Книга: 1Q84 (Тысяча невестьсот восемьдесят четыре)
Назад: Глава 23 _______________________ АОМАМЭ Тигры в бензобаке
Дальше: Примечания

Глава 24
_______________________
ТЭНГО
Пока остается тепло

Рано утром, добравшись до Токио-эки, Тэнго сел в поезд на Татэяму. Там пересел на местную электричку и доехал до Тикуры. Утро выдалось идеальным: в небе ни облачка, в воздухе ни ветерка, почти никаких волн у побережья. Лето кануло в прошлое, и на майку с короткими рукавами пришлось натянуть пиджак. Из окна поезда Тэнго не заметил на взморье ни человека. Настоящий Кошачий город, подумал он.
Перекусив в привокзальном ресторанчике, он сел в такси. В санаторий прибыл во втором часу дня. За стойкой регистратуры дежурила та же медсестра, что и раньше. Сестра Тамура, с которой он вчера говорил по телефону. Она помнила Тэнго в лицо и сегодня держалась немного приветливей. Даже слегка улыбнулась при встрече. Возможно, просто потому, что на этот раз Тэнго был опрятней одет.
Сестра Тамура пригласила его в столовую, угостила кофе.
— Подождите немного. Доктор скоро придет, — сказала она и ушла.
Врач появился минут через десять. Мужчина лет пятидесяти с проседью в волосах. Вошел, вытирая руки полотенцем. Казалось, он только что работал по хозяйству: белого халата на нем не было. Серая рубашка, серые брюки, на ногах потрепанные кроссовки. Крепко сложен. Этот врач куда больше смахивал на университетского тренера по бейсболу, который никак не вытянет свою команду из второй лиги.
Рассказ врача мало чем отличался от того, что он сообщил вчера по телефону. К великому сожалению, на данный момент медицина практически бессильна. Судя по его голосу и выражению лица, ему и правда было очень жаль.
— Похоже, остается одно: вам самому нужно попробовать как-то ободрить вашего отца и, дай бог, вернуть ему волю к жизни.
— Но если с ним говорить, он услышит? — спросил Тэнго.
Врач отхлебнул остывшего зеленого чая. На лице его читалось сомнение.
— Если честно, не знаю. Он в коме, и на слова не реагирует. Однако известны случаи, когда пациенты даже в глубокой коме слышали и понимали, что им говорят.
— Значит, слышит он или нет — непонятно?
— К сожалению.
— Сегодня я останусь до половины седьмого, — сказал Тэнго. — Посижу с ним и постараюсь поговорить.
— Если заметите какую-либо реакцию, сообщайте, — кивнул врач. — Я буду неподалеку.

 

