Место: Хаммерсмит. Лондон

Гид: Ксавье де Местр

Я вернулся в Лондон из поездки на Барабадос и обнаружил, что мой родной город упорно отказывается меняться. Я был просто потрясен: как же так, я ведь видел лазурные небеса и гигантских морских анемон; я жил в бунгало, построенном из пальмовых стволов, и ел царь-рыбу; я плавал в океане вместе с крохотными новорожденными морскими черепашками и читал книги в тени кокосовых пальм… Увы, все это не произвело на Лондон никакого впечатления. Здесь ничто не изменилось: по-прежнему шел дождь, парк, как и раньше, напоминал скорее заболоченный пруд, а небо как было, так и осталось на вид абсолютно траурно-похоронным. В солнечный день и в хорошем настроении нас так и подмывает провести параллель между тем, что происходит внутри нас и снаружи, во внешнем мире. Но вид и настроение Лондона в день моего возвращения более чем убедительно напомнили мне, что миру нет никакого дела до того, какие перемены происходят в жизни людей, его населяющих. В общем, вернувшись домой, я впал в уныние. Мне вдруг стало совершенно понятно, что меня угораздило родиться и провести большую часть жизни едва ли не в самом худшем месте на планете.

Александр фон Гумбольдт отправился в долгое путешествие по Латинской Америке, затянувшееся на пять лет — с 1799 по 1804 год. Результатом этой поездки стал объемистый научный труд под названием «Путешествие в тропические области Нового Света».

Девятью годами раньше, весной 1790 года, двадцатисемилетний француз Ксавье де Местр также отправился в серьезное путешествие — в путешествие по своей спальне. Отчетом об его экспедиции также стало научно-популярное литературное произведение, названное «Путешествие вокруг моей комнаты». Воодушевленный полученным опытом и откликом окружающих, в 1798 году де Местр отправился во второе долгое путешествие. На этот раз он путешествовал в основном по ночам и добрался ни много ни мало до подоконника все той же комнаты. Отчет об этом отчаянном предприятии был озаглавлен им «Ночная экспедиция вокруг моей комнаты».

Итак, мы имеем два подхода к путешествиям: «Путешествие в тропические области Нового Света» и «Путешествие вокруг моей комнаты». Для реализации первой экспедиции потребовалось десять мулов, тридцать мест багажа, четыре переводчика, хронометр, секстант, два телескопа, теодолит Борда, барометр, компас, гигрометр, сопроводительное письмо от короля Испании и ружье. Второе путешествие было совершено с минимумом снаряжения: для претворения в жизнь замысла организатора потребовались лишь две хлопчатобумажные пижамы — розового и голубого цветов.

Ксавье де Местр родился в 1763 году в живописном городке Шамбери у подножия французских Альп. Он был романтическим и увлекающимся юношей. Любовью к чтению Ксавье проникся еще с детства и, повзрослев, с огромным удовольствием штудировал труды Монтеня, Паскаля и Руссо. В живописи он предпочитал жанровые сцены, в основном кисти голландских и французских мастеров. В возрасте двадцати трех лет де Местр страстно увлекся воздухоплаванием. За три года до этого Этьен Монгольфье прославился на весь мир тем, что сумел поднять собственноручно сконструированный и построенный воздушный шар в воздух и даже провисел восемь минут над крышей королевского дворца в Версале. В историческом рейсе пионера воздухоплавания сопровождали в качестве пассажиров утка, петух и овца по имени Монтакёй (что в переводе означает «заберись на небо»). Воодушевленный первыми успехами аэронавтики, де Местр вместе с другом соорудил из бумаги и проволоки огромные крылья, на которых предполагал совершить перелет в Америку. Эта затея ему не удалась. Двумя годами позже де Местр выкупил себе место в корзине, подвешенной к наполненному горячим воздухом шару, и даже провел несколько минут, оторвавшись от земли и обозревая родной Шамбери — до тех пор, пока плохо управляемый аппарат не рухнул на поросший соснами склон горы.

В 1790 году Ксавье де Местр жил в скромной комнате на верхнем этаже доходного дома в Турине. Именно там он осознал, что ему предстоит стать пионером нового вида путешествий, который со временем даже назовут его именем: речь шла о путешествиях, совершаемых не выходя из комнаты.

