Плиний на протяжении всего дня наблюдал за тем, с какой частотой повторяется дрожь. Точнее сказать, это делал за него его секретарь, Алексион. Сам префект сидел за столом в библиотеке, вооружившись водяными часами и чашей с вином.

Праздник никак не повлиял на распорядок дня командующего флотом. Плиний работал ежедневно. Он лишь раз, ближе к середине утра, оторвался от чтения и диктовки, чтобы попрощаться с гостями. Плиний даже проводил их в порт. Луций Помпониан и Ливия отправлялись на своем скромном судне в Стабии, на другую сторону залива; они пообещали прихватить с собой Ректину и довезти ее в Геркуланум, на виллу Кальпурния. Педий Кассий отплывал на собственной либурне в Рим, на совещание с императором. Добрые старые друзья! Плиний сердечно обнял их всех. Помпониан мог валять дурака, сколько ему угодно, но его отец, великий Помпониан Секунд, был покровителем Плиния, и префект считал, что он в долгу перед этим семейством. Что же касается Педия и Ректины, они всегда относились к нему с безграничным великодушием и щедростью. Если бы не возможность пользоваться их библиотекой, ему очень трудно было бы, покинув Рим, завершить свою «Естественную историю».

Перед тем как взойти на корабль, Педий взял адмирала за руку:

— Плиний, я не стал говорить об этом раньше — но ты уверен, что с твоим здоровьем все в порядке?

— Разжирел, только и всего, — пропыхтел Плиний.

— А что говорят твои врачи?

— Врачи? Чтобы я подпустил к себе этих обманщиков-греков? Врачи — единственные, кому позволено безнаказанно сводить людей в могилу.

— Но ты выглядишь... твое сердце...

— «При болезнях сердца единственная надежда на облегчение заключена в вине — в том не может быть сомнений». Тебе стоило бы почитать мои книги. А это, милый мой Педий, то лекарство, которое я вполне способен прописать себе сам.

Сенатор посмотрел на него и решительно сказал:

— Император беспокоится о тебе.

У Плиния болезненно сжалось сердце. Он и сам входил в императорский совет. Почему же его не пригласили на совещание, на которое сейчас спешил Педий?

— На что ты намекаешь? Что он считает, будто я уже оттрубил свое?

Педий промолчал, и это молчание было красноречивее любых слов. Он порывисто распахнул объятия, и Плиний обнял его и похлопал сенатора по крепкой спине.

— Береги себя, дружище.

— И ты себя береги.

К стыду Плиния, когда они отпустили друг друга, щеки его были мокры. Он стоял на причале и смотрел вслед кораблям, пока они не скрылись из виду. Похоже, это все, что теперь ему осталось: смотреть, как уходят другие.

Разговор с Педием весь день не шел у него из головы, и Плиний размышлял о нем, бродя по террасе и время от времени заглядывая в библиотеку, чтобы взглянуть на написанные Алексионом аккуратные колонки чисел. «Император беспокоится о тебе». Эти мысли были неотвязны, словно боль в груди.

Убежище от них Плиний обрел, как обычно, в своих наблюдениях. Количество гармонических эпизодов, как он решил назвать эту дрожь, постепенно возрастало. За первый час она проявилась пять раз, за второй — семь, за третий — восемь, и так далее. Еще более поразительной казалась их увеличивающаяся продолжительность. Если с утра эти проявления были столь краткими, что даже невозможно было засечь продолжительность, то после полудня Алексион уже мог ее зафиксировать при помощи водяных часов; поначалу дрожь длилась десятую часть часа, потом — пятую часть, а под конец, к исходу одиннадцатого часа, уже и не прекращалась. Рябь на поверхности вина сделалась постоянной.

— Придется изменить название, — пробормотал Плиний, заглянув через плечо секретаря. — Понятие «эпизод» не отражает сути явления.

