София Волгина
Век Екатерины Великой

Российская императрица, Елизавета Петровна, покойно сидела на узком диване, обитом штофом с золотыми набивными разводами, вместе со своим племянником, наследником престола. Они внимательно разглядывали портрет французского художника Пэна, изобразившего юную прусскую принцессу с длинным именем – София-Фредерика Августа. Елизавета раздумывала над кандидатурой будущей невесты Великого князя Петра Федоровича, обсудила ее со своим фаворитом, Алексеем Григорьевичем Разумовским и своей близкой подругой, Маврой Егоровной Шуваловой. Шустрая и умная, та быстро все расставила на свои места, толково рассудив, что к чему, и Елизавета еще накануне легко приняла единственно верное решение. Без всякого сомнения, принцесса Цербстская более других подошла бы в жены ее племяннику, Чертушке – как она его называла вслед за своей двоюродной сестрой, покойной императрицей Анной Иоанновной. Та же прозвала его так, поскольку считала его, еще ребенка, главным своим соперником в престолонаследии – его, но не Елизавету, дщерь Петра Великого. И очень просчиталась!

Вопреки желанию тетки-императрицы, цесаревна Елизавета Петровна заполучила корону своего великого отца, свергнув с престола младенца-императора Иоанна Антоновича. Будучи бездетной, она вызвала из Голштинии Чертушку, сына своей покойной сестры, Анны Петровны, внука Петра Великого, и провозгласила его наследником. Более никто не станет строить козни и искать пути свергнуть ее – в пользу хотя бы и Чертушки. К сожалению, внук Великого Петра ничем не блистал: ни внешностью, ни знаниями, ни обхождением. Обучением его теперь занимался приставленный к нему профессор, Якоб Штелин, считавший пятнадцатилетнего Петра вполне способным учеником. Профессор пенял на прежнего воспитателя, шведа Брюммера, он держал принца в ежовых рукавицах, был груб и не скупился на наказания – вплоть до стояния на коленях на горохе. Елизавете же не верилось, что таковая строгость могла привести к разительной необразованности племянника. Впрочем, он вполне прилично играет на скрипке – в подражание своему идолу, прусскому королю Фридриху, любителю музыки Генделя. Говорят, сидя в своем великолепном дворце Сан-Суси, он сам сочиняет и исполняет на флейте сонаты.

Императрица представила себе немолодого прусского короля, плотного, ростом чуть выше ее плеча, наигрывающего романтическую мелодию – как он глядит через окно отрешенным взглядом на фонтаны и лужайки, притом зорко видит все, что происходит в парке с геометрической строгостью рядов часто посаженных деревьев его, остриженных в виде шаров, кубов и пирамид, где в аллеях можно заблудиться, как в лабиринтах. Интересно, о чем думает в такие моменты любитель музыки, воинственный горбоносый Фриц? Слава Богу, себя Елизавета не обременяла подобными музыкальными упражнениями. Ей хватало того, что она не сводила глаз с самой себя, самой красивой, на ее взгляд, монархини всех времен и народов.

Ах, как любит она все красивое! Все восторгаются дворцом Фридриха. Она же построит во сто крат лучше! Не подобает властительнице земель от Балтийского моря до Тихого океана кому-то хоть в чем-то уступать. Его Сан-Суси близко не сравнится с творением, кое выстроят в Петербурге – так, по крайней мере, клятвенно обещал архитектор, итальянец Растрелли. Елизавета пристально всмотрелась в зеркало в ажурном серебряном обрамлении. Вздохнула и отвела взгляд, вспомнив, что, к сожалению, племянник и лицом не красавец, и здоровьем слаб. Так что все другие невесты, и французская, и саксонская принцессы, и дочь польского и сестра прусского королей, не подошли бы внуку Петра Великого. Ему надобна попроще и не из богатых. Не мешало бы, пожалуй, поблагодарить прусского посла Мардефельда, французского дипломата Шетарди и ее приближенного, лейб-доктора Лестока, что они подсуетились с кандидатурой юной Цербстской принцессы. Кто и был бы против, но только не она, государыня Елизавета Петровна. Девица, на ее вкус, и в самом деле, была хороша по всем статьям, тем паче, что родная племянница милому ее сердцу покойному жениху Карлу-Августу Голштинскому. Вестимо, шестнадцатилетняя саксонская принцесса такожде бы подошла. Брак с ней, как говорит канцлер Алексей Петрович Бестужев-Рюмин, объединил бы с Россией пол-Европы. Но слишком многие противятся оному союзу, и особенно прусский король Фридрих Второй – а то с какой бы стати он так быстро сообразил прислать портрет принцессы Ангальт-Цербстской? Специально отправил дядю принцессы, принца Голштинского, с портретом. Надо отдать Фридриху должное – своей выгоды он никогда не упустит. Да и его посланник Мардефельд не из тех, кто дремлет, когда дело того требует. Непонятно, почему ее канцлер Алексей Бестужев так его недолюбливает? Вот и дело с выбором принцессы пришлось провести без его ведома, напрямую через воспитателя наследника, Брюммера, он хорошо был знаком с матерью принцессы Софии, герцогиней Иоганной-Елизаветой.

Государыня снова и снова вглядывалась в черты лица четырнадцатилетней немецкой принцессы, племянницы незабвенного Карла, покойного своего жениха. Нет, принцесса Цербстская совсем не похожа на своего дядю. Но лицо вполне приятное, не надменное. Скорее ангельское. Глаза смотрят открыто и скромно.

– Ну как она тебе, Петя? – осторожно спросила племянника.

Великий князь отставил портрет подальше от себя. Прищурился, молча посмотрел с минуту, затем передал его назад тетке, ответил с еле скрываемым безразличием:

– Кажется, милое лицо, коли художник, конечно, не приукрасил. Немки обычно не блистают красотой.

Императрица облегченно вздохнула.

– Портрет прислал сам король Фридрих, твой кумир. Не думаю, что он станет хитрить с портретом. Тем паче, что сие легко выяснить.

– Согласен. Он не из тех людей. Человек он благородный, прямой и честный.

Петр разговаривал, перемежая русский и немецкий, понеже за два года пребывания в России с трудом говорил на новом и трудном для него языке.

Елизавета обняла его за плечи.

– Ну, так что, вызываем принцессу сюда, в Петербург? Здесь ты с ней познакомишься, посмотришь, какова она. А коли не понравится она нам – отправим назад. Попытка не пытка.

– Делайте, тетушка, как сочтете нужным, – с деланной беспечностью согласился Великий князь, поигрывая эфесом шпаги и рассматривая, как под переменчивым светом солнечных лучей играют драгоценные камни. – Как всегда, полагаюсь на ваше усмотрение, – добавил он, демонстрируя почтительность.

– Правильно, Петруша, сегодня же прикажу обер-гофмаршалу Брюммеру отправить приглашение семейству герцога Ангальт-Цербстского, – обрадовалась тетка, прижав его к себе крепкой рукой. – Плохого я тебе не желаю, сам, чаю, изволил уж понять. Ты ж моя родная кровь, а своя рубашка всегда ближе к телу. А то ужели стал бы ты наследником огромного государства Российского?

– Премного благодарен, матушка – государыня!

Петр склонился, поцеловал протянутую ему пухлую ручку. Государыня ласково погладила его голову, покрытую белым пудренным париком.

На следующее же утро в Пруссию, в город Штеттин, был отправлен гонец с секретной эстафетой.

Генерал от инфантерии, герцог Христиан-Август Ангальт-Цербстский, заложив руки за спину, взволнованно вымерял по комнате шаги, наставляя старшую дочь. Тупей – косичка пышного парика, повязанная бантом из черной атласной ленты – нервно дергалась при каждом его развороте в обратную сторону. Ему не нравилась поспешность, с коей его жена и дочь должны были отбыть в Россию, хотя бы и по указанию его обожаемого короля Фридриха, и по приглашению российской императрицы Елизаветы Первой, что более напоминало приказ. Он не верил в успешность предприятия, которым так рьяно и увлеченно занималась его взбалмошная жена, посчитавшая, что сия поездка – прекрасный шанс удачно выдать замуж их совсем еще юную дочь, Софию-Фредерику Августу.

– Ты едешь в полудикую страну, – говорил он дочери, – где крестьяне – это рабы господ – помещиков. Понимаешь, что такое рабы? – остановившись рядом с ней, вопросил генерал, постаравшись скрыть непрошенный внутренний гнев. На что Софикхен бодро и без запинки, как на экзамене, ответила:

– Это когда одни люди зависят от других людей. Они не могут ничего без их разрешения.

Отец выжидающе посмотрел на дочь – дескать, ну, продолжай… Дочь не замедлила дополнить свои умозаключения:

– Рабы работают на других, а сами очень бедные, потому как на себя работать не остается сил и времени.

– Сие главное: рабы работают не на себя, а на хозяев, владельцев земель. И сие очень-очень плохо, потому как несправедливо, – отец осуждающе покачал головой и снова принялся вымерять помещение.

Софикхен (кратко ласкательно – Фикхен, или еще проще – Фике), следила за ним внимательными быстрыми глазами, поворачиваясь на месте вслед за ним.

– Но, – Христиан-Август паки остановился, поднял указательный палец вверх, – се огромная страна, пусть населения не так уж и много, кажется, около восемнадцати миллионов – как во Франции, которая во много раз меньше Русланда.

– Во сколько раз? – полюбопытствовала Фикхен.

– Ну, возможно, в десять раз, – неуверенно ответил отец.

– Сие значит, что ежели сложить десять Франций, то получится одна Россия, – удивленно подняв брови, заключила дочь.

– Примерно так.

Прекратив свое гулкое хождение около дочери, Христиан-Август сел в кресло, ласково погладил голову подсевшей рядом Фике.

– Очень большая страна! Как же можно управлять такой громадиной? – искренне удивилась Софикхен.

– Я сам не понимаю, – удрученно ответил отец.

Ему не нравилось, что ему строго запретили сопровождать жену и дочь за пределы страны, понеже само прибытие их в Россию не должно было афишироваться.

– Ну, что тебе еще сказать, Фике? – Немного помешкав, Христиан – Август обнял дочь за плечи, спрятав глаза. – Голштинский принц Карл Петер Ульрих, ныне наследник Российской короны – вероятный будущий твой супруг.

Отец отстранился и бросил быстрый взгляд на дочь, пытаясь уловить ее реакцию на известие. Но выражение ее лица, казалось, совершенно не изменилась. Генерал отвел глаза и продолжил:

– У него были хорошие родители. Отец его закончил Рыцарскую академию в Берлине. Бабушка, мать отца, очень родовита. К сожалению, мать свою, Анну Петровну, дочь русского императора Петра Первого, принц Петер Ульрих потерял спустя два месяца после рождения.

Фикхен широко раскрыла глаза.

– Почему? Что случилось?

– Она простудилась, разглядывая на балконе фейерверки в честь рождения сына. Была зима – он родился в феврале, почти на год раньше тебя. Я, кстати, видел герцогиню Анну сам на том балконе в первый и, как оказалось, в последний раз.

– Бедная-бедная мама Петера! – опечалилась София и плотнее прижалась к отцу. – А она красивая была?

Отец помолчал, глядя в пространство прямо перед собой, словно бы восстанавливая образ однажды увиденной им герцогини. Беспристрастно, но смягчившимся голосом он продолжил:

– Красивая брюнетка, похожа на отца. Говорят, была она очень добра, и герцог Голштейн-Готторпский Карл Фридрих, двоюродный брат твоей матушки, почитал свою супругу Анну Петровну, любимую дочь русского императора Петра, хоть и отличался герцог характером ревнивым и неуравновешенным. Говорили, что жена его очень тосковала по своим родителям и сестре, нынешней российской императрице. – Отец выдержал выразительную паузу, как бы давая Фикхен время воспринять всю значимость сказанного. Кашлянув, он продолжил:

– После смерти супруги Карл Фридрих даже учредил в ее честь орден Святой Анны трех степеней. Сам орден был назван по имени праведной Анны, матери Святой Марии. К сожалению, Карл Голштинский пережил жену всего лишь на десять лет. Теперь орденом Святой Анны может награждать его сын, Ульрих Петер. Он принял православие, и в России его именуют Великим князем Петром Федоровичем.

– Так Петер сирота?

– Круглый сирота. Единственная родственница его – тетка, императрица России Елизавета Петровна.

Генерал, замешкавшись, вновь замолчал и просительно посмотрел на дочь:

– Ежели тетка наследника, императрица Елизавета, будет требовать сменить наше лютеранство на православие, Фике, я тебе еще раз напоминаю наш последний разговор: не соглашайся, очень тебя прошу. Коли ты нужна им, то и без православной веры согласятся заключить брак.

София согласно кивнула головой. Ей очень хотелось обнять и поцеловать отца, но не решилась: слишком был серьезен и расстроен.

– Даже Петр Великий разрешил жене своего сына, Шарлотте, остаться лютеранкой.

– Конечно, папочка, ни за что не поменяю нашу веру… Как жаль, что вы не едете с нами!.. Как бы я сего хотела.

– Да, жаль, – рассеянно проговорил отец. – Фикхен, я очень надеюсь на твое благоразумие. Ты должна почтительнейшим образом относиться и к императрице, и Великому князю, и к царедворцам. Держать себя осторожно и с достоинством, уклоняться от участия в политических делах, не заступаться ни за кого, действовать осмотрительно. Я очень надеюсь, дочь!

София не удержалась: крепко обняла отца.

– Не беспокойся, папа, я сделаю все как надо. Не беспокойся.

Отец погладил ее по спине и, неловко чмокнув Фике где-то около виска, поднялся, сухо кашлянув, и быстро вышел из комнаты.

Мрачные мысли одолевали его: он раздумывал о возможных последствиях неожиданной поездки дочери и жены инкогнито под фамилией Рейнбек, графини Рейнбек. Не давала покоя мысль: почему именно его дочери надо ехать Бог весть куда? Почему не принцесса Мекленбург-Шверинская, или Шлезвиг-Гольштейнская, или Саксен-Готская, к примеру. Все они тоже были на выданье. Бедная-бедная дочь! Одна, без семьи, в чужих краях, почти без денег.

Дабы не привлекать внимания, русская императрица пожаловала им лишь десять тысяч талеров на путевые расходы до Риги, а там, как им обещали, они уже ни в чем не будут нуждаться. Что ж, и на том спасибо!

