Глава 24
Я возвратился домой – в кабинете меня уже поджидал Хоуз. Он нервно шагал взад-вперед по комнате, а когда я вошел, вздрогнул, как подстреленный.
– Прошу прощенья, – сказал он, отирая пот со лба. – Последнее время нервы у меня никуда не годятся.
– Дорогой друг, – сказал я, – вам непременно нужно уехать, переменить обстановку. Иначе вы тут у нас совсем расклеитесь, нельзя же так.
– Я не могу покинуть свой пост. Нет, на это я ни за что не пойду.
– Да это же ничего общего не имеет с дезертирством! Вы больны. Я уверен, что Хэйдок меня поддержит.
– Хэйдок? Хэйдок! Разве это врач? Деревенский лекарь, невежда.
– Мне кажется, вы к нему несправедливы. Он всегда считался замечательным профессионалом.
– Да? Возможно. Не спорю. Но мне он не по душе. Однако я пришел совсем не за этим. Я пришел спросить, не сможете ли вы сегодня вечером произнести проповедь вместо меня. Будьте так добры, я... я сегодня не смогу говорить, честное слово.
– Безусловно! Я и службу за вас отслужу.
– Нет, нет. Я хочу служить сам. Я себя прекрасно чувствую. Просто при одной мысли, что нужно подняться на кафедру и все глаза будут устремлены прямо на меня...
Он закрыл глаза и сглотнул, словно у него комок застрял в горле.
Мне было совершенно ясно, что с Хоузом творится что-то неладное. Должно быть, он угадал мои мысли – открыв глаза, он поспешил сказать:
– Со мной все в порядке. Только вот головные боли чудовищные, настоящая пытка. Простите, вы не могли бы дать мне стакан воды?
– Сейчас, – сказал я.
Я сам пошел и налил воды из-под крана. Звонить прислуге в нашем доме – занятие совершенно безнадежное.
Я принес ему воду, он поблагодарил меня. Потом вынул из кармана маленькую картонную коробочку, достал оттуда капсулу из папиросной бумаги и проглотил ее, запив водой.
– Порошки от головной боли, – пояснил он.
Вдруг меня осенило – а что, если Хоуз сделался наркоманом? Это объяснило бы многие странности в его поведении.
– Я надеюсь, вы не слишком ими увлекаетесь, – сказал я.
– Нет, что вы, нет. Доктор Хэйдок меня предостерег. Но порошки просто чудодейственные. Снимают боль как рукой.
И впрямь, он на глазах успокоился, овладел собой.
Он поднялся.
– Значит, вы возьмете на себя вечернюю проповедь! Это будет истинное благодеяние, сэр.
– Тут и говорить не о чем. Но я непременно хочу снять с вас и службу. Отправляйтесь домой и отдохните. И не возражайте. Ни слова – все решено.
Он снова стал меня благодарить. Потом сказал, избегая моего взгляда, уставившись в окно за моей спиной:
– Вы сегодня были в Старой Усадьбе, правда, сэр?
– Да.
– Простите меня – но... за вами посылали?
Я удивленно взглянул на него, и он залился краской.
– Прошу прощенья, сэр. Я просто подумал, что выяснилось что-нибудь еще и миссис Протеро послала за вами. Что-нибудь новое...
В мои намерения вовсе не входило удовлетворение любопытства Хоуза.
– Она хотела обсудить со мной предстоящие похороны и еще какие-то мелочи, – сказал я.
– А! Понимаю.
Я молчал. Он стал переминаться с ноги на ногу и наконец сказал:
– Вчера вечером ко мне заходил мистер Реддинг. Я никак не пойму, что ему было нужно.
– А он сам разве не сказал?
– Он только сказал, что забежал на огонек. Сказал, что вечером ему одиноко. Никогда прежде он этого не делал.
– Что ж, его считают интересным собеседником, – сказал я с улыбкой.
– Зачем ему понадобилось приходить ко мне? Мне это не нравится. – В его голосе послышались истерические нотки. – Он сказал, что зайдет еще. Что все это значит? Что ему взбрело в голову, как вы думаете? – Хоуз почти кричал.
– А почему вам кажется, что у него были какие-то тайные цели? – спросил я.
– Мне это не нравится, – упрямо повторил Хоуз. – С ним мне делить нечего, я его никогда не трогал. Я никогда не верил, что он виноват, даже когда он сам себя оговорил, я заявил во всеуслышание, что это невероятно. Если уж подозревать кого-то, то скорее Арчера, а его я никогда не подозревал. Арчер – другое дело – негодяй, безбожник. Пьяница и бандит.
– Вам не кажется, что вы слишком к нему суровы? – спросил я. – Ведь, по сути дела, мы о нем почти ничего не знаем.
– Браконьер, только что из тюрьмы. Он на все способен.
– Неужели вы думаете, что он застрелил полковника Протеро? – полюбопытствовал я.
У Хоуза укоренилась привычка никогда не отвечать прямо «да» или «нет». В последние дни я несколько раз ловил его на этом.
– Разве вам не кажется, сэр, что это единственный возможный ответ?
– Насколько мне известно, – сказал я, – против него нет ни одной, даже самой малой, улики.
– А угрозы? – живо возразил Хоуз. – Вы забыли – он грозился отомстить.
Мне до смерти надоело слушать про угрозы Арчера. Насколько я понимаю, их попросту никто не слышал, прямых свидетельств нет, одни слухи.
– Он собирался свести счеты с полковником Протеро. Напился для храбрости и застрелил его.
– Это чистейшие домыслы, – сказал я.
– Но вы признаете, что это вполне вероятно?
– Нет, не признаю.
– Но все-таки он имел такую возможность?
– Возможность – да.