Одновременно с дрожанием земли возрастало чисто докладов о беспорядках в городе, как будто Человек и Природа были связаны незримыми узами: драки у общественных фонтанов, произошедшие с утра, после того как утренняя раздача воды завершилась, но не все желающие успели наполнить свои кувшины; беспорядки, вспыхнувшие у общественных бань, когда те не открылись, как полагалось, в седьмом часу; убийство, совершенное у храма Августа, — какой-то пьяница заколол женщину ради двух амфор воды — воды! Теперь вот пришло сообщение о том, что вокруг фонтанов околачиваются вооруженные шайки и ожидают вечернего отпуска воды.

Плиний никогда не испытывал затруднений, отдавая приказы. Это было сутью командования. Он велел закончить вечерние жертвоприношения Вулкану и немедленно разобрать поленницы на форуме, приготовленные для вечерних костров. Большие скопления народа — неизбежный источник неприятностей. И кроме того, это при любом раскладе неразумно: разводить большие костры посреди города, в котором нет воды, а дома из-за засухи сделались сухими, словно щепки для растопки.

— Жрецам это не понравится, — сказал Антий. Командир флагмана присоединился к Плинию в библиотеке. Вдовая сестра префекта, Юлия — она вела дом брата, — тоже зашла в комнату. Она принесла Плинию поднос с ужином: блюдо с устрицами и кувшин вина.

— Скажи жрецам, что у нас нет другого выхода. Я уверен, что ради такого случая Вулкан в своей горной кузне нас простит. — Плиний раздраженно помассировал руку. Рука занемела. — Собери всех своих людей, кроме тех, которые в патруле, и до наступления темноты запри в казарме. На самом деле, я хочу объявить в Мизенах комендантский час, от весперы до рассвета. Всякий, кого в это время застанут на улице, пойдет в тюрьму и будет оштрафован. Все ясно?

— Да, префект.

— Заслонки резервуара еще не открыли?

— Как раз сейчас должны открыть, префект.

Плиний задумался. Нельзя допускать повторения этого дня. Но все будет зависеть от того, на сколько хватит воды. Подумав, он принял решение.

— Я хочу взглянуть на воду.

Юлия встревоженно двинулась к нему с подносом в руках.

— Брат, ты уверен, что это разумно? Тебе нужно поесть и отдохнуть...

— Не ворчи, женщина!

Юлия сморщилась, словно собралась заплакать, и Плиний тут же пожалел о своем тоне. Жизнь и так обошлась с Юлией слишком сурово: сперва ее унижал это ничтожество, ее муж, вместе с его кошмарной любовницей, потом она осталась вдовой, с ребенком на руках...

Тут Плиния посетила идея.

— Гай! — мягко произнес он. — Прости, Юлия. Я был слишком резок. Я возьму с собой Гая, если тебе так будет спокойнее.

Уже направившись было к выходу, Плиний поинтересовался у второго своего секретаря, Алкмеона.

— Мы получили ответ из Рима?

— Нет, господин.

«Император беспокоится о тебе...»

Плинию не нравилось это молчание.

Плиний сделался слишком толстым для паланкина. Вместо этого он путешествовал в двухместном экипаже; второе место занял Гай. Рядом со своим краснолицым, тучным дядей юноша казался бледным и бесплотным, словно призрак. Плиний дружески похлопал его по колену. Он назначил мальчика своим наследником и устроил его к лучшим наставникам Рима; литературе и истории Гай учился у Квинтилиана, а риторике — у смирнийца Ницета Сакедроса. Это обошлось Плинию в кругленькую сумму, но учителя говорили ему, что парень — настоящее сокровище. Они прочили ему блестящую карьеру юриста.

С обеих сторон экипажа рысцой бежали вооруженные моряки — эскорт командующего. Они расчищали ему дорогу среди запруженной народом улицы. Кто-то плюнул вслед колеснице. Из толпы время от времени раздавались язвительные возгласы:

— Эй, так что с водой?

— Только гляньте на этого жирного ублюдка! Небось он от жажды не страдает!

— Дядя, может, я опущу занавески? — сказал Гай.