В палату к отцу Тэнго провела молоденькая медсестра. Судя по бирке на груди, звали ее Адати. Отец лежал теперь в одноместном боксе совсем другого здания — корпуса для тяжелобольных. Колесо провернулось еще на один зубец вперед. Дальше двигаться некуда. В узкой клетушке со стылым воздухом половину места занимала кровать. Сосновая роща за окном защищала здание от морского ветра. Деревья были высажены так густо, что казались огромной глухой стеной, отделявшей санаторий от остального мира. Медсестра вышла, и Тэнго остался с отцом наедине. Тот лежал с закрытыми глазами, лицом к потолку. Тэнго присел на деревянный табурет у кровати и взглянул на это лицо.
У изголовья стояла капельница. Жидкость из пластикового мешочка поступала по тоненькой трубке в вену, почти не различимую на левой руке отца. Еще одна трубка использовалась для сбора мочи и заканчивалась другим мешочком. Жидкости в этом мешочке было пугающе мало. С прошлого визита Тэнго отец будто высох и ужался еще сильнее. На ввалившихся щеках и окостеневшем подбородке белела двухдневная щетина. Глубоко посаженные глаза совсем утонули в глазницах. Казалось, достать их оттуда можно лишь каким-то очень особенным инструментом. Ввалившиеся веки захлопнуты, точно металлические шторы придорожной лавки в ночи. Рот приоткрыт. Дыхания Тэнго не услышал, но, когда приблизил ухо к отцовым губам, уловил слабое колебание воздуха. Элементарные жизненные функции организмом еще поддерживались.
«Словно поезд, который сбрасывает скорость перед тем, как остановиться», — сказал по телефону лечащий врач. До ужаса реалистичное сравнение. Поезд отца сбрасывал скорость и, двигаясь по инерции, плавно останавливался посреди пустынной долины. Утешало лишь то, что ни одного пассажира в этом поезде уже не осталось. И когда он остановится окончательно, жаловаться никто не станет.
Я должен заговорить с ним, подумал Тэнго. О чем? И каким тоном?
— Отец… — позвал он вполголоса. И хотел было продолжить, но никаких подходящих слов не нашел.
Тэнго встал с табурета, подошел к окну, окинул взглядом аккуратно ухоженный сад, сосновую рощу, высокое небо. Одинокая ворона, сидя на большой антенне, грелась в лучах солнца и задумчиво озирала окрестности. На тумбочке у изголовья стоял радиоприемник со встроенным будильником. Ни та ни другая функция отцу были не нужны.
— Это я, Тэнго. Приехал к тебе из Токио, — продолжил он, стоя у окна и глядя на отца сверху. — Ты меня слышишь?
Никакой реакции. Голос Тэнго сотряс воздух тесной палаты и растворился в пустоте без следа.
А ведь старик сам собирается умереть, вдруг понял Тэнго. Это видно даже по его ввалившимся глазам. Принял решение оборвать свою ниточку жизни, сомкнул веки и провалился в глубокий сон. Что ему теперь ни говори, как ни ободряй, этого решения не отменишь. Физиологически он еще жив. Но для него самого жизнь закончилась, и цепляться за нее больше незачем. Все, что теперь может Тэнго, — уважая волю умирающего, дать ему отойти в мир иной. Лицо у старика очень спокойное. Сейчас на этом лице — ни страданий, ни боли. И это, как сказал врач по телефону, единственное утешение.
Но все-таки Тэнго должен что-нибудь говорить. во-первых, сделать это он обещал врачу. А этот врач, нужно признать, искренне заботится о старике. И во-вторых — как бы лучше назвать? — нужно соблюдать приличия. Все-таки вот уже столько лет они с отцом не общались ни словом, ни жестом. Последний разговор между ними состоялся, когда Тэнго ходил в пятый класс. В результате той беседы Тэнго почти перестал жить дома, а если все-таки забегал по какой-нибудь надобности, встреч с отцом избегал.
Однако теперь этот человек впал в глубокую кому и умирал у него на глазах. В их прошлую встречу старик дал понять, что он — не настоящий отец Тэнго. Сделав это, он наконец-то сбросил с плеч тяжелую ношу и обрел душевный покой. А точнее, они оба избавились каждый от своей ноши. В самый последний момент.
Но пусть даже между ними не было кровного родства, этот человек официально усыновил Тэнго и присматривал за ним, пока мальчик не стал самостоятельным. Уже одно это стоит благодарности. И теперь Тэнго обязан хотя бы сообщить старику, как его приемный сын жил, о чем думал, мечтал, беспокоился. Хотя нет, обязанность тут ни при чем. Скорей уж — внутренний долг. А услышит старик эти слова или нет, помогут ли они ему хоть как-то — уже не важно.

 