Хоуз бросил на меня косой взгляд.
– А почему вы считаете, что это маловероятно?
– А потому, – сказал я, – что Арчеру и в голову бы не пришло стрелять из револьвера. Не то оружие.
Хоуза, кажется, озадачили мои доводы. Он явно ожидал возражений иного рода.
– И вы всерьез думаете, что это реальное подтверждение невиновности Арчера? – спросил он неуверенно.
– На мой взгляд, это полностью исключает виновность Арчера, – сказал я.
Убедившись в том, что я твердо держусь своего мнения, Хоуз больше не спорил. Он еще раз поблагодарил меня и ушел.
Я проводил его до входной двери и на столике в холле заметил четыре письма. В них было что-то общее.
Почерк, почти несомненно, женский. Одинаковая надпись. «С посыльным, срочно». Единственное различие, которое мне бросилось в глаза, – то, что одно было гораздо грязнее остальных.
Это сходство на минуту заставило меня испытать забавное ощущение, что у меня двоится, нет, четверится в глазах.
Мэри вышла из кухни и увидела, как я с изумлением рассматриваю эти записки.
– Принесли после ленча, – сообщила она, не дожидаясь расспросов. – Кроме одного. Одно я вынула из ящика.
Я кивнул, собрал письма и понес их к себе в кабинет.
В первом из них было написано:
«Дорогой мистер Клемент, до меня дошли некоторые сведения, которые я хотела бы сообщить вам. Это касается смерти бедного полковника Протеро. Я была бы очень благодарна за совет – обращаться ли мне в полицию или нет. После безвременной кончины моего дорогого супруга я так боюсь всякой суеты. Не могли бы вы зайти ко мне сегодня днем на несколько минут?
Искренне ваша,
Марта Прайс Ридли».
Я открыл второе письмо:
«Дорогой мистер Клемент, я в такой тревоге – у меня от волнения все в голове перепуталось, прямо не знаю, как быть. Я услышала нечто очень важное, так мне кажется. Но при одной мысли, что придется иметь дело с полицией, я прихожу в ужас. Я в полном отчаянии и растерянности. Не сочтите за труд, дорогой викарий, заглянуть ко мне на минутку и разрешить все мои сомнения и затруднения. Вы для всех нас такой чудесный утешитель в горестях!
Извините за беспокойство.
Искренне ваша,
Каролина Уэзерби».
Я почувствовал, что содержание третьего письма могу, пожалуй, угадать, не читая.
«Дорогой мистер Клемент, до меня дошло нечто чрезвычайно важное. Я считаю, что вы должны узнать об этом первый. Зайдите ко мне сегодня в любое время. Я буду ждать».
Это воинственное послание было подписано: «Аманда Хартнелл».
Я вскрыл четвертое письмо. По милости судьбы, я получал очень мало анонимных писем. Я думаю, что анонимное письмо – самое низкое и жестокое оружие. То, что я держал в руках, не было исключением. Несмотря на старания выдать его за послание малограмотного человека, отдельные фразы заставили меня в этом усомниться.
«Дорогой викарий, я думаю, вам нада знать, што Творится. Вашу леди видели, как она выходила из дома мистера Реддинга, украдкой. Сами понимаете, в чем тут Дело. Между ними Што-то есть. Думаю, вам нада знать.
Друг».
У меня вырвался негромкий возглас отвращения, я скомкал бумагу и швырнул ее в камин. В эту минуту вошла Гризельда.
– Что это ты выбрасываешь с таким презрением? – спросила она.
– Грязь, – сказал я.
Я вынул спичку из кармана, чиркнул и наклонился к каминной решетке. Но Гризельда меня опередила. Она наклонилась, подняла скомканную бумажку и разгладила ее, прежде чем я успел ей помешать.
Она прочла, вскрикнула и гадливо отбросила ее мне обратно, отвернув лицо. Я снова чиркнул спичкой и стал следить, как бумага горела.
Гризельда отошла от меня. Она стояла у окна и смотрела в сад.
– Лен, – сказала она, не оборачиваясь.
– Да, милая.
– Я хочу тебе что-то сказать. Не мешай, я так хочу. Пожалуйста! Когда Лоуренс Реддинг сюда приехал, я сделала вид, что мы с ним едва знакомы. И ты мне поверил. А это неправда. Я... в общем, я его давно знала. Честно говоря, еще до того, как я встретилась с тобой... и даже была в него влюблена. Мне кажется, в Лоуренса почти все влюбляются. И я... было время, когда я вела себя как дурочка. Не подумай, что я писала ему компрометирующие письма или делала глупости, как в романах. Но я была к нему очень неравнодушна.
– Почему же ты мне не сказала? – спросил я.
– Ну! Потому! Сама не знаю... из-за того, что ты иногда бываешь такой глупый, прямо на себя не похож. Подумаешь, раз ты меня намного старше – это не значит, что я должна... что мне должны нравиться другие мужчины. Я подумала, что ты начнешь мучиться, раздумывать, – проще было скрыть от тебя эту дружбу с Лоуренсом.
– Ты очень ловко умеешь скрывать, – сказал я, вспоминая, что она говорила мне в этой самой комнате на прошлой неделе и какая искренность звучала в ее голосе.
– Правда, мне всегда удавалось скрывать, что хочу. Мне это даже нравится. – Она сказала это с детским удовольствием. – Я тебе говорю чистую правду. Про Анну я не догадывалась и ломала голову, почему это Лоуренс так изменился – совсем, понимаешь, совсем не обращает на меня внимания. Я к этому не привыкла.
Молчание.
– Ты все понял, Лен? – с беспокойством спросила Гризельда.
– Да, – ответил я. – Понял.
В чем я совсем не был уверен.
