Пятница, 27 августа

Жозефина тут же принялась объяснять:

— Я отправилась искать судно. Думала, если я его найду, то, может быть, найду и Рейно… — Она пожала плечами. — Однако Рейно я не нашла. Зато нашла Ру. И с ним была та женщина.

Ру улыбнулся. У Ру очень заразительная улыбка, легкая и вместе с тем странно неуверенная; улыбка постепенно добралась и до его глаз, но ей мешал застывший там вопрос. Я влезла на причал и обняла Ру. От него пахло дымом костра и еще чем-то неопределимым, но знакомым, как звуки ветра. Возможно, это был запах дома. Я губами отыскала его губы; мы поцеловались, и на какое-то время ответ на тот вопрос был найден.

— Ты что, телефон вообще никогдане включаешь? — спросила я.

Он усмехнулся:

— Я потерял зарядное устройство. А потом, когда нашел и прочел все твои послания…

— Теперь это уже не имеет значения, ведь ты здесь. Но где же Инес?

Теперь пришла очередь Ру рассказывать. Оказывается, он приехал сюда поездом два дня назад, встретил в Ажене своих друзей и присоединился к ним. На реке Ру знает каждый от Гаронны до Верхней Танн; он работал практически на каждом судне, и люди инстинктивно ему доверяют. В общем, его старое черное судно они нашли ниже по течению в пригородах Ажена, пришвартованное к берегу в самом неподобающем месте, и на борту по-прежнему находились Инес и Дуа. Судно Ру сразу же узнал; починил мотор и отвел обратно в Ланскне.

— Ну а что же Инес?

Ру пожал плечами.

— Она сказала, что у нее здесь возникли проблемы. Хотя судно она уводить вовсе не собиралась. Но когда оно само поплыло вниз по течению, ей не удалось повернуть назад.

— И она тебе все это рассказала?

— А почему бы ей было все это мне не рассказать?

Да, конечно, люди действительно всегда ему все рассказывают. Есть в Ру что-то такое, что неизбежно вызывает доверие. И куда бы он ни пошел, он, точно дудочник-крысолов, привлекает всех — детей, животных, людей, попавших в беду. И все же в нем чувствуется постоянное желание сохранить дистанцию, не подпустить к себе слишком близко; и эту дистанцию никому еще не удавалось преодолеть. С этой особенностью Ру связано и его глубокое, хотя и спокойное, нежелание говорить о каких бы то ни было событиях собственного прошлого, объяснять свои поступки, какими бы обстоятельствами они ни были вызваны. Вот и со мной он не пожелал говорить о Жозефине и ни словом не упомянул о существовании Пилу, хотя не мог не понимать, что в данном случае его молчание выглядело по меньшей мере подозрительным.

Но на реке такие вещи вполне разрешаются. Здесь никто не задает лишних вопросов. Дружба может возникнуть, даже если тебе просто одолжат полканистры бензина. На реке есть только настоящее; прошлое оставляют на берегу. Имена чаще всего заменены прозвищами, и документов никаких ни у кого не имеется. Криминальное досье, былые ошибки, разбитые семьи — все это в прошлом и теперь не считается. Жизнь в настоящем времени проста и необременительна…

Я снова посмотрела на Жозефину. Мне показалось, что она чем-то встревожена; цвета ее ауры были бледными и какими-то трепетными. Возможно, на нее так подействовала неожиданная встреча с Ру? И в душе моей вновь шевельнулось неприятное чувство. Нет, сказала я себе, это же просто смешно! Скорее всего, Жозефина беспокоится потому, что Рейно так до сих пор и не нашли.

Что же касается Ру…

Похоже, два дня, проведенные на реке, что-то пробудили в его душе. Трудно сказать, что именно, но в его глазах я заметила сияние, какого там не было уже очень давно; собственно, я уж и не помню, в какой момент это сияние погасло. Баржа, переделанная под плавучий дом и пристроенная на перманентную стоянку, — это совсем не то же самое, что легкое суденышко речного цыгана. В Париже речное сообщество совсем иное: там существуют правила, которым обязательно нужно следовать, и налоги, которые непременно нужно платить, А здесь, на Танн, Ру словно вновь обрел свободу. И в душе его произошла перемена, тем более разительная, что он сам еще понятия о ней не имеет.

— А где Инес и Дуа сейчас?

— Я отвезла их назад на машине, — сказала Жозефина, — как только Ру мне позвонил. Я думаю, они пошли домой.

— И ты не видела, куда именно?

Она покачала головой.

— Нет. А что, это важно?

Анук нетерпеливо ждала, когда я на нее посмотрю.

— Мам! Жан-Лу прислал мне эсэмэску!

Я обняла ее и поцеловала.

— Вот и хорошо. Я очень рада. Теперь он, конечно же, вскоре поправится.

— А у нас картошкаесть! — без перехода сообщила Анук.

— Какая картошка?

Ру молча указал мне на костер, потом пояснил:

— Я прямо тут нашел, ее на берегу полно. Попробуй картошечку, Вианн. Очень вкусно.

Заостренной палочкой я вытащила из костра печеную картофелину. Шкурка обуглилась, но внутри картошка была действительно очень вкусна: мучнистая, сладкая, чуточку сыроватая. Остальные тоже не терялись, и картошка шла нарасхват; мы ели, устроившись на палубе, и Ру сидел в центре, а Жозефина и я рассказывали ему о Рейно, об Инес, об Алисе — обо всем, что случилось с тех пор, как мы трое приехали в Ланскне…

Надо сказать, рассказывали мы довольно долго, а когда наконец умолкли, Жозефина поспешила домой, чтобы посмотреть, как там Пилу. Мы с Ру остались на палубе одни. Розетт и Анук давно уже забрались в каюту и уснули.