Тэнго снова опустился на табурет у кровати — и начал рассказ о том, как жил до сих пор. В старших классах он поступил в секцию дзюдо и перебрался в общежитие спортшколы. С тех пор дороги Тэнго и отца перестали как-либо пересекаться, и они больше не слышали ничего друг о друге. Наверное, стоит хотя бы сейчас заполнить эту пустоту, зиявшую между ними так долго, подумал Тэнго.
Впрочем, о его жизни в старших классах рассказывать особенно нечего. Учился он в частной спортшколе префектуры Тиба. Мог бы, конечно, поступить и куда-нибудь попрестижнее, но именно в этой школе были самые выгодные для него условия; бесплатная учеба и общежитие с талонами на трехразовое питание. Очень скоро он стал сильнейшим в школьной сборной по дзюдо, между тренировками учился (в спортшколе можно учиться вполсилы, но все равно получать хорошие отметки), а по выходным с приятелями по секции подрабатывал каким-нибудь физическим трудом. Все три последних года школы слились у него в одно воспоминание — постоянно, с утра до вечера он занят по уши. Развлекался нечасто, близких друзей не завел. Терпеть не мог муштру и дурацкие правила, которые насаждались в школе. С приятелями-дзюдоистами держался приветливо, хотя никогда не знал, о чем говорить. Да и в дзюдо, если честно, много души не вкладывал. Просто понимал, что успехи на татами — залог выживания, и тренировался изо всех сил, воспринимая спорт как работу. Три этих года он мечтал только об одном: как можно скорее выйти из школьных стен и начать более достойную жизнь.
Но и поступив в университет, продолжил заниматься дзюдо. Потому что льготы для обучения в вузе предлагались те же: будешь успевать в спорте — предоставим и общежитие, и скромное, но регулярное питание. Ему даже выплачивали небольшую стипендию, но, поскольку на самостоятельную жизнь этих денег все равно не хватало, приходилось тянуть спортивную лямку и дальше. Хотя факультет его был, понятно, математический. По основной специальности Тэнго успевал отлично, и старший преподаватель советовал ему всерьез подумать об аспирантуре. Однако к третьему-четвертому курсам его интерес к академической науке стал затухать. То есть математику Тэнго любил по-прежнему, но делать на ней карьеру совсем не хотелось. Так же и с дзюдо. На любительском уровне он лидировал, но чтобы посвятить этому жизнь, ему не хватало ни квалификации, ни целеустремленности. И он сам это прекрасно понимал.
Страсть к науке прошла, а впереди замаячили выпускные экзамены, и стимул заниматься дальше дзюдо исчез. Чему себя посвятить, какую дорогу выбрать, Тэнго перестал понимать окончательно. Его жизнь словно утратила организующий стержень. И хотя никакого внятного сценария в ней не замечалось и прежде, до этих пор кто-то верил в Тэнго, чего-то от него ожидал, и его жизнь вертелась по-своему энергично. Но теперь, когда верить и ждать перестали, о парне по имени Тэнго даже рассказать стало нечего. Без жизненной цели, без друзей, он дрейфовал в абсолютном покое, как парусник в штиль, не способный двинуться с места.
В студенчестве он не раз встречался с девчонками, худо-бедно приобщился к сексу. Ни галантностью, ни общительностью Тэнго не отличался, развлекать интересными беседами не умел. Вечно ходил без денег, одевался невзрачно. И все же была в нем изюминка, привлекавшая определенный тип женщин, — примерно так же, как тех или иных бабочек манят конкретные цветы. И притом очень сильно.
Эту особенность Тэнго начал замечать за собой лет с двадцати (тогда же, когда стало угасать его увлечение математикой). Безо всяких усилий с его стороны рядом постоянно оказывались женщины, которые сами шли на сближение. Эти женщины страстно желали разделить с ним постель — или, по крайней мере, были не против. Поначалу их поведение здорово сбивало с толку. Но со временем Тэнго уловил, в чем его особый дар, научился им пользоваться — и с тех пор недостатка в партнершах у него не было. Вот только полюбить таких женщин всем сердцем ему не удавалось никак. Отношения с ними всегда ограничивались встречей-другой и заканчивались постелью. Взаимное заполнение пустоты. Как это ни удивляло его самого, ни одной женщине, которая распахивала перед ним душу, он не смог ответить взаимностью.
Обо всем этом Тэнго рассказывал застывшему в беспамятстве отцу. Сначала медленно, подбирая слова. Но постепенно его голос окреп, а к концу истории в нем и эмоции проступили. Даже об интимном он старался говорить как можно честнее. Теперь больше нечего стыдиться, понимал он. А отец все лежал лицом к потолку — и за весь рассказ Тэнго не пошевелил ни пальцем. Даже слабое дыхание старика не сбилось ни на секунду.

 

В три часа пришла медсестра с нагрудной биркой «Оому'ра», проверила содержимое капельницы, сменила пластиковые мешочки, измерила отцу давление и температуру. Женщина лет тридцати пяти, крупная, с большой грудью. Волосы подобраны в узел на затылке. В узел воткнута шариковая ручка.
— Ничего необычного не заметили? — спросила она, вынула из волос ручку и вписала результаты измерений в медкарту на спинке кровати.
— Ничего, — ответил Тэнго. — Все время спал, не шелохнулся ни разу.
— Если что заметите, нажимайте сюда. — Сестра указала на кнопку вызова над изголовьем и опять воткнула ручку в волосы.
— Понял, — кивнул Тэнго.
Она вышла, но чуть погодя в палату постучали, дверь приоткрылась, и в проем заглянула сестра Тамура — та, что в очках.
— Не желаете пообедать? — спросила она. — В столовой можно что-нибудь перекусить.
— Спасибо, — ответил Тэнго. — Я пока не голоден.
— Как ваш отец?
— Поговорил с ним. Не знаю, слышал он меня или нет.
— Говорить с больными всегда очень важно, — сказала сестра Тамура. И ободряюще улыбнулась. — Не волнуйтесь. Я уверена, он вас услышал.
Она тихонько прикрыла дверь. Вновь оставшись в тесной палате с отцом наедине, Тэнго продолжил рассказ.

 

Окончив вуз, он устроился на работу в подготовительный колледж для абитуриентов. Объяснять математику. И теперь он — самый обычный преподаватель. Не светило научной мысли, не чемпион по дзюдо. Но как раз это и хорошо. В кои-то веки Тэнго вздохнул свободно. Теперь он мог жить нормальной жизнью, один, никого не стесняясь — и никого не напрягая собой. Начал писать. Сочинил несколько повестей, послал их на конкурс в литературный журнал. А чудаковатый редактор журнала, господин Комацу, поручил ему набело переписать чужой 1 роман под названием «Воздушный кокон». Саму историю сочинила семнадцатилетняя девушка по имени Фукаэри. Но изложить ее на бумаге как следует не смогла, вот Тэнго и поручили привести текст в порядок. Работу он выполнил блестяще. В итоге роман получил премию «Дебют», и его издали книгой, которая стала бестселлером. Собирались подать и на соискание премии Акутагавы, но успех «Кокона» оказался таким оглушительным, что жюри воздержалось от его приема на конкурс. «Ничего, и без "Акутагавы" обойдемся», — сказал тогда Комацу, оценив объемы продаж.
Тэнго не был уверен, слышит ли отец, а если слышит — понимает ли, что ему говорят. Никакой реакции он не выказывает. А может, все понимает, но это ему совершенно не интересно? Может, больше всего он хочет сказать «заткнись»? Дескать, какое мне дело до баек о чьей-то жизни, дай помереть спокойно? Но Тэнго уже не мог не выкладывать дальше все, что выстроилось в его голове. В этой тесной палате, лицом к лицу с умирающим стариком, ему просто не оставалось ничего другого.

