Вторник, 24 августа

На улицах Маро не было ни души. Черный Отан вырвался на свободу и набирал силу. Серое небо приобрело красноватый оттенок, и на его фоне капли дождя казались почти черными. Те немногие птицы, что осмелились бросить ветру вызов, не выдерживали натиска и отступали; их сносило, как газетные листы, прямо на баррикады клонившихся под ветром деревьев, росших вдоль берега реки. В воздухе чувствовался запах морской соли, хотя до моря часа два езды, и было очень тепло, несмотря на дождь и ветер; однако этот влажный, насыщенный молочно-белым туманом теплый воздух был неприятен и словно насыщен гнилостными испарениями. И меня не покидало ощущение, что за каждым окном, за каждыми ставнями кто-то наблюдает за мной, — это было очень знакомое, даже слишком знакомое чувство, помнившееся мне по многим иным местам, встречавшимся на пути.

Здесь, в Ланскне, люди очень настороженно относятся к чужакам. Это я хорошо знала. Детей предупреждают, чтобы они ни в коем случае не разговаривали с чужими. То, как мы одеваемся, иная манера говорить, даже еда, которую мы предпочитаем, — все это отличает нас от здешних жителей, делает иными, а значит, потенциально враждебными, опасными. Я помню, как в первый наш приезд в Ланскне повела Анук в школу — господи, как же смотрели на нас обеих мамаши, буквально впиваясь глазами в каждую мелочь, которая отличала нас от них! Разумеется, в первую очередь в глаза им бросилась наша чересчуряркая одежда; затем — наш магазин напротив церкви; затем — наличие у меня ребенка при отсутствии на пальце обручального кольца. Теперь-то я стала здесь почти своей. Если не считать Маро, разумеется, — там буквально через каждый сантиметр пространства словно натянуто невидимое проволочное заграждение, о которое ничего не стоит споткнуться — и тогда сразу же нарушишь тот или иной закон или невольно пересечешь некую границу.

Но все же и в Маро есть дом, где, насколько я знаю, меня воспринимают отнюдь не враждебно. Возможно, из-за персиков, а может, из-за того, что семья Аль-Джерба жила здесь еще в те времена, когда Маро считался частью Ланскне, а не неким «арабским поселением».

К зеленой двери этого дома я и направилась. Сточные канавы у меня под ногами вполне могли заменить собой целый оркестр; водосточные желоба что-то возбужденно декламировали. С волос ручьями текла вода, мокрые пряди так и липли к лицу; рубашка и джинсы, хоть и были прикрыты старым дождевиком Арманды, промокли насквозь. Я постучалась, но дверь — во всяком случае, мне так показалось, — открылась далеко не сразу. Я довольно долго ждала на крыльце, прежде чем Фатима впустила меня в дом. На ней был синий, расшитый блестками кафтан; лицо встревоженное, растерянное. Но при виде меня взгляд у нее сразу стал озабоченным.

— Вианн! Что с тобой? Ты же насквозь промокла…

Не прошло и минуты, как я уже сидела на подушках у горящего огня, Ясмина умчалась за сухими полотенцами, а Захра готовила мятный чай. Рядом со мной возлежала на низенькой кушетке старая Оми; из кухни доносился запах готовящейся еды: кокосовая стружка, семечки тмина, кардамон и почти подошедшее тесто — будут печь хлеб к сегодняшнему ифтару, догадалась я.

Оми, одарив меня улыбкой старой черепахи, с легким упреком заметила:

— Ты обещала принести мне шоколад!

Я улыбнулась.

— Обязательно принесу. Я как раз жду, когда мне доставят все необходимое.

— Ну, так поторопись. Я ведь не буду жить вечно.

— Ну, еще неделю-то вы продержитесь?

Оми засмеялась.

— Уж постараюсь. А чего это ты, Вианн, в проливной дождь по улицам бегаешь?

Я уклончиво заметила, что хотела бы повидаться с Инес Беншарки.

— Пф-ф! — от отвращения Оми даже щелкнула беззубыми челюстями. — А она-тотебе зачем понадобилась?

