ГЛАВА ПЯТАЯ
Когда Мор на следующее утро проснулся, первой его мыслью было: «До чего мне легко!» Словно добрый ангел пролетел над ним ночью. Удивляясь этому новому ощущению, он не спешил вставать, и вдруг понял в чем дело — он наконец решился. И это главное. По сравнению с этим осуществить задуманное будет, наверное, гораздо легче. Что действительно нужно, то обязательно сбывается. Мысленно просматривая предыдущий вечер, пытаясь извлечь то главное, что вчера произошло, Мор предположил — а может быть, Тим Берк каким-то образом сумел передать ему уверенность, совершенно для него несвойственную, в собственной правоте? Вот любопытный повод для размышлений. Потом его мысли переключились на мисс Картер. Сегодня на ленче он ее увидит; и тут же пришла мысль, а не она ли, мисс Картер, так повлияла на него, что в нем вдруг всколыхнулись силы, возродилась вера в свои возможности? Некоторое время он размышлял над этой загадкой. Эксцентричные индивиды, наконец сделал он вывод, полезны людям, руководствующимся в жизни сводом условностей; полезны хотя бы тем, что открывают этим последним некие новые горизонты окружающего мира, из которых и рождается чувство свободы. В конце концов, поучительней и не придумаешь, чем посмотреть на все как бы глазами другого человека.
Утро пролетело быстро, и незадолго до часа дня Мор сел на велосипед и поехал к Эверарду. В корзинку он положил пакетик с полным собранием сочинений Демойта, которое намеревался передать мисс Картер. Особая, исключительно для учительских велосипедов дорожка, зела по лесистому неухоженному склону к запущенному директорскому саду. Лавируя между деревьями и чуть подскакивая на небольших неровностях, Мор ощущал глубочайшее довольство собой, да и вообще всем миром. Было жарко, как и в предыдущие дни, но сегодня с юга, со стороны моря, повеял ветерок, принося прохладу.
Благосклонные мысли об Эверарде копошились в его голове. Вспомнилось ему попутно и замечание мисс Картер, что Эверард — человек беззлобный. Верно. Злобности в Эвви нет. В определенном смысле, он действительно добродетельный человек. Преследующий только благие цели, неэгоистичный; в самом деле, как будто и не знает, что можно добиваться чего-то для себя лично. Здание его жизни выстроено, по всей видимости, таким образом, что в нем нет даже закуточка, где можно было бы копить что-то для себя. Бытие большинства людей обязательно предусматривает какую-нибудь кладовочку, этакое укромное местечко, куда складываются лакомства про запас, так сказать, на черный день. У Эвви такой кладовочки нет. Он живет открыто, нетщеславный, нечестолюбивый, даже не ведающий этих пороков в себе и поэтому отказывающийся видеть их в окружающих. Если люди на него и обижаются, то причиной тому нерешительность Эвви, его явная бестолковость, но никак не непреклонность, потому что, прожив на свете достаточно долго, он до сих пор не развил в себе ничего похожего на непреклонность.
Несомненно, человек с таким характером не может завоевать авторитет в глазах подчиненных. И все же Мор чувствовал, и даже сильнее, чем прежде, что в Эверарде есть что-то покоряющее. Эверард добр, бескорыстен, так почему же, спрашивал себя Мор, я испытываю глубокую симпатию не к нему, а к Демойту, хитрому, ершистому, прямой противоположности Эверарда? Возможно, думал Мор, я и сам не такой уж паинька? Вот вам еще одна загадка. Вокруг одни загадки. Ну что ж, это может быть даже приятно. И пока он съезжал по склону, осознание присутствия некоей тайны перешло в уже без всяких сомнений приятное предвкушение новой встречи с мисс Картер.