 

— Пока у меня выходит не очень здорово. И все-таки, по возможности, я хотел бы жить писательским трудом. Не переписывать чужие романы, а сочинять свои — так, как хочется, понимаешь? По-моему, сочинительство подходит моей натуре. А это же так здорово, когда у человека есть любимое дело! И вот мое дело наконец-то во мне родилось. Да, мои рукописи еще ни разу не превратились в книгу. Но я чувствую, скоро все изменится. Стиль мой редакторы хвалят. Так что за это я как раз не волнуюсь…
Тэнго хотел добавить, что в нем также обнаружился особый талант ресивера — умение превращать написанное в атрибуты и события реального мира. Но такая запутанная мысль нуждалась в пояснениях и вообще требовала отдельного разговора, поэтому он решил сменить тему.
— Мне кажется, моя главная проблема — в том, что до сих пор я никого не мог по-настоящему полюбить. Без всяких условий, искренне, самозабвенно. Такого со мной не случалось еще ни разу.
Сказав так, Тэнго подумал, что бедному старику, возможно, подобное чувство вообще не знакомо. Или, может, наоборот — именно так отец и любил мать Тэнго? А потому вырастил ее сына как своего, даже зная, что ребенок от другого мужчины? Если так — духовная жизнь этого человека получалась куда содержательней, чем у Тэнго.
— Единственное, пожалуй, исключение — хорошо помню одну девочку из класса. Мы с ней тогда учились в пятом… Нуда, двадцать лет назад. Она мне очень нравилась. С тех пор всю жизнь о ней вспоминаю, даже теперь. Хотя на самом деле мы с ней даже не пообщались толком ни разу. Потом эта девочка перешла в другую школу, и больше мы не виделись. А недавно в моей жизни кое-что случилось, и я решил ее разыскать. Вдруг заметил, как много о ней думаю и как сильно она мне нужна. Захотел встретиться с ней, обо многом поговорить. Только найти ее так и не смог. Наверное, раньше нужно было спохватиться. Тогда все было бы проще…
Тэнго умолк. Будто решил подождать, пока все сказанное не осядет у отца в голове. А если точнее — пока не уляжется хаос в его собственной памяти. И затем продолжил:
— Теперь я понимаю, что просто трусил. Точно так же, например, как всю жизнь боялся заглянуть в семейную метрику. Ведь давно мог проверить, действительно ли моя мать умерла. Сходил бы в мэрию Итикавы, запросил документы — сразу бы все и выяснилось. На самом деле я часто об этом думал. И даже пару раз приходил в ту мэрию. Но сделать запрос не хватило духу. Слишком страшно было раскапывать правду своими руками. И я просто ждал, когда она откроется сама собой…
Он глубоко вздохнул.
— Вот и поиски этой одноклассницы раньше следовало начинать. Я плутал окольными тропами, а когда нужно было действовать, отсиживался. Потому что вечно боялся всех этих сердечных вопросов. Из-за этого страха вся жизнь наперекосяк…
Тэнго снова встал с табурета, подошел к окну, посмотрел на сосны. Ветер стих. Шума прибоя не слышно. По саду внизу прогуливалась большая кошка. Судя по виду — беременная. Подойдя к дереву, она легла на бок и принялась вылизывать разбухший живот.
Тэнго развернулся к отцу, оперся о подоконник.
— И все-таки я чувствую: многое в моей жизни скоро изменится. Признаюсь, долгие годы я тебя ненавидел. С малых лет постоянно думал, что не должен жить так жалко и уныло, что на самом деле я достоин более яркого и радостного детства. И что обращаться со мною так, как это делал ты, слишком несправедливо. Мои одноклассники были счастливы — по крайней мере, на взгляд со стороны. Почти все казались талантливее, успешнее меня, развлекались на полную катушку, как мне и не снилось. А я с младших классов только и молился о том, чтобы ты оказался не настоящим моим отцом. Потому что именно в этом крылась какая-то главная ошибка.
Он снова взглянул за окно. Не подозревая, что на нее смотрят, беременная кошка продолжала вылизывать живот. Не спуская с нее глаз, Тэнго продолжил:
— А сейчас я уже так не думаю. Сейчас я считаю, что был достоин такого детства и такого отца. Честное слово. Просто я сам был никудышным человеком. В каком-то смысле закапывал себя своими руками. Теперь я хорошо это понимаю. Математический вундеркинд — это большой дар судьбы. Все вокруг на меня надеялись, всячески меня баловали. Но в итоге я никак не использовал этот дар, не вырастил из него ничего примечательного. Мой талант просто был во мне — да так и остался невостребованным. Опять же, рос я крепышом и в дзюдо клал на лопатки практически всех однокашников. На чемпионатах префектуры среди школьников всегда побеждал. Но оказалось, что в большом мире сколько угодно спортсменов сильнее меня. Уже студентом я не прошел в университетскую сборную для чемпионата страны. Помню, психовал тогда страшно. Просто перестал понимать, кто я. Да оно и понятно. Ведь я действительно был никем и ничем.
Тэнго достал из кармана бутылку минералки, отвинтил крышку, сделал глоток. И снова присел на табурет.
— В прошлый раз я уже говорил, что очень тебе благодарен. Думаю, я не твой настоящий сын. Почти уверен. Кровные узы нас не связывали, но ты вырастил меня как родного сына. За это тебе огромное спасибо. Могу лишь догадываться, как это непросто — мужчине в одиночку воспитывать ребенка. Я уже замучился вспоминать, как ты таскал меня за собой по городу, собирая плату за «Эн— эйч-кей». В моей памяти об этих походах не осталось ничего, кроме глухой тоски и горькой обиды. Хотя сегодня я понимаю: ты просто не мог придумать иного способа пообщаться со мной. Твоя работа была единственной ниточкой, которая связывала тебя с миром. Ведь именно это ты умел делать лучше всего. И брал меня с собой, чтобы показать, как это делается. Конечно, ты рассчитывал и на то, что при виде ребенка люди охотнее раскошелятся. Но все-таки для тебя это было не главное.
Тэнго выдержал новую паузу, давая старику осмыслить услышанное. А сам подумал, чем же стоит закончить рассказ.
— Но ребенку таких вещей, конечно же, не понять. Тогда мне было просто невыносимо стыдно и тяжело. По воскресеньям, пока мои сверстники играли и веселились, я должен был ходить и собирать с людей деньги. Каждого нового воскресенья я ждал с содроганием. Сейчас-то я понимаю, зачем ты поступал так со мной. Хотя и не согласен, что это было правильно. Такое воспитание не приносит ничего, кроме глухой обиды. Для ребенка это слишком непосильная ноша. Но что случилось, то случилось. Не стоит зацикливаться. В конце концов, все эти воскресные походы, мне кажется, здорово закалили меня. Пробираться по жизни — работа адская. Уж эту премудрость я освоил на собственной шкуре.
Тэнго спрятал бутылку в карман и уставился на свои пустые ладони.
— Теперь мне придется как-то жить дальше. Надеюсь, это выйдет удачнее, чем до сих пор, и мне больше не придется блуждать по жизни окольными тропами. Не знаю, что собираешься делать ты. Возможно, тебе просто хочется спать дальше в тишине и покое. И больше никогда не просыпаться. Если так — пускай, не смею тебе мешать. Но сегодня я приехал к тебе рассказать то, что ты услышал. О том, как я жил до сих пор. О том, что у меня на душе. Может, тебе и не хотелось все это знать. Тогда прости за беспокойство. Но я выложил тебе все, что хотел, и больше тебя не потревожу. Спи спокойно, сколько захочешь.

