Зима 1536

Никогда еще я так приятно не проводила двенадцать дней после Рождества. Анна ждет ребенка, поэтому излучает здоровье и уверенность. Уильям, теперь уже признанный муж, рядом, малышка в колыбели, красавица-дочь при дворе, Генрих приехал на рождественские каникулы — Анна, опекунша, разрешила. Усаживаясь в двенадцатую ночь за обед в главной зале, вижу сестру на английском троне и всю семью за лучшим столом.

Начинаются танцы.

— Ты просто сияешь, — говорит Уильям, занимая место напротив меня.

— Отчего же не сиять? Наконец-то Болейны получили все, что хотели, могут чуть-чуть расслабиться.

Он смотрит на Анну, ведущую дам в замысловатой фигуре танца, тихонько спрашивает:

— Она беременна?

— Да, — шепчу я в ответ. — Как ты догадался?

— По глазам. К тому же только в это время она способна быть вежливой с Джейн Сеймур.

Не могу сдержать смешок. Джейн, бледная невинность в кремово-желтом платье, стоит опустив глаза долу в кругу танцующих, ожидает своей очереди. Делает шаг вперед, в центр круга. Король пожирает ее глазами как кусок марципанового пирога с глазурью.

— Сущий ангел, — замечает Уильям.

— Змея она напудренная — вот кто, — решительно возражаю я. — Перестань таращиться, я этого не потерплю.

— Анна же терпит, — говорит он вызывающе.

— Поверь мне, она этого не допустит.

— Она зарывается, — заявляет Уильям. — В один прекрасный день он устанет от скандалов, и девушка вроде Джейн Сеймур покажется тихой гаванью.

Качаю головой:

— Она в неделю его уморит — от скуки помрет. Он король, любит охоту, поединки, развлечения. Только мы — девушки из семьи Говард — способны принимать во всем этом участие. Не веришь — посмотри сам.

Уильям переводит взгляд с Анны на Мадж Шелтон, потом на меня и наконец на Екатерину Кэри, мою прелестную дочурку. Она сидит, смотрит на танцующих, поворот головы — точь-в-точь зеркальное отражение кокетливой позы Анны.

Мой муж улыбается:

— Я поступил мудро — сорвал самый пышный цветок. Мне досталась лучшая из сестер Болейн.

На следующее утро мы с Екатериной и Анной сидим в покоях королевы. Анна заставила придворных дам вышивать престольную пелену, это напомнило мне времена королевы Екатерины — бесконечное вышивание голубого неба, растянувшееся, казалось, на целую вечность, а ведь тем временем решалась ее судьба. Екатерине, как самой младшей и скромной из придворных дам, позволено лишь подрубать огромный прямоугольник материи, в то время как остальные дамы, стоя на коленях или придвинув табуреты, трудятся над центральной частью. Их болтовня подобна летнему воркованию голубей, лишь голос Джейн Паркер звучит не в лад. Анна, с иголкой в руках, откинувшись в кресле, слушает музыку. У меня тоже нет охоты вышивать, сидя у окна, всматриваюсь в застывший от холода сад.

Громкий стук, дверь распахивается. Входит дядюшка, ищет глазами Анну. Она поднимается на ноги.

— В чем дело? — спрашивает без церемоний.

— Королева умерла.

Он в таком волнении, что забывает — ее надо называть вдовствующей принцессой.

— Умерла?

Дядя кивает. Анна заливается краской, лицо расплывается в улыбке.

— Слава Богу, — произносит она просто. — Наконец-то все кончено.

— Господи, благослови и помилуй ее, — шепчет Джейн Сеймур.

Темные глаза Анны вспыхивают от гнева.

— И помилуй вас, Джейн Сеймур, раз вы забыли, что вдовствующая принцесса бросила вызов королю, заманила брата своего мужа в капкан фальшивого брака, принесла ему немало горя и боли.

Но Джейн не дрогнула.

— Мы обе служили ей, — мягко напоминает она. — Королева была доброй женщиной и милостивой госпожой. Конечно, я говорю: „Господи, благослови ее“. С вашего позволения, я покину вас и помолюсь за нее.

Казалось, Анна не разрешит. Но, поймав жадный взгляд Джейн Паркер, сестра вспоминает — не пройдет и пары часов, как двор будет во всех подробностях обсуждать малейший скандал.

— Конечно идите, — произносит она почти ласково. — Кто еще пойдет к мессе вместе с Джейн, а кто со мной к королю — праздновать?

Выбор сделать нетрудно. Джейн уходит одна, а мы отправляемся через главную залу к королю.

Он приветствует Анну радостным воплем, обнимает, целует. Можно подумать, он никогда не был рыцарем Верное Сердце для своей королевы Екатерины. Можно подумать, не стало его злейшего врага, а не женщины, двадцать семь лет преданно любившей его, умершей с его именем на устах. Он зовет распорядителя увеселений — поскорее устроить праздник с пиром, с танцами. Английский двор веселится — женщина, не сделавшая ничего плохого, умерла в одиночестве, разлученная с дочерью, отвергнутая мужем. Анна и Генрих одеваются в желтое — радостный, солнечный цвет. В Испании это траурный королевский цвет, хорошая получилась шутка — послы могут доложить императору о двусмысленном оскорблении.

Я не сумела выдавить улыбку, глядя, как Генрих и Анна празднуют победу. Повернулась, пошла к дверям. Кто-то ухватил меня за локоть — дядюшка.

— Ты останешься!

— Это низость.

— Да, возможно. Но ты останешься.

Попыталась ускользнуть, но он держит крепко.

— Она была врагом твоей сестры и нас всех. Она чуть не свалила нас, чуть не победила.

— И было бы справедливо! Мы оба знаем.

Улыбается от души. Его развлекает мое негодование.

— Справедливо или нет, она мертва, а твоя сестра стала королевой, этого никто отрицать не может. Испания не нападет, Папа отменит отлучение от церкви. Возможно, она была права, но ее правота умерла вместе с ней. Если Анна родит сына, мы получим все. Так что останься и смотри повеселей.

Я покорно остаюсь стоять рядом с ним. Анна и Генрих отошли к окну, говорят о чем-то. Сблизили головы, быстрое журчание их речи предупреждает любого — вот величайшие заговорщики на свете. Даже Джейн Сеймур поняла бы — ей не разрушить это единство. Когда королю нужен ум, такой же быстрый и такой же неразборчивый в средствах, как у него, он идет к Анне. Пусть Джейн молится за королеву, Анна будет плясать на ее могиле.

