Эпилог

— До Антиба далеко? — спрашивает пассажирка.

— Пять минут, — отвечает контролер.

Скорый — длинный ряд дрожащих освещенных вагонов — тянулся по насыпи, и за стеклом, исполосованным струйками дождя, виднелись блуждающие огоньки.

Было уже непонятно, где море — справа или слева, и куда направляется поезд — в Италию или в Марсель. Жестокий ливень хлестал по окнам.

— Град, — проворчал кто-то. — Жаль мне туристов, которые приезжают в этом году на побережье.

А вдруг в этом замечании таится какой-то особый смысл? Пассажирка, приоткрыв глаза, увидела мужчину напротив. Он смотрел на нее. Она еще глубже засунула руки в карманы пальто, но как унять их дрожь? Наверно, даже со стороны заметно, что ее лихорадит, что она очень, очень больна… Так она и знала, что обязательно захворает, что у нее не хватит сил продержаться до конца. Когда сел этот мужчина? Уже давно… После Лиона или Дижона… А может, едет от самого Парижа… Теперь не припомнишь… Как трудно собраться с мыслями… Но ясно одно: достаточно задуматься хоть на секунду, и сразу поймешь, что если женщина кашляет, дрожит в ознобе, значит она простудилась. А если она простудилась, значит вся промокла… А дальше уже нетрудно додуматься и до всего остального, и даже понять, что она провела целую ночь в брезентовом свертке… Эх, некстати она заболела. Досадно, ни к чему. А может, это болезнь и опасная, сразу видно, что это не простой насморк.

Она закашлялась. Спину ломило. Она вспомнила свою старую подругу. Та простудилась после танцев и заболела туберкулезом. Все говорили: «Бедняжка! Какой крест для мужа! Невесело иметь жену, прикованную к постели…» Поезд загремел на стыках. Мужчина встал, подмигнул… Он и в самом деле подмигнул? Или ему просто пылинка в глаз попала?

— Антиб! — пробормотал он.

Вагон заскользил вдоль платформы, покрытой красноватым цементом. Оставаться в поезде и ждать?.. «Невесело иметь жену, прикованную к постели». Фраза все всплывала в памяти. И стала наконец неотвязной. Кто это ее повторяет тихим, еле слышным, опасливым шепотом? Пассажирка схватила чемодан и, покачнувшись, уцепилась за сетку. Лучше уж выйти из вагона, сделать последнее усилие, побороть головокружение. Ах! Спать! Спать!…

Холодный дождь. Нескончаемый тротуар из красного цемента… Сколько еще надо идти, чтобы добраться наконец до того неподвижного силуэта, ее силуэта? А та даже рук к ней не протянет… Мужчина исчез. На всем свете уже никого, кроме двух женщин, дороги цвета запекшейся крови и мокрых от дождя рельсов. Еще десять шагов…

— Мирей!… Да ты больна!… Ты плачешь?..

Люсьен сильная. На нее можно опереться, положиться. Она знает, куда надо идти и что делать. Да, Мирей плачет… Усталость, тревога. Из-за ветра она плохо слышит, что говорит ей Люсьен.

— Ты слышишь?.. — спрашивает Мирей. — Он идет за нами? Она как будто теряет чувство реальности, но прекрасно осознает, что нервная рука прощупывает ей пульс, поддерживает ее, не дает упасть.

— Помогите мне… Дверца…

Это сказала Люсьен. Дальше разверзлась черная дыра. Но все же Мирей понимает, что они едут в такси, потом поднимаются на лифте. Ветер относит в сторону слова Люсьен. Ах, Люсьен не понимает, что все пропало. Надо ей объяснить, надо…

— Успокойся, Мирей!

Мирей замирает. Только чувствует, что должна говорить, должна объяснить, ведь это так важно… Тот, в вагоне…

— Ложись, дорогая. Никто за тобой не следил, уверяю тебя… Никому до тебя нет дела.

Ветер немного стих. Впрочем, какой же ветер в тихой, освещенной ночником комнате. Люсьен готовит шприц. Нет! Только не шприц! Только не укол! Мирей приняла уже столько лекарств!

Люсьен откидывает простыни. Игла пронзает кожу, щиплет… Простыни снова на месте. Они пахнут свежестью, и Мирей вспоминает ванну, куда ей пришлось окунуться в первый раз, когда Фернан думал, что она уснула. И потом, во второй раз, когда Фернан думал, что она утонула, давно утонула. Ей вдруг вспомнилось все до мельчайших подробностей. Она тогда вся напряглась, как струна. Боялась, боялась, что он заметит в ней признаки жизни. Но Люсьен приготовила брезент… Фернан увидел лишь тело, с которого стекала вода и которое надо было поскорее завернуть. Самое ужасное началось чуть позже… холод, судороги и — ручей возле прачечной. Сердце заходится, вода заливает в ноздри… А едва Фернан отошел, надо было исполнять предписания Люсьен, тотчас же, не откладывая…

