Аомамэ шагнула в комнату, и Бонза, войдя за ней следом, тихонько затворил за спиною дверь. Их встретил кромешный мрак. Толстенные шторы на окнах защищали все, что было в комнате, от света внешнего мира. Слабые лучики, пробивавшиеся в щели между ними, лишь подчеркивали и без того непроглядную тьму.

Точно в кинозале или планетарии, глаза привыкали к темноте постепенно. Сначала Аомамэ различила низкий столик, на нем — электронные часы с зелеными цифрами 7. 20. А чуть погодя — огромную кровать в углу. Столик с часами стоял у самого изголовья. Хотя размерами эта комната уступала предыдущей, обычный гостиничный номер все равно не шел с нею ни в какое сравнение.

На кровати большой черной кучей громоздилось нечто бесформенное. Настолько бесформенное, что прошло еще с полминуты, прежде чем Аомамэ разглядела: перед ней — человек. Совершенно недвижный, без малейших признаков жизни. Дыхания тоже не слышалось. Кроме слабого шелеста кондиционера в потолке, никаких звуков в комнате не раздавалось. И все-таки человек на кровати был жив. По крайней мере, Бонза вел себя так, будто в этом не сомневался.

Исполинских размеров тело. Вероятно, мужчина. Толком не разобрать, но на вошедших, похоже, не смотрит. Не под одеялом: кровать застелена, он лежит поверх покрывала на животе. Так огромное истерзанное животное, прячась в дальнем углу пещеры, зализывает раны и сберегает остаток сил.

— Время, господин, — сказал Бонза, обращаясь в сторону кровати. Напряженным тоном, какого раньше за ним не замечалось.

Услышал ли его «господин», было неясно. Темная груда на кровати не шелохнулась. Бонза попятился, подпер спиной дверь и замер, ожидая указаний. В комнате воцарилось такое беззвучие, что стало слышно, как кто-то сглотнул слюну. Лишь пару секунд спустя Аомамэ сообразила, что этот кто-то — она сама. Держа сумку в правой руке, она тоже застыла, ожидая, что дальше. Цифры на часах сменились на 7. 22, потом на 7. 23.

Черная куча на кровати зашевелилась. Сначала слегка задрожала, а потом начала менять очертания. Как будто человек крепко спал — или находился в состоянии, похожем на сон, — а теперь проснулся. Задвигал конечностями, оторвал от подушки голову, попытался сообразить, что с ним происходит. И наконец сел на кровати, скрестив ноги. Определенно мужчина, убедилась Аомамэ.

— Время, господин, — повторил Бонза.

И тут мужчина с шумом выпустил воздух из легких. Его выдох был тяжелым и медленным, будто со дна глубокого колодца. Затем последовал вдох — столь же долгий, но бурный и прерывистый, как ветер меж деревьев в лесу. Два разных звука, сменяя друг друга, повторялись снова и снова, а между ними повисали долгие интервалы тишины. Слушая это размеренное и многозначное дыхание, Аомамэ ощутила себя в абсолютно чуждом ей мире. Все равно что на дне океана или на неведомой планете. Докуда можно только добраться, но откуда возврата нет.

Глаза Аомамэ никак не хотели привыкать к темноте. Во всей комнате она различала только огромный силуэт человека, сидящего на кровати. Куда он смотрит — не разобрать. Видно лишь, как его плечи медленно опускаются и поднимаются в такт дыханию. Само дыхание очень специфичное. Так дышат сознательно, с особой целью, подключая как можно больше внутренних органов. Она представила, как движутся при этом его мощные плечи, как поднимается и опускается диафрагма. Обычному человеку так дышать не под силу. Этот навык вырабатывается лишь долгими дыхательными практиками.

Бонза стоял за ее плечом, вытянувшись по стойке «смирно». Дышал он, в отличие от своего босса, неглубоко и часто. Застыв как статуя, он ждал, когда начальство завершит свои респираторные упражнения. Ожидание это, похоже, составляло одну из ежедневных обязанностей Бонзы. И Аомамэ оставалось только ждать вместе с ним. Видимо, дыхательная процедура была необходима человеку на кровати для полного пробуждения.