Придворные, предоставленные сами себе, разбиваются на группки и парочки, судачат о кончине королевы. Уильям оглядывает комнату, замечает — я стою с унылым видом возле дяди, подходит предъявить свои права.

— Она остается здесь, — заявляет дядя. — Мы должны держаться вместе.

— Она поступит так, как сочтет нужным, — возражает Уильям. — Не стану ей указывать.

Дядя поднимает бровь:

— Что за редкостная жена!

— Как раз такая мне подходит. — Уильям смотрит на меня. — Ты уходишь или хочешь остаться?

— Пожалуй, останусь. — Мне не хочется спорить. — Но танцевать не буду. Это неуважение к ее памяти, не хочу в этом участвовать.

Появляется Джейн Паркер, заглядывает Уильяму через плечо:

— Говорят, ее отравили. Вдовствующую принцессу. Умерла внезапно, в страшных мучениях, ей что-то подсыпали в пищу. Как вы думаете, кто мог такое сделать?

Старательно отводим глаза от королевской четы — кто больше них выиграл от смерти Екатерины?

— Это бесстыдная ложь. На твоем месте я не стал бы ее повторять, — советует дядюшка.

— Но весь двор только об этом и говорит, — оправдывается она. — Все спрашивают — если ее отравили, то кто?

— Так отвечай: ее вовсе не отравили, она умерла от тоски, слишком много тосковала. Полагаю, женщина может умереть и от клеветы, особенно если порочит могущественную семью.

— Это и моя семья, — напоминает Джейн.

— Совсем забыл, — отвечает дядя. — Ты так редко бываешь с Георгом, от тебя так мало проку, я иногда даже забываю, что ты наша родственница.

Одно мгновенье она выдерживает его взгляд, потом опускает глаза.

— Я бы и рада больше бывать с Георгом, но он вечно пропадает у сестры, — заявляет невозмутимо.

— У Марии? — делано удивляется дядюшка.

Джейн вскидывает голову:

— У королевы. Они неразлучны.

— Он понимает — надо быть полезным королеве, надо быть полезным семье. Ты тоже могла бы быть всецело в распоряжении королевы, да и в распоряжении мужа.

— Сомневаюсь, что ему вообще нужна женщина, — взрывается Джейн. — Кроме королевы, разумеется. Вечно он то с ней, то с сэром Франциском.

Я так и застыла, даже на Уильяма не осмеливаюсь взглянуть.

— Твой долг — быть рядом с мужем, нужна ты ему или нет, — спокойно отвечает дядя.

Боюсь, она начнет спорить, но Джейн только хитренько улыбается и отходит.

Анна позвала меня к себе за час до обеда. Заметила — я не переоделась в желтое к празднику.

— Тебе лучше поторопиться!

— Я не иду.

Думала, начнет требовать, но Анна предпочла уклониться от ссоры.

— Ладно, только объяви, что нездорова. Не желаю лишних вопросов.

Полюбовалась на свое отражение в зеркале.

— Можешь мне объяснить, почему я поправляюсь быстрее, чем с предыдущими? Значит, ребенок лучше растет, правда? Значит, он крепкий?

— Конечно, — успокоила я. — Ты хорошо выглядишь.

Она уселась перед зеркалом.

— Расчеши меня. Никто не делает этого лучше.

Сняла с Анны желтый чепчик, оттянула назад густые блестящие волосы. Взяла одну из ее серебряных щеток, потом другую, словно лошадь чищу.

Анна откинула голову в ленивом наслаждении.

— Он будет крепким. Никто не знает, как был зачат этот ребенок, Мария. И никто никогда не узнает.

Мои руки вдруг отяжелели, стали неловкими. В голове промелькнуло — колдуньи, заклятья, чем еще она воспользовалась?

— Он будет величайшим принцем, которого знавала Англия, — продолжала Анна тихонько. — Потому что я дошла до врат ада, чтобы заполучить его. Ты никогда не узнаешь.

— Так и не говори, — попросила я малодушно.

Она рассмеялась:

— О да! Подбери юбки, чтобы не выпачкаться в грязи, сестренка. Ради Англии я отважилась на такое, что тебе и не снилось.

Заставила себя снова взяться за щетку, успокаивающе приговариваю:

— Уверена, ты совершенно права.

Несколько минут она сидела спокойно, потом открыла глаза и удивленно произнесла:

— Мария, наконец-то!

— Что?

— Ребенок! Он только что шевельнулся.

— Где, покажи!

Она нетерпеливо шлепнула рукой по тугому корсажу.

— Вот здесь! Прямо здесь! — Она затихла, лицо сияет, раньше я никогда ее такой не видела. — Снова! Как легкое трепетание. Это мой ребенок, он шевелится. Хвала Господу, я жду ребенка, живого ребенка!

Она вскочила, волосы в беспорядке падают на плечи.

— Беги скажи Георгу!

Даже зная их близость, я удивилась:

— Георгу?

— Я имела в виду королю, — поспешно поправилась Анна. — Приведи его сюда.

Я побежала в королевские покои. Его одевают к обеду, в спальне с полдюжины кавалеров. Прямо в дверях я нырнула в реверансе, он просиял от удовольствия при виде меня:

— Это же другая Болейн! Та, у которой хороший характер!

По комнате прокатились смешки.

— Королева умоляет вас, сэр, тотчас прийти к ней. У нее хорошая новость, которую она не может скрывать ни минуты.

Рыжеватые брови приподнялись. Вид у него поистине величественный.

— Она посылает вас, словно пажа, привести меня как щенка?

Я снова сделала реверанс.

— Сэр, ради такой новости я готова бежать со всех ног, а вы, зная, в чем дело, пошли бы на свист.

За моей спиной раздался ропот, но король уже накинул золотистую мантию, разгладил обшлага из меха горностая.

— Ведите, леди Мария. Щенок готов идти на свист. За вами — куда угодно.

Легонько коснулась его протянутой руки, он притянул меня ближе, я не противилась.

— Замужество идет вам, Мария, — шепнул он доверительно, пока мы спускались по лестнице, половина придворных — за нами. — Вы прелестны, как в те времена, когда были моей маленькой возлюбленной.

