ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Разрезая воду протяжными, неторопливыми движениями рук, Фелисити поплыла назад к берегу. Море было совершенно спокойно. Она плыла брассом, четко, размеренно, стараясь поднимать как можно меньше брызг. Вода с маслянистой мягкостью омывала ей подбородок, а солнце согревало лоб и высушивало капли влаги на щеках. Солнце уже догорало, но еще не утратило своей торжествующей власти над небесами. На берегу не было ни души. Фелисити плавала в скалистом заливе, где во время отлива у основания утеса обнажались нагромождения обточенных волнами камней. Во время прилива вода накрывала их, отрезая путь на сушу. Слева и справа от залива тянулись участки песчаного пляжа, там собирались курортники. Но здесь было безлюдно. Это было очень важно, так как Фелисити собиралась совершить магический обряд.

Еще в раннем детстве Фелисити поняла, что ей на роду написано стать колдуньей. Она обнаружила особый знак на своем теле — очень маленький бугорок пониже соска левой груди, не похожий на обычную родинку. Еще один сосок. Фелисити знала, что колдуньи имеют дополнительный сосок для вскармливания своих родичей; и хотя ее несколько смущала мысль о такой близости с потусторонними силами, она в то же время не без гордости считала, что, несомненно, отмечена особым даром и с нетерпением ждала дальнейших знамений.

Но пока ничего примечательного не происходило. Когда у колдуний наступает пора зрелости, Фелисити не знала. Ах да, время от времени являлся Ангус, но вел себя всегда очень скромно, воплощаясь в облики, не смущающие воображение обыкновенных людей, в окружении которых жила Фелисити. Брат к племени колдунов не принадлежал, ей наконец с грустью пришлось это признать. Долгое время он соглашался, что видит Ангуса, но теперь Фелисити понимала, что он только делает вид. Он вместе с ней участвовал в разных магических ритуалах, но относился к ним с нескрываемой насмешкой. В характере Дональда не было ни терпения, ни дотошности, необходимых для занятий магией. Он вечно забывал какие-нибудь детали, а потом утверждал, что они не так уж важны или начинал смеяться в самый разгар ритуала. В общем-то, именно из-за легкомысленного отношения Дональда ни один из этих обрядов никогда не удавалось завершить, а незавершенность в магии равносильна неудаче.

Фелисити, где только могла, добывала книги по магии и тщательно изучала все магические наставления. И, к своему огорчению, убедилась, что почти все магические церемонии связаны с кровопролитием. С одной стороны, ей хотелось выполнить свое колдовское предназначение. Но, с другой стороны, предложение, к примеру, держать абсолютно белого петуха между ног и сосать кровь из правой руки не привлекало ее нисколько. В конце концов она решила — раз кровопролитие для нее табу, значит, она имеет право изобретать свои собственные обряды. Она не сомневалась, что это должно понравиться Ангусу, которого, несомненно, глубоко оскорбляет жертвенная кровь, особенно, кровь животных. Ведь Ангус очень любит животных. О том, угодны ли Ангусу человеческие жертвы, Фелисити предпочитала не задумываться. Она начала сочинять свои собственные ритуалы — и на один из новогодних праздников придумала небольшой перечень обрядов, из которого кое-что пыталась, с помощью Дональда, осуществить.

Сейчас Фелисити впервые готовилась исполнить один из этих обрядов сама и была полна решимости довести его до конца. Но решила сначала дождаться появления Ангуса. Ангус какое-то время не появлялся. А этим утром она наконец его увидела. Он превратился в человека на ходулях, в длинных клетчатых штанах и цилиндре. Она встретила его совершенно случайно, когда шла по полевой дороге. Великан спешил на какой-то праздник, который должен был состояться в соседнем поселке. Он ничего не сказал, лишь вежливо приподнял свой цилиндр. В такую рань вокруг никого не было. Появление этой высоченной фигуры на минуту ошеломило Фелисити. Но потом она догадалась, кто это, и тут же побежала домой готовиться к церемонии.