От шоссе к дому Эверарда вела покрытая гравием дорожка. По гравию было трудно ехать, поэтому Мор слез и повел велосипед к белеющему невдалеке дому. Площадка перед домом была украшена рядом бетонных ваз, в которых произрастала герань. Подъезжающие к дому автомобилисты всегда вынуждены были изыскивать способ, как бы так поаккуратней между этими вазами проехать. Мор еще издали заметил, что у дверей стоит чей-то автомобиль. Подойдя поближе, он увидел, что это длинный темно-зеленый «райли». С неожиданно нахлынувшим чувством восхищения Мор оглядел машину. Сам он о машине не мог и мечтать. Прислонив велосипед к боковой стене дома, он вошел в холл. Повесил плащ на крючок и поднялся по лестнице в большую комнату, служившую Эверарду одновременно и гостиной, и столовой.
Там уже находились мисс Картер и Бладуард. На минуту он огорчился, потому что мечтал оказаться первым гостем и встречать остальных. Мисс Картер стояла, прислонившись к каминной полке, Бладуард смотрел в окно. Оба молчали. Всем было известно, что Эверард не умеет развлекать гостей.
Тут и сам хозяин дома вышел навстречу Мору.
— Билл, я так рад, что вы пришли. Теперь можно приступить к завтраку. Вот мисс Картер, наверняка вы уже знакомы, и мистер Бладуард здесь. Плащ вы оставили внизу? Отлично, отлично.
У Эверарда было пухлое, румяное лицо; такие, как он, обычно из мальчишества сразу переходят в средний возраст, как бы минуя промежуточную фазу. На нем был неизменный твидовый костюм и столь же неизменный и излюбленный высокий жесткий воротничок. Глаза большие, выражение доброжелательности никогда не покидает их. Волосы светло-каштановые, не поддающиеся расческе. Когда-то он наверняка был славным мальчиком, и до сих пор остался славным человеком, обезоруживающим своей добротой даже тех, кто относился к нему предвзято.
— Приветствую вас, сэр. Извините, я немного опоздал, — произнес Мор. Одно время Эверард убеждал Мора называть его по имени, но у того не получилось.
Мор бросил торопливый взгляд на мисс Картер, и она кивнула ему. Сегодня на мисс Картер было узкое синее шелковое платье, в котором она выглядела элегантней и женственней, чем прежде. Бросалось в глаза, что она чем-то глубоко обеспокоена. Ясно чем, догадался Мор, присутствием Бладуарда. Мор ощутил болезненный укол и с удивлением понял, что это, возможно, обыкновеннейшая ревность. Оказывается, он ждал, что она уделит его появлению куда больше внимания. Ему вновь припомнилась странная сценка на втором этаже изостудии. Он уперся взглядом в фигуру Бладуарда, все еще стоявшего спиной к собравшимся.
— Ну а теперь прошу к столу! — провозгласил Эвви. У него был сильный, проникновенный голос человека, привыкшего взывать к школьной аудитории, и поэтому в его устах любая фраза звучала как фанфары. Стол находился в противоположном конце комнаты. С тех самых пор, как отсюда выехал Демойт, эта столовая-гостиная стала совсем другой. Раньше, увешанная мохнатыми ковровыми шкурами, она напоминала медвежью берлогу. Но шкуры исчезли, их сменили репродукции французских импрессионистов, и комната сделалась как будто светлее и больше.
— Мистер Бладуард, садитесь здесь, — суетился Эвви. — О, мисс Картер, вы присаживайтесь вот тут, а Билл сядет у буфета. Не поможете ли мне поставить тарелки, Билл?
Мистер Эверард искренне верил, что можно обходиться без слуг. В школе, дерзнув пойти против мнения родителей, он ввел новые правила: за завтраком ученики сами накрывают столы и сами за собой убирают, сами заправляют постели, сами чистят обувь, и дважды в неделю делают влажную уборку. Ну а у себя в доме Эвви тем более мог заводить какие угодно порядки, особенно после того, как отказался пользоваться деньгами на представительские расходы, которые Демойту были назначены как часть директорского жалованья. Если не считать каких-либо особо торжественных случаев, прислуги у Эверарда за столом не было. Вот и сегодня кухарка, сочинив ряд подходящих, как она считала, закусок, удалилась незадолго до прихода гостей, и теперь Эвви предстояло все наилучшим образом расставить. У Мора полегчало на душе, когда он увидел, что сегодня закуски холодные. В приемах, устраиваемых Эвви, имелась одна положительная черта — они не тянулись слишком долго; никаких затяжных сидений со стаканчиками хереса, никаких утомительных дегустаций вин и ликеров, нет, все проходило очень живо, и это радовало.
