Среда, 25 августа

И она рассказала мне все. Говорила она яростными короткими фразами. Мы уселись с ней под деревьями в конце бульвара Маро, и она выдала мне настоящую исповедь.

— Он был так хорош собой, — рассказывала Алиса, — что все сразу в него влюбились. Хотя сперва, когда он еще только приехал, боялись, что он окажется слишком ученым, а может, и занудой. Наш отец очень много о нем рассказывал, но в его рассказах Карим представал каким-то уж очень правильным и скучным. Но стоило ему здесь появиться, и все девушки разом стали кокетничать, всячески стараясь привлечь его внимание. В общем, вы же его видели, верно?

Глаза как дикий мед, голос как шелк…

— О да, я его видела.

— Ну вот, — Алиса пожала плечами. — Моя сестра просто с ума по нему сходила. А ведь такие скандалы родителям устраивала, пока с ним не познакомилась! Твердила, что замуж не хочет, что они не имеют права ее принуждать. Даже из дому хотела сбежать. А потом увидела его — и все. С тех пор она только о нем и говорила. А все наши бывшие подружки — Айша Бузана, Джалила Эль Марди, Рана Джаннат — тут же сами принялись строить Кариму глазки и сплетничать у Сони за спиной; твердили, что она недостаточно серьезна, что она не настоящая мусульманка. Они доказывали это тем, что мы с ней когда-то играли с мальчишками в футбол на деревенской площади. Из-за подобных сплетен мать страшно нервничала — представляете, какой был бы скандал, если бы Кариму все это стало известно! Но ему, похоже, на слухи было наплевать. Он со всеми тут же подружился. Помог Саиду привести в порядок спортзал, и все молодые мужчины сразу начали туда ходить. Теперь этот зал у них вроде мужского клуба; они там с друзьями встречаются. Но потом приехала она…

— Инес, — уточнила я.

Алиса кивнула.

— Значит, она приехала не вместе с Каримом?

Алиса покачала головой.

— Нет, она приехала вроде бы специально на свадьбу. Как его единственная родственница. И он так ее любит, так о ней заботится… — Она с отвращением фыркнула. — Все время ходит только в никабе. Даже дома! Даже в присутствии моего отца. Притворяется страшно добродетельной, а в глазах у нее одна злоба! Это- товы, наверно, заметили?

Когда-то я бы, наверное, сказала, что не верю в зло. Но теперь я стала умнее.

Я думала об Инес Беншарки; о том, как презрительно она смотрела на меня своими миндалевидными темными глазами; о том, как старательно она пыталась скрыть цвета своей ауры. Неужели скорпион злобен только потому, что у него нет выбора и ему остается только жалить свои жертвы? Я сама была виновата в том, что наше с Инес первое свидание прошло так неудачно. Сама позволила ей загнать меня в тупик. Сама вломилась к ней с самыми добрыми намерениями, наивная дура. Короче, вела себя по-любительски. Ничего, в следующий раз все будет иначе.

— Я не думаю, что в ней так уж много злобы, — сказала я.

Алиса пожала плечами.

— Вы ее просто не знаете! Когда она руководила этой школой, все девчонки ее боялись. Она никогда не улыбается, никогда не смеется, никогда не снимает свой никаб. Это из-за нее теперь столько девочек его носит. А еще, конечно, из-за того, что Карим вечно повторяет: женщина в никабевыглядит королевой…

— Он, похоже, очень предан Инес, — сказала я.

Алиса поморщилась:

— Вот уж точно, предан. Она — единственная женщина, которую он действительно любит. Не знаю, правда, что он в ней такого нашел. Возможно, она очень красива. А может, она просто ведьма, амаар. Я знаю только, что никакая она ему не сестра.

— Почему ты так в этом уверена? — спросила я.

— Потому что знаю. Потому что вижу, как он на нее смотрит. Точнее, несмотрит. Когда она рядом, он сразу совсем другим становится. И всестановятся другими. Она словно та капля горечи, которая способна изменить вкус чего угодно.

— А Захре Аль-Джерба она нравится, — сказала я.