Всходила луна; над Танн висело плотное облако мошкары. Ру подбросил в почти погасший костер горсть сухих стружек и трав; в воздухе мгновенно повис острый смешанный запах лимонного сорго, лаванды, шалфея, яблони и сосновой смолы; это был запах костров моего детства.

— Она все мне рассказала, — сказала я. — И о Пилу, и о том, как солгала Полю-Мари.

— Вот как? — По выражению его лица ничего прочесть было невозможно.

— Ты прости меня.

— За что?

Что я могла сказать? Прости, что решила, будто ты мне солгал? Что подумала, будто ты способен вести нечестную двойную игру, притворяясь, что вся твоя жизнь передо мной как на ладони?

Я пожала плечами.

— Теперь все это уже неважно. Я очень по тебе скучала, Ру. Мы все очень скучали.

Он взял меня за руку.

— Так почему было не вернуться домой? — И в глазах у него был тот же вопрос. — Господи, Вианн, ты же больше здесь не живешь, ты приехала сюда всего на несколько дней, чтобы передохнуть. И вот пожалуйста, ты снова занимаешься в Ланскне тем же самым, что и в прошлый раз, и снова во все вмешиваешься…

— А ты считаешь, что мне не следуетни во что вмешиваться?

Он пожал плечами и промолчал.

— Но ведь это Арманда заставила меня сюда приехать. У нее, безусловно, была причина, чтобы написать мне оттуда.Она написала, что здесь кому-то нужна моя помощь…

Ру снова пожал плечами и сказал:

— Ну, такой человек всегда найдется.

— Что ты имеешь в виду?

Он посмотрел на меня. Глаза у него были зеленые, как стекло.

— Возможно, это как раз тебенужен Ланскне, а не наоборот, — сказал он.

Он ошибался, конечно. Мне Ланскне нужен не был. Но слова Ру словно открыли во мне некую потайную дверцу, за которой таились неведомая страсть и тоска. Почему я все это делаю? — думала я. — Почему всегда откликаюсь на призыв этого ветра? Неужели я никогда не смогу освободиться от беспокойной потребности следовать за ним?

Нет, я не плачу. Я же никогда не плачу!

Мы уселись рядышком на палубе, и я отыскала у Ру на плече то местечко, где моей голове всегда было так удобно; мы долго сидели молча и слушали пение сверчков и лягушек в зарослях тростника. А потом, так и не сказав друг другу ни слова, отползли в тень деревьев и занялись любовью. В небесах сияла луна, и нас окружали запахи влажной земли и зелени, и ночь постепенно спускалась, все вокруг окутывая тьмой. Странно, как за несколько лет в Париже мы успели привыкнуть к маленьким повседневным условностям; я с удивлением вспомнила, что в последний раз мы занимались любовью под открытым небом именно здесь, в Ланскне.

Затем мы вернулись на судно, где все еще крепко спали Анук и Розетт. Ру притащил на палубу одеяла, и мы улеглись прямо на палубе, глядя на Млечный Путь, который проплывал над нами, точно вращающийся фейерверк «огненное колесо»…

Уснула я далеко не сразу. Вокруг стояла тихая ночь, даже лягушки примолкли, а Танн окутал белесый светящийся туман. Я встала, потом некоторое время посидела у костра, глядя в постепенно светлеющее небо. Ру всегда очень легко засыпает; возможно, по той же причине он никогда не помнит, сколько сейчас времени или какой сегодня день недели. В картах Таро ему больше всего подошел бы Шут, который, весело насвистывая, смотрит в небо, а не себе под ноги, хотя шнурки на ботинках у него развязаны; который словно не замечает никаких помех и препятствий; который всегда говорит правду, иногда даже не сознавая этого…

Но ведь сейчас-то Ру был не прав? Ведь мне никогда не был нужен Ланскне? Да, я, конечно, полюбила этот городок, но все же никогда не чувствовала себя здесь своей. Да это и невозможно — я же свободный дух! Я странствовала так далеко и видела так много, что совершенно не подхожу для жизни в крошечном селении вроде Ланскне-су-Танн. Как странно, до чего здешние узколобые жители сумели завладеть моим сердцем! Что, собственно, в этом Ланскне такого? Самая обыкновенная деревня, каких много на берегах Танн. Есть здесь места и гораздо красивей, например Пон-ле-Саул, а есть и такие, которые, как Нерак, могут похвастаться богатым историческим прошлым. Конечно, свое прошлое есть и у Ланскне, но оно есть и у Парижа, и у Нанта, и у сотен других городов, у сотен и сотен иных общин. И я ни одной из этих общин ничем не обязана. Если они позовут, я могу и не услышать. Так чем это место отличается от других? И по-прежнему ли я такой уж вольный дух? А может, я просто пушинка чертополоха, которая летит туда, куда понесет ее ветер?

На рассвете я вернулась в постель и снова попыталась уснуть. Должно быть, мне все-таки это удалось, потому что когда я открыла глаза, солнце стояло уже высоко, а Ру больше не лежал рядом со мной. В каюте сонно возились дети, и ветер за ночь успел снова перемениться.