После утомительной проповеди домашнего пастора с наставлениями в добрый путь София-Фредерика как-то легко распрощалась со всеми близкими, даже с младшим братом и двухлетней сестренкой. С удовольствием и облегчением попрощалась с французом Лораном, учителем чистописания, учителем музыки Рэлигом, танцмейстером Пэраром и другими. Единственной, с кем не хотелось расставаться, была ее строгая, но добрая гувернантка, француженка Элизабет Кардель. Mutter Иоганна часто пеняла дочери на ее якобы некрасивость, и София в слезах жаловалась на сие гувернантке. Mademoiselle Кардель уверила воспитанницу, что у нее вполне приятная внешность, но, главное, убедила ее в том, что, конечно, красота обращает на себя внимание – однако еще более привлекает людей обаяние и внутреннее богатство души. Только над ее совершенствованием надобно много работать.

– У тебя все получится, – говорила гувернантка, ласково поглаживая склоненную на ее колени голову Фике. – Недаром тебе монах предсказал стать монархиней. И ты станешь ею, не сомневайся: в тебе нет главного зла – зависти и лени. А терпение и труд всегда приносят большие дивиденды. Ничего не бойся, ничего не проси, не доверяй всем подряд – и все у тебя будет хорошо.

После порывистых взаимных объятий она отстранилась от юной фройляйн со словами:

– Прощай, родная моя. Надеюсь, ты меня не забудешь.

Как можно забыть Бабетту Кардель! София зябко повела плечами, укуталась плотнее в мягкую пуховую шаль. Никогда, никогда она ее не забудет. Во многом именно благодаря ей София научилась искусству обаяния. Прощаясь с гувернанткой в ее комнате, принцесса перебрала все книги, которые та разрешала читать без ведома родителей. Огромное ей спасибо за то, что она ввела ее в книжный мир Мольера, Расина, Корнеля, где она смогла узнать так много о жизни, о любви и ненависти, добре и зле, счастье и несчастье, красоте и уродстве – и многом другом. Еще она была обязана Баббете тем, что та искренне ее любила. София чувствовала сие всем своим детским сердцем. Она еще раз крепко прижалась к своей гувернантке. Заметив в глазах мадемуазель Кардель слезы, София громко расплакалась и выбежала из комнаты. Mutter требовала поторопиться: пора было ехать. Утирая глаза, унимая всхлипывания, София приняла решение при первой же возможности отослать своей любимой гувернантке какой-нибудь стоящий подарок. Обнявшись со всеми провожающими в последний раз, особенно крепко – с любимым дядей Людвигом, братом отца, София-Фредерика чинно села в карету вслед за отцом и матерью. За ними ехали еще три повозки с сопровождающими их лицами и, конечно же, необходимой поклажей.

Выехали в ночь на десятое января. На дворе начинался 1744 год, столь судьбоносный не только для маленькой немецкой принцессы, но, как оказалось, и для огромной, пока неизвестной ей России. Ехала София туда с удивительно огромным для юной девочки желанием. Немудрено! Ей часто приходилось разъезжать вместе с непоседливой матерью по городам и весям Пруссии, навещая родственников, таких же бедных, но гордых, как и ее семья Ангальт-Цербстских. Теперь же, по словам матери, они ехали к веселой и доброй императрице Эльзе, двор коей соперничает с французским Версалем! Ее, возможно, будущую супругу наследника престола российского, ожидает роскошь: и собольи шубы, и золото, и бриллианты, и все на свете. Есть будет, как говорит Mutter, с серебряных и даже золотых блюд! Россия! Хоть се и варварская страна, но там проживают сотни и тысячи переехавших туда немцев! Ах, колико всего интересного ее ждет впереди! Надобно денно и нощно благодарить Бога за такую милость. Сердце Софии билось чаще, когда она задумывалась о своих перспективах.

Король Фридрих ждал их в Потсдаме. Они прибыли туда вечером одиннадцатого января. Их встретил первый министр короля, граф Подевильс, и отвел в кабинет Фридриха. Король удостоил их двухчасовой беседой, где, в основном, наставлял юную фройляйн в том, как правильно вести себя при русском дворе, дабы суметь завоевать расположение царственных особ. Монарх вполне прозрачно намекнул принцессе, что от ее разумности зависит процветание ее родины, благополучие семьи, ее собственное счастье и его к ней благоволение. Он обещал пристально следить за ее успехами и в случае надобности связаться с ней. Когда Софикхен с отцом отправились спать, король продолжил беседу с герцогиней.

– Императрица Елизавета очень хорошо относится к вашей семье. Мы знаем, что она до сих пор помнит своего жениха, вашего брата. Вот почему я предложил кандидатуру вашей дочери, герцогиня.

– Но ведь Софикхен так молода…

– Я слышал, что дочь ваша, несмотря на юный возраст, имеет достойный, стойкий характер, умна и находчива. Надеюсь, она сумеет понравиться наследнику русского престола и в будущем сможет влиять на него с наибольшей пользой для нашей любимой Пруссии.

Герцогиня кивнула головой.

– Она постарается, Ваше Величество. Я буду ей помогать во всем.

Король одарил ее довольным взглядом и продолжил свою мысль:

– Поверьте, уважаемая герцогиня, мы сделали все возможное, дабы русский двор заинтересовался Софией-Августой. Уж очень сей ненавистник Пруссии, канцлер Бестужев, настаивал на кандидатуре польской принцессы. Чего не хватало! – король бросил недовольный взгляд в окно, выходившую на южную сторону, по направлению враждебной страны. – Нам Польша как комок в горле! Из-за нее мы не можем двигаться на восток.

– Я знаю, Ваше Величество, у вас великие планы по объединению германских земель!

Король сделал вид, что не расслышал реплики, но вновь посмотрел на герцогиню весьма благосклонно.

– Я рекомендую вам оставаться при дочери как можно дольше, – назидательно произнес он, – дабы помочь ей привыкнуть к новой обстановке среди незнакомых людей. И вы, герцогиня, должны суметь переломить ход политики в России. Россия должна стать нашей союзницей в объединении разрозненных земель наших княжеств, королевств и герцогств. Кроме того, нам нужны солдаты царицы Елизаветы. Для сего в первую очередь необходимо убрать канцлера Бестужева. В конце концов нужно будет добиться раздела Польши. Ещё мой дед предлагал Петру Первому, но он сослался на то, что сие было бы противно Богу. – Король коротко хохотнул. – Слава Богу, для меня подобное препятствием не является. Надеюсь, герцогиня, с вашей помощью, с вашим умом, – он пристально и со значением посмотрел ей прямо в глаза, – сей вопрос наконец разрешится.

Король встал из-за своего рабочего стола красного дерева. Протянул руку. Герцогиня хотела поцеловать ее, но Фридрих, опередив ее, коснулся холодными губами дрожащей от волнения руки Иоганны-Елизаветы.

Трепетно попрощавшись с королем, герцогиня счастливо улыбалась сама себе, направляясь к мужу в спальню. Еще бы! Ей поручили задание государственной важности. Нет, она непременно прославится – и ежели не на весь мир, то, во всяком случае, на все немецкие земли!

В Шведте – на – Одере Иоганна и София попрощалась с Христианом-Августом. Улыбающаяся Фикхен выглянула из окна, но увидев сурово сжатые губы отца и неожиданно выступившие на его глазах слезы, замерла. Собственные слезы затушили вспыхнувшую было радость, больно кольнуло в сердце. Когда еще придется увидеться?

Дочь и мать продолжили свое утомительное путешествие к самому северному немецкому городу, Мемелю. Стояли морозы, снега почти не было на всем их пути. Графиню Рейнбек с дочерью встречали на почтовых станциях как обычных путешественников, что означало – часами сидеть вместе со всеми на станции и ждать лошадей. После Мемеля стало еще хуже, не было даже почтовых дворов. Приходилось обращаться к крестьянам, дабы достать лошадей для четырех тяжелых дорожных карет, везших принцесс и их свиту. На случай большого снегопада к каретам были привязаны сани. Двигались очень медленно. В столицу Курляндии, Митаву, приехали в самом конце января, крайне уставшими. Там стоял русский гарнизон, командир коего сделал все возможное, дабы высокие гости могли хорошо отдохнуть. Графиню Рейнбек с дочерью обогрели, накормили, поменяли лошадей и отправили в Ригу. На следующий день их встретили вице-губернатор князь Долгоруков и князь Нарышкин, привезший из Санкт-Петербурга парадную карету для важных гостей. В момент пересечения русской границы, когда проезжали через реку Двину, прогремели пушечные выстрелы. В городскую ратушу въехали под звуки литавр и труб. Лицо Иоганны озарилось сияющей улыбкой, которая не сходила с ее лица на протяжении всей встречи с губернатором города князем Долгоруковым, камергером князем Семеном Нарышкиным и другими представителями города. Герцогиня, восхищаясь окружающей обстановкой, успевала перекинуться парой слов с встречавшими их военными и гражданскими лицами и поминутно обращалась шепотом к дочери:

– Я готова забыть сии три недели ужасной поездки без всяких удобств, они стоили того, чтобы увидеть, как нас встречают! Видишь, часовые у всех дверей, курьеры на всех лестницах, барабанный бой во дворе!

Войдя в отведенные покои в доме губернатора, она воскликнула:

– Какие великолепные меблированные комнаты! Где еще таковое можно встретить? Разве что во Франции… – Иоганна переключилась на воспоминания молодых лет: – Ах, Франция! Вот где я бы хотела жить! Будет у тебя возможность, Фикхен, обязательно побывай в сей очаровательной стране. Какие там красоты, какие кавалеры!

По лицу герцогини блуждала блаженная улыбка, но после последних своих слов она стряхнула ее и строго взглянула на дочь. Та с любопытством посматривала в окно предоставленной им комнаты на втором этаже. Иоганна тоже выглянула, желая узнать, что происходит внизу. У парадного подъезда гарцевали на справных лошадях лейб-кирасиры Его Императорского Высочества, Великого князя Петра Федоровича, которые встречали их у ворот города.

– Мой Бог, колико народу! Какая иллюминация, какая кругом красота, а уж какой почет и уважение! – восторженно восклицала герцогиня. – Ах, Фикхен, ежели тебе удастся стать женой Великого князя, все сие будет сопутствовать всю твою жизнь. Так что постарайся быть умницей во всем, насколько сие возможно. – Она покровительственно посмотрела на дочь и пафосно завершила: – Коли есть у тебя хоть капля материнского ума, сможешь в будущем стать императрицей. А я уж постараюсь тебе помочь. Знай, дочь, ты не одна. Я всегда рядом!

София согласно кивала головой, но не особенно радовалась перспективе пребывания матери около нее. Ладно, полгода, год – но не более. Никак не больше! Да и не должно быть иначе. Mutter уедет: оставлять надолго семью неприлично. У нее есть дом, муж, дети. Так что сильно переживать на сей счет не стоит. Всему свое время. А пока, Mutter, в самом деле, ей нужна – как ребенку, коему много еще надо узнать в новом для него мире.

Князь Долгоруков устроил для них прием в городской ратуше. Ярко освещенные залы заполнились шумной пестрой публикой. Стража, звуки труб, барабанов, придворный этикет, целование рук, великолепие мундиров, дамских туалетов – все сие, конечно, поразило никогда не видевшую подобного принцессу Цербстскую, то и дело вызывая у нее смущенную улыбку. Мать же ее, Иоанна-Елизавета, ощущала некоторое головокружение, потому как все казалось ей волшебным сном. Она часто оглядывалась на дочь – та тоже явно находилась под большим впечатлением. Иногда они встречались глазами и улыбались друг другу. Иоганна всем своим видом выказывала довольство и восхищение, что с ней случалось, по наблюдениям дочери, крайне редко. За роскошным праздничным столом Иоганне стало не до восторгов: она увлеченно занялась стерлядью, ананасами и другими деликатесами. Покончив наконец с десертом, Иоганна, чуть склонив голову к дочери, горячо зашептала:

– Вот она, Фике, Россия. Великая и необычная! Я бы сказала – таинственная. Просто чудо, как нас встречают. И все сие для нас, в честь нас! То ли еще будет! Вставай, подойдем поблагодарим губернатора и его супругу.

Опустив глаза, принцесса София Цербстская поднялась со своего места:

– Ах, маменька, мне даже не по себе! – сдержанно промолвила она.

– Не забывай, Фике, ты принцесса. Возможно, будущая супруга наследника. Так что ты достойна еще и не такого приема. Держись, как королевна. Сие очень важно!

Прямая тонкая фигурка дочери стала еще прямее. София чуть приподняла подбородок.

– Вот! Вот такая поза тебе очень к лицу! – прокомментировала мать. – Мы не богатые, но знатные и гордые. Помни сие, дочь!

Не забыв выпрямить и свою, довольно плотную фигуру, герцогиня вместе с дочерью проследовала к князю Долгорукому.

После короткого отдыха принцессы Ангальт-Цербстские снова пустились в путь. Перед поездкой им преподнесли легкие шубы из роскошных соболей. Посадили их в императорские красные сани, обитые мехом, так что они могли ехать в них лежа во весь рост. Улегшись, счастливые от такого приема, мать и дочь проспали половину дороги из Риги до Санкт-Петербурга. Впереди кортежа их сопровождали конногвардейцы, среди коих выделялся высокий и сухощавый барон Иеронимус Мюнхгаузен, весельчак и правдоискатель. Он немало позабавил высокородных государственных гостей. Позади них следовал отряд Лифляндского полка.

Ехали быстро, по ночной дороге, освещенной бочками с зажженной смолой.

В начале февраля они прибыли в столицу, где им надлежало провести неделю, дабы за то время принцесса могла сшить себе платья, соответствующие тогдашней русской придворной моде – при дворе носили узорчатые шелка с золотыми и серебряными цветами на светлом фоне. Они изготавливались в Англии и на родине принцессы Софии – в прусском Цербсте, занимавшем второе место в Европе по производству ткани. Двор русской императрицы славился роскошью, достойной Востока. Было известно, что сама государыня имела тысячи платьев и чуть меньше – башмаков! В сие время Елизавета Петровна с придворными находилась в своей любимой Москве. Отъезд государыни перемещал до сотни тысяч человек, но все же в Санкт-Петербурге оставалось еще много придворных и часть дипломатического корпуса. Конечно же посланники – французский маркиз де ла Шетарди и прусский барон Мардефельд – поспешили показаться перед новыми, возможно, в будущем влиятельными, лицами. Оба направились к ним почти одновременно.