Это был один из мрачнейших ритуалов и, вместе с тем, один из самых сложных. Все необходимое уже было собрано и разложено на большом плоском камне, лежащем у кромки воды. Для этого обряда нужно было выбрать место обязательно рядом с водой и время, когда солнце и луна находятся в небе одновременно. К счастью, луна взошла рано, и ее появление совпало с отливом. Все это Фелисити восприняла как хороший знак. Было около восьми вечера, и заходящее солнце светило еще достаточно ярко. Но уже луна, большая, мертвенно-бледная, цветом и видом своим похожая на сыр, всходила над морем. Фелисити вскарабкалась на камень, стараясь не капнуть водой на ритуальные предметы. Хотя плавала она тоже не просто ради развлечения. Это была часть будущего ритуала. Очищение водой — существенная часть обряда, так же, как одежда без швов и без рукавов. И тут купальный костюм оказался как раз к месту. Она насухо вытерлась новым полотенцем, которое купила утром.

Обсохнув и согревшись, она начала готовить сцену. Вода с тихим плеском омывала камень. Это был особый, мертвый час отлива. На поверхности камня Фелисити насыпала круг из песка, а внутри круга — треугольник из соли. По сторонам треугольника она положила маленькие связочки мака и собачьего шиповника. На острие треугольника, указывающего на море, положила электрический фонарик, оплетенный травой зверобоя. Фонарик, повернутый внутрь треугольника, она включит, когда начнется обряд. Возле правого угла треугольника стояла медная чашка с белым вином; перочинный нож, приобретенный, как и полотенце, только сегодня; немного камфорного дерева и алоэ в пакетике; объемистая бутылка с бензином; спичечный коробок, а в нем живой жук; а еще ультразвуковой свисток и колода карт Tapo. В центре треугольника стояло нечто вроде треножника, а под ним были рассыпаны веточки лавра вперемешку с древесной стружкой. На треножник она водрузила алюминиевую кастрюлю с молоком и оливковым маслом. Возле левого угла треугольника лежал человечек восьми дюймов высотой, сшитый из украденного у мисс Картер нейлонового чулка и набитый бумагой. Рядом — остро заточенный прутик на случай, если придется поднять человечка — ведь руками во время ритуала к нему прикасаться нельзя. Припасена была также коробка спичек, которую Фелисити спрятала на груди под купальным костюмом.

Теперь все было готово. Фелисити почему-то стало не по себе, далее чуть страшновато. Она огляделась. Никого, пусто. Вокруг лишь камни коричневые, бесформенные. Она взглянула на море. Заходящее солнце отбрасывало последние лучи на воду. Луна поднялась выше, уменьшилась и стала ярче. Из призрачного сумрака выплыло что-то черное и низко летя над водой, стало медленно при-ближаться. Это был баклан. Птица подлетела к берегу и уселась на камень неподалеку. Фелисити включила фонарик. Лучик, пробивающийся сквозь травяную оплетку, обнаружил неровную поверхность камня.

Фелисити открыла церемонию двумя заклинаниями. Первое — обращение к Духу, который должен помочь в осуществлении ритуала. Этот Дух был не Ангус, он был могущественнее Ангуса, дух, которому она не дала имени, и к которому лишь в редких случаях решалась обращаться. Призыв был безмолвный. Фелисити написала разные заклинания для такого рода случаев, но они все звучали так глупо, что она решила обойтись без вульгарного посредничества слов. К тому же ей показалось, что лучше не уточнять, чего именно она стремится достичь. В общем, и так ясно, а в остальном надо положиться на Духа. Второе заклинание, тоже безмолвное, одно из тех, которыми Фелисити сопровождала все свои магические действия. Суть его заключалась в следующем — что бы ни решил Дух или духи, будущее они открывать не должны. Фелисити испытывала панический страх перед тайной будущего. И боялась, что не сумеет обуздать духов, и те выболтают нечто такое, чего и знать не хочется.