Эвви вытаскивал из буфета тарелки с мясом и салатами, а Мор расставлял их на столе и наливал гостям минеральную воду. Мисс Картер держалась скованно. Бладуард с рассеянным видом покачивал головой туда-сюда, туда-сюда, словно ему только что эту голову установили, и он проверяет, не отпадет ли она ненароком. Трудно было понять, сколько этому человеку лет. Мор предполагал, что ему лет тридцать. Если бы не некоторые странности, его можно было бы назвать далее красивым. Большая голова с темными, прямыми, довольно длинными волосами, которые при ходьбе или в разговоре как бы оживали, широкое лицо, мощная шея, большие глаза, светящиеся, как у вышедшего на ночную охоту зверя, крупный нос. Не очень четко очерченный рот, иногда приоткрытый. Хорошие белые зубы, которые, впрочем, из-за излишне толстых губ трудно было разглядеть. Улыбался он редко. Руки у него тоже были крупные, и он имел привычку жестикулировать ими. У него был какой-то дефект речи, и он маскировал его при помощи повторения одного и того же слова, но это давалось ему с большим напряжением, доходящим до комизма. На лекциях Бладуарда школяров охватывал неудержимый смех, и когда это обнаружилось, то дирекция уменьшила, к огорчению Бладуарда, число его уроков — теперь он читал свою лекцию по искусству для всей школы и только один раз, в конце летнего семестра. Стать образцовым директором школы Эвви мешало еще и то, что он не умел обдумывать разом несколько задач. Вот и сейчас он сначала убедился, что все гости его не обделены едой и питьем, и только после этого решил начать беседу.
— Мисс Картер, так как же продвигается работа над картиной? Наверняка уже близится к завершению?
— Боже правый, да я еще и не начинала, — удивленно ответила мисс Картер. — Сделала несколько карандашных набросков, но поза, одежда, выражение — все это только предстоит решить. Пока еще тут для меня полная неясность. — От волнения в ней ярче проступила ее чужеземность.
— А как вы считаете, сэр, — плутовски начал Мор, — каково самое характерное выражение у мистера Демойта? — Ему захотелось, чтобы Эвви хоть раз позлословил.
Эверард задумался и наконец ответил:
— На мой взгляд, это выражение сдобренной оттенком коварства задумчивости.
Неплохо, подумал Мор. Метко и беспощадно. Его оценка Эвви поднялась на один пункт. Он посмотрел на Бладуарда. Тот продолжал есть с безучастным видом, как посетитель ресторана, случайно оказавшийся за столиком с тремя незнакомцами. Мор завидовал умению Бладуарда пренебрегать условностями. Демойт говорил, что в Бладуарде несомненно есть нечто впечатлящее, и Мор с этим соглашался. В нем есть какая-то будоражащая подлинность. По сравнению с ним Эвви кажется неубедительной, бледной копией человека. И мисс Картер несомненно живая. А я какой? — с неведомым доселе пристрастием спросил себя Мор.
Видно было, как трогательно старается Эверард, чтобы беседа не прерывалась. От этих усилий он наморщил лоб, озабоченно поглядывая на мисс Картер, спросил:
— Вы ведь долгое время прожили в другой стране, наверное, вам одиноко в Англии?
— Да, большую часть жизни я провела во Франции. Мое детство прошло на юге Франции.
— О, побережье Средиземного моря! — воскликнул Эвви, — «великая цель путешествия», как писал доктор Джонсон. Вы счастливица, мисс Картер.