— Не надо, мальчик. Никогда не позволяй им заметить, что ты боишься.

Плиний знал, что сегодня вечером улицы будут кишеть обозленными людьми. И не только здесь, но и в Неаполе, и в Ноле, и в других городах — особенно во время празднества. Быть может, это земля наказывает нас за жадность и эгоизм, подумал префект. Мы постоянно мучаем ее железом и деревом, огнем и камнем. Мы вкапываемся в нее и сваливаем ее в море. Мы долбим в ней шахты и выволакиваем оттуда ее внутренности, и все ради того, чтобы надеть на чей-то красивый пальчик кольцо с драгоценным камнем. Так как же мы можем обвинять землю за то, что ее временами трясет от гнева?

Они проехали вдоль порта. У питьевых фонтанов уже выстроились огромные очереди. Каждому разрешалось наполнить всего один сосуд, и Плиний видел, что часа не хватит, чтобы все желающие успели набрать воды. Те, кто занял места в начале очереди, уже получили свою долю и теперь спешили прочь, прижимая к себе свои кувшины, словно те были из золота.

— Нам остается лишь растянуть запас воды на сегодня и надеяться, что наш молодой акварий выполнит свое обещание и починит акведук, — сказал Плиний.

— А если он не справится, дядя?

— Тогда завтра этот город будет в огне.

Они выбрались из толпы и въехали на дамбу; экипаж двинулся быстрее. Он прогрохотал по деревянному мосту, потом снова сбросил скорость — они начали подниматься вверх по склону, к Писцине Мирабилис. Когда экипаж, подскакивая на камнях, принялся огибать резервуар, Плинию показалось, что он сейчас потеряет сознание. Возможно, это он и сделал. Во всяком случае, на какой-то миг он впал в забытье, а когда пришел в себя, они уже въезжали во двор резервуара, через ворота, которые охраняли полдюжины обеспокоенных моряков. Плиний ответил на их приветствие и, пошатнувшись, опустился Гаю на руки. Если император отстранит меня от командования, подумал он, я умру так же верно, как если бы он приказал кому-нибудь из своих преторианцев срубить мне голову. Я так и не напишу новую книгу. Силы покинули меня. Я иссяк.

— Дядя, с тобой все в порядке?

— Да, Гай, вполне. Спасибо.

Глупец! — упрекнул он себя. Бестолковый, перепуганный, мнительный старик! Одна фраза, оброненная Педием Кассием, одно заурядное заседание императорского совета, на которое тебя не пригласили, — и ты уже разваливаешься на части! Рассердившись, Плиний отказался от помощи и самостоятельно спустился в резервуар. Уже стемнело, и вперед проскользнул раб с факелом. В последний раз Плиний заглядывал сюда много лет назад. Тогда колонны были почти полностью скрыты водой, а грохот Августы сводил на нет любую попытку разговора. Теперь же здесь царила гулкая тишина, словно в склепе. Размеры Писцины потрясали воображение. Уровень воды опустился так низко, что Плиний даже не мог ее разглядеть, пока раб не опустил факел почти к самой ее поверхности; лишь тогда адмирал увидел глядящее на него из воды его же собственное лицо, недовольное и идущее рябью. Резервуар тоже едва заметно дрожал, как и чаша с вином.

— Какова здесь глубина?

— Пятнадцать футов, адмирал.

Плиний задумчиво уставился на свое отражение.

— «Во всем мире нет ничего более поразительного», — пробормотал он.

— О чем ты, дядя?

— «Когда мы думаем о том огромном количестве воды, что поступает в общественные здания, бани, бассейны, каналы, частные дома, сады и загородные поместья, и когда мы думаем о расстояниях, которые преодолевает вода, прежде чем попасть к нам, о возведенных аркадах и о туннелях, проложенных через горы, — тогда мы с готовностью признаем, что во всем мире нет ничего более поразительного, чем наши акведуки». Боюсь, я опять цитирую себя. Как обычно.

