укол, наркоз, швы, переливание крови. Сам не отходит от этого молодого человека десять суток, и, подумать только, все видят, что операция удалась. Проходит месяц, юноша начинает поправляться, и тут выясняется, что в спешке ему повернули мозг на сто восемьдесят градусов. "Право" и "лево" поменялись местами, затылочная доля мозга оказывается впереди, лобная сзади - в таком духе. Покрутились-покрутились, а что делать? Отламывать опять череп - на такой риск врач вообще может пойти только раз в жизни. Подумали и решили: пусть так и будет. И представьте себе - тут мой собеседник умолк на мгновенье и тщеславно посмотрел на меня,- этот юноша - я.
Он заметил мой недоуменный взгляд и поправился.
- То есть это был я. С тех пор прошло уже двадцать лет.
- Непостижимо! - на миг я даже забыл про суп. - И как вы себя чувствуете?
- Ничего, - сказал субъект. - Ничего. Но было, естественно, много явлений.
Мы доели суп, и нам нужно было ждать второе, с которым официантка почему-то не торопилась.
- Очень много странных явлений, - повторил он задумчиво. - Самое интересное состоит в том, что все перепуталось. Получилось так, что глазной нерв, например, подключился к слуховому отделу. А слуховой, наоборот, попал в глазной отдел И некоторые чувства просто вросли одно в другое.
- Как это?.. Неужели это дает какую-то разницу? - спросил я. - Разве звук не остается все равно звуком, куда бы он ни попал? А свет - светом?
- В том-то и дело, что нет. - Мой собеседник улыбнулся и покачал головой Вообще-то многие думают, что мозг напоминает телефонную станцию На самом деле не так. В мозгу все зависит от того, куда, в какую часть коркового слоя попадает раздражение Надавите, например, в полной темноте на свои глаз Вы увидите вспышку света, хотя в действительности ничего такого не было Понимаете?. Глаз-то улавливает именно свет, а ухо - именно звук. Но уже по нервным волокнам все идет в виде одинаковых нервных импульсов, верно же? И только от того, в какую область мозга эти импульсы попадают, зависит то, как вы чувствуете...
- Да, - сказал я, не зная, что сказать.
Тут официантка принесла как раз второе, с прежней испуганной осторожностью поставив тарелки на стол. И второе - битки в сметане - тоже было удивительным. Ошеломляющим. Откидывающим человека к тем временам, когда он, слава богу, не знал еще никаких столовых, а пользовался кулинарными изделиями своей бабушки. Феноменальные битки с целым букетом вкусовых ощущений - от поджаренности до мягкой тепловатой кровавости где-то там в середине. Терпкие и нежные, хрустящие и тающие одновременно.
Умиротворенно думалось о том, что вот мы уже разрешили проблему общественного питания и можно браться за что-то следующее дальше.
Но снова пугающе необъяснимыми были при таких битках и отсутствие очереди у дверей кафе, и то, что на лицах посетителей, сидевших за другими столиками, отнюдь не выражалось восторга.
Мой сосед покончил со вторым - он, между прочим, держал вилку левой рукой - и задумался. Затем он вынул из кармана портсигар и закурил.
- Вот теперь попробуйте представить себе, - сказал он, - положение человека, у которого все так перемешалось. Например, если вкусовой нерв, идущий от кончика языка, попадает у него не во вкусовой, а в болевой центр. Что тогда получается? Он берет в рот кусок колбасы и, вместо того чтобы почувствовать вкус "отдельной" или "полтавской", ощущает сильную боль в пятках. А если у него вкус перепутался со слухом, то он откусывает бутерброд и вдруг слышит ужасный грохот.
- Неужели у вас так было? - спросил я.
Он кивнул.
- Да. Спуталось решительно все. Чувства поменялись местами. Вместо того чтобы обонять, я ощущаю. А вкусовые ощущения поменялись с болевыми. Например, когда в битки кладут не масло, а маргарин, мне больно.