— Не знаю, — поглядев на него, серьезно произнесла девушка. — Не сказала бы, что юг Франции так уж хорош для детей. Там жара и сушь. Детство осталось в моей памяти одной нескончаемой мучительной засухой.
— Но вы ведь жили у моря, не так ли?
— Верно, но это безрадостное море. Море без приливов и отливов. Помню, в детстве в английских книжках я видела картинки, на них девочки и мальчики лепят из песка замки на берегу… и я тоже пробовала строить. Но на средиземноморских пляжах это не получается. Песок грязный и очень сухой. Волны не омывают его, не делают плотным. Когда я пробовала строить, песок просто струился у меня между пальцами. Слишком сухой, невозможно было слепить. И даже если я поливала его водой, он тут же высыхал.
Эти слова привлекли внимание Бладуарда. Он оставил еду и окинул взглядом мисс Картер. Всем показалось, что он сейчас заговорит. Но он снова занялся едой. Мор тоже смотрел на девушку. Ее несомненно что-то смутило, то ли собственная пространная речь, то ли неожиданное внимание Бладуарда. Вслед за ней Мор тоже почувствовал смущение, к которому примешивалась досада.
А тем временем Эверард придумал новый вопрос:
— По всей видимости, вы единственный ребенок в семье?
— К несчастью, да.
— И всегда жили вместе с отцом? Наверняка вокруг вас было шумное общество?
— Напротив, отец вел скорее отшельническую жизнь. Мать умерла, когда я была еще ребенком. Я никогда не покидала отца, вплоть до начала этого года, то есть до его смерти.
Наступило молчание. Ковыряя вилкой остатки еды, Эвви пытался сообразить, какой бы еще задать вопрос. Мор украдкой взглянул на мисс Картер и окаменел. Глаза у девушки были закрыты и по щекам текли слезы.
У Мора сжалось сердце. «Тупица! — почему-то выругал он себя. — Знал, что у нее умер отец, но ни разу не подумал, что она горюет». Он начал лихорадочно искать какие-то слова.
Бладуард отложил нож и вилку.
— Мисс Картер, — произнес он, — я горячий поклонник… поклонник творчества вашего отца.
Мор тут же почувствовал симпатию к Бладуарду. Мисс Картер поспешно утерла слезы, так что Эвви не успел их заметить.
— Мне очень приятно это слышать. — В голосе ее и в самом деле зазвучала радость.
— Именно отец учил вас живописи? — продолжал Бладуард.
— Да, и был совершеннейшим деспотом, словно при рождении вложил мне в руку кисть и с тех пор я ее не выпускала. Мне кажется, всю жизнь так и было — я рисую, а отец стоит рядом.
Воспользовавшись тем, что роль собеседника взял на себя другой, Эвви поднялся из-за стола, чтобы переменить блюда. Мор пришел ему на помощь. Следующим номером программы были компот и мороженое. Кстати, уже подтаявшее.
— На самом деле детей не надо учи… учить живописи, — сказал Бладуард. — Они уже знают, как и что изображать. Это единственное умение, которое дается всем людям от природы.
— А что вы скажете о музыке? — спросил Мор. Ему хотелось вмешаться в разговор, но он не успел, девушка уже отвечала на слова Бладуарда.
— Я с вами согласна. В этом смысле отец меня тоже ничему не обучал, пока я не достигла нужного возраста.
Но когда начал учить, то подходил к делу со всей строгостью. Одну и ту же работу заставлял, помню, переделывать помногу раз.
— Но позднее они забывают, — изрек Бладуард. У него была привычка — ведя с кем-либо разговор, отвечать иногда не на вопрос собеседника, а на свой, внутренний, но ответ произносить вслух. Того, кто еще мало был с ним знаком, это могло сбить с толку. — Они теряю… теряют дар изображать примерно в то же самое время, когда теряют целомудрие. И после этого им приходится учиться заново. Что это доказывает? Изобразительное искусство — наиболее глубинная форма восприятия. Мы воплощенные… воплощенные существа, наш способ познания — это чувственный способ, причем, зрение доминирует над прочими чувствами. У людей еще не развилась речь, а они уже умели изображать. — И этим тоже славился Бладуард: среди собравшихся он мог долго сидеть, не проронив ни слова, но уж если начинал говорить, то не иначе как произносить пространнейшие монологи.