Я с наслаждением сделала большой глоток горячего чая.

— Просто так. Она, по-моему, очень интересная женщина.

— Интересная? Ты это называешь «интересная»? Да я бы сказала, что эта женщина приносит одни не-счастья!

— Почему вы так считаете?

Оми пожала плечами.

— Такая уж у нее натура. Знаешь, есть одна старая история — о скорпионе, который хотел перебраться через реку и уговорил водяного быка перенести его на спине. А когда они были уже на середине реки, скорпион ужалил быка, и тот, умирая, спросил: «Зачем же ты меня ужалил? Ведь если я сейчас умру, ты попросту утонешь». — «Друг мой, я же скорпион, — ответил ему скорпион. — Я надеялся, что и ты это понимаешь».

Я улыбнулась. Эту историю я знала.

— Значит, по-вашему, Инес — скорпион?

— По-моему, некоторые люди предпочтут скорее умереть, чем откажутся от возможности кого-нибудь ужалить, — сказала Оми. — Поверь, ничего хорошего из твоей попытки подружиться с Инес Беншарки не выйдет.

— Но почему?

— Тот же вопрос и бык задал скорпиону. — Оми снова нетерпеливо пожала плечами. — Я же тебе говорю, Вианн: некоторых людей никак не исправишь. А за некоторыми и вовсе тянется такой ядовитый след, что любого сразу отравит, стоит ему тот след пересечь.

Ах, Оми, поверь, я хорошо знаю, что это за ядовитый след, — сама несколько раз его пересекала. За некоторыми людьми действительно тянется целый шлейф яда, даже когда они изо всех сил стараются быть хорошими. Порой, лежа ночью без сна, я думаю: а что, если я и сама такая? Разве с помощью своего дара я достигла чего-нибудь действительностоящего? Что я подарила миру? Сладкие мечты и иллюзии, мимолетные радости, обещания в четверть фунта весом? Но мой-то собственный путь был при этом буквально усеян неудачами, болью и разочарованиями. Неужели я и сейчас надеюсь, что мой шоколад способен что-то изменить?

— Оми, мне необходимо ее увидеть, — сказала я.

Она посмотрела на меня.

— Да уж, думаю, что тебе это и впрямь необходимо. Но ты все-таки подожди немного, пусть хоть волосы просохнут. Чайку выпей.

Что я и сделала. Мятный чай был удивительно хорош — ярко-зеленый, пахнущий летом. Пока я им наслаждалась, в комнату вошел черный кот, который тут же устроился у меня на коленях и замурлыкал.

— Хазрату ты явно понравилась, — заметила Оми.

Я погладила кота.

— Ваш?

Она снисходительно улыбнулась и сказала:

— Кошки вообще ничьи; они никому принадлежать не могут. Кошки приходят и уходят, как Черный Отан. Но Дуа дала этому коту имя, и теперь он приходит сюда каждый день, зная, что здесь его всегда накормят. — Оми вытащила из кармана кокосовое печенье, отломила кусочек и протянула коту: — На, Хази. Твое любимое.

Хази протянул изящную лапку и цапнул печенье, а потом с явным удовольствием принялся его есть.

Оми доела остаток и сообщила:

— Хазрат Абу Хурайра был знаменитый sahabi. Его все называли «кошачий человек», уж очень он кошек любил. Маленькая Дуа назвала кота в его честь. Она говорит, что он бродячий, но, по-моему, он домашний, просто ему еда здесь больше всего по вкусу.

— Интересно, кому она может быть не по вкусу? — сказала я с улыбкой.

— Моя невестка и впрямь готовит лучше всех в Маро. Только не говори ей, что я это сказала.

— Вы очень любите Дуа? — спросила я.

Оми кивнула.

— Дуа — очень хорошая девочка. Ну, может, и не очень, зато она всегда может заставить меня улыбнуться. И очень помогает с нашей маленькой Майей.

— Да уж, Майя у вас — сущий сорванец, — улыб-нулась я.

