ЭПИЛОГ
1959 год
ВАЙОЛЕТ БРАУН

Самое важное в истории — та часть, которую не знаешь. Он часто это повторял. Я бы не удивилась, если бы он попросил высечь это на своем надгробии (будь у него надгробие). Вот видите. Рассказ окончен, но еще многое предстоит выяснить.

Думаешь, что надежды нет. Что книга сожжена. Но остаются слова. В этом случае дважды, сперва в Мексике, когда все его дневники и черновики, которые после убийства конфисковала полиция, чтобы уничтожить, случайно уцелели, и потом, когда он отдал мне все на сожжение, но я ничего не сожгла. Веришь, что жизнь кончена, но газетчики бессильны положить ей конец, сколько бы раз они это ни повторили. Раньше смерти не умрешь, а жизнь свое возьмет.

Теперь о спасении, или о жизни. Перейду прямо к делу. Во-первых, дневники. Как вы догадались, несмотря на его просьбу, я их тогда не сожгла. Он сказал, что я могу по-прежнему работать у него при условии, что мы уничтожим все слова; если хотите, всю его жизнь. Я понимаю, что он собирался сделать в тот день и почему. Он считал, что эти записи — улики, за которые его могут послать на виселицу. Но я верила, что все обернется иначе, что это доказательство его правоты. Я понятия не имела, что в этих блокнотах, но я знала мистера Шеперда.

В тот день я взяла все, что он собрал с полок, и, пока он наверху проверял, не осталось ли еще чего, засунула в большую кожаную сумку для писем. Сердце выскакивало у меня из груди; я не привыкла лгать. Но в тот день все же решилась. Когда он выглянул во двор, я почти закончила. Видели бы вы, что я бросила в ту бочку из-под дегтя: ненужные бумаги, рекламные приложения к газетам, целую корзину мусора из-под моего стола и так далее. И еще несколько гадких писем. Туда им и дорога.

Дневники мистера Шеперда я унесла к миссис Битл и спрятала в коробке с пряжей в платяном шкафу. Пускай сыщики приходят и обыскивают мою комнату, думала я. Им в голову не придет сунуть нос в коробку с нитками и спицами. Скорее всего, они просто не обратят на нее внимания. Я решила, что подержу их у себя до тех пор, пока мистер Шеперд не передумает. Или пока не потребуется доказательство, что он не сделал ничего дурного. Такой день не настал, хотя я по-прежнему не знаю, о чем он писал в тех блокнотах. Будь он жив, я никогда бы не отважилась прочесть его дневники.

Я не открывала их до возвращения из Мексики. Сперва у меня хватило духу лишь мельком заглянуть в блокнот, чтобы проверить даты и уточнить кое-какие сведения для достойного некролога. Но, разумеется, из этой затеи ничего не вышло, журналисты накропали собственный, так что мое любопытство долгое время оставалось неоправданным. Я время от времени просматривала дневники — страницу за страницей. Я то и дело возвращалась к ним, понимая, что эти записи не предназначены для моих глаз, и все же читала их. У меня было на то немало причин. Думаю, некоторые из них теперь ясны.

Поехать в Мексику предложила я. Правда, после того, как все обернулось, я предпочла об этом не распространяться. Но в тот момент, когда я это предложила, иного пути не было. После процесса он перестал писать — сказал, что навсегда. Вместо этого купил телевизор и целыми днями смотрел всякую ерунду. В четыре показывают «Мука на Луне» и так далее. Я по-прежнему приходила два раза в неделю, но на письма и отвечать не стоило. Меня заботили не его деньги: я нашла другую работу. Я могла бы оставить его, но боялась.

Однажды, разглядывая рекламное объявление, он заявил, что ему противно то, как теперь выглядит Америка. Диваны и кресла на маленьких заостренных ножках. Как женщина на высоких каблуках, добавил он, которая улыбается, хотя у нее ужасно болит спина. А эти лампы на столбах с металлическими абажурами воронкой! Кажется, будто тебя сейчас посадят на электрический стул. Ему не хватало красоты.

Я спросила, почему бы тогда не съездить в Мексику; пожалуй, она приятнее глазу. Он ответил, что поедет, если я поеду с ним. Думал, что я отстану. Но я согласилась: «Хорошо, сейчас позвоню в аэропорт». Что меня дернуло? Не знаю.