Мисс Картер сосредоточенно слушала Бладуарда. Несомненно, он заинтересовал ее. Мор отодвинул блюдечко. Мороженое оказалось совсем безвкусным. Да он и не любил мороженого.
— Если позволите, — сказал Эверард, — я приступлю к приготовлению кофе. На особой машине, которая есть у меня, это получится довольно быстро. Нет, нет, помогать не надо. Угощайтесь фруктами. Сыр, пирожные, все на столе перед вами. А я потихоньку-помаленьку начну готовить.
Эвви в самом деле недавно приобрел агрегат для варки кофе, но поскольку не умел рассчитать, сколько сырья туда засыпать, напиток получался таким же удручающе невкусным, как и в доагрегатные времена.
— По вашему мнению, так мы сами наделяем мир смыслом при помощи изображения его? — спросила мисс Картер у Бладуарда. — Нет, благодарю вас, — бросила Мору, предложившему ей печенье.
И Мор с унылым видом принялся распечатывать завернутый в серебристую фольгу мягкий треугольничек плавленого сырка.
— Изображение — это двойственное слово, — говорил Бладуард. — Изображение чег… чего-либо — это такая задача, к которой надо приступать с душевным трепетом. Какова первая и основная истина, которую любое воплощенное существо обязано постичь? Я вещь, я — материальный объект, пребывающий во времени и пространстве, и потому смертный. Какова вторая истина, которую воплощенному надо усвоить? Что, с одной стороны, он связан с Богом, который не есть вещь, а с другой стороны — с теми вещами, которые его окружают. Так вот, эти другие вещи… — Тут Бладуард поднял вилку, словно подчеркивая особый смысл еще не сказанных слов. — Иные из них просто вещи, а иные есть боговещи, как и мы сами есть богочеловеки.
А у мистера Эверарда, кажется, возникли какие-то трудности с машиной. Мор с прискорбием отметил, что в последний момент Эвви все-таки плеснул туда слишком много воды.
— Переходите сюда. Кофе вот-вот будет готов, — объявил Эвви. Бладуард, Мор и мисс Картер поднялись из-за стола.
— В Библии сказано оп… определенно, — продолжал Бладуард, — что творения природы существуют на земле ради пользы человека. Разве не так, мис-тер Эвер-ард?
От этого неожиданного обращения Эвви вздрогнул.
— Это так, мистер Бладуард. Мисс Картер, прошу, присаживайтесь вот здесь. Хотите молока к кофе?
— Да, с удовольствием.
— И та же Библия велит… велит удерживаться от сотворения кумиров.
— А вы не против холодного молока? Увы, холостяцкая жизнь, за всем не уследишь.
— Ничего, спасибо. Только не очень много.
— Немудрено, что ранняя церковь смотрела двояко на воплощение религиозных сюжетов в картинах и скульптурах. Но благосклонное отношение у отцов церкви все же возобладало, по этой причине очень скоро мы и обнаруживаем, что молитва и поклонение естественно воплощаются в виде изображения, как в знаменитых мозаиках Равенны.
— О да, они изумительны! — воскликнул мистер Эверард. — Вы были в Равенне, мисс Картер?
— Да, мы с отцом часто туда ездили. Я хорошо знаю эти мозаики.
— Ранняя церковь… ранняя церковь, — говорил Бладуард, принимая чашечку кофе из рук Эверарда, — не делала, кажется, никакого различия между… между изображением творений природы и изображением человеческого лица. Так близок, так еще близок по времени источник света, и это сообщает их восприятию мира то благоговение, которое отражается в тогдашнем способе изображения человеческого лица. Но вот мирской дух Возрождения захватывает художников, и уже появляется исключительный интерес к форме человеческого тела, сопровождаемый абсолютной утратой той ранней проницательности и того раннего благоговения.