Фелисити сделала ножом небольшой надрез на руке. Нож, вообще-то, был оставлен на потом, но она чувствовала, под влиянием Ангуса, несомненно, что надо сделать надрез ножом еще до того, как он будет употреблен для других целей. Она измельчила веточки лавра и поднесла к ним спичку. Вышло не совсем удачно. Деревянная стружка загорелась довольно охотно, а вот веточки просто обугливались на концах, а гореть не хотели. После нескольких попыток они кое-как загорелись, и кастрюля с молоком и маслом потихоньку начала нагреваться. Она бросила в огонь сначала камфару, потом алоэ. Пламя стало желтовато-зеленым, и странный резкий аромат поднялся над треножником. После того, как несколько веточек лавра загорелись, Фелисити позволила огню догореть и очень тщательно соскребла немного пепла, по ее мнению, это был пепел именно лавра, и бросила пепел в медную чашку с белым вином. Размешала и поднесла к губам. Вкус был довольно противный. Она отпила глоток или два и опустила чашку. По ритуалу надо было сделать два глотка, а она боялась отравиться. Взяла карты Tapo.

Это был решающий момент, потому что если вытащить из колоды противоречивые или бессмысленные карты, обряд можно считать испорченным. Фелисити по опыту знала, что способна истолковать почти любую карту с выгодой для себя. В этом тоже сказывался ее колдовской талант. И все же она с тревогой ожидала, что же скажут ей карты. В дополнение к Tapo она создала свой личный толкователь. Различные изображения на картах она связывала с людьми, которых знала; наиболее значительные появлялись обычно в двух мастях. Отец — Король и Король Пик. Мать—Королева и Дама Пик. Дональд — Жонглер и Шут. Она сама — Королева Кубков. Таинственная фигура Священника означала кого-то неизвестного, пока неизвестного, но однажды он появится, чтобы изменить ее жизнь. Изображения Папессы или Верховной Жрицы — это была ее собственная преображенная ипостась, пока еще далекая от нее и скрытая завесой. Мисс Картер для нынешних целей была представлена Лунной картой и Королевой Пентаклей.

Фелисити держала в руке только карты Старших арканов и фигуры четырех мастей. Это уменьшало вероятность вытащить нечто бессмысленное. Она вытащила пять карт и положила их на камень лицом вниз. Сделала торжественную паузу. После чего начала переворачивать карты одну за другой. Смотрела, что получается, и не верила своим глазам. Слева направо карты шли в таком порядке: Королева, Король Пик, Разбитая Башня, Висельник и Луна. Это невероятно легко поддавалось толкованию и очень благоприятствовало обряду. Карта в центре всегда была решающей. Разбитая Башня символизировала магический смысл обряда — отделить отца от мисс Картер. Карта отца и карта мисс Картер лежали по разные стороны Башни. Отец показался в своем материальном облике как Король Пик, а не в духовном как Император. Две женщины показались в их духовном облике. Но мать оказалась рядом с отцом, в то время как мисс Картер была далеко, рядом с Висельником. Фелисити пока еще не могла растолковать Висельника, но в конце концов решила, что он не так уж важен. Предсказание получилось в любом случае очень благоприятное.

Она продолжала. Следующим актом был длинный свист из ультразвукового свистка. Таким образом призывался Дух. Сначала свисток засвистел как обычный, но стоило ей подуть сильнее, и звук стал выше, еще выше и наконец исчез. Она проверила, испугался ли баклан. Но птица все еще была здесь. Тогда она очень осторожно взяла коробочку с жуком. Это был черный жук, большущий, сильный. Она передвинулась к тому месту, где на вершине треугольника лежал фонарик, теперь свет его, когда солнце зашло, казался более ярким, и поставила коробочку на камень. Потом открыла. Жук начал выползать. Именно жук должен выявить точное место, где обряду назначено достичь завершения. Будто зная, какая на него возложена миссия, жук прополз по камню и остановился в маленькой впадинке рядом с человечком. И тут же Фелисити сжала руку. Капелька крови показалась из сделанного ею ранее надреза. Она смешала кровь на кончике пальца с молочной смесью и мазнула по камню перед жуком. Поскольку он не проявил никакого интереса к этой жертве, Фелисити очень осторожно ткнула его в мазок и вновь вернула в коробок. После чего на то место, где была намазана кровь с молоком, поставила теплую кастрюлю с молоком и маслом.