Он тогда уже очень изменился, даже внешне. Внутренний свет, который прежде горел в нем каждый божий день, потух. Мистер Шеперд целыми днями просиживал в кресле в старых серых брюках из фланели, курил и не отрываясь смотрел телевизор. Передавали «Капитана Видео», какую-то историю про подводную банду воров. Эла Ходжа схватили за горло и хотели утопить. Я спросила, поедем ли мы снова в Мериду: вроде бы ему там понравилось. Он ответил — нет, на Исла-Пиксол. Хотел понырять в океане; в детстве он это очень любил. Теперь я понимаю, что это был решающий момент. Учитывая все, что произошло. Я ни о чем не догадывалась. В отличие от него. Наверняка он отдавал себе отчет в том, что происходит.

Это было в апреле, чуть больше года спустя после процесса. В понедельник или четверг, потому что я приходила в эти дни. Прекрасный месяц, если вдуматься. В апреле даже метелка из перьев гнездо вьет. Но весенняя радость словно испарилась. После процесса у мистера Шеперда не осталось для меня работы, и я, не желая быть обузой, начала искать другое занятие. Вскоре я, к собственному потрясению, обнаружила, что никто в городе не хочет меня брать. Ни в канцелярии, хотя когда-то я в одиночку вела там все дела. Ни в библиотеке, где я помогала добровольно. Мне объяснили, что на государственную службу меня не возьмут из-за связи с враждебным элементом: об этом писали в газетах, и тут уже ничего не поделать. В педагогическом институте та же история. Спустя несколько месяцев поисков, что само по себе неприятно, знакомая из Женского клуба согласилась порекомендовать меня в качестве бухгалтера в универмаг «Рей». Должность маленькая, работать надо было только по утрам, в подвальном помещении, чтобы, не дай Бог, меня не увидели покупатели.

Справляться с трудностями мне не впервой. Мой отец говорил, что человек привыкает ко всему, кроме веревки на шее. Я верю, что так оно и есть. Но мистер Шеперд считал иначе. В нем крылся колодец отчаяния, и оно выливалось наружу, затапливало его дни, скрывая из вида будущее (если у него еще оставались надежды). Он говорил, что, если читателю так противны его книги, он не станет его мучить. Трудно было с этим спорить: приходившие письма по-прежнему нельзя было читать без содрогания. Зачем тратиться на марку лишь для того, чтобы излить желчь на чужого тебе человека? «Наших сыновей в Корее калечат и убивают коммунисты. И я очень рад, если один из них, Гаррисон Шеперд, голодает».

Его и раньше оскорбляли, и он терпеливо переносил брань. Но когда извращают твои слова, это убивает хуже яда. Он не мог говорить: теперь язык обратился в его врага. Слова заменяли ему все. Мне казалось, будто я стала свидетельницей убийства, подобно тому как при мистере Шеперде в Мехико убили его товарища. Только на этот раз тело оставили в живых.

Книги его не были запрещены; они просто исчезли. Власти заявили, что он умышленно ввел в заблуждение издательство, представив ложный аффидевит; следовательно, книга не выйдет, а автор должен вернуть аванс. Гаррисону Шеперду не оставалось ничего другого, как сидеть в гостиной и смотреть «Мука на Луне». Он признался, что Арти Голд его предупреждал. Иногда надвигающийся крах империи виден невооруженным глазом, и мистер Голд это заметил; теперь зеленая трава в наших краях уничтожена навсегда. Я ответила, что это вздор, трава снова пробьется сквозь асфальт и то, что не убьет, сделает нас сильнее.