 

В шестом часу пришла сестра Оомура с шариковой ручкой в волосах, проверила капельницу, но температуру на этот раз мерить не стала.
— Никаких изменений? — спросила она.
— Нет, — ответил Тэнго. — Просто спал, как и прежде.
Сестра кивнула.
— Скоро заглянет доктор. Как долго вы здесь пробудете, господин Кавана?
Тэнго взглянул на часы.
— Поезд отходит в семь. Значит, до полседьмого.
Сестра занесла очередные результаты в медкарту и воткнула ручку обратно в прическу.
— С самого обеда я говорил с ним, — сказал Тэнго. — Но даже не знаю, слышал ли он меня.
— Когда я училась на курсах, — ответила медсестра, — нам объясняли одну важную вещь. Светлые слова оказывают на барабанные перепонки очень благотворную вибрацию. У светлых слов позитивный звуковой резонанс. Даже если больной не понимает, что ему говорят, его уши все равно воспринимают живительный импульс. Поэтому нас, медсестер, учат разговаривать с пациентами громко и жизнерадостно — не важно, понимают они нас или нет. Интонация нужнее смысла, от нее больше проку. Знаю это по своему опыту.
Тэнго задумался.
— Спасибо вам, — сказал он наконец.
Сестра Оомура легонько кивнула и вышла.
В палате повисла глубокая тишина. Тэнго рассказал старику все, что хотел, и больше говорить было нечего. Тишина эта, впрочем, была даже уютной. Начинались сумерки, все вокруг утопало в мягких лучах предзакатного солнца. Рассказывал ли он отцу о двух лунах? — вдруг подумал Тэнго. Кажется, пока нет. «Сейчас я живу в мире, где в небе висят две луны. И сколько на них ни смотри, привыкнуть не получается», — чуть не сказал он вслух. Но говорить об этом здесь и сейчас никакого смысла не было. Что две луны, что пятнадцать — отцу уже все равно. Вопрос их количества придется решать самому.
Но главное, сколько бы ни было в небе лун — он, Тэнго, на свете только один. Что это значит? А то, что куда бы тебя жизнью ни заносило, ты — это ты. Со своими проблемами, своими способностями, единственный и неповторимый. Вот в чем загвоздка. Не в луне, а в тебе самом.