- Но позвольте! Разве боль - это какое-то отдельное чувство? По-моему она, так сказать, продолжение ощущения.
Субъект покачал головой.
- Ощущение - одно, а боль - совсем другое. У болевого аппарата свои внешние концевые органы с независимыми проводниками и отдельным центром в мозгу. Боль, скорее, можно было бы назвать особым чувством. И так как у меня вкусовой нерв пошел теперь в болевую корковую область, я от всякой еды ощущаю боль. Но очень разнообразную, конечно.
- Ну и как же вы теперь?
- Привык. - Он пожал плечами. - Боль мне даже стала нравиться. Особенно зубная. Я ее, кстати, чувствую, когда ем паюсную икру... Вообще, у меня теперь довольно большой диапазон вкуса. Нормально-то ведь мы воспринимаем языком всего-ничего: кислое, сладкое, горькое, соленое и комбинации из них. А болевые ощущения могут быть очень разнообразными.
- Ну, хорошо. А с настоящей болью? Если у вас дырка в зубе?
- Тогда я чувствую на языке вкус паюсной икры - он теперь для меня очень неприятен - и бегу брать номерок к зубному. - Он опять задумался. - Очень интересно тоже со зрением и слухом. Понимаете, от звуков у меня возникают в мозгу зрительные образы, а от света - звуковые. Я, например, могу закрыть глаза и видеть. Могу заткнуть уши и слышать... Но при этом, конечно, я ничего не увижу.
- То есть,- сказал я, если вы закроете глаза, то будете не то, чтобы не видеть, а только не слышать?
- Да. Факт. А если заткну уши, то не буду слышать. То есть не буду видеть. Но для всех других это будет означать, что я не слышу. Точнее, не вижу.
Тут мы оба немного запутались.
- Во всяком случае, - резюмировал он,- у меня все наоборот. Например, сон. Во сне я ничего не слышу, потому что закрыты глаза. Но постоянно что-нибудь вижу - как часы в комнате тикают, как соседи над головой танцуют. Одним словом, я исключенье.
Эти последние слова прозвучали весьма тщеславно.
Официантка принесла кофе. Превосходный кофе, ароматный и крепкий, который вот так запросто только в Cтaмбу ле, пожалуй, и получишь. Кофе, который был черным не оттого, что пережарен и сожжен, а потому что густой.
- Кроме того, - сказал субъект, - у меня чувства еще как бы вросли одно в другое. Не только все перепуталось, но и смешалось.
- Как это?
- Ну я же вам объяснял. Видимо, нервы расщепились и часть вкусового ствола вросла в зрительный и слуховой. Поэтому, когда я что-нибудь вижу и слышу, я одновременно чувствую и вкус на языке.
- Приведите пример.
- Ну, скажем... Ну, вот я сижу у телевизора, и выступает... (тут он назвал фамилию одной известной исполнительницы эстрадных песен, но я не стану эту фамилию приводить). Когда я ее слушаю, у меня во рту возникает вкус слишком приторного пирожного. Притом вчерашнего.
- Это интересно, - согласился я. - Даже жалко, что у нас вообще-то нет такой синкретичности чувства. Это позволило бы добиваться более верной оценки тех или других произведений искусства. Не так сильно влиял бы момент значимости темы. И не только в искусстве. Вот, например, оратор говорит, произносит красивые слова, а вы чувствуете, что плохо пахнет, и все тут... Да, кстати, а вот как с чтением? Какое ощущение вызывает у вас хотя бы научная фантастика?
Он подумал.
- Разное. Если я беру книгу... (тут он назвал фамилию одного известного писателя-фантаста, но я тоже опущу ее, чтоб не обижать человека). Если я открываю его роман, то во вкусовом отношении это похоже на остывшую пшенную кашу. Знаете, такую синюю.