Он обернулся к сопровождающим:

— Выпустите половину воды сегодня вечером. А половину оставим на завтрашнее утро.

— А что дальше?

— Дальше, дорогой мой Гай? Дальше нам останется только надеяться на лучшее.

В Помпеях костры в честь Вулкана разожгли сразу же, как только стемнело. Перед этим на форуме прошло обычное представление — предполагалось, будто за него заплатил Попидий, но на самом деле деньги на это выделил Амплиат, — бой быков, три схватки гладиаторов, кулачные бои в греческом стиле. Ничего особенного — просто небольшое развлечение для избирателей, ожидающих прихода вечера, увеселение, которое полагалось устраивать эдилу в уплату за право занимать свою должность.

Корелия притворилась больной.

Она лежала в постели и смотрела, как лучик света, проникающий сквозь щель в закрытых ставнях, медленно ползет по стене. Она размышляла о подслушанном разговоре и об этом инженере, Аттилии. Девушка заметила, как он смотрел на нее — и там, в Мизенах, и сегодня утром, когда она плавала в бассейне. Возлюбленный, мститель, спаситель, трагическая жертва — в своем воображении она успела представить его в каждой из этих ролей, но фантазии постоянно разбивались об один и тот же неумолимый факт: она привлекла к акварию внимание отца, и теперь отец намеревался убить его. Его смерть будет на ее совести.

Корелия прислушалась; судя по звукам, остальные собирались уходить. Девушка услышала голос матери, зовущей ее; потом на лестнице послышались шаги. Корелия быстро схватила перо, припрятанное под подушкой. Она пощекотала корень языка, и ее стошнило. Когда Цельзия появилась на пороге, Корелия вытерла губы и слабым движением указала на содержимое тазика.

Мать присела на край кровати и положила ладонь на лоб Корелии:

— Ох, бедная девочка! Ты вся горишь! Я пошлю за доктором.

— Не нужно, не беспокой его. — Одного лишь визита Пумпония Магониана с его микстурами и слабительными хватило бы, чтобы даже здоровый человек тут же разболелся. — Мне просто нужно поспать. Это все тот ужасный бесконечный обед. Я слишком много съела.

— Но, золотце, ты же ничего в рот не брала!

— Вот и неправда...

— Тсс!

Мать предостерегающе подняла палец. На лестнице раздались еще чьи-то шаги, более тяжелые, и Корелия изготовилась к схватке с отцом. Его так просто не обманешь. Но это оказался всего лишь ее брат, облаченный в свое длинное белое одеяние жреца Исиды. До Корелии долетел запах его благовоний.

— Поторопись, Корелия. Он нас зовет. Уточнять, кто именно зовет, не требовалось.

— Она заболела.

— Что, правда? Если и так, ей все равно придется пойти. Или он будет недоволен.

Тут снизу донесся рев Амплиата, и мать с сыном, подскочив, посмотрели в сторону двери.

— И правда, Корелия, может, ты все-таки постараешься? — сказала мать. — Ради него.

Когда-то они трое были союзниками. Они смеялись над Амплиатом у него за спиной — над его причудами, страстями, навязчивыми идеями. Но в последнее время все это прекратилось. Их домашний триумвират распался под напором его неумолимой, неутихающей ярости. Каждый принялся выживать по-своему. Корелия видела, как ее мать превратилась в безукоризненную римскую матрону, и даже устроила у себя в отдельной комнате алтарь Ливии; а брат тем временем с головой ушел в этот свой египетский культ. А она сама? Что оставалось делать ей? Выйти за Попидия и сменить одного господина на другого? Стать его рабыней и утратить даже те крохи свободы, которыми она располагала в доме Амплиата?

Она слишком много унаследовала от своего отца, чтобы сдаться без боя.

— Поспешите, — с горечью сказала Корелия. — Если хотите, можете прихватить мой тазик и показать ему. А я не собираюсь идти на это дурацкое представление.

Она повернулась лицом к стене. Снизу донесся очередной яростный вопль.

Мать испустила характерный мученический вздох:

— Ну, ладно. Я скажу ему, что ты заболела.

Все было именно так, как и предполагал акварий. Ответвление акведука провело их пару миль почти точно на север, в сторону горы, но, как только равнина сменилась подъемом, акведук резко свернул на восток. Дорога свернула вместе с ним, и они впервые повернулись спиной к морю и направились в глубь полуострова, к виднеющимся вдали предгорьям Апеннин.

Теперь водовод куда чаще, чем прежде, отходил от дороги и петлял в соответствии с рельефом местности. Эта утонченность акведуков всегда восхищала Аттилия. Великие римские дороги проламывались через Природу напрямую, не обращая внимания ни на какие препятствия. Но акведуки, которым нужно было за каждые триста футов понизиться на ширину ладони — чуть перебрать, и напор воды разрушит стены, чуть недотянуть, и вода остановится, — они вынуждены были повторять изгибы рельефа. Самые прославленные их сооружения — например, трехъярусный мост в южной Галлии, высочайший в мире, несущий на себе акведук Немаус, — зачастую находились вдали от людских глаз. Иногда лишь орлы, парящие в знойном воздухе над какими-нибудь горами, могли оценить истинное величие творения рук человеческих.

Путники прошли через равнину, расчерченную на клеточки полей, и вступили в край виноградников, принадлежащих большим поместьям. Ветхие крестьянские хижины с пасущимися козами и бродящими вокруг встрепанными курицами сменились разбросанными по пологим склонам аккуратными домиками с красными черепичными крышами.

Аттилий оглядел раскинувшиеся перед ним виноградники, и его потрясла открывшаяся его взору картина изобилия, это поразительное плодородие, не побежденное даже засухой. Он выбрал не ту профессию. Лучше бы он бросил воду и занялся вином. Виноградные лозы ускользали с возделанных участков и спешили взобраться на каждую подходящую стену или дерево; они добирались до самых высоких ветвей и окружали их буйными зелеными и фиолетовыми каскадами. В неподвижном воздухе висели вырезанные из мрамора лики Бахуса, поставленные для предотвращения несчастий; они выглядывали из листвы, словно затаившиеся в засаде разбойники, готовые нанести удар. Пришло время собирать урожай, и виноградники кишели рабами — рабы на лестницах, рабы, сгибающиеся под тяжестью корзин с гроздьями. Неужто они и вправду успеют собрать весь этот урожай прежде, чем он сгниет?

Они дошли до большой виллы, глядящей на равнину и залив, и Бребикс спросил, нельзя ли им остановиться и отдохнуть.

— Ладно. Но только недолго.

Аттилий спешился и потянулся, разминая ноги. Потом он вытер лоб тыльной стороной ладони, и та посерела от пыли; а когда он попытался напиться, то обнаружил, что на губах тоже запеклась корка пыли. Политий принес пару буханок и какую-то жирную колбасу, и акварий жадно набросился на еду. Просто поразительно, какое воздействие оказывает пища на проголодавшегося человека! С каждым проглоченным куском Аттилий делался все бодрее. Как хорошо оказаться подальше от грязных городов, на просторе, под открытым небом, рядом с потаенными жилами цивилизации! Акварий заметил, что Бребикс присел в стороне от прочих; он подошел к нему и протянул половину буханки вместе с парой колбасок. Предложение мира.

Бребикс мгновение поколебался, потом кивнул и принял подношение. Его блестящий от пота обнаженный торс был испещрен шрамами.

— В каком классе ты выступал?

— Угадай.

Аттилий давненько уже не бывал на гладиаторских играх.

— Не ретиарий, — подумав, сказал он. — Я не представляю тебя отплясывающим с трезубцем и сетью.

— Верно.

— Значит, фракиец. Или, быть может, мирмиллион.

Фракиец выступал с маленьким щитом и коротким изогнутым мечом. Мирмиллионом называли бойца, вооруженного, словно пехотинец, гладием и большим прямоугольным щитом-скутумом. Мышцы на левой — щитовой — руке Бребикса были так же хорошо развиты, как и на правой, если не лучше.

— Я бы все-таки сказал, что мирмиллион. Бребикс кивнул.

— И сколько боев?

— Тридцать.

— Ого!

Аттилий был искренне удивлен. Немногие переживали тридцать боев. Это означало восемь-десять лет выступлений.

— И из какой ты школы?

— Аллея Нигидия. Я сражался во всех городах на берегах этого залива. В основном, конечно, в Помпеях. В Нуцерии. В Ноле. А когда завоевал свободу, поступил на службу к Амплиату.

— А почему ты не пошел в тренеры?

— Я видел слишком много убийств, акварий, — негромко произнес Бребикс. — Спасибо за хлеб.

Он поднялся на ноги — одним стремительным, плавным движением — и перешел поближе к остальным. Его до сих пор нетрудно было представить на арене амфитеатра. Аттилий догадывался, какую ошибку делали противники Бребикса. Они наверняка считали его тяжеловесным, медлительным, неуклюжим. Но он был проворен, словно кот.

Акварий глотнул еще воды. Отсюда ему был виден противоположный берег залива, каменистые островки, расположенные перед Мизенами — небольшая Прохита и высокая гора Энарии, — и он в первый раз заметил, что по морю идет зыбь. Между корабликами, разбросанными по сверкающей, металлической поверхности моря, то и дело показывались белые буруны. Но ни один из кораблей не поднял парус. Странно, но факт, — ветра не было. Волны на море были, а ветра не было.

Еще одна загадка природы на радость Плинию.

Солнце начало прятаться за Везувий. Над густым лесом описывал круги орел-зайчатник — небольшая, черная, сильная птица, известная тем, что никогда не кричит. Скоро путники должны были оказаться в тени. Аттилий подумал, что это хорошо, поскольку тогда станет не так жарко — и в то же время плохо, потому что это значит, что до темноты уже недолго.

Он допил воду и велел рабочим подниматься.

В доме воцарилась тишина.

Корелия всегда могла точно определить, когда отца не было дома. Казалось, что весь дом сразу же переводит дух. Девушка набросила плащ, снова прислушалась и распахнула ставни. Ее окно смотрело на запад. Небо на противоположной стороне двора было красным, словно терракотовая крыша; сад под балконом уже спрятался в тени. Вольера по-прежнему была накрыта тентом, и Корелия стянула его, чтобы дать птицам подышать. А потом, повинуясь внезапному порыву — она никогда прежде так не поступала, — девушка отодвинула защелку и открыла дверь вольеры.

Потом она вернулась в комнату. Трудно расставаться с привычками, приобретенными в неволе. Щеглам потребовалось некоторое время, чтобы заметить предоставленную возможность. Но через некоторое время одна птаха, похрабрее остальных, постепенно продвинулась вдоль насеста и соскочила на порог. Щегол склонил увенчанную черно-красной шапочкой голову набок, моргнул — и взмыл в воздух. Послышался шум крыльев. Через полумрак двора пронеслась золотистая вспышка. Щегол облетел сад и присел на крышу. Еще одна птица выпорхнула через дверь, и еще... Девушка с удовольствием понаблюдала бы, как они улетают, но нужно было закрывать ставни.

Корелия велела своей служанке отправляться вместе с остальными рабами на форум. Так что в коридоре никого не оказалось, равно как и на лестнице, и в саду, где отец любил вести свои тайные — как он полагал — беседы. Корелия быстро прошла через сад, держась поближе к колоннам, на тот случай, если кто-нибудь все-таки попадется навстречу. Потом она миновала атриум их старого дома и свернула в таблиниум. Здесь ее отец занимался делами — вставал на рассвете, чтобы поприветствовать деловых партнеров, принимал их поодиночке или группами, до той поры, пока не открывался суд. После этого он уносился в город, а за ним тянулся обычный хвост просителей. В этой комнате находился не один, как обычно, а целых три крепких сундука — символ власти Амплиата. Они были сделаны из прочного дерева, окованы медью и железными цепями прикованы к каменному полу.

Корелия знала, где хранятся ключи от сундуков, потому что в более счастливые времена отец разрешал ей сидеть у него на коленях, когда он работал. Или это он желал лишний раз продемонстрировать компаньонам свое обаяние? Девушка открыла ящик маленького стола. И действительно, ключи были там.

Ларец с документами обнаружился во втором сундуке. Корелия даже не стала заглядывать в папирусы — просто спрятала свитки в поясную сумочку, заперла сундук и вернула ключи на место. Самая рискованная часть замысла была выполнена, и девушка позволила себе чуть-чуть расслабиться. У Корелии была заготовлена история на тот случай, если ее обнаружат — что ей, дескать, стало получше, и она решила все-таки присоединиться к остальным и пойти на форум. Но ей никто так и не встретился. Девушка прошла через двор, спустилась по лестнице, миновала плавательный бассейн, негромко журчащий фонтан, обеденный зал, в котором проходила та кошмарная трапеза, быстро проскользнула через колоннаду и мимо гостиной Попидия. Скоро она будет хозяйкой этого всего. Кошмар какой.

Раб с медным подсвечником в руках почтительно прижался к стене, пропуская ее. Занавеска на двери. Еще одна, более узкая лестница. Корелия словно оказалась в ином мире: низкие потолки, грубо оштукатуренные стены, запах пота. Помещения для рабов. Слышался чей-то негромкий разговор, звяканье горшков и — к облегчению Корелии — лошадиное ржание.

Конюшни находились в конце коридора. Коре-лия угадала правильно: отец решил отвезти своих гостей на форум на носилках, и все лошади остались дома. Девушка погладила по морде свою любимицу, гнедую кобылу, и прошептала несколько ласковых слов. Обычно лошадей седлали рабы, но Корелия достаточно часто наблюдала за ними и знала, что нужно делать. Когда она затянула кожаную подпругу под животом лошади, кобыла переступила с ноги на ногу и толкнулась боком в деревянную стену денника. Корелия затаила дыхание, но на шум никто не явился.

— Тихо, девочка, тихо, — прошептала Корелия. — Это же я. Все хорошо.

Дверь конюшни выходила прямо на улицу. Каждый звук казался сейчас Корелии до нелепости громким: стук отодвигаемого железного засова, скрип петель, стук копыт. Когда она вывела кобылу на улицу, по противоположной стороне улицы быстро шагал какой-то мужчина. Он взглянул на Корелию, но не остановился. Вероятно, он опаздывал на жертвоприношение. Со стороны форума донеслась музыка, а потом приглушенный рев, напоминающий грохот обрушившейся волны.

Корелия вскочила на лошадь. Сегодня ей было не до благопристойности, и она уселась в седло по-мужски. Ощущение безграничной свободы ошеломило девушку. Улица — самая что ни на есть обычная улица с лавочками сапожников и портных, мимо которых она ходила столько раз — вдруг превратилась в край света. Корелия поняла, что, если она промешкает хоть мгновение, паника одолеет ее. Она сжала бока лошади коленями и потянула поводья, разворачивая ее прочь от форума. На перекрестке она снова свернула влево. Из осторожности Корелия выбирала безлюдные переулки. Лишь после того как девушка решила, что уже достаточно далеко отъехала от дома и вряд ли кого встретит, она выбралась на главную дорогу. Со стороны форума раздался новый взрыв аплодисментов.

Корелия поехала вверх по склону холма, миновала неоконченные бани, которые строил ее отец, здание резервуара и нырнула под арку городских ворот. Проезжая мимо будки стражника, Корелия опустила голову и натянула капюшон плаща поглубже. Мгновение — и Помпеи остались позади. Корелия очутилась на дороге, ведущей в сторону Везувия.