 

Минут через тридцать сестра Оомура вошла в палату еще раз. Только уже без ручки в волосах. «Куда же она ее подевала?» — зачем-то подумал Тэнго. Два медбрата вкатили за ней кровать на колесиках. Оба плечистые, смуглые — и абсолютно безмолвные. Похожи на иностранцев.
— Господин Кавана, — обратилась к Тэнго сестра, — вашего отца нужно свозить на обследование. Не могли бы вы подождать его здесь?
Тэнго посмотрел на часы.
— Ему стало хуже? — спросил он.
Сестра покачала головой.
— Вовсе нет. Просто в палате нет специальной аппаратуры, и мы перевозим его для обследования в другое помещение. Регулярная процедура, ничего особенного. Когда все закончится, доктор с вами поговорит.
— Хорошо, — сказал Тэнго. — Я подожду здесь.
— В столовой можно выпить горячего чаю, — добавила сестра. — Вам стоит немного отдохнуть.
— Спасибо, — кивнул Тэнго.
Не отцепляя трубок, двое мужчин без труда подняли старика, аккуратно переместили в кровать на колесиках и вместе с капельницей выкатили в коридор. Оба двигались очень профессионально — и по-прежнему не говорили ни слова.
— Много времени это не займет, — пообещала сестра.
Но время шло, а отец все не возвращался. За окном все больше темнело, Тэнго зажег в палате свет. И ему тут же почудилось, будто он потерял что-то важное.
На постели отца осталась вмятина. Хотя старик был совсем не тяжелым, контур тела на простыне проступал отчетливо. Глядя на эту вмятину, Тэнго почувствовал, что остался на свете совершенно один. И уходящее солнце, наверное, больше никогда не взойдет.
Тэнго сел на табурет и застыл как каменный. За окном догорали последние лучи заката. Он просидел так непонятно сколько, пока не поймал себя на том, что в голове не осталось ни единой мысли. Сплошная бессмысленная пустота. Тогда он медленно встал, пошел в туалет, облегчился, вымыл руки, сполоснул холодной водой лицо, вытерся носовым платком. Увидав себя в зеркале, вспомнил совет медсестры — и поплелся в столовую выпить горячего чаю.

 