Мы помолчали. Потом я подумал, что было бы неплохо в будущем научиться произвольно переключать все эти вещи. Без мотоциклетной катастрофы, естественно, а просто так. Например, человек идет слушать концерт и уже в зале консерватории, усевшись в кресло, переключает зрительный нерв на слуховой. Поскольку зрительный аппарат у нас более совершенен, впечатление получалось бы несравненно сильнее. Или можно было бы просто подключать одно к другому и слушать, так сказать, "в два канала".
Он подхватил эту мысль и сказал, что в экстренных случаях, в подводной лодке скажем, можно было бы весь сенсорный аппарат целиком переключать на слух. Вплоть до обоняния и ощущения.
Некоторое время мы развивали эти идеи, потом нам пришло в голову, что, пожалуй, из этого ничего хорошего не полечилось бы Потому что в концертном зале "слуховые" впечатления от красного вязаного шарфика на плечах сидящей впереди девицы неприятным диссонансом врывались бы в какую-нибудь симфонию Гайдна либо Мясковского. А в подводной лодке вышло б еще хуже, так как запах машинного масла слухач путал бы с шумом винтов чужого корабля.
Впрочем, эта мысль осенила сначала меня. Мой собеседник вообще не отличался быстрой сообразительностью.
Мы заказали еще по чашке кофе. Потом я спросил:
- Ну, хорошо, а можете вы, например, описать меня?.. Каким я вам представляюсь?
Он посмотрел на меня своими блеклыми глазами.
- На вас серый пиджак и желтая рубашка... Но все это я как бы слышу, а не вижу. Что же касается вкусового ощущения...- Тут он запнулся.- Мне неудобно.
- Ну-ну!
- Нет, не надо.
- Ну, отчего? - подбодрил его я. - Давайте.
- Ваше лицо вызывает у меня ощущение... ощущение соленого огурца. - Потом он смягчил. - Малосольного. Но вы не обижайтесь. Вы же понимаете, что я исключение и воспринимаю мир неправильно.
Наступила пауза. Не знаю почему, но этот субъект начал вызывать у меня раздражение. Видимо, каким-то своим тщеславием.
- С другой стороны, - сказал я, - не такое уж вы исключение. В конце концов, вы воспринимаете мир таким, каков он есть. Кроме, может быть, этого вкусового чувства.
- Почему? - запротестовал он. - Ведь глазом я слышу, а он является органом, приспособленным для восприятия света, а не звука.
- Ну и что? Вы же сами мне объяснили, что у вас только перепутались нервные стволы. Однако свет вы все равно воспринимаете глазами. А звуки ухом. И только дальше, в мозгу, это преобразуется у вас в другие ощущения.
- Все-таки в другие, - сказал он. - В неправильные.
- Вот это-то нам и неизвестно, - отрезал я. - Какие правильные, а какие нет. Не путайте реакцию на явление с самим явлением. Природа ведь не клялась, что закат обязательно должен быть красным, а соль соленой. Для меня небо голубое, а для какого-нибудь микроба, у которого нет зрения, оно, возможно, просто кислое. Понимаете, если поднести к вам провод под током, вы подпрыгнете, а если его приблизить к прибору, там отклонится стрелка. Но вы же не можете утверждать, что ваша реакция верна, а прибора - нет... Пусть у вас все перепуталось. Но вы меня, в конечном счете, видите и слышите. Мы можем общаться. Значит, вы воспринимаете мир правильно. Только у вас в сознании возникают другие символы того, что нас окружает. Однако соотношение этих символов такое же, как у всех людей.
Субъект задумался. Очевидно, ему трудно было расстаться с мыслью о том, что он исключение. На лбу у него выступили капельки пота, он достал платок и вытер их (в зеркале я видел, что вытаращенный директор кафе продолжает тревожно следить за нашим столиком. А официантка в красном платье все так же колдовски и опасливо не спускала с нас глаз, прохаживаясь в отдалении).
- Да, - сказал, наконец, мой собеседник. - Однако то, что вы говорите, я вижу. А ваш зрительный образ возникает у меня в качестве слухового.
Но я уже решил быть неумолимым.