Наконец это странное дыхание начало успокаиваться, примерно как сбавляет обороты завершивший работу станок. Паузы между вдохами и выдохами становились все дольше, пока человек не выжал воздух из легких в последний раз, и комнату затопила бездонная тишина.

— Время, господин, — сказал Бонза в третий раз.

Голова человека на кровати медленно повернулась.

Похоже, в сторону Бонзы.

— Можешь идти, — произнес человек глубоким баритоном. Твердо и внятно. Стопроцентное пробуждение, отметила Аомамэ.

Отвесив неглубокий поклон, Бонза вышел. Дверь закрылась, и Аомамэ осталась с клиентом один на один.

— Извини, что темно, — сказал мужчина.

— Ничего страшного, — отозвалась Аомамэ.

— Без темноты нельзя, — мягко пояснил он. — Но ты не волнуйся, тебя никто не обидит.

Она молча кивнула. Но потом сообразила, что в темноте этого не увидеть, и ответила:

— Хорошо.

Собственный голос показался ей странно высоким.

Несколько долгих секунд мужчина смотрел на нее. Даже во мраке она ощущала на себе его взгляд. Пристальный, испытующий. Этот человек не просто смотрел на Аомамэ, он будто вглядывался в ее нутро. Исследовал ее душу до самого дна. Ей почудилось, будто с нее сорвали одежду, всю до последней тряпки, и выставили перед этим мужчиной в чем мать родила. И теперь его взгляд забирался к ней под кожу и проникал в ее мышцы, внутренности, утробу. Этот человек видит в темноте, как кошка, подумала Аомамэ. Считывая даже то, что обычным людям и при свете не разглядеть.

— В темноте лучше видно, что происходит, — пояснил мужчина, словно угадав ее мысли. — Но когда проживешь во тьме слишком долго, потом очень трудно возвращаться на свет. Поэтому иногда нужны перерывы.

В его взгляде не было вожделения. Он просто исследовал Аомамэ, как объект. Так пассажир судна, стоя на палубе, изучает проплывающий мимо островок. Вот только пассажир не простой. Он умеет видеть острова насквозь. Под этим острым, всепроникающим взором Аомамэ вдруг осознала, насколько ее тело убого и несовершенно. Хотя обычно подобными комплексами не страдала. Наоборот, если не считать разнокалиберных грудей, телом своим она даже гордилась. Каждый день заботливо следила за тем, как оно себя чувствует, как выглядит. Каждая мышца подтянута, ни единой складочки. Но теперь, под взглядом этого человека, Аомамэ показалось, что ее тело — старый безобразный мешок, набитый мясом и костями.

Словно догадавшись о том, что творится в ее душе, мужчина прекратил этот жуткий досмотр. Аомамэ ощутила кожей, как его взгляд вдруг утратил силу. Так падает напор воды в шланге, из которого поливают лужайку, если кто-нибудь в доме завинтит кран.

— Извини, ты не могла бы приоткрыть шторы? — тихо сказал мужчина. — Тебе же будет легче работать.

Аомамэ опустила сумку на пол, подошла к окну, раздвинула тяжелые шторы, отдернула кружевной тюль. Вечерний город залил комнату призрачным сиянием. Огни токийской телебашни, фонари скоростной магистрали, вспышки автомобильных фар, горящие окна небоскребов, неоновые вывески на крышах зданий — вся иллюминация сумеречного мегаполиса хлынула в гостиничный номер. Светлее в комнате не стало. Но теперь хотя бы можно было разобрать, где какая мебель стоит. Тусклый сумрак вызвал прилив ностальгии. Это было свечение мира, где она привыкла существовать. Внешнего мира, которого ей так сейчас не хватало. Но даже такой слабый свет вызвал у мужчины страдания. Когда она обернулась, он все так же сидел на кровати, скрестив ноги, и прятал лицо в ладонях.