Герцогиня Иоганна-Елизавета оказалась среди людей, выказывающих ей почтение и открытую лесть. Два дипломата незаметно соперничали друг перед другом, желая обворожить новоприбывших дам. Герцогиня любезно беседовала, рассыпая остроумные замечания. Она обожала подобную атмосферу – таковую, где она могла и пококетничать, и показать свой блестящий, как ей казалось, ум. Не теряя времени, в отпущенные на отдых часы она принялась устраивать приемы, встречаясь со знатью и высокопоставленными придворными. Через день герцогиня уже отлично была осведомлена, что русский двор разделен на две партии. Во главе одной из них стоял вицеканцлер граф Алексей Петрович Бестужев-Рюмин, глава Коллегии иностранных дел, к врагам был непримирим, обладал характером твердым и смелым, никогда не отказывал своим друзьям в помощи. Он стоял за союз Австрии, Саксонии и Англии. Ему противодействовала партия, мечтавшая о союзе Франции и Швеции, возглавляемая французским дипломатом, маркизом Жаком Шетарди, очаровательным кавалером, отличавшимся острым умом, красотой и любезными манерами.

Между делом герцогиня Иоганна давала возможность дочери наблюдать и делать выводы о том, как надобно себя вести, в каких кругах она будет вращаться, какое блестящее положение она сможет занять, ежели станет членом императорской фамилии.

В Москву, где во дворце графа Головина их ждала императрица, они гнали во весь опор. Принцессу Цербстскую и ее мать сопровождала огромная свита, включавшая отряд лейб-кирасир Его Императорского Высочества, шталмейстеров, офицеров лейб-гвардии Измайловского полка, метрдотелей, кондитеров, поваров и их помощников, фурьеров и конюхов. Сани, которые им предоставили на сей раз, и от коих принцесса-мать осталась в восторге, принадлежавшие самой императрице, были ярко-красного цвета, украшены серебром, опушены куньим мехом, устланы шелковыми матрасами и такими же одеялами. Принцессы мать и дочь Цербстские, разодетые в преподнесенные им в Петербурге роскошные шубы, ехали весьма быстро и комфортно. Последние версты с последней заставы они летели, как на крыльях, в повозке, запряженной шестнадцатью лошадьми. Придумал такие санные упряжки Петр Первый: любил русский царь быструю езду! В Санкт-Петербурге им объявили, что надобно им успеть ко дню рождения Великого князя Петра Федоровича. Посему ехали день и ночь на такой скорости, что дух захватывало – спешили успеть к десятому февраля. Не обошлось без приключения: по дороге на одном из поворотов зацепили угол крестьянской избы. Один из сопровождавших был сбит и оставлен тамошним лекарям. Сама повозка чудом не перевернулась – при сем принцесса Цербстская даже не проснулась, а герцогиня изрядно ушиблась. Однако к дому графа Головина, где пребывала Ея Величество императрица Елизавета, прибыли к установленному времени. Вечерело. Москву изрядно замело снегом. Принцессы еле успевали вертеть головой, разглядывая золоченые купола церквей, деревянные дома, бородатых прохожих в длиннополых шубах и полушубках, высоких шапках, – все совсем не такое, как в их родной Пруссии. Иоганна успела выведать у прусского посланника, барона Акселя фон Мардефельда, что императрица предпочитала Петербургу Москву, а паче всего обожала свое родное село Коломенское.

Принцесса София-Фредерика Августа с матерью еще не успели по приезду сбросить с себя тяжелые шубы, как пред ними предстал наследник трона, Петр Федорович, в парадном мундире со шпагой, эфес коей украшали драгоценные камни. Прибывшая вероятная невеста украдкой оглядела жениха снизу доверху. Отметила, что все в нем вполне прилично – кроме, пожалуй, слишком бледного лица.

Великий князь поведал, что был в таком нетерпении увидеть их, что не удержался – и вот он перед ними. Он любезно поцеловал обеим руки.

– Весьма, весьма рад вас видеть, – воскликнул он на родном немецком, щелкнув каблуками и бряцнув шпагой.

– Вы крайне любезны, Ваше Высочество, – почему-то на французском ответила ему польщенная герцогиня. – Мы тоже рады вас видеть.

Учтиво сделав реверанс, София сказала, сдерживая волнение:

– Рада вас видеть, Ваше Высочество, и поздравляю с днем рождения!

Иоганна тут же поправила дочь, мило улыбаясь:

– Мы обе поздравляем вас, Ваше Высочество, и пусть Господь поможет вам во всем!

Петр Федорович даже зарумянился, вежливо и с благодарностью поклонился.

– Как хорошо, что вы успели! Будет дан отменный обед и бал.

Глаза наследника оживленно и довольно бесцеремонно разглядывали юную принцессу. Расхаживая около прибывших, он не переставал радостно рассказывать о предстоящем празднике и встрече с императрицей. Наконец он остановился перед Софией.

– Вы так похожи на ваше изображение, сделанное французом Пэном! Очень милый портрет.

– Спасибо, Ваше Высочество. А я вас помню еще со встречи в городе Эйтине.

Петр Федорович наклонил голову, соображая, когда сие было.

– Тогда наши родственники собрались по поводу…

Иоганна мило перебила ее:

– Сие имело место в 1739 году. Мы встречались там с нашими дорогими родственниками, и вас там впервые нам всем представили. Софикхен было десять лет, а вам одиннадцать.

– Ах да, – наследник картинно хлопнул себя по лбу, – Эйтин! Как я мог забыть ту встречу! Помню-помню: там присутствовала какая-то девочка. Это были вы?

София весело кивнула головой.

Иоганна не преминула отметить:

– Ваше Высочество, вы ведь знаете, в каком мы родстве. Вы, Петер Карл Ульрих Голштинский – сын двоюродного брата моей покойной матушки. А я – урожденная принцесса Иоганна-Елизавета Голштейн-Готторпская – ваша двоюродная тетка. Так что вы с Софикхен – троюродные брат и сестра.

Петр Федорович широко улыбнулся:

– Вот видите, постепенно все мы, родственники, соберемся сюда, под крылышко моей родной тети Эльзы.

– Какая у вас, князь, необычная судьба! Вы, можно сказать, единственный внук двух великих полководцев, правителей сильнейших государств, когда-то воевавших друг против друга. Карл и Петр!

– Да, и вот он я, их единственный внук, вы правы. Ношу их имена: я и Карл, я и Петер. А ведь мог стать королем Швеции. Но, как известно, когда матушка моя, Анна Петровна, – он многозначительно посмотрел на своих слушательниц, – выходила замуж за моего отца, Карла-Фридриха Голштейн-Готторпского, одним из требований моего деда Петра стало то, что первый же внук должон будет вернуться в Россию как наследник трона. Я здесь уже около двух лет. Большой двор – вокруг тетушки государыни Елизаветы, а мой же – Малый – находится в Ораниенбауме, недалеко от Санкт-Петербурга. Надеюсь вам, принцесса, там понравится, – обратился он к Софии. – И вы, тетушка, тоже полюбуетесь на него.

Уже почти освоившаяся, герцогиня, согревшись, поправляла оборки рукавов и тщательно разбирала складки своего парадного бледнозеленого платья. Бегло взглянув на дочь, велела ей оправить прическу. София-Фредерика встала перед зеркалом.

– Конечно, принц, конечно, с превеликим удовольствием осмотрим все ваши любимые места, – пообещала герцогиня. Она еще раз придирчиво оглядела себя и дочь и, решив, что все в порядке, спросила:

– Ваше Высочество, не пора ли нам встретиться с императрицей? Я вижу – в дверях нас ждут, и довольно нетерпеливо.

Петр, оглянувшись на дверь, заторопился.

– Принцесса, ваша прическа выглядит прекрасно, – сказал он. – Давайте уже пойдем, я вас провожу к государыне.

Они вошли в залу, где с двух сторон, в виде живого коридора, стояли в два ряда в роскошных платьях фрейлины императрицы, а за ними, словно бы спрятавшись, наблюдала за гостьями сама государыня Елизавета. Обе принцессы, мать и дочь, склонились в поклоне. Фрейлины расступились, и императрица Елизавета быстрым легким шагом приблизилась к ним. Обе гостьи завороженно смотрели на приближающуюся красавицу-императрицу, одетую в платье изысканного покроя, подобного коему принцессы никогда не видели прежде. Поприветствовав и сердечно обняв, императрица поцеловала их в щеки троекратно. Несколько пристально взглянув на герцогиню, она слегка побледнела и, пригласив явиться через полчаса на обед, удалилась скорым шагом.

Иоганна, склонив голову к дочери, гордо зашептала:

– Вот видишь, я предупреждала тебя, что увидев, как я похожа на брата, императрица расчувствуется. Заметила? Она чуть не расплакалась. Видно, вспомнила Карла, своего жениха.

Иоганна все нашептывала и нашептывала дочери, не переставая, но не забывала и мило улыбаться фрейлинам. С дюжиной из них она уже успела познакомиться, не забывая тихо наставлять свою дочь:

– Запоминай имена фрейлин, се немаловажная деталь для твоей успешной будущей жизни.

София смущенно кланялась и, стараясь запомнить их имена, повторяла про себя: «Балк Мария Павловна, Балк Матрена Павловна, Гендрикова Марфа Симоновна, Гендрикова Варвара Ивановна, Гендрикова Екатерина Ивановна, Ефимовская Елизавета Осиповна, Каро Екатерина Алексеевна, Менгден Мария Аврора, Разумовская Авдотья Даниловна, Репнина Прасковья Васильевна, Салтыкова Анна Васильевна, Татищева Анна Алексеевна, Шувалова Мавра Егоровна, Скавронская Анна Карловна, Нарышкина Анастасия Михайловна.

Боже! Разве возможно запомнить эти имена и фамилии. Язык можно сломать! Какие они все разные, как на подбор красивые, и, кажется, добросердечные».

Как было намечено, на следующий день после первого приема при дворе императрицы Елизаветы, по просьбе Великого князя принцессу Ангальт-Цербстскую и ее мать произвели в кавалерственные дамы ордена Святой Екатерины. Наследник надел на принцессу широкую голубую ленту через правое плечо, так что сама звезда оказалась на левой стороне груди. Обе дамы сразу похорошели. Глаза Софии-Фредерики Августы засияли ослепительно, она с трудом сдерживала счастливую улыбку и желание расцеловать Великого князя, а лучше саму императрицу. Коль скоро внешне наследник произвел на принцессу Ангальт-Цербстскую не самое приятное впечатление, то совсем по-другому она смотрела на императрицу Елизавету. Точнее сказать, она в нее сразу по-девичьи влюбилась. И дело было не в ее величии, хотя сие тоже производило впечатление, но именно внешность государыни стала предметом ее обожания.

Как позже выяснила вездесущая и всеведущая мать принцессы, Иоганна-Елизавета, после смерти своего желанного жениха Карла цесаревна Елизавета завела себе фаворита, Алексея Разумовского, который был человеком из народа, точнее – свинопасом из Украйны. Он обладал сильным музыкальным голосом, пел в церкви на клиросе, где его и заметила тогда еще цесаревна Елизавета. Но видимо, прежнего жениха – своего покойного принца Карла-Августа Голштинского – Елизавета не забывала. Герцогиня Иоганна, сестра принца Карла Голштинского и мать принцессы Цербстской, при любом возможном случае обращала внимание на то, что выбор императрицы Елизаветы пал на ее дочь исключительно потому, что русская государыня никак не могла забыть ее старшего брата, Карла.

По дороге в Россию, кроме бесконечных нравоучений по поводу того, как надо себя держать с императрицей и наследником, принцесса-мать рассказала своей дочери и кое-что из биографии русской государыни. Она поведала, что незаконно отстраненная от трона, дочь Петра ждала своей короны шестнадцать лет. Теперь она правила уже третий год. Больше всего удивило принцессу то, что Елизавета Петровна взошла на трон не как положено по закону наследования, а благодаря гвардейским частям армии, которые помнили любимого императора Петра Первого, ее отца. София не слышала, чтоб в других странах троном мог завладеть незаконный наследник.

Она искренне пожалела русскую императрицу, кою столько лет держали вдали от престола. Как непросто было дочери столь великого отца жить в ожидании, сомнениях, страхе…

Русская монархиня показалась ей верхом совершенства, почти божеством, учитывая, с каким величием она держала себя, какие туалеты надевала, и какие царедворцы ее окружали. Блеск одежд сановников и мундиров высокопоставленных офицеров мог ослепить любого, тем более молоденькую принцессу захудалого немецкого княжества. Юная принцесса сразу отметила очень живые серые глаза Елизаветы, пухлые губы и ровные зубы, а главное, сердечную улыбку и звонкий беззаботный смех. И высокий рост, и царственную осанку!.. Софии во что бы то ни стало захотелось стать такой же. Даже лучше – ежели получится. После встречи с царицей оставшись наедине с собой, она долго разглядывала себя в зеркало и пришла к заключению, что ей не стать такой красавицей, но она может стать другой, не менее привлекательной. Но как? Оное «как» не давало ей покоя несколько дней. Ведь фигура у нее не столь пышная, а рост не такой высокий. С другой стороны, быть может, сие не так уж и плохо: она держится еще прямее, чем императрица, спасибо железному корсажу, который ей пришлось носить целый год после ушиба спины. Сейчас она тонка, но со временем и у нее появятся формы, не вечно же ей ходить в девицах. Коли будет похожа на мать, то лучшей фигуры ей и не надобно. Прекрасные волосы императрицы были пепельного цвета, а у нее же – темно-каштанового, но тоже густые и послушные. Чем недовольна осталась юная принцесса, так это своими губами. На ее взгляд, они были недостаточно пухлыми по сравнению с Елизаветинскими. Но и здесь Элизабет Кардель убедила ее когда-то, что губки бантиком – далеко не всё для девушки, и учила красиво улыбаться – точнее, умению обаять улыбкой, одновременно улыбаясь и глазами, излучая внутренний свет. Глаза на лице – главное. Тем паче, что Бог наградил ее глазами крупными, серо-голубыми. Благодаря своей гувернантке к своим четырнадцати годам София овладела искусством улыбки. Самое главное, что из ее глаз никогда не пропадал блеск, и от сего они казались чуть влажными, обворожительными. Блестящие искры в ее глазах словно бы зажигали свет в глазах собеседников. Они не могли не ответить ей улыбкой, в каком бы плохом настроении ни находились.

Принцесса была вне себя от радости, когда императрица подарила ей отрезы материи для новых платьев и изумительные украшения, о коих она даже и не помышляла. Иоганна-Елизавета тоже получила подарки, но она, как часто сие случалось, осталась ими не совсем довольна. Ей показалось, что дочери досталось намного больше. София, как могла, успокоила ее, отдав колье, понравившееся матери паче других. Оно и Софикхен весьма нравилось, но что поделаешь: Mutter иначе не успокоишь. Через несколько дней, надев на себя роскошное новое платье, София почувствовала себя принцессой в полной мере. С трудом отрываясь от зеркала, она вновь принималась разглядывать свои украшения. В голове носились новые покрои двух других платьев, которые она собиралась заказать на следующей неделе, в то время как уже через день ей будет готово еще одно. Принцесса счастливо жмурила глаза, кружилась по комнате, прижав к сердцу руки. Будущее рисовалось ей в самых радужных цветах. Как ей все здесь нравилось! Как хороши и обходительны были фрейлины, пажи, дежурившие во дворце офицеры. Бал в честь дня рождения наследника стал для нее настоящим восторгом. Музыка, танцующие пары, оголенные прекрасные плечи дам, великолепные кавалеры, отблеск свечей на канделябрах в огромных зеркалах залов. Сказка, воплощенная в жизнь!