Чем сильнее он ластится, тем больше я настораживаюсь.

— Это дело давнее, — отвечаю осторожно. — Зато ваше величие с тех пор по меньшей мере удвоилось.

Как только у меня вырвались эти слова, прокляла себя за глупость. Хотела сказать: он стал могущественнее, прекраснее, а получилось — какая же я идиотка, — что он стал в два раза толще (чудовищная, но правда).

Он так и застыл, не дойдя трех ступенек до конца лестницы. Я глаз не смела поднять, чуть на колени не упала со страха. Хоть весь свет обойди, среди придворных дам не найдешь более неловкой, с моей страстью говорить комплименты и полным неумением делать это как следует.

Раздался громовой рев, я взглянула на короля и, к неимоверному облегчению, увидела — он хохочет.

— Леди Мария, вы что, совсем разум потеряли? — осведомился он.

Я тоже начала смеяться:

— Похоже на то, ваше величество. Я имела в виду, тогда вы были моложе, я была девчонкой, зато теперь вы король среди принцев, а получилось…

Мои слова заглушил новый раскат хохота. Придворные позади нас вытянули шеи, наклонились, желая понять, что развеселило короля, почему я краснею от стыда и смеюсь одновременно.

Генрих обхватил меня за талию, крепко обнял.

— Мария, я вас обожаю! Вы лучшая из Болейнов, никто не может так рассмешить. Ведите меня скорей к жене, а то вы можете сказать совершенно страшные вещи, и придется отрубить вам голову.

Я выскользнула из его жестких объятий, повела дальше, на половину королевы, придворные — за нами. Анна все еще во внутренних покоях, я постучала в дверь и объявила о приходе короля. Она стоит с распущенными волосами, держа чепец в руках, лицо сияет удивительным светом.

Генрих входит, я закрываю за ним дверь, встаю перед ней — никто не сможет подойти ближе и подслушать. Это величайший миг в жизни Анны, пусть сполна насладится им. Пусть скажет королю, что беременна и в первый раз после Елизаветы ребенок шевельнулся у нее в животе.

Входит Уильям, видит меня перед дверью, проталкивается через толпу придворных.

— Стоишь на страже? Руки в боки, прямо как торговка, защищающая свое ведро с рыбой.

— Она сейчас рассказывает королю, что беременна. Имеет право обойтись наконец без этой проклятой Сеймур.

Появляется Георг:

— Что рассказывает?

— Ребенок шевельнулся. — Я улыбаюсь брату, предвкушая его радость. — Она сразу же послала меня за королем.

Вместо радости вижу что-то другое, на его лицо набегает тень. Георг всегда так выглядит, если сделал что-то дурное. Знаю я его виноватый взгляд. Что-то мелькнуло в его глазах и исчезло, я даже не уверена, было ли на самом деле, но теперь я знаю, совершенно точно знаю — его совесть нечиста, путешествие ко вратам ада, дабы зачать наследника для английского трона, они совершили вместе.

— Господи, что такое? Что вы оба наделали?

Пустая придворная улыбка.

— Ничего, ничего! Какое счастье! Какие дни! Екатерина мертва, а новый принц жив. Vivat, Болейны!

Уильям не может сдержать улыбку.

— Твои родственники всегда поражают меня своим умением воспринимать любое событие в свете собственных интересов, — учтиво замечает он.

— Имеешь в виду веселье по случаю смерти королевы?

— Вдовствующей принцессы, — одновременно поправляем мы с Уильямом.

— Ага, именно ее, — ухмыляется Георг. — Конечно мы рады. Твой изъян, Уильям, — отсутствие честолюбия. Ты не понимаешь, в жизни есть только одна цель.

— Какая же? — интересуется мой муж.

— Всего и побольше, — просто отвечает брат. — И чем больше, тем лучше.

Весь мрачный холодный январь мы с сестрой провели вместе — читали, играли в карты, слушали музыку. Георг все время подле Анны, как любящий муж, — подает питье, подсовывает подушку под спину, она просто расцветает от его внимания. У нее также появилась слабость к Екатерине, и я имела возможность наблюдать, как моя дочь, подражая манерам придворных дам, грациозно сдает карты или перебирает струны лютни.

— Вижу, растет настоящая Болейн! — Анна одобрительно смотрит на Екатерину. — Слава Богу, у нее мой нос, не твой.

— Я каждую ночь благодарю Бога за это. — Сарказм всегда ускользает от Анны.

— Мы должны подыскать ей хорошую партию. Она же моя племянница, и король проявит интерес.

— Не хочу пока выдавать ее замуж, тем более против воли.

— Она же Болейн, ее брак совершится по выбору семьи.

— Она — моя дочь, и ее не продадут тому, кто даст лучшую цену. Ты можешь обручить Елизавету в колыбели, это твое право, в один прекрасный день она станет принцессой, но мои дети будут детьми, пока сами не захотят вступить в брак.

Анна кивнула, пусть будет так.

— Твой сыночек по-прежнему принадлежит мне, — заметила, чтобы сравнять счет.

— Никогда не забуду, — стиснула зубы, но голос звучит спокойно.

Погода держалась ясная. Каждое утро подмораживало, гончие хорошо брали след и гнали оленя через парк и дальше, по полям. Лошадям приходилось тяжелее. Генрих менял коня дважды, трижды в день, парясь под толстым плащом в ожидании конюха со свежей охотничьей лошадью в поводу. Он скакал как юноша, потому что снова ощущал себя молодым — будущий отец сына от прелестной жены. Екатерина умерла, словно ее никогда и не было, Анна ждет ребенка, вернулась его вера в себя. Бог улыбается Генриху, и он верит — так и должно быть. В стране царит мир. Теперь, когда королева умерла, не будет угрозы испанского вторжения. Результат — лучшее доказательство. Раз в стране мир и Анна беременна — значит, Бог против Папы и императора Испании. Самонадеянно считая, что Бог на его стороне, Генрих совершенно счастлив.

Анна тоже довольна. Мир принадлежит ей, как никогда раньше. Екатерина, соперница, теневая королева, омрачавшая ее путь к трону, наконец мертва. Дочь Екатерины, которая угрожала правам ее детей на трон, теперь вынуждена признать поражение, занять второе место. Елизавете присягнули на верность все мужчины, женщины и дети в стране, те же, кто отказался, — в Тауэре или кончили жизнь на плахе. И самое лучшее — Анна носит под сердцем крепкого, быстро растущего ребенка.