— Что-то не так? — спросила Аомамэ.

— Все в порядке, — ответил он.

— Может, все-таки немного задернуть?

— Оставь как есть. Просто у меня проблемы с сетчаткой. Глаза привыкают к свету не сразу. Нужно немного времени. Садись и подожди, если не трудно.

Воспаление сетчатки, припомнила Аомамэ. Чаще всего приводит к полной слепоте. Впрочем, это уже вне ее компетенции. То, с чем нужно работать ей, к зрению отношения не имеет.

Пока мужчина, закрыв лицо руками, привыкал к свету, Аомамэ опустилась на диван напротив и постаралась разглядеть своего визави, насколько возможно. Наконец— то пришел черед изучить того, с кем имеешь дело.

Человек и правда огромный. Не толстяк. Просто огромный — как ростом, так и вширь. Силищи не занимать. Да, хозяйка предупреждала, что он великан, но Аомамэ даже представить не могла, насколько это буквально. Хотя, казалось бы, глава религиозной секты вовсе не обязан быть таких исполинских размеров. Аомамэ представила, как это чудовище насилует девочек, и лицо ее невольно перекосилось. Вот он, абсолютно голый, склоняется над беззащитным тельцем. Какое сопротивление может оказать ему десятилетняя девочка? Тут и взрослой-то женщине просто некуда деться.

На мужчине — легкие тренировочные штаны на резинке и рубашка с коротким рукавом. Рубашка без узора прошита блестящей нитью. В обтяжку, две пуговицы сверху расстегнуты. И штаны, и рубашка то ли белые, то ли светло-кремовые, не разобрать. Пижамой не назовешь — скорее легкое домашнее одеяние. Или классическая униформа для отдыха под пальмами в жарких странах. Здоровенные голые ступни. Плечи широченные, как у чемпиона по спортивной борьбе.

— Спасибо, что пришла, — произнес мужчина, будто специально выдержав паузу, чтобы Аомамэ хорошенько его разглядела.

— Это моя работа. Когда вызывают, прихожу куда нужно, — отозвалась она как можно бесстрастнее.

И тут же ощутила себя кем-то вроде проститутки. Может, оттого, что под его пристальным взглядом в темноте почувствовала себя раздетой?

— Ты в курсе, куда тебя вызвали на этот раз? — спросил мужчина, не отнимая рук от лица.

— Вы хотите спросить, что я знаю о вас?

— Да.

— Почти ничего, — осторожно ответила Аомамэ. — Мне даже не сказали, как вас зовут. Знаю только, что вы руководите религиозной организацией то ли в Нагано, то ли в Яманаси. Что у вас проблемы с мышцами и, возможно, я могла бы вам как-то помочь.

Мужчина несколько раз покачал головой, затем отнял ладони от лица и посмотрел на Аомамэ.

Его длинные, с проседью волосы спускались до самых плеч. Возраст — около пятидесяти. Огромный нос чуть не в пол-лица — длинный, прямой и широкий — напоминал альпийскую гору с фотографии в календаре: с мощным подножием, основательную и величавую. При взгляде на этого человека именно его нос запоминался больше всего. Глаза посажены так глубоко, что и не разобрать, куда смотрят. Лицо под стать телу — широкое и мясистое, черты правильные. Гладко выбрито, на коже ни родинок, ни прыщей. В целом лицо умное и совсем не агрессивное. Но когда глядишь на него, что-то не дает глазам успокоиться. Какая-то неуловимая особенность, которая режет глаз и выбивает людей из привычной системы координат. Возможно, чересчур крупный нос нарушает баланс лица, заставляя собеседников нервничать? А может, глубоко утопленные глаза своим тусклым сиянием слишком напоминают доисторические ледники — настолько покойные, что разглядывать их уже нет никакого смысла? Или все дело в тонких губах, постоянно изрекающих то, что невозможно предугадать?