Самое главное, что давление матери уменьшилось заметно. Принцессе едва верилось, что когда-нибудь она избавится от ее назойливых поучений и станет самостоятельной. Ради одного этого она готова была выйти замуж даже за самого уродливого принца на свете! Софии хотелось скорее освоиться на новом месте, привыкнуть к Великому князю, государыне. Как же плохо не понимать чужую речь и как жаль, что не все знают немецкий язык…

Оказавшись среди незнакомой ей обстановки, без подруг и друзей, без своей гувернантки, не имея привычки делиться своими переживаниями с матерью, София решила взять себе за правило излагать свои мысли на бумаге, словно бы разговаривая с кем-то, поверяя ему свои чувства и размышления. Она села за стол, придвинула свою заветную тетрадь, куда она уже записала некоторые свои мысли и главные события новой жизни. Сдвинув высокие брови, она сосредоточенно задумалась о том, что ей надобно сделать, дабы остаться в России. Взяв перо, вывела своим ровным почерком:

«1. Понравиться Елизавете;

2. Понравиться Петру;

3. Понравиться народу».

Отложив перо, она принялась размышлять, что же надобно делать, дабы достичь цель из оных трех пунктов. Первое, что пришло ей в голову – выучить в короткий срок русский язык, второе – наперекор отцу принять православную веру (уж очень императрица набожна), стараться угодить во всем Петру, наблюдая его нрав и привычки, а такожде изучать народные обычаи.

Герцогиня Иоганна-Елизавета пока всем оставалась довольна. Их везде встречали, как королев. Она быстро разобралась, кто есть кто при дворе. Старый ее знакомый, гофмейстер Брюммер, занимал здесь довольно видное место, как и Мардефельд, нынешний посланник Фридриха Второго. Конечно, самым влиятельным из них был выходец из Франции, императорский лейб-медик Иоганн-Герман Лесток. Императрица Елизавета переименовала его в Ивана Ивановича. Он, как говорили, был главным среди тех, кто привел Елизавету Петровну к трону. Герцогиня прознала, что Лесток тайно получает гонорары от Людовика XV через французского дипломата герцога де ла Шетарди. Впрочем, Брюммер утверждал, что тот получает их такожде из Швеции и Пруссии. Правители сих государств мечтали сами вместо австрияков и англичан влиять на политику России. Француз Лесток ненавидел канцлера Алексея Петровича Бестужева, поскольку тот мешал ему влиять на государыню Елизавету Петровну. Понятное дело, деньги, получаемые от друзей-дипломатов, необходимо было отработать: во что бы то ни стало развалить союз Австрии и Англии с Россией. Брюммер доложил Иоганне, что в качестве оппозиции канцлеру личный лекарь государыни выдвигает графа Михаила Воронцова, который такожде помогал цесаревне Елизавете три года назад взойти на престол. Конечно, герцогиня Иоганна сразу согласилась помочь устранить Бестужева, как рекомендовал горячо любимый король Фридрих. Слава Богу, судьба Бестужева оказалась решена и без нее. Двор здесь разделился на два лагеря: канцлер Бестужев держался венского, саксонского и английского союза. Оппозиция же – с Иваном Лестоком, Михаилом Воронцовым, графом Александром Румянцевым, генерал-прокурором Никитой Трубецким, принцем Гессен-Гомбургским, возглавляемая французским посланником маркизом де ла Шетарди – не на шутку взялась за канцлера. Герцогине даже не пришлось организовывать заговора для его свержения. И без нее он зрел не по дням, а по часам. Остальные приближенные императрицы: Шуваловы, колебавшиеся на каждом шагу, в том числе обер-егермейстер Алексей Разумовский, фаворит императрицы, всегда придерживался нейтральной стороны. Умнейший граф Бестужев, однако, умел извлечь из всех них пользу, когда ему было необходимо. На самом деле, его единственной серьезной опорой оставался барон Черкасов, непременный секретарь Кабинета императрицы, служивший ещё у Петра Первого. Сей грубый и упрямый человек всегда требовал порядка и справедливости. Императрица Елизавета его очень уважала. Остальные придворные меняли стороны в зависимости от своих интересов.

Герцогиня понимала, что спешить не следует, надобно лавировать и ждать своего часа. Всему свое время. Она успеет внести свой вклад в такое праведное дело! Ведь дождалась же своего часа сама императрица Елизавета Петровна. Никто ее, рожденную вне брака, всерьез и не воспринимал в строгом православном государстве. Однако пришло время для дщери Петра, и она, ранее не верившая в свою звезду, вняла увещеваниям смелого медикуса Лестока, решилась и учинила переворот в свою пользу! Теперь законный император – трехлетний Иоанн Антонович, вместе с матерью, Анной Леопольдовной и ее семьей, в тюрьме, а Елизавета Петровна на троне. Вот что значит отвага, смелость и хорошие друзья!

Однажды вечером, спустя несколько дней пребывания в России, разговаривая за ужином со всеми на немецком, принцесса Цербстская обратилась к императрице Елизавете Петровне:

– Ваше Величество, мне хотелось бы как можно скорее заговорить на вашем родном языке. Нельзя ли мне дать учителя русского? Я буду прилежной ученицей.

Государыня с удивлением и интересом посмотрела на принцессу. Иоганна-Елизавета слегка поперхнулась от неожиданной просьбы дочери. Все вежливо подождали, пока она откашляется.

– Так прямо сразу быка за рога? – спросила государыня. – Ну-ну… Язык-то наш не легкий. Однако ты молодец, не успела приехать, недели не прошло, а уже захотела на нашем языке заговорить. Весьма похвально с твоей стороны.

– Да, мне нравится, как он звучит. Думаю, мне удастся выучить его, – смущаясь, ответила ей принцесса.

Елизавета недоверчиво усмехнулась, заметив:

– Великий князь двух слов не может связать. Никак не может наш почтенный ученый муж, Исаак Павлович Веселовский, научить его разговаривать на русском.

Великий князь насупился, посмотрел на принцессу исподлобья.

– Не о том ли Веселовском вы изволите говорить, Ваше Величество, коего вы отправляете с грамотой к моему супругу в Штетин о нашем благополучном прибытии? – поинтересовалась герцогиня.

– Нет, то его младший брат, Федор Павлович. Кстати, Исаак Павлович на редкость умный иудей. Он действительный член Коллегии иностранных дел. Обучал меня и мою сестру Анну, твою мать, Петруша, – она весело кивнула племяннику, – французскому языку. Видишь, меня смог научить. В память о его заслугах в своем деле я не отправила его, как всех евреев, за пределы России. Им разрешено селиться токмо в Малороссии. Не хочу видеть убивцев Христа. – Елизавета многозначительно замолчала, посмотрела на племянника. – Вот я легко говорю на чужом языке, а ты, Петр Федорович, никак не заговоришь на языке матери и великого деда.

Наследник невесело отвел глаза.

– Я постараюсь, государыня-тетушка.

– То-то же! Не забывай: без муки нет науки, – сказала она назидательно и снова повернулась к принцессе. – Ну что ж, – она благосклонно кивнула ей, – устремлению твоему я токмо рада. Будет тебе учитель. Посмотрим, как ты сумеешь одолеть русский язык и колико времени тебе понадобится на сие.

София скромно поклонилась, подошла к ручке, поцеловала.

– Благодарю вас, Ваше Величество.

– Не за что пока. Надобно выделить тебе хорошего учителя. Есть у меня один на примете, Ададуров его фамилия. Он совсем недавно издал свою новую книгу по грамматике русского языка, вот как раз и посмотрим на качество его учебника.

Императрица направила ей в учителя академика Василия Евдокимовича Ададурова. Чуть позже позаботилась и о религиозном воспитании, приказав заняться оным отцу Симеону Теодорскому, дабы подробно ознакомил принцессу с азами православия. Направила ей и учителя танцев, француза Ланге.

Ежедневные уроки с Ададуровым давали свои результаты. Василий Евдокимович неустанно нахваливал принцессу, да и сама София-Фредерика была весьма довольна. Учитель русского языка запрещал ей говорить на немецком и французском – то есть, ей пришлось выражать свои мысли со всеми ошибками на ломаном, но русском языке. На немецком Ададуров не ленился рассказывать недавнюю русскую историю. Она с удовольствием слушала о жизни и деятельности деда Великого князя, российского императора Петра Первого. Через две недели, с помощью Василия Евдокимовича, с интересом читала по слогам маленькую книжицу царя, изданную в 1717 году, «Юности честное зерцало», некоторые пункты коей весьма ее удивили: «Странно, сам царь учит народ не ковырять в носу. Ужели до сей книжицы они сами сего не знали?». Спасибо учителю – он на все ее вопросы давал вполне исчерпывающие ответы, используя немецкий и французский языки. Русская заковыристая грамматика, изложенная в новом учебнике, который издал ее учитель четыре года назад, давалась Софии с большим трудом, что весьма ее расстраивало. Дабы хоть как-то ускорить процесс изучения, она занималась чуть ли не круглосуточно. Даже императрица Елизавета выразила недовольство тем, что та заморила себя неумеренной учебой. Принцесса Цербстская оказалась и в самом деле необычайно прилежной, а главное, очень способной ученицей. Упорство ее поражало преподавателей. Ададуров докладывал государыне, что его ученица уже изрядно понимает и говорит по-русски, а уроки выполняет основательно и ко времени. Императрица ее при случае похвалила. Наследник первые десять дней был очень занят новоприбывшей принцессой, но затем потерял к ней интерес – сразу после той первой похвалы, кою принцесса получила от государыни. Софикхен сразу заметила, что он довольно безразличен к русскому народу, не любит приближенных и ведет себя по-детски. Оказалось, ему нравилось, что она ему троюродная сестра, и, как с родственницей, он может говорить с ней по душам. Тут же Петр поведал ей о своей влюбленности в одну из фрейлин. Принцессу удивило его неразумие и странное рассуждение о многих простых истинах.

Случилось так, что София, начав занятия в середине февраля, к концу марта чуть было не умерла, подхватив воспаление легких после того, как прошлась ночью по холодному полу взять со стола учебник русского языка и повторить урок к предстоящему занятию. Принцесса лежала с температурой в горячке несколько дней, пребывая между жизнью и смертью. Герцогиня Иоганна-Елизавета страшно испугалась, посчитав, что дочь заболела оспой, как когда-то ее старший брат, жених Елизаветы Петровны. Герцогиня кричала на окружающих, особливо на медику сов, которые ничего не могли сделать. Определили, что принцесса хворала воспалением легких или, возможно, плевритом. Хотели пустить кровь, но мать категорически запретила, тем самым вызвав неприязнь у всех, кто хоть что-то пытался сделать, дабы ослабить страдания принцессы. Как на беду, самой императрицы, Елизаветы Петровны, в столице не было – уехала на богомолье в Троицкий монастырь. Появилась она, вместе со своим личным доктором Лестоком, токмо через пять дней, когда больная уже лежала в полном беспамятстве, стоная из-за боли в боку. Герцогине Иоганне не нравилось, что дочь не имела терпения сносить боль. Императрица кинулась к принцессе, но взглянув на сильно похудевшее бледное лицо, с обметанными губами, она в ужасе отпрянула.

– Что с ней? Как вы могли допустить ее до такого состояния? – грозно вопрошала она, оглядывая присутствующих.

Лекари, заикаясь, пояснили, что самое верное средство – пустить кровь, но мать больной не позволяет сделать оное.

Метнув на Иоганну гневный взгляд, императрица коротко бросила Лестоку:

– Сейчас же займитесь.

Не мешкая, он вместе с другими медикусами засуетился у постели. Елизавета Петровна не спускала напряженного взгляда с принцессы. Лесток чуть коснулся ланцетом ее предплечья. Стремительно потекла темная кровь. Через мгновение тело больной обмякло, и принцесса потеряла сознание. Императрица кинулась к ней, прижала к себе, приказав срочно остановить кровотечение. Когда почти прозрачные веки Софии-Фредерики, подрагивая, открылись, она обнаружила себя в объятьях государыни. Елизавета Петровна прижимала ее к себе, приговаривая:

– Девонька моя, умница, глазки открыла. Значит, все будет хорошо, скоро выздоровеешь, моя хорошая. Прикажу в твоей спальне день и ночь жарко топить, на пол под ноги постелить по два толстых ковра, чтоб моя нежная принцесса более никогда не застудилась.

Причитая в таком духе, она осторожно уложила ее, подоткнула со всех сторон одеяло. София, с закрытыми глазами, едва дышала.

– Сейчас я ненадолго отлучусь, приду и сама посижу у твоей постели, Софьюшка. – Императрица нежно поправила ей волосы и, отойдя от постели, приказала Лестоку следить внимательно за больной и докладывать о процедурах и течении болезни каждые три часа.

Иван Иванович Лесток распорядился удалиться всем, кроме уважаемых им медикусов, грека Кондоиди и португальца Санхеца.

Почти месяц принцесса находилась между жизнью и смертью. Герцогине Иоганне, Елизавете и Великому князю Петру Федоровичу разрешалось навещать ее дважды в день по получасу, не более. Особое внимание было уделено частому кровопусканию и щадящему кормлению бульонами и фруктовыми соками. Государыня приставила ухаживать за больной графиню Марию Андреевну Румянцеву с несколькими фрейлинами.

Когда принцессе стало получше, государыня Елизавета, дабы еще более показать принцессе свою привязанность и искреннее соболезнование, подарила ей весьма изысканное колье – и к нему серьги. Показал свое небезразличие и наследник, вручив часы, усыпанные бриллиантами.

Зато мать принцессы Цербстской повела себя совершенно странно, попросив у дочери подаренный ей отрез голубой ткани с серебряным кантом. София лежала еще очень слабая, но уже без жара, когда вошла мать и почти с места в карьер спросила:

– Фике, не могла бы ты отдать мне свою голубую материю? Я купила красивые подвески и платье в тон к ним очень подойдет.

София не сразу поняла, о чем говорит ее мать. Хрипловатым слабым голосом переспросила:

– Голубую ткань? С серебряным кантом, подаренную мне дядей Людвигом?