Генрих объявил — состоится рыцарский турнир, каждый, кто считает себя мужчиной, должен, взяв коня и оружие, принять вызов. Генрих сам решил сражаться, вновь обретенная молодость и самоуверенность толкают его бросить вызов всем и каждому. Уильям, без конца жалуясь на дороговизну, одолжил доспехи у другого бедного рыцаря и выступил в первый день турнира, больше заботясь о коне, чем о победе. Он удержался в седле, но противник без труда был признан победителем.

— Помоги мне Боже, я вышла замуж за труса! — говорю я.

Уильям подходит к нашему шатру. Впереди, под навесом, сидит Анна, закутанные в меха дамы стоят позади.

— Видит Бог, ты права. Зато моя охотничья лошадь не получила ни царапины, а это куда важнее, чем считаться героем.

— Ты простой человек. — Я нежно улыбаюсь ему.

Обнимает меня за талию, притягивает к себе, целует украдкой.

— У меня заурядные вкусы — люблю жену, люблю мир и покой, люблю свою ферму, а самый лучший обед для меня — кусок хлеба с ломтиком бекона.

Прижимаюсь ближе, шепчу:

— Хочешь уехать домой?

— Только вместе с тобой, — мирно отвечает Уильям. — Она родит и отпустит тебя.

Генрих выступал в первый день и добился победы. На второй день Анне с утра нездоровилось, поэтому она решила сойти вниз только в полдень. Мне она велела не отходить от нее, часть придворных дам тоже осталась, а другие отправились смотреть турнир. Дамы в ярких платьях, некоторые джентльмены — уже в доспехах.

— Георг позаботится об этой Сеймур, — заявила Анна, глядя в окно.

— Король будет думать только о поединке, — успокоила я. — Он больше всего на свете любит выигрывать.

Утро мы провели мирно. Снова разложили престольную пелену, я взялась за большую, скучную полоску травы, Анна вышивает покров Богородицы. Между нами простирается длиннющий кусок, еще ждущий своего часа, — святые попадают на небеса, черти низвергаются в ад. Вдруг за окном шум — всадник галопом проскакал к замку.

— Что там? — Анна подняла голову от вышивания. Встав на колени на скамью под окном, я выглянула наружу:

— Кто-то несется как сумасшедший. Въехал на конюшенный двор. Интересно зачем…

Я прикусила язык. Две крепкие лошади вывозят из конюшенного двора королевские носилки.

— Что там? — спросила Анна у меня за спиной.

— Ничего. — Я вспомнила о ее ребенке. — Ровным счетом ничего.

Она поднялась с кресла, встала у меня за спиной, но носилки уже исчезли из виду.

— Кто-то прискакал в конюшню, наверно, конь короля потерял подкову. Ты же знаешь, он терпеть не может остаться без лошади хоть на миг.

Она кивнула, но осталась наблюдать за дорогой, опираясь о мое плечо.

— Там дядя Говард!

Впереди — болейновский штандарт, с дядюшкой группка людей, они подъезжают к замку, скрываются на конюшенном дворе.

Анна возвращается в кресло. Немного погодя мы слышим — хлопает входная дверь, шаги на лестнице, входит дядя. Анна поднимает голову, смотрит вопрошающе. Он отвешивает поклон. Что-то мне не нравится — обычно он не кланяется Анне так низко. Анна вскакивает на ноги, вышивание соскальзывает с колен на пол, одной рукой она зажимает рот, другая — на распущенном корсаже.

— Дядя?

— С сожалением сообщаю вам, его величество упал с коня.

— Он ранен?

— Серьезно ранен.

Анна побелела и чуть не упала.

— Нам надо приготовиться, — сурово произносит дядя.

Усаживаю Анну, обращаюсь к дядюшке:

— Приготовиться к чему?

— Если он умрет, необходимо защитить Лондон и Северную Англию. Анне надо написать обращение. Она станет регентшей, пока мы не учредим совет. Я буду ее представлять.

— Умрет? — повторяет Анна.

— Если он умрет, нам придется объединять страну. Ребенок у тебя в утробе еще не скоро станет мужчиной. Надо разработать план. Мы должны быть готовы защитить страну. Если Генрих умрет…

— Умрет? — вновь спрашивает Анна.

Дядя Говард глядит на меня:

— Сестра объяснит тебе, нельзя терять времени. Надо защитить Англию.

Анна совсем потеряла голову, сейчас от нее не больше толку, чем от ее мужа. Она не может вообразить мир, где его нет.

Она не способна ни подчиниться дядиным требованиям, ни защитить страну, где больше не правит король.

— Я все сделаю сама, — вмешиваюсь я. — Составлю и подпишу. Не надо приставать к ней, дядя Говард. Она не должна волноваться, ей нужно думать о ребенке. У меня похожий почерк, наши письма путали и раньше. Я напишу и подпишу.

Он явно обрадовался. Что одна сестра Болейн, что другая. Придвигает табурет к письменному столу. Коротко бросает:

— Начнем. „Да будет вам известно…“

Анна полулежит в кресле, глаз не сводит с окна, одна рука на животе, другая зажимает рот. Носилки не показываются, значит, с королем неладно. Если человек просто ушибся, его сразу несут домой, если он близок к смерти, с ним обращаются осторожнее. Пока Анна, не отрываясь, смотрит в сторону конюшен, я начинаю понимать — вся надежность нашего существования, вся наша безопасность исчезают на глазах. Если король умрет, нам конец. Страну растащат на куски, каждый лорд будет драться только ради своей собственной выгоды. Так было перед тем, как отец Генриха объединил страну — Йорк против Ланкастера и каждый за себя. Дикая страна, где каждое графство принадлежит своему владельцу и никто не подчиняется законному королю.

Анна оборачивается, видит мое лицо, пораженное ужасом, наклоняется над своим требованием о регентстве при малолетней дочери Елизавете.

— Он умрет? — спрашивает она.

Подхожу к ней, беру ее холодные руки в свои.

— Бог даст, не умрет.

Его принесли наконец. Носилки движутся медленно, словно гроб. Георг в головах, Уильям и остальная ярко одетая турнирная компания в испуганном молчании бредут позади.