— Как вам нравится кофе, Билл? — поинтересовался Эверард. — Хоть немного лучше, чем раньше?
— Отличный кофе, сэр, — торопливо глотая безвкусную водичку, сказал Мор.
— То есть вы хотите сказать, — обратилась мисс Картер к Бладуарду, — что следует разделять изображение человека и изображение прочих вещей?
— Это разделение для нас вполне естественно. Но дело в том, что не только к человеку, но и к остальному мы должны подходить с чувством поклонения. Мы должны, изображая ту или иную вещь, пытаться показать именно ее суть, а не трактовать лишь в виде символа наших собственных настроений и желаний. Подлинный художник… подлинный художник это тот, кто настолько почтителен, что, видя перед собой тот или иной объект, просто показывает этот объект. Но это «просто» для живописи и означает самое главное.
— Я полностью с вами согласна!
Издали донесся звук колокола, напоминающий, что уже пятнадцать минут третьего.
— Но когда перед вами оказывается человек, — продолжил Бладуард, — тогда это не просто объект. Перед вами предстает Бог.
— Билл, у вас после обеда есть урок? — спросил у Мора Эверард. — Извините, что не спросил раньше.
— Нет, — ответил Мор, — на сегодня у меня уроков больше нет.
— Вы подразумеваете, что нам не следует изображать людей? — уточнила мисс Картер.
— Каждому надлежит искать свой собственный путь. Если бы было возможно, ах, если бы было возможно рассматривать голову как материальный объект сферической формы! Но кто же велик настолько, чтобы позволить себе такой взгляд!
— Я не понимаю, зачем пытаться рассматривать голову как материальный объект сферической формы, — заметил Мор. — Голова — это голова, и понять человека можно, заглянув ему в глаза. Ради чего художник обязан все это забыть, не понимаю.
— Укажите мне, кто настолько великодушен, чтобы вместить в себя другого человека? — Отвечая Мору, Бладуард говорил с той же интонацией, что и во все время своего монолога. Он отвечал Мору, но взгляд его был устремлен на мисс Картер. — На материальную вещь мы можем смотреть с почтением, удивляясь возможности ее существования. Но, глядя на человеческое лицо, мы видим не другого человека, а лишь самих себя. А кто мы такие? — Бладуард развел руками, в одной из которых держал чашечку с нетронутым кофе.
— Я согласна со многим из того, что вы сказали, — быстро, как будто испугавшись, что ее перебьют, произнесла мисс Картер. — Наши картины — это оценка самих себя. Я знаю, в какой мере и насколько печально мои картины обнаруживают то, что таится во мне. И все же, мне кажется…
— Фактически, — перебил Бладуард, — нам не дано по-настоящему видеть достоинства. Странности и пороки находить куда легче. Но кто в силах преклониться перед лицом другого человека? Истинный мастер портрета должен быть святым, но у святых в этом мире иные задачи. Возможно, иконописцам это было доступно в какой-то мере. Изображения… изображения Господа, как правило, нельзя назвать портретом некой индивидуальности. Изображения Господа, как правило, поражают нас величием замысла, а не каким-то особым выражением лица, не каким-то оригинальным жестом. Там, где Его облик индивидуализирован, как в караваджевском «Христе в Эммаусе», мы испытываем потрясение. Такое же потрясение мы должны испытывать при созерцании изображения всякого человеческого лица.
Эверард с нескрываемым беспокойством поглядывал на часы. Он хотел что-то сказать, но мисс Картер опередила его:
— То, что вы сейчас сказали, это все-таки очень абстрактно, мистер Бладуард. Конечно, можно согласиться с мыслью, что благоговение перед человеческим лицом для художника невозможно… в каком-то возвышенном смысле это чувство действительно недостижимо. И все же, взгляните на портреты Рембрандта, Гойи, Тинторетто…
Мисс Картер говорила все звонче. Все большее воодушевление охватывало ее. Бладуард пытался ее прервать. Эверард бормотал что-то невнятное.