Естественно, все, кто находился у постели принцессы, замерли в ожидании реакции герцогини. Та не замедлила с ответом:

– Материя же все равно лежит. Ты, как выздоровеешь, купишь себе еще лучше, а мне так хочется надеть новые подвески.

Все посмотрели на дежурившую статс-даму Мавру Егоровну Шувалову, острую на язык правдолюбку. Немецкий язык та знала через пень-колоду, но поняла, о чем идет речь. Ближайшая подруга Елизаветы Петровны, она не церемонилась ни с кем, когда желала высказать свое мнение. Мавра переглянулась с постоянно дежурившей при принцессе обер-гофмейстериной Румянцевой. Густо покраснев, она вмешалась в разговор – в тот самый момент, когда София открыла рот и сказала:

– Конечно, маменька, возьмите…

– Да как вам, сударыня, не стыдно! – загремел голос Шуваловой половину на русском, половину на немецком. – Как вы себя ведете при хворающем дите, что вы себе позволяете! Наша добрая государыня и Великий князь одаривают бедную девочку, а вы норовите забрать, и забрать что? Подарок дяди! Где эдакое видано?

– Господа, – она наклонилась поцеловать больной дочери лоб, – почему вы вмешиваетесь в наши дела? Мы с Софией уже обговаривали сей вопрос. Я просто лишний раз спросила, и она, как видите, не против.

Мавра Егоровна, сузив глаза и смерив презрительным взглядом неприятельницу, резко вышла. Герцогиня, понимая, что случай получит огласку, не потеряла самообладания, поговорила с дочерью как ни в чем ни бывало и вскоре ушла. Не прошло и получаса, как уже весь двор обсуждал неприглядное поведение вредной прусской герцогини, недостойной своей дочери.

Почти каждый чуть ли не со слезами на глазах вспоминал другой достойный поступок принцессы Цербстской, когда она, находясь на пороге смерти, отказалась собороваться со священником-лютеранином, а попросила позвать своего православного наставника Симеона Теодорского – чем умилила весь елизаветинский двор вкупе с самой императрицей, которая еще больше полюбила принцессу. И было за что!

На следующий день, к огромной радости Софии, императрица Елизавета прислала больной несколько отрезов дорогих материй – и среди них, между прочим, кусок голубой ткани с серебром. Одно печалило юную принцессу – репутация матери среди окружающих все более ухудшалась.

К началу апреля София-Фредерика почувствовала себя гораздо лучше. Сильный организм преодолел болезнь, но подниматься с постели первое время было небезопасно: прозрачно-худая, София несколько раз падала от головокружения. Елизавета Петровна запретила ей вставать самостоятельно. Специально приставленная к ней новая служанка поднимала и укладывала ее, придерживая за руки. В течение месяца, пока болела принцесса, гофмейстерина, графиня Мария Андреевна Румянцева умело ухаживала за ней, стараясь предугадать все ее пожелания заранее, и не жалела сил, пытаясь удовлетворить их – чего бы ей оное не стоило.

Принцессе нравилось, что фрейлины разговаривали вполголоса, безостановочно болтая о последних событиях двора и всей столицы. Утомленная своей болезнью, София порой не хотела глаза открывать, дабы не смотреть на свет. Делая вид, что спит, она слышала разговоры о немаловажных придворных интригах, мнения фрейлин и строгой ко всем обер-гофмейстерины Румянцевой обо всем происходящем, и, что особливо интересно – их мнение о самой больной. Принцессе было приятно, что оно оказалось вполне лестным со стороны не токмо тех, кто шептался у ее кровати, но и всех тех придворных, коих они обсуждали. В основном же разговор шел о туалетах и прическах, красоте и веселости государыни Елизаветы Петровны, ее близких подругах Мавре Егоровне Шуваловой, Анне Карловне Воронцовой и Елизавете Ивановне Головкиной. Хвалили разумную политику Петра Шувалова, ругали неприятную внешность и скупость его брата – управляющего Тайной канцелярией Александра Шувалова, ругали мелочность его жены, а такожде отмечали твердость и благоразумие канцлера Бестужева-Рюмина, борющегося с набирающими силу Шуваловыми. Обсуждали, кроме всего прочего, весь дипломатический корпус – особливо высокого и статного красавца, французского посланника маркиза де ла Шетарди. Не обошли и фаворита государыни – недавно возведенного в графство Алексея Григорьевича Разумовского, щедрого и гостеприимного великана. Открытием такожде стало услышать, что императрица Елизавета, боясь неожиданного ночного визита врагов, часто меняет место для сна, по большей части не спит до утра и, дабы бодрствовать, требует, дабы прислужницы чесали ей пятки и вели беседу. Фрейлины сочувствовали ей: был же случай, обнаружили в туалете императрицы мужика с топором. И как ни пытали, ни поднимали на дыбу, не дождались от него и слова – почему и как он оказался во дворце императрицы. Так и сгинул. Узнала принцесса много и об амурных делах августейшей монархини – о Шубине, о покойном племяннике государыни Елизаветы Петровны, императоре Петре Втором, ухаживаниях за ней, а потом преследованиях Биронов (отца и сына), о дружбе Елизаветы Петровны с последней императрицей Анной Леопольдовной и тайной вражде с Анной Иоанновной, о странных отношениях Анны Леопольдовны с ее фрейлиной Юлией Менгден и саксонским посланником Морицем Карлом Линаром… и многое другое. Но самым приятным во всех разговорах для принцессы Цербстской стало то, что она начинала понимать, о чем идет речь. Стало быть – изучение русского языка сдвинулось с мертвой точки.

Государыне Елизавете Петровне, как и ее любимой подруге, Мавре Егоровне Шуваловой, и фавориту Алексею Разумовскому, в самом деле понравилась нежная и, как им показалось, вполне разумная немецкая принцесса. Императрица решила, что сделала правильный выбор среди французских, австрийских и прусских невест: не из богатых, не разэдакая красавица, и скорее всего будет знать свое место. Государыня Елизавета чаяла, что для оболтуса Чертушки женитьба станет возможностью хоть немного остепениться. А то бегает вприпрыжку, как малец, уроки, как говорит его учитель профессор Штелин, совершенно не хочет делать, даже русский язык не считает нужным учить. По оному поводу очень возмущались ее наиболее приближенные фрейлины – Елизавета Воронцова, сестра Петра Шувалова, и Мавра Шувалова, его жена. Елизавета сама не получила хорошего образования, но то, как мало знаком с науками племянник, поразило и ее. Пусть воспитатель его и утверждал, что тот сведущ в математике, географии, фортификации, интересуется военным делом – возможно! Однако его странное поведение, глупые выходки, леность и беспечность часто свидетельствовали об обратном. Хотя что с него взять: он и в самом деле был еще мальчиком – по крайней мере, так полагали его два старых любимых камердинера – Крамер и Румберг. Но ведь он не простой смертный, а наследник. Стало быть, следует ему раньше других мужать. Вестимо: женится, и все изменится, станет он пуще понимать требования жизни. А то как можно часами играть со своими игрушечными солдатиками и распивать любимое им немецкое пиво? Для нее, как для тетки Петра, важно было остепенить своего племянника быстрее, и как можно скорее получить наследника во втором поколении, дабы головушка ее освободилась от такой серьезной заботы, как продолжение рода Романовых, рода благословенного и великого её отца. Болезнь принцессы напугала ее изрядно. Не хватало токмо похоронить чужеродную принцессу в своих пенатах, а паче всего, жалко было девицу. Не дал ей Господь такой дочери!

Обеспокоенная императрица пристрастно следила за лечением Софии-Фредерики, сама сиживала у ее постели часами. Ее приватный медикус Иван Лесток токмо и успевал докладывать – колико было сделано кровопусканий, которые порошки изволила употребить принцесса, какова температура с утра и к вечеру. Надобно сказать, и наследник забеспокоился. Приходил, лично осведомлялся о состоянии больной.

К середине весны София Цербстская, наконец, выздоровела. Оставалась всего неделя до дня ее пятнадцатилетия, и императрица выразила желание отпраздновать его в Царском Селе. Графине Румянцевой был отдан приказ не отходить от принцессы ни на минуту и кормить ее каждый час чуть ли не насильно: уж слишком принцесса отощала. Прислуга, безмерно радуясь ее выздоровлению, с благоговением наблюдала посещения герцогини Иоганны и особливо государыни Елизаветы, которая всякий раз щедро обнимала, целовала и одаривала иноземную принцессу, как ежели бы та была ее родной дочерью. Великий князь Петр такожде старался вести себя обходительно и любезно. София радовалась разговорчивости своего жениха, сидящего у ее ног на кровати. Но, к ее безграничному удивлению, его доверчивость доходила до безрассудства: теперь он рассказал ей историю своей любви к юной Лопухиной, мать коей сослали недавно в Сибирь, вследствие чего дочери пришлось последовать за ней. Петр хотел на ней жениться, но подчинился воле императрицы. София, слушая историю любви наследника и размышляя о будущем думала о том, что Великий князь, должно быть, многое в отношениях людей не понимает и, видно, понимать не хочет.

Весь двор уже переехал в Царское село. Принцесса с матерью такожде собрались отправиться туда. Они были наслышаны о необыкновенной красоте царской резиденции и с нетерпением ждали отъезда.

Еще перед болезнью, почти с самого своего прибытия, принцесса Цербстская подружилась с фаворитом государыни, Алексеем Разумовским. Он с удовольствием рассказывал ей о Москве, ее жителях, Петербурге, других городах и, особенно, о Царском Селе. Рассказывал, что с приходом к власти государыни Елизаветы Петровны любимое Царское Село, когда-то принадлежавшее ее матери, императрице Екатерине Первой, перестроили. Теперь, благодаря архитектору Бартоломео Растрелли, оно преобразилось совершенно: перед подъезжающими посетителями представал волшебной красоты дворец.

И вот София с матерью, Великим князем и его любимцами – Андреем Чернышевым и Федором Барятинским – выехали по направлению к Царскому Селу. По дороге Иоганна и Елизавета беспрестанно восхищалась то бесконечными полями, то небесной синевой, то промелькнувшими прозрачными, токмо начинающими зеленеть, лесами, то быстрым бегом лошадей. Завидев же громадный, бесконечной длины голубой дворец, она, казалось, вовсе потеряла дар речи. Ожидания не обманули ни мать, ни дочь.

– Mein Gott, какая красота! – воскликнула юная принцесса после затянувшегося молчания.

Иоганна, обретя наконец дар речи, растерянно отозвалась на французском языке:

– Какое-то бело-голубое волшебство, дворец в стиле барокко! Посмотри, Фике, как красиво он сливается с чистым прозрачным небом!

Обе запрокинули головы, разглядывая витиеватые украшения дворца. Фасад поражал воображение своим грандиозным резным убором. А крыша дворца! Казалось, будто она покрыта золотом.

– Вам, принцесса, нравится здесь? – спросил Андрей Чернышев, камер-лакей наследника.

– Очень! – страстно вырвалось из груди принцессы Софии.

Петр довольно улыбнулся, и, указывая на ворота, сказал:

– Сделаны не где-нибудь в Европе, а здесь же, недалеко, на Сестрорецком заводе.

Принцессе Цербстской непременно захотелось посетить завод, дабы посмотреть, какие еще красоты делаются там.

– Непременно, князь! С большим удовольствием!

– Токмо нескоро еще. Вам сперва надо как следует окрепнуть после болезни, – предупредил строго, но с улыбкой Андрей Чернышев. – Поедем в Сестрорецк ближе к лету, как вы смотрите на сие, Ваше Высочество? – обратился он к Великому князю.

– Разумеется, я и сам давно собирался туда.

Великий князь предложил прогуляться вокруг дворца. В тот день они довольно поверхностно осмотрели часть территории дворца с ее тенистыми аллеями и живописными прудами, потратив на сие около часа. Пленительная в своей весенней красе природа звала их остаться здесь, но, уже изрядно уставши, все прошли во дворец.

Парадные анфилады, простирающиеся вдоль всего огромного дворца, принцессы прошли молча, занятые лицезрением великолепия расписных стен, золоченой резьбы, декоративных украшений из бронзы, мрамора, великолепных картин, огромных зеркал и окон. Они потрясли воображение Софии и Иоганны. Краем глаза юная принцесса заметила, как гордо Великий князь поглядывал, желая видеть производимое впечатление. Не восторгаться было невозможно! А ведь они еще не заглядывали в просторные покои. Но осмотреть Большой зал было необходимо, как сказал Петр Федорович, дабы составить себе представление о грандиозности и красоте дворца.

– Видите, – махнул он рукой в конец зала, – какой он огромный! Ежели стоять здесь у дверей, то знакомых людей на противоположной стороне отсюда не узнаете. Все сие освещает около семисот свечей, и ночью светло как днем.

– Здесь, конечно, императрица проводит празднества и церемонии, – уверенно прошептала Mutter на ухо Фике.

– И балы, и приемы, и маскерады, – громко возвестил услышавший ее Великий князь. – Здесь тетушка Эльза принимает своих сановников, зарубежных дипломатов и посланников. Но пуще всего сей огромный зал и примыкающие к ним помещения пригодны для проведения маскерадов. Кстати, не далее, как в сию субботу у нас состоится очередной карневал с переодеванием. Вам непременно должно принять в нем участие.

– Благодарю, Ваше Высочество! – радостно поблагодарила герцогиня. – Мы обязательно будем!

– Наверное, даже Версаль уступает сему дворцу, – робко предположила принцесса София. – Вы же бывали там, матушка. Можно сравнить их?

– Можно, но здесь, по всему видно, больше прямо-таки восточной роскоши. Ах, молодец, Елизавета! – восхищалась герцогиня.

– Я не был в Версале, – заметил Великий князь, – но ведаю, что у французского короля нет китайского зала, голубой гостиной, зеленой столовой и многого другого. – Великий князь сдвинул брови, стараясь вспомнить еще что-нибудь, дабы поразить принцесс. – Да, а опочивальня императрицы! Все вы увидите своими глазами и оцените, – воскликнул он не без восторга и гордости.

– Да, царица наша, Елизавета Петровна, любит, когда все сверкает и блестит, – вставил свое слово молчаливый Андрей Чернышев. – И вы еще не видели Эрмитаж и Монбижу.

– Монбижу? Эрмитаж? Так давайте осмотрим их, – тут же воскликнула герцогиня.

Уже порядком утомленный и заскучавший от долгой экскурсии Петр Федорович возразил:

– Мне кажется, что принцесса София-Фредерика устала.

Иоганна понимающе кивнула головой.

– Да, Фике, я думаю, тебе непременно надо сегодня пораньше лечь в постель, дабы завтра, в день своего рождения, ты могла иметь побольше сил для встречи с императрицей.