Анна со стоном оседает на пол, платье задирается. Одна из служанок подхватывает ее, мы относим ее в спальню, укладываем в постель, посылаем пажа за пряным вином, за врачом. Я расшнуровываю ее, ощупываю живот, беззвучно шепчу молитву — лишь бы это не повредило ребенку.

Появляется моя мать с вином, Анна, бледная как смерть, делает попытку сесть.

— Лежи смирно. Хочешь все испортить?

— Как Генрих?

— Очнулся, — лжет мать. — Он сильно расшибся, но сейчас все в порядке.

Краешком глаза вижу — дядя перекрестился, прошептал слова молитвы. Первый раз вижу, как этот суровый человек просит о помощи. Моя дочь Екатерина заглядывает в дверь, мать подзывает ее, вручает кубок с вином — смачивать Анне губы.

— Идем закончим письмо, — просит вполголоса дядя. — Это сейчас самое важное.

Бросаю долгий взгляд на сестру, возвращаюсь в приемную, снова берусь за перо. Мы составляем три письма — в Сити, в Северную Англию, в парламент, я подписываю все три — Анна, королева Англии. Появляется врач, парочка аптекарей. Опустив голову, в рушащемся мире, я искушаю судьбу — подписываюсь за королеву Англии.

Распахивается дверь, с ошеломленным видом входит Георг:

— Как Анна?

— В обмороке. А король?

— Бредит. Не понимает, где он. Зовет Екатерину.

— Екатерину? — подхватывает дядюшка. — Зовет ее?

— Не знает, где он. Думает, его вышибли из седла на каком-то давнишнем поединке.

— Идите оба к нему, — велит дядя. — Заставьте его замолчать. Король не должен упоминать ее имя. Если услышат, как он зовет Екатерину на смертном одре, трон перейдет к Марии, а не к Елизавете.

Георг кивает, ведет меня в большую залу. Короля не решились нести наверх, опасаясь споткнуться на лестнице. Он грузен, да и не лежит спокойно. Носилки поставили на два сдвинутых стола, король мечется, ворочается с боку на бок, непрерывно двигается. Мы минуем кружок испуганных придворных, подходим к королю. Голубые глаза останавливаются на мне, он меня узнал.

— Мария, я упал. — Голос жалобный, как у ребенка.

— Бедняжка. — Я придвигаюсь ближе, беру его руку, прижимаю к груди. — Где болит?

— Везде. — Он снова закрывает глаза.

Врач вырастает у меня за спиной, шепчет:

— Спросите, может ли он двигать ногами, пальцами, чувствует ли свое тело.

— Можете пошевелить ногой, Генрих?

Мы оба видим, как дергаются его башмаки.

— Да.

— А пальцами?

Его рука крепче сжимает мою.

— Да.

— Вы чувствуете боль внутри, мой дорогой? Живот болит?

Он трясет головой:

— Везде болит.

Смотрю на врача.

— Ему надо поставить пиявки, — заявляет он.

— Но вы даже не знаете, где рана!

— У него может быть внутреннее кровотечение.

— Хочу спать, — чуть слышно говорит Генрих. — Не уходи, Мария.

Отворачиваюсь от врача, вглядываюсь королю в лицо. Сейчас, вялый, неподвижный, он выглядит гораздо моложе, я почти верю — это тот самый юный принц, которого я обожала. Он лежит на спине, не так видна полнота щек, красивая линия бровей не изменилась. Только он сможет сохранить Англию единой. Без него мы все погибнем, не только Говарды и мы, Болейны, погибнут все мужчины, женщины, дети в каждом городе, в каждом селении, во всей стране. Больше никому не удержать лордов, они вцепятся в корону. Четверо наследников могут претендовать на престол — принцесса Мария, моя племянница Елизавета, мой сын Генрих и бастард Генрих Фицрой. В церкви и так волнения, император Испании и король Франции получат папский рескрипт — навести в Англии порядок, и мы от них никогда не избавимся.

— Думаете, после сна вам станет лучше?

Открывает глаза, улыбается, слабым голосом отвечает:

— Да.

— Полежите спокойно, пока вас отнесут в постель?

Кивает:

— Только держи меня за руку.

Оборачиваюсь к врачу:

— Так и сделаем? Отнесем в постель, пусть отдохнет?

Он в ужасе. В его руках судьба Англии.

— Пожалуй, — произносит он неуверенно.

— Здесь ему не уснуть, — замечаю я.

Георг выбирает с полдюжины крепких мужчин, расставляет вокруг носилок.

— Держи его за руку, Мария, пусть лежит спокойно. Поднимайте, когда я дам сигнал, идите по лестнице, на первой площадке сделаем остановку. Раз, два, три, вперед!

Нелегко поднять носилки и держать их ровно. Я иду рядом, король сжимает мне руку. Носильщики движутся в ногу, шаркающим шагом поднимаются по лестнице. Кто-то успевает забежать вперед, распахнуть двойные двери королевских покоев, потом дверь в спальню. Носилки резко ставят на кровать, король стонет от неожиданной боли. Новая задача — переложить его в постель. Нечего делать — двое мужчин влезают на кровать, один берется за плечи, другой — за ноги, остальные выдергивают из-под короля носилки.

От такого грубого обращения врача передергивает, я понимаю — если у короля действительно внутреннее кровотечение, мы можем запросто его убить. Он стонет от боли, неужели это предсмертный хрип, неужели мы виноваты? Нет, открывает глаза, смотрит на меня:

— Екатерина?

Кто-то суеверно охает. Беспомощно смотрю на Георга.

— Вон, — бросает брат. — Все вон.

Сэр Франциск Уэстон подходит к нему, что-то шепчет на ухо. Георг внимательно слушает, благодарно касается его руки.

— Королева приказала оставить его величество наедине с врачами. Пусть возле него побудут его дорогая свояченица Мария и я, — громко объявляет Георг. — Остальные — ждите снаружи.

Все неохотно выходят. Слышу, как за дверями дядюшка громогласно объявляет — если король не сможет выполнять свои обязанности, Анна становится регентшей при Елизавете. Никому не надо напоминать — каждый из них принес присягу на верность принцессе Елизавете, единственной избранной и законной наследнице.

— Екатерина? — снова зовет Генрих, глядя на меня.

— Это я, Мария, — мягко возражаю я. — Мария Болейн, а теперь Мария Стаффорд.