Представляя публике «Путешествие вокруг моей спальни», брат Ксавье, известный политик-теоретик Жозеф де Местр, всячески подчеркивал, что в намерение автора книги вовсе не входило каким бы то ни было образом бросить тень на героические подвиги великих путешественников прошлого — «Магеллана, Дрейка, Ансона и Кука». Магеллан открыл западный путь к островам пряностей — вокруг южной оконечности Американского континента; Дрейк совершил кругосветное путешествие, Ансон вернулся с точными морскими картами района Филиппинских островов, а Кук подтвердил существование таинственного южного континента. «Все они — несомненно, выдающиеся люди», — писал Жозеф де Местр. По его мнению, именно Ксавье довелось открыть и разработать новый способ осуществления путешествий, несравненно более подходящий по духу тем, кто не мог сравниться с первопроходцами прошлых веков ни по отваге, ни по материальному достатку.

«Миллионам людей, которым до сих пор не хватало духу отправиться в дальние края, миллионам других, у которых просто не было возможности разъезжать по миру, и тех, кто просто не задумывался над тем, чтобы куда-нибудь съездить, теперь предоставляется прекрасная возможность последовать моему примеру, — писал в дневнике Ксавье де Местр, готовясь к путешествию. — Теперь даже у самых ленивых и нелюбознательных представителей рода человеческого не будет больше причин подвергать сомнению возможность отправиться в замечательное, полное удовольствий путешествие, которое не будет стоить им ни денег, ни усилий». В особенности он рекомендовал «комнатные путешествия» людям небогатым, а также тем, кто больше всего на свете боится штормов, грабителей и отвесных обрывов.

К величайшему сожалению, путешествие самого первопроходца — де Местра — как и его первый полет на воздушном шаре — не продлилось слишком долго.

Начинается история просто великолепно: де Местр запирает дверь спальни и переодевается в розово-голубую пижаму. Багаж ему, разумеется, не требуется, и он сразу же отправляется в путь к дивану — самому крупному предмету мебели в комнате. Путешествие заставляет его встряхнуться, он словно приходит в себя, очнувшись от летаргического сна. Внимательно оглядев свежим взглядом знакомый диван, он заново открывает некоторые его свойства. Как объективный исследователь, он честно признается в том, что с восхищением взирает на изящные ножки своего спального места и с немалым удовольствием вспоминает часы, которые провел, уютно устроившись на мягких подушках. Здесь ему так хорошо мечталось о любви и продвижении по службе. Восседая на диване, де Местр внимательно присматривается к собственной кровати. В качестве путешественника он словно заново знакомится с нею и заново учится ценить этот сложный и чрезвычайно важный предмет мебели. Он испытывает глубокую благодарность к кровати за проведенные на ней ночи и испытывает внутреннюю гордость оттого, что его пижама подобрана почти в тон постельному белью. «Я советую всем, у кого есть для этого возможность, приобретать постельное белье в розовую и белую полоску», — пишет он, основываясь на собственном предположении, что именно эти цвета способствуют спокойному сну и приятным сновидениям.

Примерно с этого места читатель будет вправе обвинить де Местра, что тот отклоняется от изначально обозначенной цели своего предприятия. Действительно, автор излишне углубляется в рассуждения и воспоминания о Розин — своей собачке, о Дженни — любимой девушке и о верном слуге Джоанетти. Истинные путешественники в душе, те читатели, которые ждут от основателя комнатных путешествий подробного отчета обо всех деталях экспедиции, имеют полное право захлопнуть «Путешествие вокруг моей комнаты» и отложить книгу, не без оснований полагая, что их в некоторой степени обманули.

Тем не менее работа де Местра, при всех ее недостатках, является весьма убедительным доказательством правоты одного принципиально важного постулата: удовольствие, которое мы получаем от путешествия, скорее всего, в гораздо большей степени зависит от того, в каком настроении и состоянии души находится путешественник, чем от того, куда именно он едет. Если бы нам удавалось в нужный момент настроить себя на волну путешествий, не выходя при этом из дома, то мы увидели бы много нового и интересного в своем ближайшем окружении. Собственный дом и родной город могли бы привести нас не в меньший восторг, чем величественные горные перевалы или кишащие бабочками джунгли гумбольдтовской Южной Америки.