— Да Захра хочет стать такой, как она! Стать ею. — В голосе Алисы отчетливо слышалось презрение. — Она ведь никогда такой не была: никаких разговоров о политике не вела, никабне носила. А теперь подражает Инес буквально во всем. Говорит, что мы должны потребовать возвращения того, что принадлежит нам по закону. Она так ведет себя, чтобы произвести впечатление на Карима, только напрасно, он ее вряд ли когда-нибудь заметит.

— Расскажи мне о Кариме, — попросила я.

Алиса вздохнула.

— Я что-то замерзла, — сказала она. — Может, мы лучше домой пойдем?

— Конечно, давай пойдем домой. Поговорить можно и по дороге.

Как и многие другие жертвы, она во всем винила только себя. Была уверена, что, должно быть, как-то сама его спровоцировала. Возможно, тем, что носила европейское платье, к которому он не привык. Вот если б она носила никабили хотя бы покрывала голову хиджабом, то, возможно, ничего бы и не случилось. Но Алиса была слишком молода и наивна, она привыкла к обычной жизни французского городка, привыкла играть с мальчишками в футбол на площади, слушать современную музыку, смотреть телевизор. Она и сама не заметила, как этослучилось. А когда заметила, было уже слишком поздно; zina, грех, уже стоял рядом с ними обоими.

— Сперва мы друг к другу даже не прикасались, — рассказывала она, — только иногда разговаривали наедине. Но я уже тогда понимала, что этого делать не следует. Карим хотел мне помочь. Он пытался молиться вместе со мной; но я во время молитвы думала только о нем — о его прекрасном лице, о его легкой походке, о его губах, нежных, как персик…

По ее словам, у Карима как раз начались проблемы с Соней. Первая брачная ночь была для Сони очень болезненной, снова пробовать она не хотела и всячески избегала секса. Карима это обижало, он чувствовал себя одиноким. Наконец он все рассказал Алисе, зная, как они с Соней близки, и рассчитывая на ее помощь. Но к этому времени и дружба Алисы с Каримом не просто окрепла, но начала потихоньку превращаться в нечто совсем иное.

— Когда мы с ним впервые поцеловались, это было ужасно, — продолжала Алиса. — Карим во всем винил себя. Меня он полностью оправдывал и говорил, что ему, наверное, придется от нас съехать. Но тогда ему пришлось бы как-то объяснить причину этого поступка моей сестре. В итоге мы решили прибегнуть к дуа, то есть к молитве, и воспринимать ее слова как руководство к действию, а также постарались больше не оставаться наедине. Карим стал почти все время проводить в спортзале. А я начала носить никаб.Но все равно нам было нелегко, ведь мы по-прежнему жили в одном доме. Я надеялась, что если я буду вести себя серьезней, буду иначе одеваться и как можно чаще молиться, то все снова встанет на свои места. Но в душе моей уже успело возникнуть нечто такое, что совершенно не желаловставать на свое место. И однажды ночью он пришел ко мне в спальню…

Впервые этослучилось четыре недели назад. А потом еще дважды. Один раз, когда они случайно остались в доме одни, затем еще раз на задах спортзала. И после этогоКарим всегда умолял Алису простить его, а она, разумеется, во всем винила себя.

Тут-то и вмешалась Инес.

— Инес? — удивилась я.

Алиса кивнула.

— Да. Возможно, ей Карим сказал. А может, она и сама догадалась. В общем, откуда-то она все узнала. — Алиса вздрогнула, словно ее пробрало ознобом. — Она держалась очень спокойно, но велела мне держаться подальше от Карима, иначе она все расскажет моим родителям и Соне. А Соня тогда была на третьем месяце беременности. Представляете, как она восприняла бы подобное известие? А под конец Инес глянула на меня поверх своего никабаи презрительно бросила: «Ты что, думаешь, ты у него одна-единственная? И такого никогда раньше не случалось? Неужели ты решила, будто отныне он будет принадлежать только тебе? Учти, это совершенно невозможно, ибо он принадлежит мне!»