Но я и сама понимала, что это напускная бодрость. Нигде ничего не происходило, любую инициативу тут же указом сверху рубили на корню. Женский клуб превратился в болото; единственное, что их теперь заботило, — бичевание пороков, будь то проступок кого-то из членов городского совета или крамола в школьном учебнике истории. Гарриет Табмен и Фредерик Дуглас детям не нужны, поскольку подают дурной пример. Сейчас везде так: взгляните на лица. У посетителей закусочных на Шарлотт-стрит угрюмые мины: каждый боится оказаться не таким патриотом, как сосед. В чем дело, сэр, у вас такое лицо, словно вы увидели коммуниста! За одно только это слово детям моют рот с мылом. Раньше его печатали в «Джиогрэфик», я сама в детстве читала статьи «Будни Украины» и так далее. Теперь же газетам и журналам тоже вымыли рот с мылом. Даже сейчас, спустя много лет после процесса над мистером Шепердом. Едва ли что-то изменится. В людях не осталось прежнего жизнелюбия. Можно уйти из Женского клуба, но за его пределами дела обстоят не лучше, и от этого уже никуда не деться.

В общем, в первой половине мая, после нашего с мистером Шепердом разговора, я отправилась посоветоваться с Артуром Голдом насчет поездки в Мексику. Мистер Голд одобрил наше решение. Сказал, что процесс пошел, и раз уж теперь у властей есть то, что они называют уликами против мистера Шеперда, то уголовное обвинение — лишь вопрос времени: подготовят необходимые документы и предъявят. Как только вынесут приговор, у него отберут паспорт. Мистер Голд удивлялся, почему они до сих пор этого не сделали. Сказал, чтобы мистер Шеперд поскорее уезжал, пока есть такая возможность.

Мне было трудно об этом говорить, но я спросила, не лучше ли будет для мистера Шеперда остаться в Мексике. Мистер Голд признался, что они уже это обсуждали: проку от этого не будет. Как только вынесут приговор, ФБР сможет вернуть его в Америку. Тому было немало примеров. Один заключенный сбежал с острова Эллис, спрятавшись на корабле, но ФБР выследило его аж во Франции. Они пойдут на край света, лишь бы притащить обратно тех, кто недостоин называться американцами. Чепуха какая-то. Как злые письма, авторы которых уверяют, что ни за что не станут читать романы мистера Шеперда. Почему бы тогда не отложить книгу и не заняться своими делами? Не возьму в толк, как им не стыдно мучить человека, который посвятил всю жизнь тому, чтобы радовать других. Мистер Голд ответил, что, при всем уважении, в тюрьме Синг-Синг сидит немало приличных людей, которые не совершили ничего дурного. Конгресс тем временем голосует за закон о государственной измене в условиях холодной войны, как будто это настоящие боевые действия. Это значит, что изменников родины будут вешать.

Земля загорелась у меня под ногами. Я не мешкая заказала билеты и принялась строить планы. Мистер Голд посоветовал забронировать билеты под другим именем: кинозвезды всегда так поступают, а в аэропорту просто называют настоящее. Я выбрала нам псевдонимы «Бен Франклин» и «Бетси Росс». Мистера Шеперда это позабавило. Он заинтересовался поездкой. Перестал курить без перерыва, стал чаще выходить из дому. На Монтфорд-авеню наконец открыли бассейн, который два года подряд летом не работал из-за эпидемии полиомиелита, и мистер Шеперд частенько туда наведывался. В детстве он обожал плавать. Иногда я ходила с ним, просто сидела и смотрела. В воде он менялся, сиял от счастья, как новенький пятак, и как никто другой мог надолго задержать дыхание. Я бы сказала, как рыба, но это не совсем точно. Он под водой мог переплыть бассейн из конца в конец. Я спросила, где он этому научился, и он ответил, что такое уж у него было веселое детство: забавы ради он научился задерживать дыхание.

Летели мы рейсом «Мексиканской авиакомпании». В Мехико по дороге на вокзал застряли в ужасной пробке и сидели, обливаясь потом, в такси с чемоданами; нельзя было открыть окна, потому что весь город пропах слезоточивым газом. Шофер рассказал мистеру Шеперду, что беспорядки продолжаются уже несколько дней, рабочие бунтуют, а полиция пытается их разогнать. Мистер Шеперд заметил: хорошо, что у них еще остались силы бороться, и, пока мы сидели в пробке, рассказал историю, которая приключилась, когда он учился в военной академии в Вашингтоне. Бездомные ветераны устроили бунт, требуя, чтобы им заплатили обещанное. Мистер Шеперд вспоминал, что пахло тогда так же. Военные применили газ и оружие против людей, живших в палатках, своих же, американцев. И у этих бедняг еще хватило сил сопротивляться: сражайся или умри в бою.