Великий князь почтительно обратился к ним обеим:

– Ежели вы не против, завтрева я буду у вас сразу после полудня, дабы сопроводить к тетушке. Мы будем обедать вчетвером.

– Конечно, мы будем ждать, – опередила свою дочь с ответом герцогиня.

Кавалеры, почтительно поклонившись, удалились.

В первое же их посещение Царского Села императрица Елизавета повела принцессу в Знаменскую церковь, которую выстроили в те времена, когда она была еще цесаревной. Строила она ее десять лет и назвала Знаменской, понеже отдала икону Знаменской Божьей матери, коей перед смертью благословил ее отец, – император Петр Первый. Икона сия досталась Петру от его отца, а тот получил ее от греческого патриарха Афанасия – почти сто лет назад. Императрица поведала, что оная икона помогла ей заполучить отцовский трон. Великий князь Петр Федорович вполголоса коротко рассказал, что перед государыней Елизаветой Россией правила ее двоюродная сестра, Анна Иоанновна, крайне жестокая правительница. Одно то ее описывает, что ежели монета с ее изображением падала у кого-то на землю, то у сего человека вырывали ноздри, били его палками и высылали в Сибирь как преступника, выказавшего неуважение к образу императрицы. Полюбовник ее, курляндский герцог Эрнест Бирон, был сильно влюблен в Елизавету, но не мог показать своих чувств. Подсматривал за ней, переодевшись в ремесленника али еще в кого.

Однажды его чуть было не схватили разбойники, он сумел сбежать, но его людей схватили и хорошенько помяли им бока. Разбойники же сии, выйдя из близлежащих лесов, хотели схватить жителей дворца, но когда к ним вышла сама цесаревна Елизавета и представилась им, то атаман их, низко поклонившись, сказал, что дщерь Петра они, наоборот, всегда готовы защитить.

– А разве не Анна Леопольдовна Брауншвейгская правила перед вашей тетушкой? – спросила принцесса.

– Она совсем недолго на троне просидела. Всего-то полгода. Анна Леопольдовна доброй была, не то что ее тетка, Анна Иоанновна. Елизавета Петровна с ней в теплых отношениях была, дружили они.

– Значит, императрица Анна Леопольдовна оказалась слишком доверчивой?

Петр Федорович громко рассмеялся.

– Тише, – герцогиня Иоганна приложила палец к губам, – не мешайте молиться императрице.

Все трое склонили головы, наблюдая за опустившейся на колени и усердно молящейся Елизаветой Петровной. Каждый мысленно обратился к Всевышнему со своей молитвой.

Принцессу и ее мать восхитили петербуржские белые ночи, начавшиеся в конце мая. Белые ночи! Божественное ночное великолепие! Хотелось жить и радоваться. По мнению Софии, лучшего места для молодой девицы трудно было себе представить, особливо, когда предоставлялась возможность видеться с императрицей Елизаветой Петровной. Будучи совсем еще девочкой, София все же понимала, что забыть ее красоту, манеру обращения и разговора с людьми, ее искренность и доброту она не сможет никогда.

Что особенно поразило юную Софикхен здесь, в России – так это обычай русских обниматься и троекратно целоваться при встрече. В их холодной и чопорной Пруссии принято было в таких случаях кавалерам кланяться, а дамам делать реверанс. Сама императрица обняла и расцеловала ее при первой встрече. Целовала, когда болела, целовала, когда выздоравливала. Сначала Софии казалось, что она просто купается в любви. Любви, возможно, не самой искренней, но все же весьма приятной. Хотя отчего же неискренней? У кого бы не закружилась голова от такого теплого отношения государыни? На своей родине даже в доме своих родителей принцесса никогда не ощущала каких-то особых признаков любви к себе. Баловать своих детей было не в правилах Ангальт-Цербстского дома. Даже любимая бабушка Альбертина редко себе позволяла какие-либо нежности. Что до Mutter, то ей никогда не приходило в голову приласкать дочь – напротив, при малейшей оплошности она могла надавать пощечин и оплеух. Более того, она неоднократно высказывалась по поводу внешности Софии: «Фуй, как у меня могла родиться столь некрасивая дочь!». Разве что в последний год перед отъездом в Россию она прекратила разговоры подобного рода. И то, видно, по той причине, что дочь ее заметно похорошела. Нет, принцесса София не могла припомнить, когда ее целовала родная мать. Может быть, в самом раннем детстве? Как все-таки приятно, когда тебя любят, целуют, обнимают! Как сие делает государыня Елизавета: искренне, с чувством! София решила для себя, что и она станет такой же сердечной и любящей и обязательно будет целовать своих детей.

Довольно быстро она поняла, что балы и маскерады поражали не токмо ее с матерью, но даже и законодателей подобных празднеств – французских посланников, до сего почитавших, что превзойти балы в их Версале – невозможно. Особливо незабываемым оказался самый первый увиденный ею маскерад, в Царском Селе в конце мая. Дамы и кавалеры, участвовавшие на нем, выглядели, на взгляд принцессы, как на подбор восхитительно, и имели на себе костюмы столь изысканные, что невозможно было глаз отвесть, но всех ждало еще более великолепное зрелище: шторы огромного зала были единовременно опущены, и дневной свет внезапно подменили светом множества, около тысячи, свечей, которые отразились со всех сторон в многочисленных зеркалах. Загремел оркестр из полусотни музыкантов. Великий князь с еще довольно слабою после болезни Великой княгиней вышли танцевать в первой паре. Вдруг все увидели отворившуюся настежь дверь и вошедшую с Алексеем Разумовским императрицу, окруженную царедворцами. Музыка прекратилась. Воцарилась всеобщая тишина. Елизавета со своим кавалером встала рядом с великокняжеской парой и подала знак. Вновь загремела музыка, и начался контрданс. Весь зал, затаив дыхание, наблюдал за магией движений довольно грузной государыни. Как ей удавалось так непринужденно и легко танцевать сложные элементы и даже нередко выдумывать в процессе новые изящные движения, постичь было невозможно. Станцевав подряд три танца с разными кавалерами и явно еще не устав, Елизавета, поклонившись своему последнему кавалеру, прошла по залу к своему столу. Дамы и кавалеры образовали своеобразные кружки, переговариваясь в основном на французском языке. Вокруг матери Софикхен быстро слетелись дипломаты, знакомые, среди них фон Мардефельд, маркиз де ла Шетарди со своим секретарем, Брюммер, Бецкой и другие. Как позже поведала ей Mutter, на балах, маскерадах и других празднествах зачастую решались государственные вопросы. Сие весьма удивило принцессу Цербстскую.

Ей казалось, подобные вопросы могли решаться только за закрытыми дверями в строгих государственных кабинетах, как скорее всего происходило у прусского короля Фридриха.

На маскерадах веселились представители самых разных сословий. Каждый желающий мог получить билет в придворной конторе, причем, хотя для купечества и отводился отдельный зал, не возбранялось переходить из одной гостиной в другую и вливаться в танец. На всех приглашенных должны были быть маскерадные костюмы, маски – по желанию.

Жизнь представлялась принцессе и ее матери удивительно веселой. Герцогиня Иоганна вволю натанцевалась – пожалуй, за всю свою жизнь не приходилось ей столько танцевать за столь короткий срок – София больше наблюдала. Начинался пост, и София решила непременно держать его, однако императрица запретила ей.

– Зачем тебе, голубушка, постничать? Сие не так легко, как ты думаешь, – ласково обратилась она к Софии за обедом.

– Мне токмо хотелось попробовать, Ваше Величество…

– Еще успеешь. Вся жизнь у тебя впереди. Тем паче, ты еще не крещена. Думаю, летом ты у нас уже будешь православной. Учишь «Отче наш»?

– Уже выучила.

– Ну, расскажи, коль скоро готова.

София запнулась лишь раз.

Довольная государыня улыбнулась, обняла, прижала ее к груди.

К лету София Цербстская совершенно выздоровела и выпросила к себе ежедневные посещения отца Симеона, с коим много беседовала об Отце, Сыне и Святом Духе, об ангелах и святых угодниках.

«Отче наш» она заучила быстро, повторяя его за своим наставником. Он повторял его с ней десятки раз в день, не забывая исправлять произношение. С «Символом веры» понадобилось поработать подольше. Здесь пришлось серьезно вникнуть в смысл содержания. Она понимала слова: «Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым. И во единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единородного, иже от Отца рожденного прежде всех век». А вот что такое «И воскресшаго в третий день по Писанием» – ей неясно. Как понимать слово «Писанием»? И Теодорский добросовестно объяснял ей:

– Страдания, смерть, погребение Спасителя были предсказаны где? В писаниях пророков Ветхого Завета.

– Кем?

– Пророками Иоанном Крестителем, Захарией и… другими.

– «…и восшедшаго на небеса», – сие понятно, – «и седяща одесную Отца». А что такое «одесную Отца»?

– Вознесение Господне свершилось через сорок дней после воскрешения Его, – вдохновенно объяснял отец Симеон, – Он вознесся на небеса человечеством своим, то есть плотию и душою, а божеством своим он всегда пребывал с Отцом, сидя одесную, то есть справа от него.

София-Фредерика кивала головой.

– А как понимать: «И в Духа Святаго, Господа Животворящаго… глаголавшаго пророки»?

– Видишь ли, Дух Святой есть третье лицо Святой Троицы. Первое, как ты знаешь, Бог-Отец, второе – Бог-Сын. Так вот, Святой Дух – такой же истинный Бог, как и Отец, и Сын. Животворящий – вместе с Отцом и Сыном дает всему жизнь, особливо духовным людям. «Глаголавшего пророки» означает говорившего чрез пророков, ведь они предсказывали будущее и писали священные книги по внушению Духа Святого. Он открылся людям видимым образом: при крещении Господа Он явился в виде голубя, а в день Пятидесятницы Он сошел на апостолов в виде огненных языков над их головами.

– Да, сие мне известно. Все апостолы заговорили на разных языках и разошлись по миру исповедовать слово Христа.

– Правильно, дочь моя. – Теодорский посмотрел на нее с удивлением. – А ведомо ли тебе, кто из них дошел до земли русской?

– Апостол Андрей.

– Паки верно, дочь моя, – подтвердил с еще большим удивлением священник.

– Потому и государственный российский флаг называется Андреевским, – добавила ученица, гордая своими познаниями.

Отец Теодорский удовлетворенно кивнул, кротко посмотрел на нее:

– И отчего Иисус Христос назвал его Первозванным, знаешь?

Принцесса молчала.

– Понеже он был первым среди учеников, кого Господь позвал за собой.

София понятливо кивнула головой.

– Есть еще у тебя вопросы, принцесса?

– Да. «Чаю воскресения мертвых…». Разве возможно, чтобы они, мертвые, воскресли?

Отец Симеон крепко зажал свою бороду, дивясь дотошности юной принцессы.

– Вот слушай, – начал он, – пророку Иезекилю приснился сон, где ему представилось поле из сухих костей человеческих. По Божьему Слову, изрекаемому Сыном Человеческим, образовались составы человеческие, потом они связались жилами, облеклись плотию, покрылись кожей, и, наконец, по второму таковому же гласу Божию, произнесенному Сыном Человеческим, вошел в них Дух жизни, и все ожили.

Теодорский пожевал губами, видимо, читая короткую молитву.

– Чудны воистину дела твои, Господи, – сказал он, тяжело поднимаясь, показывая, что урок закончен.

Ученица его все еще была свежа, без признаков усталости.

– Как все интересно, святой отец, – сказала она благодарно, – мне никто так подробно не объяснял о Духе Святом. Думаю, я плохо, невнимательно слушала.

– Теперь ты знаешь, София. Чаю, запомнишь на всю жизнь.

Принцесса согласно кивнула: таковые вещи надобно держать в голове крепко, особливо главным лицам такого государства, где церкви на каждом шагу, а сама императрица столь богомольна. Она, София-Фредерика, должна показать государыне свою богобоязненность. Тем паче, что сие – одна из прямых дорог в жены наследнику.

– А правду говорят, что токмо в одной Москве сорок сороков православных церквей? – спросила она напоследок.

Отец Симеон с довольным видом глянул на свою прилежную ученицу.

– Не менее. И все еще строят. И каждая по-своему хороша.

– Да, – вздохнула Фикхен. – Одни золоченые купола чего стоят…

Весь следующий после Пасхи месяц прошел в балах. Немецкая принцесса танцевала еще мало, хотя весьма хотелось – государыня Елизавета Петровна строго следила за ее здоровьем и не позволяла переутомляться. Mutter не отказывала себе в сем удовольствии, поскольку полагала, что именно на балах легче всего завязываются новые связи и плетутся интриги. Дочь же ее большую часть своего времени проводила за изучением языка и чтением. Ко всему прочему, ей трудно было веселиться, особливо после того как Великий князь по секрету сообщал ей, что влюблен то в одну, то в другую фрейлину. Выслушивая его доверительные признания, Екатерина впадала в некое оцепенение, переваривая сказанное, но умела взять себя в руки и вежливо поблагодарить царевича за душевное доверие. Всякий раз, раздумывая перед сном о событиях дня, она думала о том, что мало того, что принц лицом не вышел, так еще и ведет себя самым странным образом. Что такое отталкивающая внешность в сравнении с сумасбродством, кое проявлялось во всех его поступках чуть ли не с первого дня их знакомства! Сможет ли она выносить Великого князя всю жизнь? Страшно представить. Надобно быть сильной и терпеливой, а иначе не осуществить желания стать законной супругой будущего императора – со всеми вытекающими оттуда последствиями. Принцесса стала серьезно задумываться над своей судьбой, понеже вопрос быть или не быть браку с наследником престола мог решиться двояко. Она осознавала его незаинтересованность ею, как будущей женой – тот и не скрывал, что относится к ней лишь как к родственнице. Порой ей даже казалось, что ему просто нравится по-мальчишески играть чужими чувствами. После откровенных признаний о его влюбленностях принцесса Цербстская стала подозревать, что у него начисто отсутствуют некоторые основные понятия об отношениях между людьми. Поразмыслив, она поняла, что с сим ничего не поделать. Он наследник. Не могла же она пойти к императрице и сказать, что племянник ее – с серьезными причудами, как говорит русская поговорка, без царя в голове. Она бы от сего ничего не выиграла, а токмо потеряла. Потерять безразличного к ней Петра ничего для нее не значило, а вот потерять то, о чем она мечтала – российскую корону – она себе позволить не могла. Остаться же в России у нее получилось бы, токмо ежели она вышла замуж за Великого князя. Сие было главным ее желанием. Так что ей, наоборот, надобно было, по возможности, скрывать все его странности и изъяны. Принцесса пригорюнилась: оная задача отнюдь не из легких, но кто сказал, что мечту легко осуществить? За все надо бороться и, как говорила Бабетта Кардель, не сдаваться до конца. Но как? Что надобно ей сделать? Влюбить его в себя? Ведь она бы пересилила себя и полюбила его, но о любви к ней с его стороны не могло быть и речи. Чем дальше, тем больше он не хотел видеть ее. В первую очередь, как понимала принцесса, таковое отношение к ней наследника происходило из зависти. Он сознавал, насколько она интереснее для окружающих, чем он, наследник престола огромного государства. Как известно, ревность – плохая помощница в отношениях. София давно сделала вывод, что не стоит высовываться со своим умом и познаниями, но перестать быть обаятельной она не могла. Странно, что ее мать, герцогиня Иоганна, совершенно не замечала нарастающей неприязни между наследником и ее дочерью.