Что же это такое — настрой на поездку или, даже шире, образ мысли, свойственный путешественнику? Важнейшей характеристикой подобного состояния ума, несомненно, стоит признать восприимчивость ко всему новому и незнакомому. Настоящий путешественник посещает новые места со смирением в душе, готовый признать их красоту и внимать тому, что доведется ему увидеть и услышать. Такой путешественник отправляется в дорогу, точно не зная, что именно привлечет его внимание по пути и в точке назначения. Порой такие искренние, увлеченные самим процессом путешествия и познания туристы несколько раздражают местных жителей, когда, например, останавливаются посреди проезжей части на узкой улочке, чтобы получше рассмотреть какую-нибудь интересную деталь окружающего ландшафта. Такие туристы рискуют попасть под машину, потому что сходят с тротуара, задрав голову, чтобы попытаться запомнить все детали на каком-нибудь особо красивом фронтоне очередного административного здания. Столь же привлекательными для них могут оказаться и самые обыкновенные граффити на стенах. Приезжая в чужую страну, мы с интересом, как завороженные, присматриваемся ко всему, что составляет привычную среду обитания для местных жителей. В супермаркет мы заходим, как в музей, а местная парикмахерская и вовсе представляется нам театральной сценой, где разыгрывается потрясающе интересный спектакль. Мы «зависаем» над меню в ресторане и изучающе разглядываем одежду, в которой предстают на экране ведущие местных телевизионных новостей. Помимо заинтересованного внимания к современной жизни в чужой стране, мы, естественно, оказываемся готовы воспринять массу информации о ее прошлом в самые разные исторические эпохи. Мы готовы делать записи и фотографировать все подряд.

Дома же, в свою очередь, мы не ожидаем увидеть или узнать что-либо новое. Мы пребываем в полной уверенности, что в ближайших окрестностях нет ничего необычного и интересного. Основывается эта уверенность на одном-единственном — весьма сомнительном с точки зрения убедительности — доводе, что мы, мол, живем здесь уже давно и ничего интересного не видели. Нам кажется просто невероятной сама мысль, что, прожив где бы то ни было десять или больше лет, можно вдруг обнаружить в этом месте что-то занимательное и по-настоящему интересное. Мы привыкаем к собственному дому и становимся слепыми и глухими по отношению к нему и к его ближайшим окрестностям.

Де Местр попытался встряхнуть читателя, вывести его из этой пассивности. Во втором томе трактата, посвященного путешествиям по собственной комнате — «Ночной экспедиции вокруг моей комнаты», — герой подходит к окну и, выглянув в него, смотрит в ночное небо. Красота усыпанного звездами небосвода приводит его в восхищение. При этом герой немало огорчен, что на такую красоту люди перестают обращать внимание — просто в силу привычности и доступности этого зрелища: «Печально, что лишь очень немногие разделяют сейчас со мной этот восторг. Как жаль, что вид прекрасного ночного неба оказывается не востребованным большей частью спящего человечества! Даже тем, кто сейчас просто прогуливается или же, например, выходит из театра, ничего не стоило бы посмотреть ввысь и восхититься звездами, мерцающими у них над головами. Что, спрашивается, мешает им сделать это?» Мешает же людям посмотреть на небо одна простая вещь — привычка. Они просто никогда этого не делают. Большинство людей привычно считают окружающий мир унылым и неинтересным, и он, к величайшему сожалению, таким и становится, подстраиваясь под вкусы и ожидания большинства своих обитателей.

Я предпринял попытку совершить путешествие по собственной спальне. Увы, из этой затеи ничего толкового не вышло: моя комната настолько мала, что в ней едва помещается кровать, и путешествовать по ней сколько-нибудь продолжительное время, действительно, не представляется возможным. В общем, я решил, что подход де Местра можно с тем же, если не с большим успехом применить не только непосредственно к дому, но и к его ближайшим окрестностям.

В общем, в один прекрасный мартовский день, часа в три пополудни, по прошествии нескольких недель после возвращения с Барбадоса, я решил предпринять «деместровское» путешествие по Хаммерсмиту. По правде говоря, я даже удивился тому, насколько интересно и непривычно оказаться на улице посреди рабочего дня и при этом никуда не спешить и не нестись сломя голову в какое-то заранее известное место по очередному важному делу. Я с удивлением смотрел на самых обычных людей, наблюдал за привычными бытовыми картинами городской жизни: вот женщина, гуляющая с двумя маленькими детьми, вот целая россыпь кафе и магазинов на первых этажах домов по нашей улице, вот двухэтажный автобус, подъехавший к остановке напротив парка и высадивший нескольких пассажиров. С плаката на огромном рекламном щите меня призывали покупать какой-то соус. По этой улице я ходил почти каждый день: по ней пролегал кратчайший путь к ближайшей станции метро. Разумеется, мне и в голову не приходило воспринимать улицу как объект изучения, а не как средство добраться до нужной мне точки. Конечно, я проделывал свой путь не с закрытыми глазами, но внимание было поглощено другими мыслями и заботами. Так, например, я учитывал, много ли народу на тротуаре, и, торопясь на метро, тщательно выбирал траекторию движения, чтобы не столкнуться с другими людьми. При этом мне, естественно, не было никакого дела до того, с каким выражением гуляют или торопятся на работу попадающиеся мне навстречу люди. Не обращал я внимания ни на архитектурный стиль ближайших кварталов, ни на то, что происходит в ближайших магазинчиках и ресторанах.