Мы уже подходили к домику Арманды. Было видно, что там горят все огни, отчего дом выглядел как китайский фонарик — веселый, праздничный, манящий. Должно быть, Анук и Розетт уже встали и завтракают.

Алиса, осторожно на меня глянув, спросила:

— Вы ведь никому не расскажете?

Я покачала головой:

— Конечно, нет.

— Теперь вы понимаете, почему мне пришлось убежать из дома. — Алиса яростно тряхнула головой. — Она же сама мне сказала, что он принадлежит ей. Он полностью в ее власти. А она с тех пор постоянно следит за мной. Следит, надеясь меня поймать и вывести на чистую воду. Она никогда со мной не разговаривает, но я вижу по ее глазам, что она меня ненавидит.

— Почему она перестала жить вместе с вами?

Алиса поморщилась.

—  Джиддоне нравилось, что она и дома постоянно носит никаб. Он вообще не любит, когда женщины носят никаб, и считает, что неправильно в наши дни заставлять девочек его носить. Из-за этого они с отцом вечно спорили. А еще он был против того, что отец столько времени проводит в спортзале. «Держит двор», как дедушка выражается. В общем, дедушка от нас съехал, а вскоре после этого съехала и Инес, сказав, что не хочет становиться причиной семейной ссоры. Только было уже поздно. Она уже успела все вокруг отравить.

Мы стояли на крыльце перед дверью, но в дом не входили. Дождь прекратился — во всяком случае, пока. Даже ветер немного стих. Я уж подумала, не собирается ли Черный Отан лететь дальше.

— Простите, что я так орала, — извинилась Алиса. — Вы могли счесть меня неблагодарной. А я стольким вам обязана!

Я улыбнулась.

— Ничем ты мне не обязана. Давай-ка поскорей заходи внутрь, пока не простудилась.

Анук и Розетт на кухне готовили завтрак — поджаривали на сковородке вчерашние круассаны. На плите стоял полный котелок горячего шоколада, благоухавшего ванилью и специями. Алиса сняла хиджаб,пригладила влажные волосы и спросила:

— Можно мне тоже немножко? Из этого котелка?

— Конечно. Только как же рамадан?

Она криво усмехнулась.

— Я и так уже нарушила слишком много правил. Чашка горячего шоколада ничего не изменит. Мой джиддовообще говорит, что законы ислама превратились в покрывало, скрывающее истинное лицо Аллаха. Люди боятся смотреть по-настоящему. Их волнует только то, что на поверхности.

Я налила ей чашку шоколада. Он был очень хорош — во всяком случае, значительно лучше, чем можно было предположить — я ведь знала, что в кладовой у Арманды сохранилась лишь какая-то древняя банка с порошком какао. Я похвалила Анук, а она вдруг воскликнула:

— Ой, я и забыла! Тебе ведь посылка пришла! Я все вниз снесла, там холоднее.

Вот и отлично. Я очень надеялась, что мой заказ прибудет вовремя. Целый ящик всяких припасов: несколько блоков шоколадной глазури, несколько пакетов порошка какао, коробки, рисовая бумага, ленточки, формочки… Посылка, в общем, не особенно большая, но мне вполне хватит, чтобы выполнить все обещания.

— Я думаю, начать надо с трюфелей, — сказала я.

— Конечно, — поддержала меня Анук. — А мы тебе поможем, хорошо?

— Именно на это я и надеялась.

Розетт, отвлекшись от завтрака, подняла на нас глаза и радостно заухала. Даже она умеет делать трюфели — это самые простые из всех шоколадных конфет; их достаточно обвалять в порошке какао и аккуратно разложить по коробочкам, выстланным рисовой бумагой. Для приготовления смеси не нужен даже термометр для сахара; достаточно хорошего чувства времени и чуткого обоняния, чтобы не упустить тот момент, когда сахар начнет таять и нужно будет быстро влить в него ложку сливок, чтобы он не подгорел, а потом добавить немного корицы и глоток куантро…

— Я обещала Оми Аль-Джерба, что обязательно приготовлю для нее что-нибудь вкусное. И старому Маджуби я тоже обещала. А потом, есть еще Гийом, Люк Клермон…

— Жозефина и Пилу, — прибавила Анук.