Через двадцать минут он вернулся в палату. Отца еще не привезли. Зато во вмятине на постели Тэнго обнаружил странный предмет, какого еще не видел ни разу в жизни.
Длиной он был метра полтора, а по форме напоминал земляной орех, слегка зауженный посередине. Поверхность усеяна мягким коротким пушком, излучавшим голубоватое призрачное сияние. И чем сильнее сгущались сумерки, тем отчетливей это сияние становилось. Казалось, загадочный предмет появился неведомо откуда, чтобы заполнить мимолетную пустоту, которую оставил после себя отец. Не отпуская дверной ручки, Тэнго застыл на входе. Пересохшие губы дрожали, готовые сказать что-нибудь, но никаких подходящих слов на ум не приходило.
Что же это такое, черт возьми? Почему оно лежит здесь вместо отца? С первого взгляда ясно, что ни врачи, ни медсестры принести сюда этого не могли. Слишком нездешним казался сам воздух, подсвеченный потусторонним сиянием.
И тут наконец его осенило. Да это же Воздушный Кокон.
В романе Тэнго описывал его подробно, до мельчайших деталей. Но и подумать не мог, что когда-нибудь увидит Воздушный Кокон своими глазами. А теперь то, что он сочинил в голове и описал словами, предстало в реальности. Нелепое дежавю, от которого желудок будто сдавило клещами. Спохватившись, Тэнго вошел в палату и закрыл за собою дверь. Не хватало еще, чтобы кто- нибудь это увидел. Он сглотнул слюну. Горло отозвалось каким-то натужным мычанием.
Остановившись в метре у кровати, Тэнго рассмотрел кокон внимательнее. Да, все выглядело именно так, как описано в книге. Прежде чем облечь этот образ в слова, Тэнго сделал простенький карандашный набросок. Сделал видимым то, что сидело в его подсознании. И уже затем превратил в слова. Все время, пока он работал над текстом, набросок висел перед ним, прикнопленный к стене над столом. По форме нарисованный кокон был все-таки ближе к куколке. Но для Фукаэри (а значит, и для Тэнго) эта штука называлась «Воздушный Кокон» и больше никак.
Переписывая историю Фукаэри, Тэнго придумал и добавил к описанию этого артефакта множество разных деталей. Например, изящный изгиб в средней части кокона или круглые, словно декоративные, шишечки на обоих его полюсах. Детали эти — чистый вымысел, плоды его личного воображения. В оригинальной истории ничего подобного не было. Для Фукаэри воздушный кокон всегда оставался просто воздушным коконом, этаким объектом-концепцией, и она не утруждала себя объяснениями того, как он выглядит. Поэтому внешний вид Кокона для романа Тэнго пришлось изобретать самому. Однако на Коконе, сиявшем теперь в сумраке перед глазами, он отчетливо различал такой же изгиб и такие же круглые шишечки.
Так и есть, убедился Тэнго. Как и в случае со второй луной. Все, что я рисовал и описывал, материализовалось с точностью до мелочей. Причины и следствия перепутались и поменялись местами.
Нервы Тэнго напряглись, и по телу побежали мурашки. Мир, который меня окружает теперь, — насколько это реальность, насколько выдумка? Непонятно. Отличить одно от другого уже невозможно. Но что в этом мире принадлежит Фукаэри, а что — мне? И где начинается «наше»?
От полюса к полюсу по всему Кокону пробегала длинная трещина. Казалось, огромная фасолина вот-вот расколется пополам. Ширина трещины — сантиметра два. Если нагнуться, можно подглядеть, что внутри. Но на это у Тэнго не хватало смелости. Не сводя с Кокона глаз, он сел на табурет, размял плечи, несколько раз глубоко вздохнул. Кокон оставался абсолютно недвижным. Словно никем не доказанная теорема, он терпеливо ждал, когда Тэнго найдет заветное решение.
Что же там может оказаться внутри?
Что именно кокон собирается ему показать?
В романе героиня обнаружила в Коконе часть себя — свою Доту. В ужасе девочка бросила Доту и сбежала из общины. Но что может заключать в себе Кокон Тэнго (а в том, что это его персональный Кокон, он почему-то не сомневался)? Нечто светлое, доброе — или что-то опасное и зловещее? Изменит ли оно жизнь к лучшему — или принесет сплошные несчастья?
И наконец, кто притащил этот Кокон сюда?
Как бы там ни было, следующий ход — за Тэнго. Это он понимал хорошо. Но встать и заглянуть в трещину не было сил. Слишком страшно. А вдруг то, что внутри, сделает ему больно? Или круто изменит всю его жизнь? Страхи парализовали Тэнго, точно загнанного в ловушку беглеца. Те же самые страхи, что мешали ему заглянуть в семейную метрику. Что там, внутри кокона, Тэнго знать не хотел. Он был бы рад обойтись без этого знания. Выйти отсюда, сесть в поезд, вернуться в Токио. Закрыть глаза, заткнуть уши, забиться в свой тихий мирок.
Но как раз это уже невозможно. Если сейчас он уйдет, не выяснив, что заключает в себе этот Кокон, горькое сожаление испортит всю его дальнейшую жизнь. До последнего вздоха он не сможет простить себе то, что в самый важный момент трусливо отвел глаза в сторону.

 