Мы доехали на поезде до Веракруса, там пересели на автобус и, наконец, на паром. Должно быть, так себя чувствовали спутники Колумба: будто мы вот-вот дойдем до края и бросим якорь. Мистер Шеперд рассказал, что его мать жаловалась: Исла-Пиксол — такая глушь, что здесь надо трижды кричать, чтобы Иисус тебя услышал. Пожалуй, так оно и было. Гостиница в городке оказалась древняя, как Моисей, с клеткой на цепи вместо обычного лифта. Мальчик, который нес наши чемоданы, сообщил, что это самая старая гостиница Нового Света, и в это я тоже поверила.

Мистер Шеперд первым делом взял напрокат автомобиль, чтобы съездить в старую гасиенду, где он жил. Дом лежал в развалинах, но мистер Шеперд, похоже, ничуть не огорчился. Он не раз возвращался туда, часто один. Я гуляла по городку, покупала сувениры для племянницы и ее деток. Однажды мистер Шеперд привел человека, который остался с нами ужинать; они хлопали друг друга по плечу, называя «братишкой» и «чертенком». Казалось, обоим не верилось, что другой жив. Звали его Леандро. Наверно, другие жители деревни тоже помнили мальчика, не догадываясь, что он вырос и стал знаменитым писателем; да и вообще не думали, что он есть в живых.

Больше всего мистеру Шеперду нравилось нырять. Меня это не особенно интересовало, но слышали бы вы его рассказы: не океан, а небеса обетованные с ангелами-рыбками. В городке он купил маску для подводного плавания. Больше ему ничего не было нужно: уходил на целый день и возвращался обгоревший на солнце. Я думала, у него жабры вырастут. Все чаще он возвращался к рыбам, уходя из мира людей. Как-то принес на ужин календарь и показал мне число, которое обвел кружком, примерно через две недели. Хотел остаться до тех пор. Значит, нужно было менять дату возвращения, а это не так-то просто. Не сказать чтобы я очень обрадовалась. В «Рее» я взяла отпуск за свой счет, и они с радостью найдут мне замену. Я спросила, не надумает ли он потом еще раз перенести отъезд. Как ребенок, который тянет время, лишь бы не ложиться спать. Он ответил — нет, уедем такого-то числа, после полнолуния. Видимо, ему это было важно.

В наш последний день он собрался на пляж и попросил меня пойти с ним. Я ничего не имела против того, чтобы посидеть у моря с книжкой. Так бывало не раз. Но стоило нам очутиться на берегу, как мистер Шеперд повел себя странно. Собралась толпа мальчишек, и он по-испански сказал им, что заплатит, если они пойдут смотреть, как он ныряет, — просто чтобы проверить, как долго он сможет оставаться под водой. Мальчишки, казалось, за деньги готовы были даже слушать, как он насвистит мотивчик какого-нибудь диксиленда, если ему заблагорассудится, так что мы все вместе отправились по тропинке через кусты к берегу.

Нырять мистер Шеперд решил в бухточке, закрытой скалами; полоска берега с каждой минутой становилась тоньше: начинался прилив. Время шло к полудню; похоже, мистеру Шеперду не терпелось поскорее зайти в воду. Она пока стояла невысоко, но стремительно прибывала, поглощая маленький пляж. Интересно, сколько, по его мнению, я тут пробуду, подумала я. Не знаю, что сказал мистер Шеперд, прежде чем нырнуть. Не обратила внимания. Пожалуй, я немного сердилась на него. К тому же у меня была с собой книга. Но спустя некоторое время я подняла глаза и не увидела его. Я подождала. Сосчитала до пятидесяти, потом до ста. Я не думала, что он мог куда-то деться из бухты. И тут меня осенило: он утонул. Мальчишки, похоже, тоже поняли это: они смотрели не на воду, а на меня. Наверно, полагали, что дальше дело за мной — расхлебывать кашу.