— Пилу! — протрубила Розетт.

— И непременно нужно немного оставить для Жанно.

Анук радостно и открыто улыбнулась:

— Конечно!

Я хорошо знала, что означает эта ее улыбка. Вот и еще одно препятствие, способное осложнить наше возвращение в Ланскне, а также наш обратный путь домой, в Париж. В последнее время я была настолько поглощена собственными делами, что уделяла Анук гораздо меньше внимания, но по ее осторожно-веселому тону все же догадалась: Жанно Дру куда сильней занимает ее мысли, чем она хотела бы мне признаться. Значит, Черный Отан принес еще и это — словно тень чего-то такого, что я постоянно чувствую, но лицом к лицу с этим пока предпочла бы не встречаться. Я хорошо помню, какой я сама была в пятнадцать лет. Мне понадобилось лет двадцать, чтобы возвести стену, разделяющую секс и любовь. А тогда я была слишком молода. Вот и Анук сейчас слишком молода. Я тогда никого не желала слушать. И она тоже никого слушать не будет…

В общем, я решила вернуться к шоколаду. Шоколад безопасен. Он существует в рамках особых правил. Если он пригорит, значит, вы просто неправильно следовали инструкции. А любовь действует наугад, как придется, и всегда падает вам на голову неожиданно, как чума. Впервые с тех пор, как у нас появилась Алиса, я испытала нечто вроде сочувствия к Саиду и Маджуби и его жене. Они уже потеряли одну девочку и сейчас очень близки к тому, чтобы потерять вторую. Пока я возилась с трюфелями — отмеряла и перетирала шоколадную глазурь и медленно растапливала ее на плоской сковороде, по капельке добавляя ликер, — я все думала: испытывают ли родители Алисы те же чувства, что и я? Неужели они безучастно смотрели, как Любовь крадет у них дочь и неотвратимо увлекает ее на иную орбиту? Или они были настолько заняты, что так и не заметили, как в их семью пришла Любовь?

Я должна снова повидаться с Жозефиной. Я должна снова повидаться с Инес Беншарки. Я должна найти совершенно определенные ответы на те вопросы, которые заставляют меня оставаться в Ланскне. В клубах пара, поднимавшегося над котелком с шоколадом, я видела их лица: глаза Жозефины смотрели на меня поверх покрывала Инес Беншарки; Королева Кубков в своем черном одеянии осушала до дна горькую чашу засухи…

Пары шоколадной смеси густы и богаты ароматами с оттенками цитрусовых и корицы. На мгновение у меня даже голова слегка закружилась; передо мной в дымке вращались яркие краски карнавала. Гадать по шоколаду — дело ненадежное, ближе к мечтам, чем к действительности; такое гадание скорее способно пробудить безудержные фантазии, а не подсказать что-то конкретное, чем можно было бы воспользоваться. Шоколадная масса дрожит, словно готовясь рассыпаться на великое множество темных конфетти, каждое из которых — точно эфемерный промельк, сверкнувший, как искра на ветру, и тут же погасший. В долю секунды передо мной вроде бы возникло лицо Ру, но затем оказалось, что это не Ру, а Рейно, бредущий с низко опущенной головой по берегу Танн и очень похожий на бродягу — небритый, бледный, на плече рюкзак с оторванной кожаной лямкой. Интересно, что бы это могло значить? И почему Рейно? Он-то какую роль играет во всем этом?

Шоколадная смесь была готова. Еще десять секунд — и она бы наверняка подгорела. Я быстро сняла глубокую медную сковороду с огня; скоро шоколад остынет, пар рассеется, а вместе с ним исчезнут и все краски, и непонятные, едва промелькнувшие образы. Пожалуй, сегодня стоит позвонить Рейно. Или, может, завтра. Да, наверное, завтра будет лучше. В конце концов, никакой срочности нет. Рейно — далеко не главная моя забота. Другим я нужна больше.