Взяв бутылку с бензином, она налила довольно много в кастрюлю. Потом попробовала зажечь содержимое. Но не получалось. Спички с шипением гасли в зеленоватой смеси. Фелисити сердилась. Получается, в последний момент все будет испорчено. Она зажигала спичку за спичкой. Она едва не плакала. Что бы ни случилось, она не должна сжигать изображение, поднеся к нему спичку. Наконец взяла одну из почерневших лавровых веточек и окунула в кастрюлю. Одновременно заостренной веточкой подняла фигурку. Осталась только одна спичка и ею она подожгла накрошенные лавровые веточки. Веточки мгновенно вспыхнули, и в эту же секунду она протянула руку и ткнула фигурку в огонь. Пламя тут же погасло, но фигурка успела загореться. Фелисити заранее обмакнула человечка в бензин.

Человечек сгорел быстро. Фелисити постепенно собрала мак и шиповник и бросила в море. Начинался прилив. Вода уже хлюпала с трех сторон вокруг камня. Лишь краешек солнца виднелся над горизонтом, окрасив его в пурпурный цвет. Засияла луна. Она как-то сразу уменьшилась и стала похожа на серебряную пуговицу, пришитую к темно-зеленому бархату неба. Луна освещала Фелисити, а та стояла и зачарованно смотрела, как горит человечек. Со стороны моря повеяло прохладой, подул ветерок, и пламя встревожено заметалось.

Нэн стояла по щиколотки в воде. Отлив обнажил усеянное мелкими камешками дно. Сквозь толщу воды камешки казались ей разноцветными и красивыми, но сейчас, высыхая, становились просто серыми. По ним было больно идти, но она шла, и вода тихо плескалась у ее ног. Поблизости от берега воду покрывала чуть заметная рябь, предвещая близость прилива. Перед ней лежало море. Солнце опускалось за горизонт, окрашивая поверхность воды нежным, розоватым цветом. Луна, широколицая, бледная, вся словно изрытая оспинами, медленно всходила на небосклон. Сейчас на берегу осталось всего несколько отдыхающих. Нэн высматривала Фелисити, но той нигде не было видно. Дочка, кажется, избегала ее.

После возвращения в Дорсет Нэн захлестнул настоящий водоворот сомнений. Еще никогда в жизни ей не приходилось столько думать и передумывать. Та прежняя жизнь не требовала, даже исключала душевные метания. Та жизнь укрывала ее надежно, как панцирь, и в этом панцире не было ни малейшей трещины. Конечно, случались и трудности, и минуты сомнений, но таких, как сейчас, она не помнила. Она никогда не сомневалась в том, как надо поступить, она всегда знала, что делать — и когда приходило время убеждать мужа в своей правоте, система аргументации оказывалась привычно знакома, будто все время повторялся один и тот же нескончаемый спор.

И вдруг здание построенной ею реальности рухнуло, и она оказалась одна в центре вселенской пустоты, где от нее вдруг потребовалось заново создавать форму и направленность своего бытия. Но только в последние два дня Нэн начала по-настоящему сознавать эту перемену. Из Суррея она вернулась в настроении далеко не оптимистическом, но в те дни у нее еще, по крайней мере, были энергия и уверенность в себе. По пути она много думала о Тиме. Ее глубоко задело, что Тиму, оказывается, все известно и он, вполне возможно, был доверенным лицом Мора. Думая об этом, она даже начала испытывать чувство, которое редко себе позволяла. Она жалела себя. Впервые за долгие годы, не будучи избалованной дружеским участием, решилась воззвать к чьей-то помощи — а взамен получила предательство. Ей было грустно, потому что она понимала, что вместе с этим разочарованием что-то неуловимое, какой-то едва ощутимый аромат навсегда уйдет из ее жизни. Хотя между ними ничего и не произошло, Тим Берк всегда был для нее источником радости, и вот теперь его не будет. Однако потом она согласилась простить Тима, даже решила больше не называть его предателем. Именно тогда она позволила себе вспомнить, как они лежали в кресле. Она вспомнила все подробности, все слова, которые сказал тогда Тим. Она долго и сосредоточенно думала об этом. И это было почему-то похоже на воспоминание о далеком прошлом, о чем-то трепетном, печальном, невозвратно ушедшем. Может, пусть лучше Тим играет свою прежнюю роль и все будет как прежде. Все должно остаться как прежде. Мысль, что так должно быть и так будет, ее немного успокаивала.