Так что же делать? Сей вопрос мучил Софию-Фредерику постоянно, но она не находила на него хоть сколько-нибудь определенного ответа. Прошло время, и Софии пришлось задуматься не токмо о том, каковое впечатление она производит на государыню, но и о поведении матери, кое могло разрушить все ее далеко идущие планы. Оказывается, Mutter возомнила себя способной шпионить и интриговать за спиной императрицы. Когда только она успевала заниматься такими непотребными делами? Принцесса-дочь даже и не подозревала, как проводит время ее Mutter. Открылось сие в самом начале лета, когда императрица с Великим князем и огромной свитой отправилась пешком в Москву в Троицкую лавру. Она делала оное ежегодно в память о своем отце, который укрылся там во время Стрелецкого бунта. Принцесса хотела идти вместе с ними, но Елизавета не позволила: та еще недостаточно окрепла. Через несколько дней герцогиня получила письмо от императрицы с пожеланием явиться им обоим в Москву и присутствовать при торжественном вхождении в Троицкую лавру. Мать и дочь прибыли в указанное место, не подозревая, что впереди ждал неприятный разговор с императрицей. Когда они прибыли, взволнованная государыня вместе со своим медикусом Лестоком вошла в их келью и пригласила Иоганну-Елизавету следовать за ней. София-Фредерика, просидев в одиночестве некоторое время, вышла в коридор и нос к носу столкнулась с Великим князем. Тот как раз направлялся ее навестить. Усевшись на низкий и широкий подоконник в узком закутке, они вели разговор о всяких пустяках, смеялись и шутили, не замечая, как летит время. София уже немного приноровилась к характеру Петра и держала себя с ним свободнее. Прошло около часа, появились государыня с Лестоком, а следом – заплаканная мать принцессы. Лицо императрицы выражало гнев и раздражение. Увидев беззаботно беседующих племянника и принцессу, спрыгнувших с подоконника, государыня невольно смягчилась и даже улыбнулась им обоим. Поцеловала каждого, спросила, каковы их дела и, не дожидаясь ответа, нервно удалилась. Герцогиня, вытерев слезы, молча прошла в келью. Великий князь и принцесса недоуменно переглянулись. София, попрощавшись, отправилась к себе. Она подошла к шмыгающей носом Иоганне.

– Что-то случилось? – испуганно поинтересовалась дочь.

Мать молчала. Больше задавать вопросы София не решилась. Она знала характер матери: взорвется, накричит…

К вечеру Иоганна все-таки поведала в общих чертах о разговоре с императрицей. По словам матери, ее оговорили. Вовсе у нее не было никаких сношений с французским дипломатом Шетарди, не шпионила она в пользу Франции, ничего не имела против канцлера Алексея Бестужева.

Однако через Великого князя Петра Федоровича принцесса вскоре узнала немаловажную новость. Оказывается, красавец и умница маркиз Шетарди, кавалер ордена Андрея Первозванного, близкий друг государыни, осыпанный ее щедротами, немало поспособствовавший ее восшествию на престол, был бесславно выслан из страны через две недели после того знаменательного разговора в келье Троицкой лавры. Славясь своей изысканной любезностью в разговорах со всеми, особливо с государыней, он, тем не менее, весьма нелестно о ней отзывался в письмах к своему королю, называя ее ленивой, глупой и коварной. Бестужеву удалось найти ключ к его посланиям, и с великим удовольствием он вручил расшифровки императрице. Из некоторых его писем стали известны и подробности бесед маркиза с герцогиней Иоганной.

Постольку во второй свой приезд маркиз Шетарди так и не вручил свои верительные грамоты императрице, придерживая их в ожидании отставки канцлера Бестужева, то его выставили из страны в один день, отобрав у него орден Андрея Первозванного и портрет императрицы.

София ежедневно просила Бога, чтоб императрица Елизавета простила ее мать и, самое главное, не прогневалась на нее саму. Неодолимый страх быть высланной за пределы России поселился в сердце юной принцессы Цербстской.

Вернувшись в Санкт-Петербург, герцогиня с дочерью стали жить более замкнутой жизнью. Отношение императрицы к герцогине крайне охладилось. Но их не трогали, пуще того, ускорилась подготовка Софии к переходу в православие. В конце июня, к моменту крещения, принцесса Цербстская все еще была бледна и худа. Елизавета требовала увеличения рациона ее питания и дабы та чаще выходила прогуливаться на воздухе, меньше сидела за книгами. Принцесса придерживалась ее рекомендаций, но токмо не в отношении чтения. Готовясь к крещению, София продолжала прилежно учить «Символ веры», который она должна была произнести во время крещения, переходя из лютеранства в православие. Она прекрасно осознавала, что сие станет ее первым шагом в будущую взрослую жизнь в России. Она наконец получила разрешение креститься от отца Христиана-Августа, который посчитал сие «перстом Божьим», указующим на то, что Христос един и в православии, и в лютеранстве. От родных она такожде получила несколько писем поддержки.

В дверь без стука вошел наследник. Толстая нижняя губа растянулась в улыбке, глаза смотрели холодно.

– Как вы себя чувствуете, принцесса?

– Спасибо, хорошо, Ваше Высочество.

Петр прошелся по комнате, остановился, как всегда, у окна. Отвернув штору, с минуту следил за происходящим у дворца. Наконец, полуобернувшись, небрежно бросил:

– Тетушка моя изволила пригласить нас к себе. Как вы на сие смотрите?

– Я буду готова через пять минут, Ваше Высочество, – ответила с готовностью принцесса.

Она не стала звать прислужниц помочь привести себя в порядок. Взглянув в большое круглое, обрамленное золочеными амурами зеркало, она провела гребнем по густым послушным волосам. Решив, что с ее внешним видом все в порядке, она подошла к двери. Петр опередил ее и, распахнув перед ней дверь, нарочито галантным широким жестом пригласил ее на выход – но руки не предложил. Так и шли два подростка рядком – она, глядя прямо перед собой, и он, вовсе отвернувшись от нее.

«И что ему от меня надо, чем я ему не угодила?» – нервничала София, украдкой поглядывая на Петра, стараясь не споткнуться, а то, того и гляди, нарвется на его презрительный смех.

Вдруг, чуть откашлявшись, наследник заговорил:

– Я так расстроен, принцесса…

Удивленная таковым заявлением, София остановилась.

– Что же случилось, Петр Федорович?

– Тетка моя, Елизавета Петровна, некоторое время назад обнаружила государственную измену, связанную с австрийским дипломатом Bottom. Многих пытали. Я вам рассказывал ужо, что княгиню Евдокию Лопухину били плетьми и отрезали ей язык.

– Да! Какой ужас!

Как и в прошлый их разговор, София схватилась руками за щеки.

– Ужели такое возможно?

– Здесь все возможно, принцесса! Россия – дикая страна. Но не сие главное, теперь ее дочь вместе с ней в ссылке.

У Софии пересохли губы. «Паки о том же! Ужели он, бедняга, так в нее влюблен, что говорит о сем со мной, своей вероятной невестой? Ужели он до такой степени прост – что на уме, то и на языке? Как верно говорят русские: простота – хуже воровства!»

– Я очень вам сочувствую, – сказала она и на сей раз.

Наследник благодарно поклонился и, чуть ссутулившись, продолжил свой путь в покои государыни. Смущенная принцесса молча проследовала за ним.

Высокие белые, с окрашенными позолотой пилястрами двери распахнулись, и великокняжеская пара услышала ласковое журчание голоса государыни.

– Ах, вот они, детки, и прибыли!

– Да, наконец-то. Долго же вас пришлось ожидать, – в голосе принцессы Иоганны-Елизаветы сквозило подобострастие.

София и Петр удивились, увидев их вдвоем. За все время пребывания принцесс при русском дворе встретить герцогиню вместе с императрицей случалось весьма редко.

Ласково заглянув им в глаза, Елизавета Петровна сказала:

– Рада вас видеть. Чаю, здоровы, и ничего не омрачает вашу юную жизнь.

– Благодарствуем, Ваше Величество, – сбивчиво ответили они.

– Не поведаете ли нам, чем занимаетесь?

Елизавета пытливо смотрела на племянника. Тот молчал. Прикусив губу, хмурил брови в поисках ответа.

– Я… мы, – никак он не мог собраться с мыслями, – да так.

Императрица разочарованно перевела взгляд на принцессу.

– Я, Ваше Величество, по большей части занята изучением русского языка и Слова Божьего.

Императрица радостно заулыбалась.

– То ведаю, ты молодец! Отец Симеон хвалит тебя. Кроме того, ты и в танцах преуспеваешь, господин Ланге тобой весьма доволен.

София поклонилась и, осмелев, продолжила:

– И еще читаю разные книги. Очень интересно, что Алеша Попович и Илья Муромец, оказывается, жили и совершали свои подвиги при князе Владимире Красное Солнышко – а я почитала их за выдуманных героев. И что слово «князь», как мне объяснил отец Симеон, произошло от слова «конь», поскольку князья верховодили токмо на конях, а остальное войско было пешим.

Все оные свои познания принцесса Цербстская выдавала вперемешку на двух языках.

– Милая моя, – потрепала ее за щечку царица. – Умница! И я того не ведала, что ты уже узнала за такой короткий срок. А ты что ж отстаешь? – обратилась она к племяннику. – Али ничто тебя не интересует? Время летит скорехонько, придет твой час – наденешь шапку Мономаха. Ведаешь ли, откуда она взялась?

Задав вопрос, Елизавета Петровна прошла к своему креслу, села, расправила переливающиеся складки платья с широкими фижмами и жестом пригласила всех вслед за ней устроиться в соседних креслах.

– Ну, Петр, что же ты мне скажешь?

Наследник, помявшись, неуверенно ответил:

– Как помнится мне, князь Владимир получил сию шапку в подарок от греческого царя Константина.

– Верно, Петр. Еще что знаешь?

Видя, что у принцессы заблестели глаза от нетерпения, так ей хотелось что-то сказать, Елизавета спросила:

– Может, ты, София, присовокупишь что-нибудь?

Принцесса, радостно улыбнувшись, быстро заговорила, боясь, что ее перебьют:

– Князь Владимир положил воевать с Царьградом, то есть, с Константинополем, и послал туда большое войско. Но греки не желали воевать. Патриарх греческий от лица царя просил у князя Владимира мира и подарил ему императорскую шапку.

Елизавета паки ласково потрепала Софию-Фредерику по щеке.

– Весьма хорошо!

Она повернулась к племяннику.

– Да, Петр Федорович, надлежит тебе знать, что Владимир Мономах по матери приходился внуком самому императору Константину, который к тому времени уже умер. И тебя будут венчать на царство сей драгоценной шапкой. И тебя, и всех твоих потомков. Видел, какими камнями она украшена?

– Видел, – ответил наследник, ковыряя носком сапога мягкий ковер.

– Еще, – не унималась София, опустив сияющие глаза, – отец Симеон сказывал, будто князю Владимиру тогда преподнесли крест из животворящего древа, золотую цепь и чашу сердоликовую Римского императора Августа.

«Вот тебе, – мстительно думала принцесса, – получай, скучный дурачина!»

– Душечка моя! – просияла государыня, обняв ее. – Да ты и в самом деле умница-разумница! Как приятно иметь дело с толковым человеком! – На сих словах она бросила взгляд на Петра. Тот сидел темнее тучи.

– Я просто с охотою слушаю своего учителя, – скромно пробормотала принцесса.

– Похвально, весьма похвально, принцесса! Продолжай учебу! Придет время, будете с Петром править огромным государством. Оно нуждается в умных, ученых правителях. Я вот вам со своей стороны расскажу о моем великом отце, твоем деде, Петр, в честь коего назвала тебя моя сестра. Хотите послушать, стало быть, из первых рук?

– С превеликим удовольствием, Ваше Величество! – радостно откликнулась София-Фредерика.

– Охотно, тетушка! – чуть запоздало откликнулся наследник. – Мне бы хотелось узнать поболее о своем деде.

– Эх, велик был твой дед по всем статьям, начиная со своего двухметрового роста!

Она приобняла Петра Федоровича за плечи.

– Слава Богу, что у Петра Великого есть внук, мой племянник. Дети мои, порешила я вас оженить.

Петр дерзко вздернул брови, но стальной взгляд серо-голубых глаз императрицы заставил его опустить глаза. Приняв вид обиженного мальчика, наследник затарабанил пальцами по своему колену.

– Полагаю, дорогой племянник, – здесь государыня подняла голос тоном выше, – принцесса Цербстская станет тебе достойной женой. Мы с графом Алексеем Разумовским и графом Петром Шуваловым посоветовались и постановили не откладывать свадьбу. Сначала проведем обряд крещения, затем обряд обручения – а там и свадьбу учиним. Дай Бог, чтоб все прошло гладко и ничего бы не воспрепятствовало, – сказала она.

Лица юной пары сию минуту были серьезны. Императрица, находясь в приподнятом расположении духа от проделанной работы, не обратила внимания на то, что не вспыхнуло в них никакой особливой радости от такого известия. Правда, лицо герцогини просияло, и она ласково посмотрела на улыбнувшуюся дочь.

Императрица встала, герцогиня и молодые – вслед за ней.

– Так что, принцесса, будьте готовы к крещению 28-го июня. Всей подготовкой будем заниматься лично я и граф Разумовский.

Она резко позвонила в золотой колокольчик.

– Теперь, дети мои, ступайте. Завтрева увидимся.

Принцесса София-Фредерика Августа, вышагивая рядом с Петром Федоровичем, мысленно ликовала: «Ужели второй пункт моего плана полностью осуществился, и императрица женит своего племянника на мне, бедной прусской принцессе? Господи Боже, спасибо Тебе!».