Закричала ли я? Это на меня не похоже, так что едва ли. Кажется, я встала, бросила книжку и побежала к морю. Помню, как подумала, что не могу зайти в воду, потому что испорчу туфли. Значит, тогда до меня еще не дошло, что случилось кое-что пострашнее промокших туфель. Да и вообще всего, что я знала. Мой муж, Фредди Браун, погиб во время паводка реки Френч Брод в 1916 году, и его смерть разбила мое девичье сердце. Но сейчас дела обстояли куда серьезнее. Сердце мое постарело, и мне было что терять. Тот день не передать словами. Мистер Шеперд нашел бы нужные слова для ощущений, которые я испытывала; мне же оставались только чувства.

Я как могла объяснила мальчишкам, чтобы бежали за подмогой. Из деревни пришли мужчины и обследовали бухту. Среди них был и друг мистера Шеперда, Леандро. Позже подоспела полиция. К ночи, должно быть, на берегу побывала добрая сотня людей. Начался отлив; с каждым часом полоса пляжа становилась шире и могла вместить всех зевак. Тогда так толком и не стемнело: едва село солнце, как взошла большая круглая луна. Думаю, большинству собравшихся было просто любопытно поглазеть на утопленника. Но все разошлись несолоно хлебавши, потому что тела не нашли. Мистер Шеперд исчез.

Тот день я помню отрывками, не целиком. Не могу сказать, как вернулась в отель. Полицейские обыскали комнату мистера Шеперда, рассчитывая обнаружить какую-нибудь записку или другие улики: они полагали, что он покончил с собой. Я понимала, что это не так, и все-таки сомневалась. Стояла в дверях, пока они рылись в наших чемоданах и ящиках столов и думала: «Опять то же самое. Полиция ищет улики и того, кого не найдет». Тут мне бросился в глаза каменный божок, которого мистер Шеперд любил носить в кармане. В комнате было чисто, все вещи убраны, а фигурка стояла на столе и улыбалась мне! Или ревела круглым ртом, похожим на дыру в голове. При виде этого мне тоже захотелось зареветь, хотя это на меня совсем не похоже. Уверена, что божок очутился там неспроста: мистер Шеперд оставил его для меня. Но что он хотел этим сказать, я не знала.

Вернувшись в Америку, я взялась за дело, но получалось у меня не очень хорошо. Я могла думать только об одной вещи зараз, например — встать с кровати. Артур Голд очень мне помогал. Гибель мистера Шеперда его опечалила, но почти не удивила. Оказывается, он написал завещание. Все имущество оставил мне: дом, доходы от продажи книг, если таковые будут. Своих кошек. Денег было немного, но все же больше вдовьей пенсии. Незадолго до нашего путешествия часть средств мистер Шеперд, как ни странно, послал в банк в Мехико, на имя миссис Кало. Мне он об этом не обмолвился, но я решила, что удивляться тут нечему. Этой даме никогда не хватало денег.

К завещанию прилагалось письмо, которое он написал мне. В нем были распоряжения насчет книг и кое-что личное — благодарность за годы, проведенные вместе. Большую часть этого пересказывать здесь нет необходимости. Но две вещи меня потрясли: во-первых, он признался, что у нас была большая любовь. Это его собственные слова. Никто и никогда не был для него более важен. Еще он просил, чтобы я не горевала. Он сожалел лишь о том, что его поступки бросили тень на мою жизнь, и хотел оградить меня от неприятностей. Сказал, что это и есть тот счастливый конец, о котором все мечтали. Эти слова ужасно меня разозлили. Расстаться с жизнью и назвать это счастьем!

Я перебралась в его дом, наконец-то распрощавшись с миссис Битл; на этом я подробно останавливаться не буду. В «Рее» я работала по утрам, дни мои были свободны, и я могла наводить порядок в доме и отвечать на письма, которые по-прежнему приходили. Первым делом я написала некролог для городской газеты. Не передать, как тщательно я продумывала каждое слово, сколько оставила недосказанным. Отнесла статью в редакцию, поговорила с репортером. Стоило мне выйти за порог, как он выбросил мою заметку в корзину и накропал собственную. Заслуги мистера Шеперда им были неинтересны: рассказ о них потребовал бы честности. Гораздо проще оказалось перепечатать ходившие о нем слухи.