— Она ведь в Тулузе живет, — Оми, судя по всему, считала, что именно этим все и объясняется. — Ясмина приезжает к нам только на рамадан, а в остальное время мы почти не видимся. Ей здесь не нравится. Говорит, что жизнь у нас чересчур спокойная.

— По-моему, она нас недооценивает.

Нас? С чего бы это мне употреблять такое слово? Но Оми, похоже, ничего не заметила. Лишь в нарочитом ужасе всплеснула руками и сказала:

— Да у нас все время что-то случается, какое уж тут спокойствие! Я слышала, и у тебя кое-кто гостит?

Я только рукой махнула, сохраняя на лице полную безмятежность.

— Да у нас постоянно гости! Вчера вот вечером приходила Жозефина, хозяйка кафе «Маро», с сыном. И вообще у нас уже пол-Ланскне перебывало; то и дело кто-то заходит, причем в самое разное время.

Оми пытливо на меня посмотрела. Под редковатыми, но выразительными бровями глаза ее казались бледно-голубыми, как вены на запястье.

— Ты, должно быть, считаешь, что я вчера родилась? Разве в этой деревне может что-то произойти, а я об этом тут же не узнаю? Впрочем, если ты хочешь поиграть в секреты…

— Это не мой секрет. Я не имею права его раскрыть.

Оми пожала плечами.

— А вот это, пожалуй, справедливо. И все же…

— О каких секретах речь? — спросила Фатима, входя в гостиную вместе с Захрой и внося огромное блюдо с марокканскими сластями. — Что, Оми снова вам всякие секреты выбалтывает?

— Как раз наоборот, — сказала я. — Оми всегда ведет себя очень сдержанно.

Фатима рассмеялась.

— Ну, сдержаннойОми я не знаю! А вы, Вианн, попробуйте наше угощение. Тут у меня и халва, и финики, и кокосовое печенье, и леденцы на розовой воде, и хрустящее печенье с кунжутом. Нет, нет, нет, не ты, Оми! — снова засмеялась она, потому что Оми тут же потянулась к блюду. — Сейчас ведь рамадан, ты не забыла?

— Должно быть, забыла, — и Оми подмигнула мне.

Заметив, что Фатима явно чем-то расстроена, я спросила:

— У вас что-то случилось?

Она кивнула:

— Свекор моей Ясмины заболел. Мохаммед Маджуби. Он ведь теперь к нам переехал, пока Исмаил и Ясмина здесь. Может, он здесь и останется — жить с Саидом ему не нравится.

Оми громко хмыкнула:

— Скажи уж честно: ему не нравится жить рядом с этой женщиной!

Фатима попыталась ее утихомирить:

— Оми, пожалуйста…

А я в эту минуту посмотрела на Захру. Захра и Ясмина невероятно похожи внешне, но в то же время они очень разные. Я уже не впервые заметила, как смущается Захра, стоит лишь упомянуть об Инес Беншарки. И я напрямик спросила у нее:

— А что вы, Захра, думаете об Инес?

Было заметно, что этот вопрос ее сильно встревожил. В черном хиджабе, заколотом на традиционный манер, Захра выглядела одновременно и старше, и младше своей сестры. Кроме того, она, похоже, отличалась болезненной застенчивостью и говорила всегда еле слышно и монотонно.

— Я… по-моему, она очень интересный человек, — почти прошептала она.

Оми крякнула:

— Ну еще бы! Если учесть, что ты, можно сказать, сама в том доме почти поселилась…

Захра покраснела:

— Соня — моя лучшая подруга!

— Ах, Соня? Вот как? А мне казалось, ты туда не для того ходишь. Все пялишься на этого молодого красавца, как овца!

Щеки у Захры уже пылали. Казалось, она вот-вот выбежит из комнаты…

Я решительно встала и сказала:

— Ну что ж, значит, мне повезло. Я как раз хотела попросить кого-нибудь из вас показать мне, где живет Инес Беншарки. Может, вы меня проводите, Захра? Правда, на улице сильный дождь…

— Конечно, провожу. — Ее тихий голос звучал абсолютно невыразительно, но в глазах светилась благодарность. — Я сейчас принесу ваш плащ. Он почти высох.