В своей спальне принцесса перекрестилась по-новому, по православному. Она глубоко выдохнула. Коль скоро все обернулось подобным образом, то пропала необходимость в первом пункте – угождать Великому князю. Тем паче, здесь ее усилия бесполезны: наследник всем своим отношением к ней показывал, что она ему совершенно безразлична. Что ж, весьма жаль, но, возможно, все еще переменится: она будет стараться изо всех сил… Зато как сработал второй пункт! И насколько он оказался важнее первого! И как здорово она нынче блеснула своими познаниями! Нет, книги, положительно, – кладезь, который поможет ей добиться всех высот. София решила заняться чтением литературы, прибывшей из Франции. Она слышала, будто сочинения Вольтера произвели фурор в его стране, и ей стало интересно, чем же он взял соотечественников. Лишь бы матушка уже оставила ее в покое – та завела привычку тащить ее на скучные приемы с льстивыми дипломатами.

Крестили пятнадцатилетнюю немецкую принцессу двадцать восьмого июня, в дворцовой церкви, где уже собрались Сенат, генералитет, дипломаты и посланники многих государств. Сама императрица Елизавета Петровна в сияющей короне и в роскошном шуршащем платье с набивным рисунком из золотых нитей изволила присутствовать на сем крещении. Все взоры, однако, были обращены не токмо к ней, но и к молоденькой, хрупкой немецкой принцессе, в простом платье выглядевшей бледной, но счастливой. «Символ веры» она прочитала сосредоточенно и четко, с небольшим акцентом и без единой ошибки, затем толково ответила на несколько вопросов архиепископа Амвросия Новгородского. При крещении государыня пожелала назвать свою будущую невестку полным именем своей матери – Екатериной Алексеевной. Многие присутствующие прослезились.

Само крещение София-Фредерика, отныне Екатерина Алексеевна, совершенно не запомнила. Все прошло для нее как в тумане. Но все остальное она сохранила в памяти весьма отчетливо. Помнила, как свадебная процессия двигалась к церкви: впереди всех величаво шествовала императрица Елизавета, за ней и по бокам по двое шли знатнейшие придворные, среди них – оба брата Шуваловых, граф Алексей Разумовский, канцлер Алексей Бестужев – Рюмин. Следом за ними шел Великий князь Петр Федорович, на шаг впереди принцессы и в таком же знатном сопровождении. Наконец, сама крещаемая, и мать – герцогиня Иоганна-Елизавета, на шаг позади нее, с фрейлинами. Многоголосый церковный хор звучал мощно и торжественно, в полной мере напоминая всем о важности происходящего. При входе от громкого пения хора принцесса вздрогнула, ноги ее с трудом слушались, во рту пересохло (во время прочтения «Символа» все боялась, что голос сорвется), кровь схлынула с лица, хотелось остановиться. На какое-то мгновение ей показалось, будто она покачнулась и сейчас упадет, но ей тут же представилось, что выйдет, ежели она и правда окажется на полу. Нет, она должна держать себя в руках! София крепко, до боли сжала пальцы в кулак, вонзив ногти в ладонь, и, когда процессия остановилась, уже пришла в себя. Она взглянула перед собой, но вместо лиц увидела бестелесную и безликую разноцветную массу, и тогда она решила смотреть токмо на священника и повторять про себя «Символ веры». Лишь бы не забыть ни слова, лишь бы не запнуться, лишь бы оправдать доверие императрицы. Наконец, по кивку своего духовника, отца Теодорского, она озвучила заученную молитву. Все слышали наступившую звенящую тишину, и вздох, и выдох свидетелей крещения, когда она безукоризненно выдержала свой первый экзамен перед русским народом. Толпа в храме ожила, зашевелилась и заволновалась, тихонько перешептываясь. Государыня благосклонно улыбнулась, а новоиспеченная Великая княжна Екатерина Алексеевна скромно стояла рядом и не верила своему счастью, ведь она назвала ее полным именем своей любимой матери. В тот же день во время литургии на ектиньи упоминалось имя благоверной Екатерины Алексеевны, бывшей лютеранки, принцессы Ангальт-Цербстской.

Императрица подарила ей в знак своего благорасположения бриллиантовое колье и корсет, расшитый жемчугами.

Обручение имело место в Успенском соборе на следующий же день, совпавший с днем тезоименитства Великого князя Петра Федоровича. Императрица сама у амвона надела кольца на пальцы Екатерины Алексеевны и ее будущего супруга, Петра Федоровича. Наметанным глазом герцогиня Иоганна определила, что сии кольца стоят баснословных денег.

После всех оных животрепещущих событий юная принцесса Цербстская продолжала приводить всех в восторг собственной грацией и тактом. Согласно требованиям своего нового положения, Великая княжна на приемах должна была идти впереди своей матери, и чувствительная дочь всякий раз краснела от смущения. Однако герцогиня Иоганна не могла не заметить и того, что ее Фике намеревалась воспользоваться своим новым положением, дабы избавиться от ее материнского влияния.

Великая княжна видела, что в обществе, где ей приходилось вращаться, недолюбливали ее мать. О ней много сплетничали, особливо старалась гофмейстерина Мария Андреевна Румянцева. Екатерина Алексеевна подружилась с ее дочерью Прасковьей, оказавшейся ей ровесницей. Она-то и поведала Великой княжне о нелестных словах своей матери касательно герцогини.

Принцесса, теперь носящая имя Екатерина Алексеевна, первый раз в жизни имела карманные деньги: государыня Елизавета прислала ей тридцать тысяч рублев. Екатерина объявила, что принимает на себя расходы по содержанию младшего брата. Слабого здоровьем Фридриха-Августа недавно отправили в Гамбург на лечение.

Герцогиня Иоганна забрала б у дочери корсет, расшитый жемчугом, как и делала всегда, ежели ей что-то нравилось из подарков императрицы, но на сей раз не подошел размер. И почему дочь такая тощая! Как бы ей хотелось оказаться на месте глупой и несимпатичной Фике. В сию секунду она подумала, что Фике все-таки неплохо выглядит, особливо в новом, шитом в Париже платье. Но сути оное не меняет. Чего бы токмо она не достигла, будь на ее месте! Мир бы перевернула! Нет, не в то время и не в той стране ее угораздило родиться. У Иоганны даже слезы иногда наворачивались от таких безотрадных мыслей. Но не все было потеряно; и она кое-чего стоит в сем мире. О ней еще заговорят. По крайней мере, король Фридрих оценит ее по достоинству. Еще бы! Разве не она смогла завязать секретные отношения со всем дипломатическим корпусом при царском дворе? Кто может плести интриги подобно ей? Как она умеет обольстить любого мужчину! Князь Голицын без ума от нее, а барон Сименс и барон Мардефельд ее попросту обожают. А Бецкой? Все они влюблены в нее. В конце концов, ей тридцать три года!

Ах, мужчины, они как дети: глупы и безрассудны! Особливо мнивший из себя невесть кого импозантный брюнет, маркиз де ла Шетарди.

Конечно, ей пришлось выслушать выговор от императрицы, но та и вполовину не догадывается о степени ее проникновения в политическую жизнь государства. Что ж, на сей раз канцлер Бестужев смог упредить удар, выяснил каким-то образом, что она шпионит в пользу прусского двора. Герцогиня мечтательно подперла голову рукой, мысли полетели дальше: теперь – и Мардефельд, и Листок, и даже Брюммер шарахаются ее… Ну, ладно, ладно… Посмотрим, как они себя поведут, когда ее дочь станет Великой княгиней, а потом императрицей. Ах, как они будут перед ней на коленях стоять, руки целовать… Затуманенное лицо герцогини Иоганны-Елизаветы немного просветлело. Резко встав с места, она взволнованно прошлась по комнате, раскрывая и складывая веер из страусиных перьев, подарок старого ее поклонника Ивана Бецкого. Она с неудовольствием размышляла о событиях последних дней, связанных с крещением дочери. Новгородский митрополит вдруг выступил против брака, мотивируя близостью родства. Боже, какие страсти! Ее родная мать Альбертина-Фредерика и отец, Кристиан-Август, вовсе приходились друг другу двоюродными братом и сестрой – и ничего, все у них было в порядке, народили сыновей и дочерей. Петр же и София троюродные. Митрополит – странный человек, утверждает, что жениться можно, токмо ежели нет родства до седьмого колена. Все монархи Европы женаты на своих близких родственницах. Колико писем пришлось ей отправить мужу, дабы тот согласился на смену вероисповедания! Кого токмо она не подключала к уговорам строптивого супруга, генерал-фельдмаршала Христиана Ангальт-Цербстского! За приличную сумму один из отцов лютеранской церкви сумел-таки убедить его, что не стоит придавать слишком большое значение перемене веры: православные такие же христиане, что и лютеране. Иоганна вздохнула. Слава Богу, теперь все позади. Уже и обручение состоялось. Осталось токмо дождаться свадьбы, и тогда основная цель ее поездки будет достигнута. Императрица Елизавета, собственно, могла бы и ей преподнести какой-нибудь подарок, не обеднела бы… В благодарность за дочь. Да разве ж та способна к добросердечию! Недаром говорят, что сия государыня позволяет себе напиться, как мужик, да и еще собственноручно бьет слуг.

Вечером, перед сном, как положено, Великая княжна зашла к матери пожелать спокойной ночи.

– Я очень довольна тобой, Фике, – сказала Иоганна. – Ты была так добра, выделив из подаренных тебе денег часть на лечение своему брату. Думаю, он оценит твой поступок по достоинству. Ему нелегко там одному, без семьи, в Гамбурге. Я горжусь тобой.

София-Екатерина думала, что Mutter хотя бы слегка обнимет ее, но нет. Спасибо и за благосклонную улыбку.

Поклонившись и поцеловав матери руку, дочь ответила:

– Я рада ему помочь всем, чем могу.

– Смотри, не расходуй свои деньги на всякие пустяки.

– Хорошо, матушка.

– Кстати, знаешь, дочь, хочу я с тобой поговорить насчет легковерности. Вот взять императрицу. Она крайне недоверчива. Знаешь, как она печется о безопасности трона своего?

– Не знаю… Но, думаю, она относится к оному серьезно.

– Мне вот что сегодня рассказал наш друг, Иоганн Лесток. Оказывается, уже некоторое время ведутся розыски дипломата Ботты.

– Ботты? Нет, не знала и даже не слышала.

– Сей Ботта, будучи дипломатом при русском дворе, посланцем австрийской королевы Марии-Терезии, стал поддерживать разговоры, дескать, Россией правит баба, и что надобно ее сместить в пользу младенца, Иоанна Антоновича Брауншвейгского.

Екатерина удивленно распахнула глаза:

– Младенца?

– Младенцу нынче около четырех лет. Он сейчас живет под арестом с родителями в Риге. Мать сего младенца – родственница австрийской королевы, коей сей Ботта служил. Видно, он решил, что коль скоро они обе из Брауншвейгской фамилии, то значит и надо им обеим послужить, не жалея живота своего. Он до того заболтался с чиновниками и офицерами Ея Императорского Величества, что дошло сие до нашего друга доктора Лестока, а тот доложил императрице. Не мешкая, она учинила следствие. Я знаю, что в оном деле были замешаны Румянцевы, Лопухины, Ягужинские и многие другие. Евдокии Лопухиной язык отрезали и отправили в Сибирь.

– Да, я знаю, что Лопухины в опале, что Евдокия Лопухина чуть не лишилась головы, что была бита кнутом принародно. Мне о том рассказал Великий князь.

– Что? Пожалел князь ее?

– Пожалел. Особливо ее дочь, с коей был очень дружен.

Мать пытливо посмотрела на нее.

– Она ведь красавица, как и мать. Говорят, что императрица всегда ненавидела ее как соперницу. Нет ей теперь соперниц. Хотя, чем я, к примеру, хуже? Прежде всего, я моложе, свежее… Единственно, что ростом чуть пониже. Ну, так что из того? Она одна такая рослая выдалась на всю Европу.

Екатерина молчала. Герцогиня знала за дочерью сию черту: коли та сразу не отвечала на вопрос, расспрашивать было бесполезно, Ботта к тому времени скрылся в своей Австрии, туда направили ноту на его счет. В ответ здесь была получена нота от австрийского резидента Николауса Гогенгольца, мол, королева не будет бездоказательно судить своего подданного. Тогда императрица Елизавета так развернула дело, что во всех газетах европейских стран напечатали показания следствия, и токмо тогда, испугавшись международного скандала, в коем она могла прослыть покровительницей преступника, Мария-Терезия посадила его в тюрьму. Теперь все мы: и Мардефельд, и Лесток, и Брюммер – ждем последствий. Неизвестно, как все закончится. Посему, прошу тебя, держи язык за зубами, ни с кем не разговаривай ни на какие политические темы. Не думай, что раз императрица так распложена к тебе, то можно ничего и не бояться.

Мать помолчала, собираясь с мыслями.

– Кстати, – добавила она, – не стоит доверять и Брюммеру, и Берхгольцу. Я недавно узнала: ты умирала от воспаления легких, а они уже делали ставку на новую невесту для Великого князя – принцессу Дармштадскую. Думали, я не узнаю!

Она наклонилась к дочери и громким шепотом повторила:

– Никому нельзя доверять. Никому! Ты поняла меня, дочь?

– Поняла, конечно, поняла.

Пожелав матери спокойной ночи, Екатерина вдруг спросила:

– А сей невинный четырехлетний мальчик, принц Брауншвейгский, долго еще будет под арестом? – Великая княжна посмотрела на мать испуганными глазами.

Герцогиня недовольно пожала плечами.

– Неизвестно, колико он еще пробудет в заключении. Я тебе рассказала сей случай, дабы ты знала о возможных последствиях неправильных поступков или глупых разговоров.

Принцесса опустила глаза.

– Я стараюсь вести себя достойно.

– Вот и правильно. Знаю, ты у меня умница. Не разговаривай ни с кем о политике… хотя что ты можешь знать? У тебя не может быть никаких предпочтений ни о чем и ни о ком, ты токмо начинаешь жить. И все-таки: следи за собой, не наживай себе врагов. Особливо будь ласковой с Великим князем. С императрицей, на мой взгляд, ты находишь общий язык. Она постоянно всем рассказывает, как ты ей нравишься.

– И она мне нравится тоже, – сказала Екатерина и споткнулась о взгляд матери. Иоганна усмехнулась.

– Ну, хорошо. Иди спать. Мне надобно успеть написать в Париж подруге, госпоже Бьельке. И не забывай, назойливая любовь – самая противная.

– Хорошо, матушка. Спокойной ночи!

Поцеловав руку матери, принцесса быстренько выскользнула из ее спальни. В сию ночь она долго не могла заснуть, размышляя о своем будущем поведении при дворе.