В 1954 году скончалась подруга мистера Шеперда, миссис Кало. Должно быть, ее родные перевернули дом кверху дном, как обычно бывает, когда разбирают вещи покойного, потому что они прислали чемодан с вещами мистера Шеперда. Одежда молодого человека, давным-давно вышедшая из моды, несколько фотографий; словом, не о чем говорить. Но в чемодане обнаружилось письмо миссис Кало, адресованное мне. Это показалось мне очень странным. Мы виделись всего раз. Однако на конверте значилось мое имя. Получается, это был не просто чемодан с забытыми вещами: она собиралась послать его мне. Планировала сделать это перед смертью.

Письмо оказалось своеобразным. Карандашный эскиз пирамиды в блеклых лилово-коричневых тонах; наверху — желтый глаз с расходящимися в разные стороны линиями, похожими на солнечные лучи. Внутри глаза написано «Соли»; я решила, что имелось в виду солнце. А вверху страницы детским почерком было нацарапано: «Вайолет Браун, ваш американский друг мертв. Здесь кто-то другой». По-английски. Но я не поняла ни слова.

Фотографии я спрятала, а одежду решила отдать Армии Спасения: когда тебе холодно, еще и не такое наденешь. Но сперва вещи надо было постирать, и руки у меня дошли до этого лишь через несколько недель. И только по счастливой случайности я сперва проверила карманы брюк. При мысли о том, что могло быть и по-другому, у меня колотится сердце. Но как вышло, так вышло. Я нашла маленький блокнот.

Я догадалась, что это. Признаюсь честно. Я открыла кожаную обложку, увидела каракули карандашом, прочла жалобы мальчика на мать и так далее. Я плакала так, словно нашла собственного потерянного ребенка. Села на пол в спальне, где разбирала одежду, и прочла дневник до конца. Когда дошла до пещеры, которую мистер Шеперд нашел под водой, мое сердце забилось быстрее. И наблюдения за луной, то, как он учился определять день, когда прилив протолкнет его на другую сторону, не утопив. В этом был весь он. В упорном изучении.

Я прочла дневник от корки до корки. Счастливый конец, как назвал его мистер Шеперд. Значит, вот что он выкинул под самым моим носом, пока я сидела на берегу с книжкой. Заплыл в пещеру, чтобы либо упокоиться на дне с костями прочих утопленников, либо выбраться на ту сторону и войти в жизнь другим человеком, который не умирал.

Пан или пропал, решил он. И я поняла, что он выбрал. Доехал до миссис Кало, она его спрятала и помогла начать все сначала. Она обожала такие приключения. Он перевел деньги в банк. «Здесь кто-то другой», — написала она черным по белому и добавила давно забытое имя, которым когда-то звала его. Это он упросил ее послать весточку, чтобы успокоить меня. В этом я уверена.

Пришлось доставать все его записные книжки и снова читать. Три года назад я проглядела их сквозь слезы и убрала. Забыть обо всем — самое мудрое, что я могла сделать. Теперь же извлекла коробку на свет божий. Весь стол был завален бумагами, как во время оно. С новым дневником вся история приобрела иной смысл. Благодаря этой подводной дырке в скале — лакуне, как называл ее мистер Шеперд. На этот раз, зная, что в конце концов герой останется в живых, я прочла дневники с легким сердцем. Или по крайней мере попытается вырваться, пусть даже ценою жизни. Говорят, чего не знаешь, то не может причинить тебе боль. Не всегда. Зависит от обстоятельств. Я поступила с этими блокнотами так же, как на моем месте мог бы сделать мистер Шеперд. Описала его жизнь, как выбрал он, чтобы другие прочли о ней. Он начал было одну главу, но потом бросил, заявив, что дальше дело не пойдет, потому что не хватает потерянного дневника. Теперь я бы ответила: «Мистер Шеперд, он нашелся, так что история продолжается». Я и сама понимаю, что это вздор. Он хотел спрятать детство и отрочество с глаз долой, забыть о нем. За молчащего говорит Господь, это я слышала не раз. Я боролась с собой, и это далось мне нелегко. Меня до сих пор мучает совесть.

И все же в один прекрасный день я решилась на это. Я была на авеню Монтфорд, поскольку он оставил мне дом и хотел, чтобы я там жила. Разумеется, я спала в другой комнате и не заходила в его кабинет в мансарде. Но каждое утро я смотрела в зеркало в его ванной, то самое, перед которым он брился и беседовал с Господом и собственной совестью. Теперь же оттуда на меня глядела женщина, и однажды утром я ей сказала: послушай-ка, если за молчащего говорит Господь, то Вайолет Браун может стать его орудием.