Когда она вышла, я услышала, как Фатима негромко сказала Оми:

— Ты слишком строга к девочке.

Оми захихикала:

— Это жизньк ней строга. Ей нужно учиться жить. Она же в стакане воды утонет. Уже утонула.

Я повернулась к ним и с улыбкой сказала:

—  Язак Алла.Благодарю вас за гостеприимство и в следующий раз непременно принесу шоколад. Я как раз жду посылку.

Пока я надевала сапоги у порога, Захра стояла рядом, держа в руках мой плащ.

— Не обращайте на Оми внимания, — тихо, все так же невыразительно сказала она. — Она уже старая и привыкла говорить все, что ей в голову придет. Даже если мысли в ее голове катятся на одном сломанном колесе. — Мы с ней вышли на крыльцо. — Здесь совсем недалеко. Я вам покажу.

Дома в Маро, разумеется, не имеют номеров. В этом проявляется одно из забавных свойств Ланскне. Даже названия улиц не признаны официально, хотя считается, что район подвергся полной реконструкциии, возможно, названия все же со временем появятся. Рейно говорил, что Жорж Клермон возглавляет кампанию по превращению Маро в «памятник истории» (и, если этот проект будет утвержден, сам Жорж, разумеется, окажется в нем главным), но таких селений, как Ланскне, в этой части Танн слишком много, как много и совершенно очаровательных маленьких bastides; впрочем, хватает и старых кожевенных цехов, дубилен и сыромятен, живописных каменных мостов и средневековых виселиц, а также статуй загадочных святых, так что местным властям нет особого дела до какой-то одной улицы с деревянными домами-развалюхами, уже наполовину съеденными рекой. Похоже, только почтальон возражает против подобного беспорядка: для него отсутствие названий улиц и номеров домов — действительно большое неудобство. Если кому-то в Маро приходит в голову привести в порядок одно из допотопных строений и поселиться в нем, невзирая ни на какие правила планирования и реконструкции, то вряд ли его станут останавливать; скорее всего, никто на это и внимания не обратит.

Захра спряталась под свой никаб, собираясь проводить меня до дома Беншарки, и теперь ее взгляд поверх покрывала казался абсолютно непроницаемым. Никабявно прибавлял девушке смелости и уверенности в себе. У нее даже походка стала другой. Повернувшись ко мне, она спросила:

— Почему вы непременно хотите повидаться с Инес?

— Я раньше жила в том доме, где была ее школа, — сказала я.

— Ну, это, по-моему, причина недостаточно веская.

— Возможно.

— Вас к ней тянет, верно? — сказала Захра. — Тянет, я же вижу. Вы не первая. Все мы так или иначе соприкасались с Инес. Когда она сюда приехала и открыла школу, эта идея всем показалась просто замечательной. Ведь с местной школой у нас без конца возникали проблемы из-за этой противной особы, Жолин Дру: она все хотела запретить нашим девочкам носить хиджаб.Между прочим, брат Инес сперва очень подружился со всем семейством Маджуби, и некоторое время все шло просто отлично…

Мы добрались до конца бульвара. Дальше начинались заброшенные дома. В самом последнем из них дверь была выкрашена красной краской.

— Вон там и живут все Маджуби. В том числе и Карим с Соней.

— Но не Инес?

Захра покачала головой:

— Нет, она там больше не живет.

— А почему? Там что, места мало?

— Не поэтому, — сказала Захра. — В общем, сейчас вы ее всегда можете найти там…

И она показала куда-то в сторону реки, где у самой воды росло несколько фиговых деревьев, а над торчавшими из земли переплетенными корнями, чем-то напоминавшими очертания готической церкви, высился старый причал. Именно там обычно речные крысы причаливали свои суденышки в те времена, когда каждый год приплывали сюда. Приглядевшись, я увидела, кудауказывает мне Захра: под деревьями виднелось небольшое речное судно с низкой посадкой, выкрашенное черной краской.

— Так она сейчас живет на этом судне? — изумилась я.