- Однако в результате вы в целом превосходно ориентируетесь, да? Как и все мы.
- Пожалуй.
- А откуда вам тогда вообще известно, что у вас все перепуталось? Может быть, ничего такого и не было.
На лысине субъекта опять проступили капельки пота. Он неловко пересел в кресле.
- Все-таки нет, - сказал он. - Во-первых, была же рентгенограмма. Во-вторых, вот это соединение чувств, и в-третьих, - он смущенно улыбнулся,- в третьих, я каким-то удивительным образом могу видеть, вообще не глядя... Кроме того, у меня появились некоторые дополнительные чувства. Скажем, чувство веса.
- Чего?
- Веса... Ну вот давайте я отвернусь, а вы что-нибудь сделайте. Выньте что-нибудь из кармана, и я скажу, что именно вы вынули. Хотя и не буду смотреть.
Он отвернулся
У меня во внутреннем кармане пиджака как раз был маленький флакончик духов. Я вынул его.
- Флакончик, - сказал субъект, - "Пиковая дама". За три рубля.
Затем он повернулся ко мне. Это было похоже на фокус.
- И вот еще чувство веса, - сказал он каким-то извиняющимся тоном. - Я чувствую вес. Дайте мне на минутку. - Он взял у меня флакончик и взвесил его на руке. - Восемьдесят восемь грамм... Даже не знаю, откуда это у меня берется. Я просто вижу вес, как вы, например, смотрите на дом и сразу говорите, что тут четыре этажа. И даже еще кое-что у меня появилось... Но с этим весом удивительная штука. С весом и моим широким диапазоном вкуса Я прихожу в столовую, получаю блюдо и тотчас говорю, что мяса здесь не сто двадцать грамм, как должно быть по раскладке, а только девяносто. Или что вместо масла комбижир. Одним словом, сразу могу сказать, как что приготовлено, чего не хватает против калькуляции и так далее. И в результате, когда они меня видят, все прямо трепещут..
Тут мои взгляд упал на часы, и я сообразил, что надо бежать Красное платье получило деньги. Я попрощался со своим собеседником и пошел.
На вешалке, вручая свой номерок гардеробщику, я вдруг услышал позади тяжелое дыхание.
- Слушайте, ничему не верьте. - Это был вытаращенный директор кафе. - Это просто псих. Если он вам говорил, что у нас тут маргарин вместо масла бывает или что недовешивают, это все ерунда. Вы же сами ели, верно?
От директора пахло черным мускатом по семь рублей за бутылку. И пиджак на нем был английский.
Он оглянулся в сторону зала.
- Мы его все давно знаем. Ходит и мутит воду. А на самом деле просто псих На Канатчикову уже пора.
- А где он работает? - спросил я.
- Кажется, на парфюмериой фабрике. Говорят, что здорово различает запахи. Но он психический, я вам ручаюсь.
Положив плащ на руку, я вышел из кафе и пошагал мимо его окон Мой субъект так и сидел, как прежде. Когда я проходил мимо, он прощально помахал рукой. Но смотрел он при этом в другою сторону.
Дома я взял у соседки по квартире маленькие весы и убедился, что в моем флакончике действительно ровно 88 граммов. Правда, я тотчас сообразил, что тот тип мог знать это, поскольку сам работает на парфюмерной фабрике. Что же касается его способности видеть, не глядя в другую сторону, то ведь там в кафе кругом были зеркала. Я и сам видел наблюдающего за нами директора. Однако, тем не менее, вот какая странная штука. Ни единого разу больше я не получал в том кафе ни такого супа, ни таких битков. Это проливает некоторый свет на проблему и лично мне внушает веру в то, что так все с этим субъектом и случилось. Относительно котлет каждый, кстати, может проверить. У этого кафе недавно переменили название. Раньше оно называлось не то "Отдых", не то "Лето", а теперь как-то еще (или наоборот: теперь оно называется не то "Лето", не то "Отдых", а прежде было как-то еще).
Одним словом, оно на улице Кирова.