Дрожащими руками берет он мою руку и подносит к губам.

— Любовь моя, — говорит он нежно, и никто из нас не знает, кого из многочисленных возлюбленных он имеет в виду — королеву, любившую его до самой смерти, королеву, полумертвую от страха за него, или меня, девушку, которую он любил когда-то.

— Хотите спать? — спрашиваю озабоченно.

Туманный взгляд, как у пьяного.

— Спать, спать, — бормочет он.

— Я буду рядом.

Георг подвигает стул, я сажусь, не выпуская руки короля.

— Моли Бога, чтобы он проснулся! — Георг смотрит на восковое лицо короля, на его дрожащие веки.

— Аминь, — отвечаю я. — Аминь.

Мы просидели с ним весь день — врачи в ногах постели, мы с братом в головах, отец и мать поминутно входят и выходят, только дяди нет — плетет где-то интриги.

Генрих вспотел, врач собрался сменить одеяло, но вдруг застыл на месте. На толстой икре, куда Генрих давным-давно был ранен на поединке, расплывается отвратительное темное пятно крови и гноя. Не залеченная как следует рана открылась опять.

— Необходимо поставить пиявки, они высосут яд.

— Я не выдержу, — дрожащим голосом признаюсь брату.

— Посиди у окна, только не падай в обморок, — грубо отвечает он. — Позову, как только закончат, и ты снова сможешь быть рядом.

Присела на скамью под окном, решила ни за что не оборачиваться, постаралась не вслушиваться в звяканье кувшинов — вот к ноге короля прикладывают черных пиявок, они сосут кровь из раскрытой раны.

— Вернись, посиди с ним, ничего страшного не видно, — позвал Георг.

Я вернулась на место, но снова отошла, когда раскормленных, превратившихся в черные слизистые шарики пиявок отрывали от раны.

Я поглаживала его руку, нежно, как гладят больную собаку. Вдруг он сжал мои пальцы, открыл глаза, взгляд наконец осмысленный.

— Кровь Христова, все болит!

— Вы упали с лошади.

Интересно, он понимает, где находится?

— Помню. Но как я попал во дворец?

— Мы вас принесли. — Георг выступил вперед. — Вы просили Марию посидеть с вами.

Снисходительная улыбка.

— Я?

— Вы были не в себе, бредили. Слава Богу, вы очнулись.

— Надо послать весточку королеве. — Георг приказал одному из стражников сообщить ей, что король пришел в себя.

— Пришлось вам попотеть, — сказал со смехом король, но как только попытался пошевельнуться, сморщился от боли. — Смерть Господня, моя нога!

— Открылась старая рана, пришлось поставить пиявки.

— А, пиявки. Надо сделать припарки, Екатерина знает, позовите ее… — Он закусил губу. — Ну, кого-нибудь, кто умеет делать припарки. Господи, кто-нибудь же знает способ.

Помолчал минуту.

— Принесите вина!

Подбежал паж с вином, Георг поднес кубок к губам короля. Король выпил, лицо порозовело, он снова обратил внимание на меня. Спросил с любопытством:

— Кто начал первым? Сеймуры, Говарды, Перси? Кто собрался придержать мой трон для дочери, а себя объявить регентом до ее совершеннолетия?

Георг слишком хорошо знает короля, теперь не время для смехотворной откровенности.

— Весь двор на коленях молится о вашем выздоровлении, никто ни о чем другом и не думает.

Генрих кивает, не веря ни единому слову.

— Пойду сообщу придворным. Мы отслужим благодарственную мессу. Как же мы испугались!

— Еще вина! — Генрих мрачен. — У меня болит каждая косточка.

— Мне уйти? — спросила я.

— Останься, — приказывает небрежно. — Подсуньте мне подушки под спину, спина затекает. Какой идиот так меня уложил?

Вспомнила, как мы переваливали его с носилок на кровать.

— Мы боялись вас потревожить.

— Растерялись, как наседки без петуха, — снисходительно заявляет он.

— Слава Богу, вы вернулись к нам.

— Да, Говардам и Болейнам не поздоровилось бы, умри я сегодня, — произнес он с мелочным удовольствием. — Вы нажили множество врагов, взбираясь наверх, они бы порадовались вашему падению.

— Мои мысли были только о вас, ваше величество.

— Что, посадят, согласно моему завещанию, на трон Елизавету? — добавил Генрих с неожиданной резкостью. — Можно предположить, Говарды поддержат одну из своих. А остальные?

Я встретила его взгляд:

— Откуда мне знать?

— Без меня, без наследного принца, клятву могут и не сдержать. Думаешь, сохранили бы верность принцессе?

Я покачала головой:

— Я не знаю. Не могу ничего сказать. Я все время была здесь, с вами.

— Вы сохраните верность Елизавете. Анна — регентша, за ее спиной — ваш дядюшка, так? Полноправный король Англии во всем, кроме имени. — Лицо потемнело. — Она должна была родить мне сына.

У него на висках вздулись вены, прижал руки к голове, будто хотел пальцами унять боль.

— Лягу снова. Вытащите эти проклятые подушки. Как болит голова, я почти ничего не вижу. Одна их говардовская девчонка на троне, другая — наследница, это не сулит ничего, кроме несчастий. На этот раз должен быть сын.

Открылась дверь, вошла Анна. По-прежнему бледна. Медленно подошла к постели, взяла Генриха за руку. Его полные боли глаза внимательно изучают ее лицо.

— Я думала, вы умрете, — говорит она напрямик.

— И что бы вы стали делать?

— Сделала бы все, что в моих силах, как королева Англии, — отвечает она, кладя руку на живот.

Его большая рука ложится поверх.

— Здесь должен быть сын. — В его голосе не хватает теплоты. — Думаю, как королеве Англии, вам мало что удастся. Чтобы удержать страну, нужен мальчик, принцесса Елизавета и ваш интриган-дядюшка — совсем не то, что я хотел бы оставить после своей смерти.

— Поклянитесь, что больше не будете участвовать в турнирах, — страстно молит она.

Он отворачивается.

— Оставьте меня в покое со своими клятвами и обещаниями. Видит Бог, когда я расстался с королевой, надеялся на что-нибудь получше этого.