Разумеется, так было не всегда. Переехав в этот район, я внимательно и, можно даже сказать, ревниво изучал окрестности своего нового дома. В то время я еще не воспринимал нашу улицу как пространство, отделяющее меня от метро, и в то же время как кратчайший путь к нужной мне станции.

Попадая в новое место, человек с готовностью воспринимает мельчайшие детали окружающего пространства и лишь по мере привыкания к этому месту сокращает количество интересующих его элементов до минимально необходимого для реализации функционального взаимодействия с тем или иным предметом, человеком иди местностью. На нашей улице, наверное, можно было увидеть и отметить про себя не меньше четырех тысяч деталей, явлений и параметров. Ежедневно проходя по ней, я ограничивался тем, что обращал внимание лишь на некоторые из них: на количество людей у меня на пути, на плотность движения на проезжей части и на то, насколько вероятен дождь в ближайшие час-два. Даже автобус, который поначалу мы воспринимаем эстетически — как произведение дизайнерского искусства, или как достижение механики и определенного набора технологий, или даже как трамплин для того, чтобы задуматься над проблемой транспортной изолированности и слабого взаимодействия между различными районами внутри одного города, — постепенно становится просто металлической коробкой, которая по мере возможности быстро приносит нас из точки А в точку Б. При этом территория, по которой проходит наш маршрут, для нас практически не существует — настолько нам до нее нет дела. Таким образом, все пространство от точки А до точки Б оказывается одним сплошным провалом в темноту и пустоту.

На свою улицу я словно наложил трафарет, сквозь который видел только то, что продолжало быть мне нужным и полезным. Разумеется, в этой усеченной картине не оставалось места ни для гуляющих детей, ни для рекламы соуса, ни для тротуарной плитки, равно как и для оформления фасадов магазинов и уж тем более для выражения лица куда-то спешащих деловых людей и неспешно прогуливающихся пенсионеров. Стремление как можно скорее добраться до цели душило во мне любое желание остановиться и оглядеться — хотя бы для того, чтобы присмотреться к планировке ближайшего сквера или обратить внимание на довольно необычное сочетание в одном квартале зданий, построенных как в викторианском стиле, так и в духе эпох королей Георга и Эдуарда. Мое перемещение по улице было напрочь лишено какого бы то ни было внимания к окружающей красоте, любого подобия ассоциативного мышления, готовности воспринять что-то хорошее и, конечно, выразить кому-то за это свою благодарность. Никаких размышлений, никаких философских экзерсисов — все ограничивалось чередой визуальных образов, делившихся на нужные и не имеющие значения. Все подчинялось ставшему почти инстинктивным зову как можно скорее добраться до метро.

Выполняя заветы де Местра, я сделал над собой огромное усилие и попытался повернуть вспять процесс привыкания. Мне пришлось сознательно отграничить окружающее пространство от того функционального назначения, которым я наделил его за предшествующее время. Я заставил себя выполнять сознательно отдаваемые, но казавшиеся безумно странными мысленные команды: воспринимать пространство вокруг себя так, будто я никогда раньше его не видел. Постепенно мои усилия стали приносить плоды.

Сознательно наблюдаемые и словно из-под палки замечаемые предметы и объекты вдруг стали открываться с совершенно неожиданной стороны и обретать для меня новую ценность. Например, ряд магазинов, который я до того воспринимал просто как один длинный и монотонный кирпичный квартал, вдруг получил собственное архитектурное лицо: вход в цветочный магазин обрамляли колонны в георгианском стиле. Поздневикторианские, стилизованные под готику горгульи караулили вход в мясную лавку. Ресторан наполнился живыми обедающими людьми, а не безликими тенями. Живые люди появились и за огромными стеклами дома, перестроенного под бизнес-центр: в одном окне я увидел жестикулирующих, явно спорящих о чем-то сотрудников какой-то фирмы, над головами которых висел проектор, отображавший на экране некую секторную диаграмму. В то же самое время через дорогу от офисного здания рабочий заново мостил небольшой участок тротуара, плотно подкладывая друг к другу новые бетонные плитки и подравнивая их уголок к уголку. Я сел в автобус и, вместо того чтобы задуматься о своих делах и проблемах, попытался хотя бы в воображении установить контакт с другими пассажирами. Я прислушался: с сиденья передо мной доносился телефонный разговор. Человек жаловался собеседнику на какую-то фирму, а его абонент — судя по всему, начальник моего соседа по автобусу — не хотел слышать никаких оправданий. Впрочем, вскоре его удалось убедить, и мой попутчик уже вместе с начальником посетовали на партнеров, поголовно не умеющих эффективно сотрудничать, и на их нежелание реагировать на любые жалобы и замечания. Я задумался, как многообразна жизнь города и на сколь разных уровнях разворачиваются ее события, причем в одно и то же время. Затем я задумался о сходности претензий, предъявляемых людьми друг к другу, — кто-то другой всегда оказывается слепым и глухим эгоистом, не желающим поступиться ради общего блага чем бы то ни было — и вспомнил одну из аксиом психологии: обычно мы находим в других именно те недостатки, которые окружающие видят в нас.