Мирей клянется себе, что будет во всем слушаться Люсьен. Она уже испытывает блаженное чувство безопасности. Ей кажется, что лоб у нее горит меньше. Да, надо было во всем слушаться Люсьен!… Люсьен-то всегда знает, что нужно делать. Не она ли так точно предусмотрела все реакции Фернана? Он не смог задержаться в ванной комнате. Он не смог разглядывать умершую жену… Не смог докопаться до сути, как ни ломал себе голову… Люсьен следила за всем и в любую минуту готова была вмешаться, не полагаясь на судьбу. Даже если бы Фернан раскрыл их замысел… Чем они рисковали? Убивал-то он. Люсьен и сейчас за всем следит. Она склоняется над кроватью. Мирей закрывает глаза. Ей хорошо. Прости, Люсьен, что я тебя ослушалась… Прости, Люсьен, что я навестила брата без твоего разрешения, рискуя все провалить… Прости, что порой я сомневалась в тебе… Ты крепкая, Люсьен. Ах, если б знать, действуешь ты из любви или из корысти…

— Молчи! — шепчет Люсьен.

Значит, Люсьен все слышит, все угадывает… даже самые затаенные мысли. Или она громко разговаривала во сне? Мирей открывает глаза и видит перед собой — как ни странно! — смущенное лицо Люсьен. Нужно взять себя в руки! Ведь она забыла о главном… Миссия ее еще Не закончена. Ухватившись за простыни, она приподнимается.

— Люсьен… я там навела полный порядок: в столовой, на кухне… Никто не заподозрит, что…

— А где записки, в которых ты объявляешь ему о своем возвращении?

— Я вытащила их у него из карманов.

Люсьен никогда не узнает, чего это стоило Мирей. Повсюду кровь! Бедный Фернан! Люсьен кладет ладонь на лоб Мирей.

— Спи… Не думай больше о нем… Он был обречен. К этому шло. Он был не жилец на этом свете.

Как она уверена в себе! Мирей мечется на постели. Ее еще что-то мучит… Какая-то ускользающая мысль… Она засыпает, но в момент просветления успевает подумать: «Но он ведь ничего не подозревал! Он и думать забыл о первом страховом полисе, по которому все деньги отписывались мне!… Он ведь подписал его только так, чтоб натолкнуть меня на мысль подписать другой полис…» . Глаза ее снова смыкаются. Дыхание уже ровней. Она никогда не узнает, как близка была к угрызениям совести.

… Теперь светит солнце. После многих часов беспамятства жизнь начинается снова. Мирей поворачивает голову направо, потом налево. Она очень устала, но улыбается, увидев в саду большую пальму, обросшую по стволу черной куделью. По занавескам бегают тени. Листья пальмы тихо шелестят, навевая мысли о несказанной роскоши. Мирей навсегда забыла о вчерашних тревогах. Она богата. Они богаты. Два миллиона! Страховая компания ни к чему не сможет придраться. Ведь двухгодичный срок, предусмотренный на случай самоубийства, истек. Все по закону. Остается только выздороветь.

В голове Мирей вертится все та же фраза: «Невесело иметь жену, прикованную к постели». Щеки у нее чуть порозовели. Никому не весело… Но болезнь ненадолго прикует ее к постели. Люсьен знает верные средства. На то она и врач. Ей снова вспоминаются набережная Фосс и Фернан, берущийся за графин… «Невесело иметь жену, прикованную к постели». На тумбочке стоит графин. Мирей разглядывает его. Графин лучится разноцветными огнями, как те хрустальные шары, в которых гадалки различают линии судьбы. Мирей не умеет читать будущее по хрусталю, она дрожит и, когда дверь отворяется, тотчас отводит глаза в сторону, как пойманная с поличным.

— Здравствуй, Мирей… Хорошо спала? Люсьен вся в черном. Она улыбается, подходит к кровати чеканной мужской походкой. Берет Мирей за руку.

— Чем я больна? — шепотом спрашивает Мирей. Люсьен всматривается в ее лицо, словно раздумывая, может ли она выжить. И не отвечает.

— Это серьезно? Под пальцами, охватившими запястья, слышно, как пульсирует артерий.

— Это надолго, — наконец вздыхает Люсьен.

— Что у меня, скажи?

— Тихо.

Люсьен берет графин, уносит, чтобы набрать свежей воды. Мирей приподнимается на локтях, вытягивает шею и не сводит глаз с полуприкрытой двери, из-за которой видны светлые обои в прихожей. Она прислушивается к каждому движению Люсьен. Вот забормотала вода в раковине, весело зажурчала в хрустальном графине, потом вдруг зашипела, добравшись до горлышка. Мирей неестественно смеется и, закашлявшись, кричит:

— Все равно! Мне надо было здорово доверять тебе… Ведь у тебя до последней секунды был выбор.

Люсьен закрывает кран, не спеша обтирает графин тряпкой, висящей на стене, и едва слышно цедит сквозь зубы:

— А ты думаешь, я не колебалась?