— Что еще? — спросил мужчина.

— Больше ничего, — сказала Аомамэ. — Мне велено прийти сюда и выполнить свою работу. Моя специальность — растяжка мышц и вправление суставов, О характере и роде занятий клиента я ни думать, ни знать не обязана.

Ну как есть проститутка, пронеслось у нее в голове.

— Понимаю, о чем ты, — отозвался мужчина. — И все-таки придется кое-что тебе объяснить.

— Я вся внимание.

— Люди зовут меня Лидером. Но я перед ними почти никогда не появляюсь. Даже из моего ближайшего окружения очень мало кто знает, как я выгляжу на самом деле.

Аомамэ кивнула.

— Однако тебе я показываю свое лицо, — продолжил мужчина. — Без этого — оставаясь в темноте — нельзя исцелиться. К тому же того требует элементарная вежливость.

— Никто не говорит об исцелении, — сказала Аомамэ как можно спокойнее. — Простая растяжка мышц. У меня нет медицинской лицензии. Я всего лишь снимаю напряжение с тех суставов и мускулов, которыми люди не пользуются в повседневной жизни.

Мужчина едва заметно усмехнулся. Хотя, возможно, просто привел в движение мышцы лица.

— Хорошо тебя понимаю. Слово «исцелиться» я сказал для удобства, не напрягайся. Я имел в виду лишь одно: сейчас ты видишь то, на что обычным людям смотреть не дано. Важно, чтобы ты это знала.

— О том, что нужно держать язык за зубами, меня уже предупредили вон гам, — сказала Аомамэ, показав пальцем на дверь. — Вам не о чем беспокоиться. Все, что я здесь увижу и услышу, я заберу с собой в могилу. Моя работа постоянно связана с чьими-то секретами. Вы не исключение. И в вас меня интересуют только мускулы и суставы.

— Я слышал, в детстве ты была верующей из «очевидцев»?

— Не по своей воле. Меня так воспитывали. А это большая разница.

— Ты права, это большая разница, — согласился мужчина. — Хотя от образцов поведения, заложенных в детстве, избавиться невозможно.

— К счастью или к сожалению, — кивнула Аомамэ.

— Религия «очевидцев» сильно отличается от того, что проповедуем мы. Любое учение, пугающее людей концом света, — фальшивка. Я вообще считаю, что конец света — категория личностная и не более того. Но «очевидцы» — очень крепкая секта. Хотя история у них недолгая, они прошли через большие испытания. И сегодня привлекают на свой тернистый путь все больше народу. Стоит признать, у них есть чему поучиться.

— Это потому, что их мало и они не стремятся расшириться, — сказала Аомамэ. — Малым группам легче сопротивляться внешнему давлению.

— Даже не представляешь, как страшно ты права, — отозвался мужчина. И, выдержав паузу, добавил: — Хотя, конечно, мы встретились не для того, чтобы рассуждать о религии.

Аомамэ ничего не ответила.

— Я просто хочу предупредить: в моем теле ты можешь обнаружить много неожиданного, — пояснил он.

Аомамэ, не вставая с дивана, молча ждала продолжения.

— Как я уже говорил, мои глаза не выносят яркого света. Болезнь началась несколько лет назад. В основном из-за этого я перестал выходить к людям. И почти все время провожу в темноте.

— Но я не занимаюсь проблемами зрения, — сказала Аомамэ. — Как я и сообщала, моя специальность — мышцы и суставы.

— Да я понимаю… — Мужчина вздохнул. — Конечно же, я обращался к врачам. Сразу к нескольким знаменитым окулистам, которые проверили все, что могли. Сделать ничего нельзя, сказали они. Моя сетчатка воспалена, причина неизвестна. Болезнь со временем прогрессирует. Если так пойдет дальше, я могу ослепнуть. Ты права, это никак не связано с мышцами и суставами. Я просто перечисляю свои недуги по степени тяжести. А сможешь ли ты что-нибудь сделать, решай сама.