Ближайшие к моему дому кварталы не только наполнились живыми людьми и обрели индивидуальные черты, но и стали провоцировать меня на связанные с ними размышления. Например, я задумался о том, насколько очевидно общий экономический рост воздействовал на благосостояние моего района. Затем, увидев железнодорожные пути, я стал размышлять над тем, почему так люблю поезда и железнодорожные мосты, а заодно и автомобильные эстакады, словно подсекающие небосвод у основания, у самого горизонта.

И тогда я наконец убедился в правоте своей старой догадки: лучше всего путешествовать одному. Отправляясь в дорогу в обществе другого человека, мы неизбежно будем подстраивать свое восприятие мира под чужой темперамент и характер. Это неизбежно создаст напряжение на протяжении всей поездки. Любопытство каждого будет принесено в жертву ожиданиям и интересам других. Нельзя забывать, что люди видят нас не такими, каким мы сами себя представляем, и нет ничего удивительного в том, что время от времени они будут делать для себя открытия — далеко не всегда приятные — и сопровождать их не слишком тактичными замечаниями. Например: «Вот уж не думал, что тебе могут быть интересны мосты и эстакады». Постоянно находясь под пристальным вниманием спутника, трудно самому наблюдать за другими. Нам становится легче приспособиться к окружающим, настроиться на тональность разговоров, предлагаемую собеседником, и, главное, мы подсознательно пытаемся вести себя так, как от нас этого ждут. Соблюдение норм и правил становится для нас более важным, чем удовлетворение собственного любопытства. Впрочем, в тот день я гулял по Хаммерсмиту в полном одиночестве, и проблемы взаимодействия с попутчиками меня не волновали. Я мог вести себя так, как хочу, пусть даже со стороны это могло показаться странноватым. Я, например, остановился перед витриной хозяйственного магазина и наскоро зарисовал ее в блокноте, а затем поупражнялся в словесной живописи — набросал довольно подробное описание одной из дорожных развязок.

В жизни де Местра были не только шуточные путешествия по собственной комнате. Его можно назвать великим путешественником и в классическом смысле слова. Он объездил всю Европу — от Италии до России. Он провел зиму в Альпах в составе армии роялистов, а затем успел поучаствовать в российской военной кампании на Кавказе.

В автобиографической записке, составленной в 1801 году в Южной Америке, Александр фон Гумбольдт так описал мотивы, побудившие его отправиться в дальнее путешествие: «Меня пришпоривало еще неясное, нечетко сформулированное желание перенестись из скучной обыденной жизни в какой-то восхитительный, полный чудес мир». Вот та оппозиция, которая стала движущей силой его жизни: «скучная обыденность» противопоставлялась в его сознании «прекрасному, полному чудес миру». Де Местр фактически придерживался такой же точки зрения и лишь сформулировал ее с большей проницательностью и утонченностью — как писатель, а не как ученый-естествоиспытатель. Он в жизни не стал бы убеждать Гумбольдта, что Южная Америка — это и есть скучное обыденное место, а лишь деликатно предложил бы знаменитому географу и ботанику поразмыслить над тем, что и в его родном Берлине тоже есть на что посмотреть и чему поудивляться.

Восемьдесят лет спустя Ницше, который не только читал и высоко ценил де Местра, но и провел немало времени в его комнате, по-своему подытожил эту заочную полемику:

Мы встречаемся с людьми, которые в одиночку пересекали пустыни, покоряли полюса и горные вершины, прорубали себе путь сквозь джунгли, — и при этом зачастую напрасно ищем в их душах особые свидетельства того, что они видели и что пережили. При этом одетый в розово-голубую пижаму и вполне удовлетворенный путешествиями, ограниченными весьма скромным пространством собственной спальни, Ксавье де Местр деликатно, но настойчиво подталкивает нас к тому, чтобы, перед тем, как отправиться в дальний путь на другой край земли, мы на миг остановились и попробовали вспомнить, что уже видели и где уже бывали.