— Она его арендует. Это судно всегда здесь стояло.

Я знаю. Я его сразу узнала. Слишком тесное, чтобы там поместились двое взрослых, но все же вполне способное приютить женщину с ребенком. Особенно если им не требуется много места или они не притащили с собой слишком много вещей…

Не думаю, чтобы это стало проблемой для Инес Беншарки. Но…

— А как же Дуа? — спросила я.

— Вообще-то, большую часть времени она проводит у нас. Мы за ней присматриваем, а она помогает нам управляться с нашей маленькой проказницей Майей. Иногда она ночует у Инес, а иногда у нас. Но на ифтарона всегда к нам приходит.

— Но почему Инес поселилась на судне?

— Она говорит, что там чувствует себя в безопасности. И потом, на это судно, похоже, никто не предъявлял никаких прав, может, оно никому и не нужно.

Это меня не удивило. Его владелец не был здесь больше четырех лет. Вот только зачем было Ру оставлять здесь свое судно, если он не собирался сюда возвращаться?

А может, он и восстанавливал его не для себя, а для кого-то другого?..

Для кого же?

Мать-одиночка с ребенком, живущие на его судне. Нежелание Ру ехать со мной в Ланскне, хотя — я знала это совершенно точно — он все это время поддерживал связь с некоторыми своими здешними друзьями. Нежелание Жозефины сказать мне, кто отец ее сына. Четыре года назад Ру еще не уехал отсюда. Пилу тогда было, наверное, около четырех. С ним, пожалуй, уже вполне можно было пуститься в плавание. Во всяком случае, с четырехлетним мальчиком Жозефина запросто могла решиться на путешествие вверх по реке…

Просил ли ее Ру уехать с ним вместе? Отказала ли она ему? Или он сам передумал? Ждала ли она, что он снова к ней вернется, пока он жил в Париже со мной?

Столько вопросов без ответа. Столько сомнений. Столько затаенных страхов. Времена года неизменно сменяют друг друга; ветер времени разносит в разные стороны возлюбленных и друзей, точно осенние листья. Моя мать никогда не оставалась с одним и тем же мужчиной дольше двух-трех недель. Она говорила: по-настоящему твоими остаются только дети, Вианн.И я долгие годы следовала этому девизу. А затем на своем пути я встретила Ру и решила, что у каждого правила есть исключения.

Возможно, я ошиблась. Теперь мысль об этом без конца крутилась у меня в голове. Возможно, я и приехала сюда, чтобы понять это.

— Что с вами? Вам нехорошо? — с тревогой спросила Захра, заставив меня очнуться от горьких мыслей.

Я повернулась к ней:

— Нет, все нормально, спасибо. Скажите, Захра, что заставило вас начать носить никаб? Ведь ни ваша мать, ни сестра его не носят.

Судя по глазам — только они и были видны над скрывавшим лицо покрывалом, — мой вопрос поставил ее в тупик.

— Это дело рук Инес? — спросила я.

— Возможно. Но только отчасти. Впрочем, мне пора. Теперь вы знаете, где она живет. — И Захра еще раз указала на выкрашенный черной краской старый плавучий дом, некогда принадлежавший Ру. — Только вряд ли она станет разговаривать с вами.

Захра ушла, а я осталась стоять под дождем на том конце бульвара, что упирается в реку. Тучи на небе стали еще темнее — вряд ли этой ночью удастся увидеть хотя бы проблеск полной луны. Церковный колокол прозвонил четыре часа; звон тяжелым эхом повис в воздухе, буквально пропитанном влагой. Я стояла и смотрела на судно Ру, безмолвное, неподвижное, уткнувшееся носом в речной берег, и думала об Инес Беншарки. Оми назвала ее скорпионом, пытающимся пересечь реку верхом на быке. Но ведь в той истории скорпион утонул…

И как раз в эту минуту у меня в кармане зазвонил мобильный телефон. Я вытащила его, посмотрела на экран. Там высветился номер.

Ну, естественно! Кто еще мог позвонить в такой момент?

Разумеется, это был Ру.