Глава 16

Иногда меня просили помочь с ужином. Выбирали из всех и за руку вели на кухню, а другие дети смотрели во все глаза. «Не хочу ходить в любимчиках, — думала я, когда Патрисия в первый раз взяла меня. — Домой хочу!» В большущей кухне громоздились механизмы размером с автомобиль, их покрывала жирная желтая пленка, которая оставалась на пальцах даже после того, как я мыла руки. А запах отбивал всякий аппетит.

Патрисия задержалась со мной на кухне, но сама не готовила, а только смотрела на повара, который тяжело топал и потел в жаркой, вонючей духоте. Она сказала, что я могу помочь ему. Думала, это меня развеселит, я скорее привыкну и буду чувствовать себя как дома. Она подталкивала меня к повару, а я сердито хмурилась, потому что разве можно, нарезая сельдерей на маленькие подковки, почувствовать, что я снова с папой, с моими игрушками, с моей любимой кошкой? И вообще я даже не знала, что эту дурацкую траву можно варить, и когда повар вывалил ее в здоровенную кастрюлю с кипящей водой, очень удивилась: что это мы такое готовим? Он провел пальцами по моей руке, и у меня защипало кожу, как от кипятка.

— Это суп? — тоненько прозвенел мой голос в облаках пара.

Патрисия ласково рассмеялась. Прислонившись к стене, она смотрела на повара в клетчатых штанах и забавном колпаке.

— Тебе дадут пирога и овощей, — громко сказала она, не сводя глаз с повара.

Она стояла выгнувшись, откинув спину назад и выставив бедра. Нигде Патрисия не вела себя так, как в кухне. Как будто забывала, кто она такая, и становилась кем-то совсем другим.

— Пирог? — переспросила я. — Не вижу никакого пирога.

Повар захохотал, и лицо у него побагровело. Он хитро посмотрел на Патрисию, усы у него блестели, будто мокрые.

— Пирог-то в духовке, детка.

Он был низенький и толстый дядька, а пищал как девчонка.

— А можно мне посмотреть?

Я еще никогда не видела, как пекутся пироги. Повар поманил меня к духовке и, подхватив под мышки, поднял к стеклянной дверце. Я увидела отражение собственного лица на фоне румяной корочки. От сдобного духа у меня засосало под ложечкой. Завтрак был сто лет назад, а от пирога так потрясающе пахло.

— Вроде вкусно.

Я выскальзывала из рук повара. Все-таки девять лет, тяжелая уже. Подмышкам стало больно, и я начала крутиться, а повар подставил свою ручищу, чтоб я села верхом, как на велосипед.

— Ну вот, малышка, можешь посмотреть, как печется пирог. А потом я дам тебе мороженого, на закуску. Клубничного или ванильного?

Только он сказал «ванийного», не смог правильно выговорить.

— А почему там сидит птичка?

Мне это очень не понравилось. Не хотелось бы мне стать той птичкой и попасть в пекло, откуда не улетишь.

— Она не настоящая, а фарфоровая. Чтобы пар из пирога выходил. Как в стишке.

Повар подпер меня и второй ладонью, и я услышала стишок про птичек. Сидеть было неудобно, и хотелось, чтоб он поскорее спустил меня на пол. Когда он наконец дал мне сползти, я сообразила, что стишок Патрисия напевает. Прислонилась к стене и улыбается, такая веселая, такая симпатичная, и наблюдает за мной и за поваром. Странно это как-то было. И нехорошо.

— Папа говорит, что мое имя значит «маленькая птичка», — сообщила я повару, одергивая юбку. — Вы ведь не посадите меня в пирог?

Повар захохотал:

— Нет, дуреха! Но ты можешь быть моей маленькой птичкой. Моей секретной помощницей. — Он взял меня за руку и повел к высокой серебристой двери. Когда он ее открыл, клубы тумана окружили меня. — А вот и мороженое, — сказал он таким ласковым голосом, что я покрепче ухватилась за его руку.

— Если вдруг станет грустно, птичка Эва, приходи на кухню за вкусненьким.

Не помню, кто это сказал, Патрисия или повар, у них были почти одинаковые голоса. Но мне почему-то стало ужасно приятно, как будто секретничать с поваром было нельзя, а я секретничала и, значит, была совсем особенная. Он взял с меня обещание, что я никому не скажу про нашу с ним тайну.