У них никогда еще не было такой гнетущей ссоры. Анна даже не спорит. Оба бледны как привидения, чуть живы от своих собственных страхов. К чему может привести воссоединение влюбленных, только напомнить, как хрупка их власть в стране. Анна опустилась в реверансе перед тяжелым телом на кровати и вышла из комнаты. Она шла медленно, будто несла тяжелое бремя, задержалась у двери.

Я наблюдала. Анна вскинула голову, губы изогнулись в улыбке, плечи выпрямились, она собралась, как танцор при звуках музыки. Кивнула стражнику, тот распахнул двери, она вышла в гул голосов, чтобы сказать придворным — благодарение Богу, королю лучше, он смеется и шутит над своим падением, снова будет участвовать в турнире, как только сможет, и тогда-то уж мы повеселимся.

Генрих кажется спокойным и задумчивым, оправляется от падения. Боль стала предупреждением — он стареет. Из раны сочится кровь пополам с гноем, приходится все время носить тугую повязку, а садясь, класть ногу на скамеечку. Это унизительно — ведь он так гордится своими сильными ногами, крепкой посадкой. Теперь он хромает, толстый бинт уродует икру, но хуже всего запах — от него несет, как из курятника. Генрих, золотой принц Англии, признанный во всей Европе красавец, ощущает приближение старости. Вот кто он теперь — старая, больная, грязная, вонючая обезьяна.

Анне этого было не понять.

— Побойтесь Бога, дорогой супруг, вы спаслись, чего еще?

— Мы оба спаслись. Что вы без меня?

— Я бы справилась.

— Не сомневаюсь. Я еще остыть не успею, а ваша родня уже усядется на мое место.

Ей бы придержать язычок, но она привыкла с ним спорить.

— Хотите меня оскорбить? Обвиняете мою семью в отсутствии преданности?

— Говарды в первую очередь преданы сами себе, а лишь во вторую — королю.

Я заметила — сэр Джон Сеймур поднял голову, на губах таинственная улыбка.

— Мои родственники костьми лягут ради вас, — возразила Анна.

— И вы, и ваша сестрица, конечно, лягут, — быстрый как молния, вставил королевский шут.

Раздался взрыв хохота. Я залилась краской. Уильям потянулся к отсутствующему мечу. Но обижаться на шута бессмысленно — особенно если сам король смеется.

Генрих протянул руку, весело похлопал Анну по животу:

— И не зря!

Она раздраженно отбросила его руку. Он застыл, хорошее настроение сразу угасло.

— Я не лошадь, чтобы меня щупать, — бросила Анна.

— Будь у меня кобыла с вашим характером, я скормил бы ее собакам, — холодно возразил король.

— Норовистую лошадь нужно уметь объездить, — с вызовом произнесла она.

Мы ждали обычной бурной реакции. Долгую минуту король молчал, улыбка Анны становилась все более вымученной.

— Не все лошади того стоят, — ответил Генрих едва слышно.

Только несколько человек, те, что сидели поближе, разобрали его слова. Анна побелела, но в то же мгновенье вскинула голову и рассмеялась, будто король произнес что-то невероятно остроумное. Окружающие опустили головы, каждый сделал вид, будто занят разговором с соседями по столу. Ее взгляд скользнул мимо меня к Георгу, их глаза встретились осязаемо, как рукопожатие.

— Еще вина, дорогой муж? — предложила Анна.

Голос не дрожит. Один из придворных выступил вперед, налил королю и королеве вина, обед начался.

Генрих мрачен. Его не веселят ни танцы, ни музыка, хотя ест и пьет он еще больше обычного. Он поднялся на ноги, морщась от боли, захромал по зале, говоря то с одним, то с другим, выслушал чью-то просьбу, подошел к нашему столу, где сидели придворные дамы королевы, остановился между мной и Джейн Сеймур. Мы одновременно вскочили на ноги, но он смотрит только на нее. Потупив глаза, делает реверанс:

— Я устал, очень устал. Как бы хотелось очутиться в Вулфхолле, вы бы собрали для меня букет из трав.

— Я готова сделать все, чтобы ваше величество смогли отдохнуть и избавиться от боли, — произносит она со сладчайшей улыбкой.

Генрих, которого я знала, переспросил бы: „Действительно все?“ — радуясь вульгарной остроте. Но этот новый Генрих придвигает табурет, делает нам знак сесть подле него.

— Можно вылечить синяки и шишки, но не старость. Мне сорок пять, и я впервые чувствую свой возраст.

— Это из-за падения. — Голос Джейн звучит мягко, утешительно, словно молоко капает в подойник. — Вы ушиблись, устали, вы изнурены заботами о безопасности королевства, ведь вы день и ночь думаете об этом.

— Кому я оставлю в наследство прекрасную страну? — скорбно говорит Генрих. Оба смотрят на королеву, Анна, вспыхнув от гнева, — на них.

— Хвала Господу, королева ждет сына.

— Помолитесь обо мне, Джейн, — просит он шепотом.

— Это мой долг — молиться о короле, — отвечает она с улыбкой.

— Вы будете молиться об мне сегодня ночью? — спрашивает он еще тише. — Когда я в страхе лежу без сна и каждая косточка ноет, приятно знать — вы молитесь обо мне.

— Хорошо, — говорит она просто. — Я словно буду рядом, моя рука у вас на лбу, вам будет легче заснуть.

Я прикусила губу. За соседним столом моя дочь Екатерина с округлившимися глазами пытается разгадать этот новый способ ухаживания под видом вкрадчивого благочестия.

С гримасой боли король встает.

— Руку! — бросает через плечо.

Полдюжины кавалеров бросаются вперед ради чести помочь его величеству вернуться на свое место на возвышении. Генрих отстраняет моего брата, выбирает брата Джейн. Анна, Георг и я молча следим за тем, как Сеймур усаживает короля на трон.

— Я убью ее, — мрачно произносит Анна.

Лежу на ее кровати, лениво опираясь на локоть, Георг примостился у камина, сама Анна сидит перед зеркалом, служанка расчесывает ей волосы.

— Могу сделать это за тебя, — говорю я. — А еще святую из себя строит.

— Она очень хороша, — рассудительно замечает Георг, словно хвалит искусного танцора. — Не то что вы. Все время жалеет его. Крайне соблазнительно.

— Паршивая девка, — цедит Анна сквозь зубы. Берет гребень из рук горничной. — Можешь идти.

Георг наливает всем еще по стакану вина.