Очень долго Тэнго просидел на табурете, не зная, как поступить. Вот уж действительно: ни вперед, ни назад. Сцепив руки на коленях, он смотрел на Воздушный Кокон и лишь изредка давал глазам отдохнуть, поглядывая в сумерки за окном. Солнце совсем зашло, сосновую рощу затопил густой полумрак. Ветра по-прежнему не было, шума прибоя до санатория не доносило. Стояла фантастическая тишина. Только сияние белоснежного Кокона становилось все ярче и чище. И Тэнго отчетливо осознал: перед ним — живое существо. Этот слабый голубоватый свет — сияние чьей-то жизни. Там, внутри, таится чье-то тепло и бьется беззащитное сердце.
Наконец он решился. Встал с табурета, наклонился над кроватью. Хватит убегать от себя. Нельзя всю жизнь оставаться испуганным ребенком, закрывая глаза на то, что ждет впереди. Только знание правды дает человеку силу. Каким бы горьким это знание ни оказалось.
Трещина не стала ни уже, ни шире. Заглянув в нее, Тэнго ничего толком не разобрал. Внутри было слишком темно, и к тому же мешала какая-то пленка. Он отдышался, проверил, не дрожат ли руки. А затем просунул в трещину пальцы и осторожно раздвинул края. Без особого сопротивления, без единого звука щель распахнулась так охотно, словно только его и ждала.
Нутро фасолины озарилось все тем же сиянием. Так светится снег, отражая солнечные лучи. Не слишком ярко, но достаточно, чтобы разглядеть то, что нужно.
Внутри Кокона спала поразительно красивая девочка лет десяти. В простеньком платьице, похожем на ночную сорочку. Ладошки прижаты к груди. Кто она, Тэнго понял с первого взгляда. Упрямые, словно вычерченные по линейке губы. Гладкий широкий лоб под коротко остриженной челкой. Слегка задранный, будто требующий чего-то от неба маленький нос. Упрямые скулы. Глаза плотно закрыты — но Тэнго знал, что бы он увидел, если бы ее веки распахнулись. Не мог не знать. Взгляд этих глаз он помнил вот уже двадцать лет.
— Аомамэ, — позвал Тэнго.
Но девочка спала. Очень глубоким сном. Дыхание совсем слабое, пульса не различить. Сейчас у малышки не хватило бы сил даже просто открыть глаза. Но главное — ее время еще не пришло. Сознание спящей пока находилось очень далеко. Но голос Тэнго ее уши восприняли как живительный импульс. Ведь он произнес ее имя.
Аомамэ слышит, как он зовет ее издалека. Тэнго, думает она. И даже произносит вслух. Но пока она в коконе, губы не двигаются, и до Тэнго ее зов не долетает.
Словно человек, из которого вынули душу, Тэнго все смотрел на нее, почти не дыша. Ее лицо излучало покой. Ни тени печали, страдания или тревоги. Казалось, вот— вот эти губы дрогнут и что-то скажут, а глаза откроются. Тэнго молился, чтобы это произошло. Без каких-либо слов — просто обращаясь душой к Небесам. Но просыпаться девочка не собиралась.
— Аомамэ, — позвал он еще раз.
Столько всего он хотел рассказать ей. Столько всего передать. Все, что он вынашивал в своем сердце, думая о ней эти двадцать лет. Но сейчас только мог произнести ее имя.
— Аомамэ, — позвал он снова.
Протянув руку, он накрыл ладонью ее маленькие пальцы. Двадцать лет назад эти пальцы крепко сжали его ладонь. Словно требуя, чтобы он шел вперед и не падал. Теперь она спала в сиянии Кокона, но ее пальцы излучали тепло. Чтобы передать ему эту живительную теплоту, она и явилась сюда, понял Тэнго. Вот он, смысл Послания, принятого от нее в пустом классе двадцать лет назад. Наконец-то он смог открыть шкатулку и увидеть, что внутри.
— Аомамэ, — сказал Тэнго. — Я найду тебя во что бы то ни стало.

 

Постепенно сиянье погасло, и вечерняя мгла поглотила кокон, а вместе с ним — и маленькую Аомамэ. Но даже когда стало невозможно сказать, случилось ли это на самом деле, пальцы Тэнго помнили прикосновенье к ее руке и теплоту, которую она ему завещала.
И этой памяти не исчезнуть уже никогда, думал Тэнго, возвращаясь на поезде в Токио. Двадцать лет он прожил, помня силу ее рукопожатия. А теперь будет жить дальше, вспоминая теплоту ее пальцев.
В узком перешейке между горами и взморьем электричка вписалась в крутой поворот, и в окне замаячили две луны. Они висели в небе над морем — большая желтая и маленькая зеленоватая. Далеко или близко — не разобрать. Их призрачное сияние тысячекратно преломлялось в морских волнах, точно в битом стекле. Пока поезд сворачивал, две луны переползали к краю окна, будто намекая на что-то осколками света в воде, — и наконец исчезли из виду.
В этом мире нужно как-то жить дальше, подумал Тэнго, закрыв глаза. Что это за мир, по каким правилам он будет вертеться, пока непонятно. Что в нем случится завтра, не знает никто. Ну и ладно, и слава богу. Бояться нечего, сказал он себе. Что бы там ни ждало впереди, ты найдешь способ выжить в этом двулунном мире. Если не забудешь ее теплоту — и не потеряешь себя.
Очень долго он ехал, не открывая глаз. А когда открыл, за окном тянулись сумерки ранней осенней ночи. Никакого моря уже было не различить.
Я найду тебя, Аомамэ, решил он бесповоротно. Чего бы это ни стоило, в каком бы мире ты ни жила — и кем бы ни оказалась.

notes

Назад: Глава 23 _______________________ АОМАМЭ Тигры в бензобаке
Дальше: Примечания