— К сожалению, мне пора уходить, — сказал Мор так громко, что перекрыл все голоса. Наступило молчание.
Бладуард поставил чашку на стол и встал.
— Благодарю за приятное времяпрепровождение, мистер Эвер-ард, — сказал он. — И с вами, мисс… мисс Картер, тоже очень приятно было познакомиться. Надеюсь, я не уто… утомил вас.
Мисс Картер поднялась. Она все еще была пунцовой от волнения.
— Сердечно вас благодарю, — проговорила она. — Беседа была очень интересной.
Создавалось впечатление, что у Эвви от усталости подкашиваются ноги. Все спустились в холл. Мор заметил на столике маленький сверток. Книги для мисс Картер. Он схватил сверток и поспешил вручить девушке.
— Книги, — сказал он, — которые я вам обещал.
— О, большое спасибо, — произнесла она, едва взглянув в его сторону. Мор мысленно выругал Бладуарда. Гости и хозяин вышли из дома на усыпанную желтой щебенкой площадку. Нестерпимый послеполуденный зной волнами поднимался от земли.
— О, Билл, извинитесь за меня перед вашей женой, — сказал Эвви. — У меня совершенно вылетело из головы, что следует пригласить и ее. Да я и собирался, но память у меня никудышняя, вы же знаете. А сейчас, в конце семестра, вообще в голове кавардак. Но вы ей передайте, что я очень и очень извиняюсь.
— Передам, разумеется, — пообещал Мор, хотя не намеревался даже упоминать Нэн об этих нелепых извинениях. Потому что знал, как она это воспримет.
— И не ленитесь убеждать ее в том, чтобы она прочла эту маленькую речь на обеде, — добавил Эверард.
— Постараюсь, — держа ладонь козырьком, пообещал Мор.
— Ну, очень рад был вас видеть, а теперь пора возвращаться к делам. Конец семестра на носу, знаете ли. Всего доброго, мисс Картер; надеюсь, вскоре встретимся опять, большое спасибо за визит. — С этими словами Эверард как-то уж слишком поспешно скрылся в доме и затворил дверь.
Три гостя минуту стояли в нерешительности. «Если Бладуард сейчас снова заговорит, я его огрею по башке, — мысленно пообещал Мор». Похоже, мисс Картер посетила подобная же мысль.
— И мне пора, — вороша носком туфельки кусочки щебенки, произнесла девушка и как-то неуверенно добавила: — Могу кого-нибудь из вас подвезти к школе.
И только сейчас Мор сообразил, что этот великолепный зеленый «райли» принадлежит именно мисс Картер. Такая миниатюрная женщина — за рулем такого великана! В первую секунду Мора это озадачило, но уже в следующую вызвало настоящий восторг.
— Нет, спасибо, — тут же сказал Бладуард. — У меня тут велосип… велосипед. Ну, всего доброго. — И с этими словами он исчез за углом дома.
Мор остался наедине с мисс Картер. Он не знал, как поступить. И вдруг сильнейшее желание охватило его — обязательно проехаться в этом автомобиле.
— Да, я буду очень благодарен, если подвезете, — ответил он.
Он отворил перед ней дверцу, после чего сел рядом. Пакетик с книгами она положила на заднее сиденье. Надела черные очки, повязала голову пестрой косынкой. Завела мотор. Машина медленно тронулась с места, и тут мимо них промелькнул любопытный персонаж. Бладуард, одной рукой держащийся за руль своего велосипеда, другой рукой придерживающий велосипед Мора. Он проехал быстро, с опущенной головой, затем свернул с дороги на ведущую к школе велосипедную дорожку.
«Каков наглец! — возмутился в душе Мор. — Это же зрелище, предназначенное для нее. Но, может, она не поймет, в чем тут соль? А вдруг поймет, то есть разгадает его уловку?» И неожиданно его разобрал смех.
— Что случилось? — спросила мисс Картер.
— Занятный юноша этот Бладуард, — со смехом произнес Мор.
Автомобиль поехал быстрее.
