Я начинал испытывать отвращение к своему отцу. Его все и всегда злило. Где бы мы ни появлялись, он непременно находил причину, чтобы вступить с кем-нибудь в спор. Но в большинстве случаев люди не обращали на эти выпады никакого внимания; они просто стояли и таращились на него, как на идиота, — это еще пуще раздражало его. Изредка, когда мы заходили куда-нибудь перекусить, он обязательно бранил каждое блюдо и иногда отказывался платить.

— Да ваши взбитые сливки уже мухи засрали! Что это за поганое заведение?

— Прошу прощения, сэр, вы можете не платить, но вам лучше уйти.

— Хорошо, я уйду! Но я вернусь! Я вернусь и сожгу вашу помойку! Однажды мы были в магазине. Я с матерью стоял в стороне, пока отец орал на служащего. К нам подошел кассир и спросил:

— Кто этот ужасный мужчина? Каждый раз, когда он появляется здесь, разгорается скандал.

— Это мой муж, — ответила мать.

Еще я помню другой случай. Отец работал молочником. Рано поутру он развозил молоко. Однажды он разбудил меня еще до рассвета:

— Вставай, я хочу тебе кое-что показать.

Я вышел за ним из дома — в пижаме и домашних тапочках. На улице было еще совсем темно, светила луна. Мы подошли к его повозке. Лошадь стояла очень тихо, будто спала.

— Смотри, — сказал отец и вынул из кармана кусочек сахара.

Он положил его себе на ладонь и протянул лошади. Она лениво подхватила лакомство большущими губами и съела.

— Теперь ты попробуй, — сказал отец и вложил следующий кусочек мне в руку.

Лошадь была огромная.

— Подойди поближе! Протяни ей руку!

Я боялся, что лошадь вместе с сахаром проглотит и мою руку. Ее морда потянулась ко мне. Я увидел большущие ноздри, здоровенные губы, которые раздвинулись, обнажив гигантские зубы, высунулся огромный язык, и в то же мгновение кусок сахара исчез.

— Молодец. Попробуй еще…

Я попробовал снова. Лошадь слизнула сахар и замотала головой.

— А сейчас ступай в дом, пока она не нагадила на тебя. Мне не разрешали играть с другими детьми.

— Они плохие, — говорил мне отец. — Их родители голодранцы.

— Да, — соглашалась мать.

Мои родители очень хотели разбогатеть, и они воображали себя богатыми.

Впервые со своими сверстниками я познакомился в детском саду. Мне они казались очень странными — много смеялись, разговаривали и выглядели вполне счастливыми. Они не нравились мне. Я всегда чувствовал себя так, будто меня вот-вот начнет тошнить, рвать, и воздух вокруг казался подозрительно тихим и белым. Мы рисовали акварелью, засаживали грядки семенами редиски и спустя несколько недель ели салат со свежими плодами. Мне нравилась женщина, которая занималась с нами, нравилась больше, чем собственные родители.

И еще меня мучила одна проблема — я не мог ходить в туалет. Я хотел писать, хотел какать, но стыдился, что другие узнают об этом, и из последних сил сдерживал все в себе. Это было ужасно. Воздух становился белее, меня тошнило, к горлу подступала рвота, говно рвалось наружу, мучительно хотелось писать, но я ничего не говорил. И когда кто-нибудь из детей возвращался из туалета, я думал: «Грязная свинья, я знаю, чем ты там занимался…»

Маленькие девочки в коротеньких платьицах с длинными волосами и пушистыми ресницами были прекрасны, но я знал, что и они вытворяют в туалете эти мерзкие вещи, хотя и претворяются, будто ходят мыть руки.

Детский сад был залит белым воздухом…

В начальной школе все пошло по-другому. Разновозрастные дети — с первого по шестой класс — старшим по двенадцать лет. Но все мы — выходцы из бедных районов. Я начал ходить в туалет, но только по-маленькому. Как-то выходя из туалета, я увидел, как маленький мальчик пьет из фонтанчика. Сзади к нему подошел парень постарше и ткнул лицом в фонтан. Когда малыш поднял голову, передние зубы были у него сломаны, изо рта вытекала кровь. Кровью был залит весь фонтан.

— Кому-нибудь скажешь, — пригрозил верзила, — и я тебя совсем прибью.

Малыш достал свой носовой платок и приложил ко рту. Я вернулся в класс. Учительница рассказывала нам о Джордже Вашингтоне и страданиях американской армии в Вэлли Фордж. Она носила великолепный парик и частенько шлепала нас своей указкой по рукам, когда ей казалось, что мы проявляем непослушание. Я уже не думал, ходит ли она в туалет, и что она там делает, я просто ненавидел ее.

Каждый день после занятий старшие ребята устраивали поединки. Происходили они на заднем дворе, где никто из учителей не мог их увидеть. Драки никогда не были равными: один боец всегда был больше и сильнее другого. Он отоваривал противника здоровенными кулаками, загнав его в угол двора. Меньший пытался сопротивляться, но это было бесполезно. Вскоре лицо его покрывалось кровью, капли которой скатывались на рубашку. Он сносил побои бессловесно, не моля о пощаде и не выпрашивая про1цения. В конце концов верзила отступался, и это означало, что поединок окончен. Зрители шли домой с победителем. Я тоже спешил домой, в одиночестве, из последних сил сдерживая говно, которое пронес с собой через все занятия и поединок. Но когда я добирался до дома, нужда в опорожнении отступала. Меня это очень беспокоило.