Потом она подумала о муже. Чувство облегчения, которое она испытала во время разговора с Биллом, когда обнаружила, что ситуация снова ей подвластна, не покидало ее несколько дней. В эти дни, вспоминая минувший разговор, она слышала только свои аргументы, неоспоримые, полные уверенности. Ответы Билла словно канули в воду. Она целиком и полностью верила, что ее увещевания будут приняты. Как именно все произойдет, ее не волновало. Важно одно — вернувшись, она должна увидеть, что он все исполнил… после этого и она исполнит свое обещание — больше к этой истории не возвращаться. Она радовалась, что сумела найти такое цивилизованное решение. По сути, в тот момент Нэн восприняла ситуацию как драму, финал которой она в силах написать самостоятельно.

Но почти сразу иные и совершенно непонятные чувства стали одолевать ее. Ей никак не удавалось забыть, что она увидела, войдя в гостиную. Постепенно мысль, что Билл в самом деле обнимал и целовал ту девушку, и, разумеется, не один раз, стала для нее очевидной. Вполне возможно, он все еще целует и обнимает ее. Прежде она никогда не испытывала ревности… она знала, что ревность и подобные ей переживания — это невроз, им нельзя поддаваться. Поэтому и сейчас гнала от себя такие чувства. Но они не уходили.

Нэн снились навязчивые сны. И это в ее жизни тоже было впервые. Обычно сны, если снились, то забывались бесследно. Теперь образ мужа преследовал ее по ночам. Девушки в этих снах не было. Нэн непрестанно думала о Море. За эти несколько дней она передумала о нем больше, чем в то время, когда только влюбилась в него. Его лицо не давало ей покоя. Она вспоминала дни, когда они еще спали в одной постели; она просыпалась первой и видела усталое небритое лицо спящего рядом мужчины. Она чувствовала, хотя самой себе в этом не хотела признаваться, что желает его.

А на следующий день ее одолел страх. Она без передышки спрашивала себя — что там сейчас происходит?

И ей все меньше верилось, что наставления ее выполняются. Билл прислал ответ на ее письмо. Но какой-то неопределенный. И ничуть неутешительный. Это было вдвойне тревожно, потому что муж обычно так прямодушен и не любит двусмысленностей. Потом настали дни, когда она просыпалась среди ночи с навязчивой мыслью — что сейчас делает Билл. Она в подробностях представляла картины своей катастрофы. И тут она вспоминала, как же Билл тогда отвечал на ее вопросы. И теперь уже собственные вопросы казались ей невнятными и несущественными, в то время как ответы мужа стали вдруг четкими до боли. И тут ей стало совершенно ясно, что она может своего мужа потерять.

В течение всех этих дней она не говорила ни с кем, кроме Фелисити, и только о самых заурядных вещах. Но Фелисити все равно ее избегала, тут же после еды уходя из дома куда-нибудь на побережье или в посёлок. Нэн не имела никакого Желания откровенничать с дочерью. Но по мере того, как ей становилось все хуже и хуже, она все больше и больше нуждалась в обществе дочери. И сейчас она напрасно искала ее, бродя по берегу. Пляж мало-помалу пустел. Приближающиеся сумерки и все более ощутимая прохлада заставляли последних пляжников поспешно собирать вещи. Нэн почувствовала, что ноги у нее совсем закоченели. Она вытерла их носовым платком и надела туфли.

Поиски привели ее к мысу, за которым берег становился изрезанным и каменистым. Она знала, что Фелисити любит сидеть на этом уединенном каменистом пляже. И она решила обойти мыс, а уж потом возвращаться домой. Ей так не хотелось возвращаться в пустой дом. Она пошла по гальке, постепенно сменявшейся камнями. В туфлях на высоких каблуках трудно было идти. Эти камни пугали Нэн. Круглые, хаотически разбросанные у подножья скалы, а море, когда вода прибывала, каждый раз слегка передвигало их. Ужасные, бессмысленные предметы. И в это время, когда она стояла балансируя, прежде чем перепрыгнуть с одного камня на другой, до нее донесся тонкий пронзительный свист, он становился все выше и выше и, наконец, умолк. Это не было похоже на птичий крик. Она замерла, потом начала переходить с одного камня на другой. Совсем рядом вдруг промелькнула большая черная тень. Это баклан снялся с места и теперь летел к горизонту, багровеющему в последних лучах солнца.