Аомамэ кивнула.

— Кроме этого, у меня иногда каменеют мышцы по всему телу, — продолжил он. — Так, что не пошевелить ни рукой, ни ногой. Буквально превращаюсь в булыжник и лежу так по нескольку часов. Боли не чувствую, но даже пальцем пошевелить не могу. Только глазами ворочаю, и все. Такое случается раз или два в месяц.

— Этому предшествуют какие-нибудь симптомы?

— Спазмы и судороги. Сначала охватывает дрожь по всему телу. Минут на десять или двадцать. А потом все тело парализует, словно кто-то выключил рубильник. За эти десять-двадцать минут я успеваю только залечь в постель, как судно в гавань перед штормом. А потом все тело вырубает, и в обычном режиме работает только сознание. Хотя нет — пожалуй, в эти часы оно даже яснее обычного.

— Значит, физической боли нет?

— Ничего не чувствую. Хоть иголки втыкай.

— А лечить пытались?

— Обращался в спецклиники. Встречался с несколькими врачами. В итоге понял одно: сегодняшней медицине моя болезнь не известна, и что с ней делать, никто не знает. Чего только не перепробовал — китайскую медицину, мануальную терапию, иглоукалывание, массажи, грязевые ванны… Только все не впрок.

Аомамэ слегка нахмурилась.

— Я занимаюсь восстановлением мышечной активности. Сильно сомневаюсь, что мои навыки пригодятся в настолько особом случае.

— Это я тоже понимаю. И все же хочу испробовать все, что можно. Даже если твоя терапия не сработает, никто не будет тебя винить. От тебя требуется лишь то, что ты умеешь. Посмотрим, как это отразится на моем самочувствии.

Аомамэ представила огромное тело, застывшее на кровати. Настоящий медведь, пережидающий зимнюю спячку в темной берлоге.

— И когда это с вами случилось в последний раз?

— Дней десять назад, — ответил мужчина. — При этом есть еще одна проблема, о которой говорить нелегко… но лучше, чтобы ты о ней знала.

— Что угодно. Пожалуйста, не стесняйтесь.

— Все время, пока я в параличе, у меня не прекращается эрекция.

Аомамэ невольно скривилась.

— То есть пока вы не можете двигаться, у вас все время стоит?

— Именно.

— И при этом вы ничего не чувствуете?

— Абсолютно, — подтвердил он. — Никакого полою— го влечения. Просто член превращается в камень, как и все остальные мышцы.

Аомамэ покачала головой.

— С этим я вряд ли смогу помочь. Совсем не моя специальность.

— О таких вещах и мне трудно рассказывать, и тебе воспринимать нелегко… Но все-таки я попросил бы послушать еще немного.

— Говорите, не стесняйтесь. Я умею хранить чужие тайны.

— В такие периоды ко мне и приходят женщины.

— Женщины?

— В моем окружении много женщин. И когда я не могу двигаться, они приходят и сами садятся на меня, хочу я того или нет. Но я их не чувствую. Просто кончаю. Раз за разом — кончаю, и все.

Аомамэ промолчала.

— Сейчас у меня три женщины. Каждой чуть больше десяти лет. Подозреваю, ты хочешь спросить, зачем таким юным женщинам необходимо со мной спариваться.

— Может, это… какой-то обряд вашей религии?

Мужчина глубоко вздохнул:

— Люди считают, что мой паралич — милость, дарованная Небесами. И когда он наступает, женщины приходят ко мне в надежде зачать моего наследника.

Повисла долгая пауза.

— Вы хотите сказать, их цель — забеременеть? — спросила наконец Аомамэ. — Причем как раз тогда, когда у вас паралич?

— Именно так.

— И пока вы в коме, к вам приходят три разные девочки и вы их всех оплодотворяете?

— Совершенно верно.