— Мне тоже пора, — говорю я. — Уильям ждет.

— Останься, — властно заявляет Анна.

— Слушаюсь, ваше величество, — покорно отвечаю я.

Сестра предостерегающе смотрит на меня:

— Может, удалить эту тварь Сеймур от двора? Не переношу ее постоянное жеманство. Как она меня бесит!

— Лучше оставь ее в покое, — советует Георг. — Когда король поправится, он захочет чего-нибудь поострее. И не дергай его. Он рассердился сегодня, но ты сама виновата.

— Не могу видеть его таким жалким. Он же не умер. Чего так страдать из-за ерунды?

— Он напуган. И он уже не молод.

— Снова начнется это притворство — дам ей пощечину. Предостереги ее, Мария. Еще раз посмотрит на короля с этой своей улыбочкой, словно она сама Богоматерь, пусть пеняет на себя.

Соскальзываю с кровати.

— Ладно, скажу ей. Может быть, не дословно. Теперь я могу идти? Я устала.

— Иди уж, — раздраженно бросает Анна. — Ты-то хоть останешься, Георг?

— Жена будет ворчать, — предупреждаю я. — Она уже жалуется на то, что ты все время здесь.

Думала, Анна не обратит внимания на мои слова, но нет, они обмениваются взглядами, Георг встает, собирается уходить.

— Неужели я вечно должна быть одна? — вопрошает Анна. — Гулять — одна, молиться — одна, в постель — одна.

Георг медлит, слыша такую неприкрытую мольбу.

— Ты сама захотела быть королевой, — говорю я твердо. — Я же предупреждала — радости это не принесет.

На следующее утро мы с Джейн Сеймур бок о бок идем на мессу. Дверь в королевскую часовню открыта, мы видим — Генрих сидит за столом, раненая нога на табурете, секретарь читает письма и подает на подпись. Джейн замедляет шаг, улыбается, он замечает ее, замирает с пером в руке, так что чернила успевают высохнуть.

Мы с Джейн стоим рядышком на коленях в часовне королевы, слушаем, как служат мессу в церкви под нами.

— Джейн, — окликаю я тихонько.

Открывает глаза, она сейчас далеко отсюда.

— Что, Мария? Прости, я молилась.

— Если ты не бросишь свои слащавые улыбочки, одна из нас, Болейнов, выцарапает тебе глазки.

Во время беременности у Анны вошло в привычку совершать прогулки по берегу реки — вверх, к лужайке для игры в шары, по тисовой аллее, мимо теннисных кортов и обратно во дворец. Мы с братом всегда сопровождали ее. Большинство дам, да и некоторые придворные тоже гуляли с нами, ведь король больше не охотился. Георг и сэр Франциск Уэстон обычно не отходили от Анны, развлекали ее, подавали руку на лестнице, а кто-нибудь из нашего узкого круга, Генрих Норрис, сэр Томас Уайетт или Уильям, шел рядом со мной.

Однажды Анна утомилась и сократила прогулку. Мы вернулись во дворец — Анна под руку с братом, я — с Генрихом Норрисом. Стражники широко распахнули дверь в покои королевы, и перед нами, как в рамке, предстала живая картина — Джейн Сеймур на коленях у короля. Она вскочила, он тоже попытался встать на ноги, с независимым видом отряхивая одежду, но пошатнулся, вид у него был дурацкий. Анна налетела на них как ураган.

— Пошла вон, девка, — прикрикнула она на Джейн Сеймур.

Джейн сделала реверанс и исчезла. Георг попытался увлечь Анну во внутренние покои, но она набросилась на него:

— Что эта тварь делала у вас на коленях? Припарку изображала?

— Мы беседовали… — неуклюже оправдывался он.

— Она так тихо говорит, что необходимо совать вам язык прямо в ухо?

— Это не то, что вы думаете…

— Знаю я, что это! — заорала Анна. — И весь двор знает, всем выпало счастье наблюдать. Гулять вам трудно, устроились тут в свое удовольствие с маленькой хитренькой втирушей на коленях.

— Анна! — Все, кроме нее, услышали мольбу в голосе короля.

— Я этого не потерплю! Она покинет двор!

— Сеймуры верные друзья короны и добрые слуги, — высокопарно произнес Генрих. — Они останутся.

— Чем она лучше городской шлюхи? — бушевала Анна. — И мне она не друг. Не желаю терпеть ее среди своих дам.

— Она милая, чистая девушка, и она останется. Вы забываетесь, мадам.

— Имею я право выбрать придворных дам? Я королева, и это моя комната. Клянусь, не потерплю здесь тех, кто мне не нравится.

— Вам будут прислуживать те, кого я выберу. Я король.

— Не смейте мне приказывать! — Анна задохнулась, прижала руку к груди.

— Анна, — вмешалась я, — успокойся, пожалуйста.

Она меня даже не услышала.

— Я имею право приказывать кому угодно, — заявил Генрих. — Будете делать то, что я велю — я ваш муж и ваш король.

— Не дождетесь! — Она повернулась на каблуках и ринулась в спальню. Обернулась и крикнула через порог: — Вы мне не хозяин!

Нога болела, и он не принял вызов. Это и стало ее роковой ошибкой. Ему бы броситься за ней, повалить на кровать, как столько раз до этого, а он разозлился. Обиделся, вместо того, чтобы наслаждаться ее все еще юной, дерзкой красотой.

— Это вы шлюха, а вовсе не она. Думаете, я не помню, что вы вытворяли у меня на коленях? Джейн Сеймур не знает и половины ваших штучек, мадам! Французские фокусы, продажные хитрости. Меня это больше не увлекает, но я не позабыл ничего.

Двор испуганно затаил дыхание, мы с Георгом в ужасе переглянулись. Дверь в спальню с шумом захлопнулась, король гневно посмотрел на придворных. Мы с братом, вне себя от страха, ждали, что будет.

Он поднялся на ноги, скомандовал:

— Руку!

Сэр Джон Сеймур оттолкнул Георга. Опираясь на него, король медленно двинулся на свою половину, придворные — за ним. Горло у меня пересохло так, что я с трудом сглотнула.

Жена Георга, Джейн Паркер, подскочила ко мне:

— Какие это штучки она выделывала?

Яркая картинка мелькнула у меня в мозгу — я объясняю ей, чего можно добиться, если пустить в ход волосы, руки, рот. