В самолете она сразу села к окну и все время, пока мы летели, глядела на землю. Я сидел в кресле рядом и читал «Записки о Шерлоке Холмсе». В небе, докуда хватало глаз, не было ни единого облачка, а по земле неслась крошечная тень нашего самолета. Строго говоря, – подумал я, – раз уж мы сидим внутри самолета, то и две наших тени должны находиться внутри этой тени от самолета. А если так – значит, мы все еще оставляем свой след на этой Земле.

– Мне он понравился, – сказала она, отпивая из стаканчика апельсиновый сок.

– Кто?

– Водитель.

– Ага, – сказал я. – Мне тоже.

– Отличное имя – Селедка! – добавила она.

– Это точно. Имя что надо. Вообще, наверное, с ним кошка была бы счастливее, чем со мной.

– Не кошка, а Селедка.

– Да, конечно... Селедка.

– А почему до сих пор ты свою кошку никак не называл?

– И действительно – почему? – сказал я, щелкнул зажигалкой с овечьим гербом на боку и закурил. – Наверное, я вообще не люблю имена. Я – это я, ты – это ты, мы – это мы, а они – это они. Не понимаю, зачем нужны какие-то дополнительные слова?

– Хм-м!... – протянула она. – А мне особенно нравится говорить слово «мы». Прямо как в Ледниковый период...

– В Ледниковый период?

– Ну да. Например: «Мы идем на юг!», или, скажем, «Мы забили мамонта!»...

– Да уж, – сказал я.

В аэропорту Титосэ мы получили багаж и вышли на улицу. Снаружи было куда холоднее, чем мы ожидали. Я натянул поверх майки футболку потолще, она надела шерстяной жилет. Осень приходила в эти края на целый месяц раньше, чем в Токио.

– Наверное, нам с тобой нужно было встретиться в Ледниковый период, – сказала она уже в автобусе по дороге на Саппоро. – Ты бы гонялся за мамонтом, а я – растила наших детенышей...

– Звучит весьма заманчиво, – сказал я.

Потом она заснула, а я все смотрел и смотрел на нескончаемый лес, бежавший за окнами по обеим сторонам дороги.

Приехав в Саппоро, мы пошли в ближайшую закусочную выпить кофе.

– Прежде всего выработаем план действий, – сказал я. – Нужно разделиться. Я буду искать пейзаж с фотографии, ты – разузнаешь все про овцу. Таким образом мы сэкономим кучу времени.

– Что ж, вполне разумно, – согласилась она.

– Лишь бы сработало, – кивнул я. – В общем, тебе поручается узнать расположение всех частных овечьих пастбищ на Хоккайдо, я также собрать описания всех пород местных овец. Сходи в библиотеку, в губернаторство...

– Обожаю библиотеки! – сказала она.

– Вот и прекрасно.

– Что, прямо сейчас идти?

Я посмотрел на часы. Времени было три тридцать.

– Да нет, сейчас уже поздно; отложим до завтра. А сегодня погуляем по городу, определимся с жильем, поужинаем, потом в ванну – и спать.

– Хочу в кино, – сказала она.

– В кино?!...

– Ну, мы же в самолете сберегли немного времени, разве нет?

– Да, конечно, – согласился я.

Мы вышли на улицу и заглянули в первый попавшийся кинотеатр.

Двойной сеанс, на который мы попали, состоял из криминального боевика и «оккультного» фильма ужасов. Народу в зале было раз-два и обчелся. Я поймал себя на мысли, что давно уже не сидел в настолько пустом кинотеатре. От нечего делать я пересчитал всех сидящих в зале. Восемь человек вместе с нами. Главных героев в фильме – и тех больше.

Обе картины оказались квинтэссенцией всего плохого, что можно увидеть на киноэкране. Отревел традиционный лев «Голдвин Мэйер», и не успело появиться название фильма, как уже захотелось встать с кресла и куда-нибудь уйти. Бывают на свете фильмы подобного рода.

Подруга моя, однако, сразу впилась глазами в экран и с очень серьезным лицом стала вникать во все детали картины. Так, что даже словом не перекинуться. После нескольких попыток пообщаться я махнул рукой и принялся-таки смотреть кино. Первым шел оккультно-мистический фильм. История о том, как маленьким городом решил овладеть Сатана. Сатана поселился в облезлом подвале местной церквушки и для совершения злодеяний использовал золотушного пастора. Зачем Сатане понадобилось овладевать именно этим населенным пунктом, я так и не понял. Слишком уж грязным и неказистым выглядел этот затерянный в кукурузных полях городишко.

Сатана, тем не менее, зверствовал очень усердно, и когда одна девчонка вдруг не захотела ему подчиниться, совершенно вышел из себя. Стоило Сатане выйти из себя, как все тело его начинало светиться изумрудно-зеленым светом и колыхаться наподобие фруктового желе. Что ни говори, в такой манере выходить из себя было что-то забавное.

Сидевший впереди нас мужчина средних лет негромко храпел; его одинокий, печальный храп разносился по залу, точно гудки корабля, потерявшего курс в непроглядном тумане. Поцелуи с обжиманиями в углу справа становились все откровеннее. Кто-то сзади вдруг громко испортил воздух. Мужчина впереди на секунду перестал храпеть, а две пигалицы в школьной форме прыснули в кулачки. Я же невольно вспомнил свою Селедку. Подумав про Селедку, я вдруг вспомнил о том, что уехал из Токио и в данный момент нахожусь на Хоккайдо... Та-ак. Это что же получается? До тех пор, пока какой-то осел не испортил воздух, я даже не осознавал, где я сейчас?

Чудеса, да и только...

С этими мыслями я заснул. Во сне я увидал Сатану зеленого цвета. В Сатане, который мне приснился, уже не было ничего забавного. Он ничего не говорил, а только смотрел и смотрел на меня из темноты.

Фильм закончился, зажегся свет, и я открыл глаза. Зрители в зале, как сговорившись, зевали, распахивая рты один за другим. Я купил в киоске пару порций мороженого, и мы начали его грызть. Мороженое было таким твердым, будто его непроданным хранили в холодильнике с прошлого лета.

– Ты что, так и проспал весь фильм? – спросила подруга.

– Угу, – кивнул я. – Интересно было?

– Ну, еще бы! Под конец весь город взрывается.

– Ого!..

В зале было до неприятного тихо. Чем ближе к нам – тем тише и неприятнее. Очень странное чувство.

– Знаешь, – сказала подруга. – По-моему, мое тело все время перемещается куда-то... Ты ничего не чувствуешь?

Странное дело: как только она это произнесла, меня охватило именно такое ощущение.

Она вцепилась в мою руку:

– Ты сиди так, я буду за тебя держаться!.. Так спокойнее...

– Угу.

– По-моему, если не держаться, то непременно куда-нибудь унесет. Не знаю, куда... В какое-то очень странное место.

Свет в зале погас, и на экране замелькали кадры кинорекламы. В темноте я зарылся лицом в ее волосы, губами отыскал ухо и коснулся его языком.

– Все будет в порядке... Не бойся.

– Все-таки ты был прав, – тихо сказала она. – Надо было нам ехать на чем-нибудь с именем...

Все полтора часа от начала и до конца фильма мы просидели в кромешной тьме с этим странным чувством плавно-бесшумного ПЕРЕМЕЩЕНИЯ НЕИЗВЕСТНО КУДА. Она уткнулась щекой мне в плечо и ни разу не меняла позы за все это время. К концу фильма плечо мое стало горячим и влажным от ее дыхания.

Выйдя из кино, мы в обнимку отправились шататься по вечернему городу. Казалось, будто именно теперь мы стали особенно близки. Благодушные жители не спеша бродили по улицам тихого города; в вечернем небе тускло мерцали звезды.

– Слушай, а ты уверен, что это – тот город, в который мы ехали? – вдруг спросила она.

Я посмотрел на небо. Полярная звезда висела в точности там, где ей висеть полагалось. Вот только выглядела как-то не совсем натурально. Эдакая фальшивая Полярная звезда. Слишком яркая, слишком большая.

– Ч-черт его знает... – пробормотал я.

– Мне постоянно кажется, будто вокруг что-то не так...

– Когда впервые в городе – поначалу всегда так кажется. К новому городу тело привыкает, как к новой одежде – не сразу.

– И я тоже скоро привыкну?

– И ты привыкнешь... Дня через два или три, – ответил я.

Устав шататься по городу, мы зашли в первый попавшийся ресторанчик, выпили по две кружки пива и съели по тарелке картошки с вареной горбушей. Кухня оказалась совсем неплохой, для первого попавшегося заведеньица – даже отличной. Пиво было свежайшее, белый соус к рыбе – очень тонкого вкуса, хотя и терпковат.

– Ну что, – сказал я, допивая кофе, – пора подумать и о крыше над головой...

– Насчет крыши – я примерно представляю, что это может быть, – ответила она.

– Что именно?

– А вот прочитай мне по порядку все названия отелей этого города...

Я попросил у неприветливого официанта телефонный справочник, отыскал раздел «Гостиницы и отели»и, ведя пальцем сверху вниз по краю страницы, принялся читать ей одно название за другим. Я читал и читал, и прошел уже, наверное, названий сорок, когда она вдруг остановила меня:

– Вот это! Вроде неплохо.

– Которое?

– Последнее, что ты прочитал...

– «DOLPHIN HOTEL», – повторил я написанное по-английски название.

– Это что значит?

– Отель «Дельфин».

– Вот в нем и поселимся.

– Никогда о таком не слышал!..

– Тем не менее, – пожала она плечами, – кроме этого я больше не слышу ничего подходящего.

Поблагодарив официанта, я вернул ему справочник, прошел к телефону и набрал номер отеля «Дельфин». Абсолютно бесцветный мужской голос в трубке сообщил, что в настоящее время свободны только одноместные или двухместные номера. На всякий случай я поинтересовался, а что еще, собственно, у них есть кроме двух – и одноместных. На это мне ответили, что никаких других номеров, кроме одноместных и двухместных, у них в принципе не бывает. Несколько сбитый с толку, я заказал-таки один двухместный и спросил о расценках. Сумма оказалась чуть не вполовину меньше того, что я ожидал услышать.

Мы прошли три квартала на запад, один на юг – и отель «Дельфин» возник перед нами. Скукоженно-маленький – и совершенно безликий. Второго настолько безликого отеля, наверное, было не сыскать на всем белом свете. При виде такой безликости объекта материальной природы начинаешь верить в потусторонний мир и прочую метафизику. Ни неоновой надписи, ни вывески у крыльца, ни парадного хода. Одинокая стеклянная дверь в стене, точно служебный вход какого-нибудь ресторана, и на ней – медная табличка с буквами: «Dolphin Hotel». Никакого – даже самого неказистого – изображения дельфина.

Плоское и гладкое строение из пяти этажей больше всего напоминало гигантский спичечный коробок, поставленный на попа. И хотя при ближайшем рассмотрении выяснилось, что здание вовсе не старое – на первый, не слишком внимательный взгляд казалось, будто все оно изъедено Временем изнутри. Возможно, его таким и построили – сразу старым.

Именно таким он предстал перед нами, отель «Дельфин».

Подруге же он, видимо, понравился с первого взгляда:

– Вполне приличный отель, правда?

– «Приличный отель»?!.. – тупо переспросил я.

– А что? Компактный такой. Никаких излишеств...

– Никаких излишеств? – я уставился на нее. – Простыни без пятен, унитаз, в котором вода не шумит всю ночь, кондиционер, настроенный как тебе нужно, мягкая бумага в туалете, мыло, которым никто до тебя не мылся, невыгоревшие занавески на окнах – все это, по-твоему, сплошные излишества?!

– Вечно ты смотришь на жизнь только с мрачной стороны! – засмеялась она. – В конце концов, мы же не туристами сюда приехали! Фойе за стеклянной дверью оказалось просторнее, чем я ожидал. В центре – стандартный стол с парой диванов для посетителей, огромный цветной телевизор в углу. По телевизору шла какая-то викторина. Людей я в фойе не обнаружил. Слева и справа от двери стояло по огромному цветочному горшку с неведомой мне растительностью. Половина листьев на обоих кустах давно потеряла цвет. Затворив дверь, я встал между двумя горшками и с минуту разглядывал помещение. Осмотревшись, я понял, что на самом деле фойе вовсе не было таким уж просторным. Иллюзия простора создавалась за счет малого количества мебели. Стол, диваны, часы на стене да трюмо с большим зеркалом – вот, собственно, и весь интерьер. Я поизучал глазами часы, перевел взгляд на трюмо. Несомненно, каждый из предметов появился здесь от щедрот того, кто и сам был не прочь поскорее от них избавиться. Часы нагло врали на семь минут, а в зеркале моя голова не очень удачно сходилась с телом.

От стола с диванами веяло тем же духом внутренней изъеденности, что и от всего здания в целом. Матерчатая обивка диванов резала глаз самым безумным оттенком рыжего цвета, какой я только встречал. Можно было подумать, что их выставляли на неделю выгорать под палящим солнцем, еще на неделю – мокнуть под проливным дождем, после чего очень долго держали в затхлом чулане, и все – с единственной целью: добиться того, чтобы вся обивка расцвела роскошной оранжевой плесенью. Я подошел поближе – и за спинкой дивана увидел то, чего раньше не замечал: на диване лежал, перекрученный как сушеная корюшка, средних лет мужчина с абсолютно лысым черепом. В первую секунду я даже подумал, что вижу мертвеца; однако человек просто спал крепким сном. Нос его чуть заметно подергивался при дыхании. На переносице виднелись следы от очков, но самих очков я нигде не заметил. Следовательно, версия о том, что он смотрел телевизор и нечаянно заснул, отпадала. Никаких других версий мне в голову не приходило. Я перегнулся через конторку и заглянул в комнату служебного персонала. Ни души. Подруга нашла на стойке металлический колокольчик и позвонила. Колокольчик неожиданно громко зазвякал на все фойе.

Мы выждали с полминуты – без толку. Лысый не просыпался.

Она позвонила снова.

Спящий захныкал. Таким странным хныканьем, словно его нестерпимо мучила совесть.

Затем открыл глаза и ошалело-отсутствующе уставился на нас. Для острастки подруга позвонила в колокольчик еще раза три. Лысый вскочил с дивана, в мгновение ока пересек приемную, прошмыгнул чуть ли не у меня под мышкой – и вытянулся по ту сторону стойки. Человек оказался консьержем.

– Ради Бога, простите!.. – проговорил он. – Так неловко получилось: ждал вас, ждал – и заснул!

– Извините, что разбудили вас, – сказал я.

– Да что вы!.. – только что не замахал руками консьерж. И вручил мне анкету для проживающих и авторучку. На мизинце и среднем пальце его левой руки недоставало по верхней фаланге.

Я вписал в анкету свое имя, потом подумал немного, скомкал бумагу и сунул в карман. Затем, взяв новый бланк, вписал первое пришедшее в голову имя и ниже – не менее вздорный адрес. Самые заурядные имя и адрес. На случайный взгляд – очень даже неплохо. В качестве профессии я выбрал торговлю недвижимостью. Откуда-то из-за телефонного аппарата консьерж выудил очки в целлулоидной оправе с толстыми линзами, водрузил их на нос и очень внимательно изучил все, что я написал.

– Токио, Сугинами... 29 лет, агент по продаже недвижимости.

Я достал из кармана салфетку и принялся стирать с пальцев пятна от авторучки.

– По работе здесь? – спросил консьерж.

– В каком-то смысле, – ответил я.

– Сколько суток пробудете?

– Месяц.

– Месяц?... – он посмотрел на меня с задумчивостью художника, разглядывающего девственно-чистый лист бумаги. – Вы собираетесь пробыть здесь целый месяц?

– А что, почему-то нельзя?

– Нет-нет, почему же нельзя! Просто... у нас принято производить все расчеты на трое суток вперед.

Я опустил на пол сумку, вынул из кармана бумажник, с хрустом отсчитал из пачки двенадцать десяток и положил перед ним на стойку.

– Начнет не хватать – сообщайте, добавлю.

Консьерж зажал банкноты в трех пальцах левой руки и пальцем правой пересчитал деньги заново. Затем выписал чек на всю сумму и вручил мне.

– Насчет номера будут какие-то пожелания?

– Если можно – угловую комнату подальше от лифта.

Повернувшись ко мне спиной, консьерж очень долго шарил взглядом по стенду с ключами, пока, наконец, не снял ключ от номера 406. Ключи почти от всех номеров висели на своих местах. Говорить о процветании отеля «Дельфин» можно было с большой натяжкой.

Швейцар в отеле «Дельфин» отсутствовал как понятие, и чемоданы до лифта нам пришлось волочить самим. Подруга оказалась права – «излишества» в отеле отсутствовали напрочь. Лифт при движении мотало из стороны в сторону как огромную чахоточную собаку.

– Когда останавливаешься надолго, самое лучшее – это маленький опрятный отель! – деловито заявила подруга.

Выражение «маленький опрятный отель» и в самом деле звучало неплохо. Прямо готовое клише для рекламы в женском журнале: «Если вы к нам надолго – он станет вам домом, наш Маленький Опрятный Отель...»

Однако первое, что мне пришлось сделать, войдя в номер «маленького опрятного отеля», так это пристукнуть шлепанцем тлю, разгуливавшую по оконной раме, а также выкинуть в урну два женских волоса, найденных на коврике у кровати. Тлю на Хоккайдо я встретил впервые в жизни. Подруга в это время уже вертела кранами в ванной, настраивая температуру воды. Как и следовало ожидать, краны при этом ревели, как полоумные.

– Что, нельзя найти ничего поприличнее?! – заорал я ей, распахнув дверь в ванную. – У нас же денег хватит на что угодно!

– При чем тут деньги?! Главное, что поиски овцы должны начинаться именно отсюда!

Хочешь ты или нет – мы остаемся здесь...

Я плюхнулся на кровать, закурил, включил телевизор, поперескакивал с канала на канал – и выключил. Слава Богу, хоть телевизор нормально показывал. Рев воды прекратился, с полураспахнутой двери в ванную свесилась ее одежда – и по всему номеру разнесся шум воды.

Я раздвинул занавески: за окном тянулись ряды железобетонных строений, таких же бестолково-безликих, как и отель «Дельфин». Здания были словно измазаны сажей, и при одном взгляде на них начинало казаться, что пахнет мочой. Хотя было уже около девяти, в отдельных окнах еще горел свет и виднелись фигурки по уши занятых работой людей. Уж не знаю, над чем они все так усердно работали, но зрелище было довольно унылым Впрочем, взгляни кто-то из них на мое окно – в моей фигуре им тоже не увиделось бы ничего особенно жизнерадостного. Я задернул занавески, лег на кровать и, свернувшись на открахмаленных до асфальтовой жесткости простынях, начал думать о своей бывшей жене и о парне, с которым она жила. О парне я знал все довольно подробно. Как тут не знать, когда мы с ним были друзьями. В свои двадцать семь он был малоизвестным джаз-гитаристом, и для малоизвестного джаз-гитариста – сравнительно порядочным человеком. Характера неплохого. Вот разве что стиля своего никогда не имел. В такой-то период блуждал между Би Би Кингом и Кенни Барреллом, к такому-то возрасту застрял между Лэрри Кориеллом и Джимом Холлом... Лично мне было не очень понятно, почему после меня она выбрала именно этого парня. Видно, правду говорят, что в каждом человеке с рождения заложен неизменный вектор душевных склонностей. Он был лучше меня лишь тем, что играл на гитаре. Я был лучше его лишь тем, что умел мыть посуду. Гитаристы, как правило, никогда не моют посуду. Повредишь себе палец – и больше незачем жить на свете. Затем я стал думать о нашем с нею сексе. От нечего делать я попытался подсчитать, сколько раз мы с ней занимались любовью за четыре года жизни вдвоем. Но тут же и плюнул на это занятие: точное число установить все равно невозможно, а в приблизительных числах я не видел особого смысла. Надо было вести какой-то дневник. Или хотя бы пометки делать в блокноте. Тогда, конечно, я бы смог определить его – Количество Секса За Четыре Года Вдвоем. Теперь же меня интересуют только точные числа. Лишь при их помощи и можно восстановить, как все было на самом деле.

Моя бывшая жена вела подробный дневник своей половой жизни. Однако то были вовсе не какие-нибудь лирические заметки. Еще в девичестве, после первых же месячных, завела она толстую школьную тетрадь, где производила скрупулезный учет всех своих менструальных циклов, и где в качестве «побочного фактора» иногда упоминался секс. Таких тетрадей у нее было восемь, и хранила она их в ящике туалетного столика, который запирала на ключ, вместе с самыми личными письмами и фотографиями. Записок этих она никогда никому не показывала. Насколько подробно она касалась в них секса как такового, я не знал. И теперь, поскольку мы с ней расстались, не узнаю уже никогда.

– Если я вдруг умру, – повторяла она не раз, – тетради эти сожги. Облей хорошенько керосином и сожги, а пепел в землю зарой. И учти: если хоть одна живая душа узнает оттуда хоть слово – я эту душу прокляну с того света!

– Но я-то уже столько лет с тобой сплю! Знаю каждый уголок, каждую клеточку твоего тела. Меня-то чего стесняться?

– Клетки тела полностью, на все сто процентов, обновляются каждый месяц. Мы все время меняемся. Вот, даже прямо сейчас! – и она поднесла близко-близко к моим глазам кисть тонкой руки. – Все, что ты знаешь обо мне – не больше, чем твои же воспоминания!..

Даже за месяц до развода эта женщина оставалась в высшей степени рассудительной.

И очень точно знала, как обращаться с реальностью своей жизни. По принципу:

однажды захлопнувшиеся двери уже никогда не откроются снова, но это вовсе не значит, что нужно мешать дверям закрываться.

Все, что я знаю о ней сейчас – не больше, чем мои же воспоминания. Воспоминания, отходящие все дальше и дальше в прошлое, отмирающие, точно старые клетки тела. Так, что уже никогда не вспомнить, сколько раз мы с ней все-таки занимались любовью.