Веселенькое дело, подумала Аомамэ. Вообще-то я собираюсь переправить его на тот свет. А он доверяет мне тайны своей извращенной физиологии.

— Но я не понимаю, в чем проблема, — пожала она плечами. — Раз или два в месяц вас парализует на несколько часов. Тогда к вам приходят три ваши любовницы и занимаются с вами сексом. С точки зрения здравомыслящего человека, это, конечно, не вполне нормально. И все же…

— Это не любовницы, — перебил ее мужчина. — Это скорее наложницы. Спариваться со мной — их работа.

— Работа?

— Такая роль им отведена. Родить моего наследника.

— И кто же это за них решил?

— Долгая история, — снова вздохнул мужчина. — А проблема в том, что мое тело все больше дряхлеет.

— Девочки не могут забеременеть?

— Пока не удалось ни одной. Да, наверное, это в принципе невозможно. Потому что у них месячные еще не начались. А они требуют от меня чуда.

— Никто не беременеет, месячных нет, — подытожила Аомамэ. — А ваше тело все больше дряхлеет.

— Каждый раз моя кома длится все дольше, — сказал мужчина. — И наступает все чаще. Началось это семь лет назад. Сначала меня вырубало раз в два-три месяца. А сейчас уже пару раз в месяц. Когда паралич проходит, остаются боль и усталость. С которыми приходится жить каждый день. И никто не вставит иглу с лекарством, которое бы все излечило — и мигрень, и отчаяние, и бессонницу…

Он опять глубоко вздохнул. И продолжил:

— Где-то через неделю после этого становится легче, но боль остается. Она приходит волнами по нескольку раз на дню и скручивает так, что трудно дышать. Органы выходят из строя. Все тело начинает скрипеть, как несмазанный агрегат. Словно кто-то пожирает мою плоть и высасывает мою кровь, буквально каждую секунду… Но гложет меня не рак и не какая-нибудь зараза. Все медицинские проверки показывают, что физически я абсолютно здоров. Что со мной происходит — сегодняшняя наука объяснить не в силах. По всему получается, что моя болезнь — это дар, ниспосланный свыше.

Определенно, у мужика не все дома, подумала Аомамэ. С одной стороны, смертельного измождения она в нем почти не чувствовала. Скроен крепко и, похоже, привык выносить даже очень сильную боль, С другой стороны, ему явно осталось недолго. Этот человек смертельно болен. Какой болезнью — бог его знает. Но очень скоро — даже без моей помощи — в страшных муках переправится на тот свет.

— Остановить эту болезнь невозможно, — словно подхватил ее мысли мужчина. — Она изгложет меня изнутри, и я в страшных муках отправлюсь на тот свет. Они выкинут меня, точно старую клячу, которая отпахала свое.

— Они? — повторила Аомамэ. — Вы о ком?

— О тех, кто гложет меня изнутри, — ответил он. — Но бог с ними. Я просто хочу, чтобы ты хоть немного облегчила мою боль. Пускай это меня и не излечит. Готов на что угодно, лишь бы не болело так сильно. Эта страшная боль отнимает у меня очень многое, но многое и дарует. Я воспринимаю ее как милость, дарованную Небесами. Но от милости этой совсем не легче. И окончательного разрушения с ее помощью не избежать.

Повисла долгая пауза.

— Повторяю, — сказала Аомамэ, — с вашей болезнью я вам почти ничем помочь не способна. Тем более, если это — милость, дарованная Небесами.

Лидер распрямил спину, и зрачки его глубоко посаженных глаз блеснули в темноте.

— Нет, — сказал он. — Именно ты способна. Причем как никто другой.

— Хотелось бы верить, но…

— Я это знаю, — кивнул он. — Я вообще много чего знаю. Если ты не против, можешь начинать. То, что до сих пор делала с другими.

— Хорошо, попробую, — сказала Аомамэ. Голосом холодным, как кусок льда. То, что до сих пор делала с другими, — эхом отозвалось у нее в голове.