Небо в зените стало чернильно-синим. Потом, после того как глаза ее привыкли к сумраку, она разглядела недалеко от себя странное пламя. Кто-то стоял возле этого камня, окруженный прибывающей водой. Это была Фелисити. Нэн окликнула ее, и начала осторожно двигаться к дочери. Увидев ее, Фелисити кинулась торопливо собирать предметы, разложенные на камне. Потом начала смахивать все, что лежало на камне в воду. Огонек тоже был сметен и упал, не потухнув, на поверхность воды среди листьев и цветов.

Она подошла и остановилась, настороженно глядя на Фелисити. Вопреки вечернему холоду на Фелисити был только купальный костюм. Множество каких-то бутылочек, других странных предметов стояло на камне. Это напоминало пикник. Но какой-то странный пикник. Огонь все еще горел на поверхности воды, подступающей уже к самым туфлям Нэн. Но Фелисити не двигалась, застывшим взглядом провожая огонек.

— Дорогая, ты совсем с ума сошла? Ты же подхватишь простуду, стоишь здесь совершенно голая. Солнце зашло и ветер холодный. Где твоя одежда?

— Здесь, — безразлично произнесла Фелисити. И вытащила одежду из углубления на другой стороне валуна.

— Брось мне сначала вещи, а потом переберешься сама.

Широкий поток воды теперь отделял камень, на котором стояла Фелисити, от суши. На воде еще пыхало пламя.

— Что это такое? Так странно пахнет и не гаснет.

Пламя поднималось над стеклянной водной гладью и отражалось в ней. Солнце уже опустилось за горизонт, и чем темнее становилось, тем гуще становился воздух. Огонь неожиданно исчез, не оставив ничего, кроме маленького почерневшего комочка, плавающего поблизости от камня.

Нэн, как зачарованная, наклонилась и уже собралась взять его в руки.

— Не трогай! — крикнула Фелисити. — На, лови! — Она завернула одежду в полотенце и швырнула. Изловчившись, Нэн поймала сверток. Потом Фелисити начала лихорадочно складывать в сумку все остальное. И бросила ее через поток. Сумка упала на камни. И тут Фелисити бросилась в воду. Задохнувшись от холода, поплыла туда, где стояла Нэн. И по пути успела ладонью утопить тот странный и непонятный черный предмет, который все еще плавал на воде…

Нэн держала полотенце наготове. Она начала растирать дочь, крепко, изо всех сил, как в те далекие времена, когда дочь была совсем маленьким ребенком.

— Не надо, больно! — вскрикнула Фелисити. И расплакалась.

— Детка, детка. Ну не плачь. Быстренько одевайся и расскажи, что случилось.

Фелисити тряслась от холода. Надела рубашку, потом взяла платье.

— Я видела бабочку. Она подлетела к морю и погибла. — Надевая платье, она все еще всхлипывала.

— Глупости, детка! Наверное, улетела куда-нибудь. Бабочки могут пролететь много миль, они даже перелетают во Францию. Так что не надо плакать, дорогая..

Фелисити села. Стало совсем темно. Луна ярко светила с чернильного неба, высвечивая слева и справа от них громоздящиеся кучи камней. Фелисити пыталась обсушить ноги. Ступни были холодными, как ледышки.

— Я видела рыбу, — снова заговорила она, — которую поймал какой-то человек. Это была большая рыба. Она лежала на песке, билась и задыхалась. Я хотела взять ее и бросить назад в море, но испугалась. — Ее голос сорвался, она снова зарыдала.

Нэн наклонилась, держа в ладонях побелевшую дочкину ступню. Она чувствовала, что и сама сейчас расплачется. И ей не удержаться. Она всхлипнула и залилась слезами. Сидя среди камней и все еще держа в ладонях дочкину ступню, она плакала навзрыд. А луна струила яркий свет на них обеих.