Не скажу, что решение далось мне быстро и просто. Меня одолевали сомнения. Перепечатать рукопись — это я могу. Почерк у мистера Шеперда разборчивый, ошибок почти не было. Не так-то легко было привести бумаги в порядок, хотя и не сложнее, чем картотеку в Ашвиллской библиотеке. Я не упустила ничего, за исключением пустяков вроде списка покупок, номеров телефонов или каких-то писем. Я рассказала его историю всю как есть, без прикрас, даже когда мне это было трудно или непонятно. Однако передо мной маячил вопрос: имела ли я на это право?

Теперь же, когда звонит телефон, у меня сжимается сердце при мысли, что, быть может, это мистер Шеперд, но, разумеется, это не он. Несмотря на то что я человек здравомыслящий и прошло восемь лет с тех пор, как я видела мистера Шеперда в живых. Время не лечит боль утраты. Где же вы, мистер Шеперд, по-прежнему спрашиваю я. А ответ очевиден: в этих блокнотах. Я всегда могу найти его на их страницах. Пожалуй, это ничем не отличается от душещипательных песенок о потерянной любви, которые девицы поют по радио. Наверное, я решила перепечатать рукопись, просто чтобы снова почувствовать себя нужной ему. Даже если и так, то все равно слава впереди человека бежит. Скажу, что мистер Шеперд меня заставил вопреки его собственной воле.

Он был немногословен. Я надеялась, что найду в его записках подсказку, как поступить. Это же как с Библией: если внимательно вчитываться, отыщешь что хотел. Возлюби ближнего своего — или побей его камнями.

Так и тут. Мистер Шеперд ясно сказал: «Сожгите эти слова». Дескать, молчащие люди оставят по себе великие памятники архитектуры, а не истории ничтожных жизней, полных лишений. Потомки восхитятся величием этих зданий. Он хотел оставить по себе лишь монументы своих книг. Пока он был жив, я уважала его желание и не прекословила. А потом увидела, как рушатся памятники. В наступившие странные, холодные времена люди из кожи вон лезут, чтобы похоронить неугодного и бросить в могилу, которую они ему вырыли, все, что он в жизни сделал. Точно с египетской мумией.

Жизнь мистер Шеперда была чудом, понимал он это или нет. То, как он жалел кошку на студеном ветру, смотрел на скелеты, обратившиеся в прах, или дохлую рыбу, выброшенную в помойное ведро. Он мог расплакаться из-за чего угодно и устроить этому достойные похороны. Он очень боялся жить, но все же жил. Это ли не памятник? Он писал о тех, кто был прежде, облекая их заботы во плоть. Он иначе не мог.

Теперь я сослужила ему ту же службу. Прекрасно отдавая себе отчет, что упавшее дерево рубят на дрова. Профессорам нравится отыскивать грехи даже у Шекспира и называть свои находки «сокровищницей науки». Я не могу допустить, чтобы они обошлись так же с мистером Шепердом, равно как и с его любимыми или детьми, если таковые есть. Пусть пройдет время. Облупится краска, обнажив известняк.

Вот почему я спрятала записи под замок. Мистер Голд подсказал, как лучше поступить. Банки принимают документы и хранят определенное количество лет, прежде чем извлечь из сейфа на всеобщее обозрение. Я решила: пусть пройдет полвека. Цифра солидная, раз уж пришлось выбирать. К тому времени мы уже наверняка умрем. При этом жизнь едва ли изменится настолько, что люди перестанут носить ботинки и начнут летать на облаках. Быть может, кому-то захочется вспомнить о тружениках, с которых началась жизнь, доставшаяся им по наследству. А может, я заблуждаюсь — прошлое порастет быльем, и никто его не станет ворошить. Я это о вас. Вы унаследовали этот мир. «Кто же вы?» — спрашиваю я себя.

Содрогаясь от страха, я все же решаюсь отправить жизнь человеческую по холодному и унылому тоннелю в иной мир, будь он светел или чернее ночи. Это мой маленький плот. Я не знаю, что ждет меня на том берегу.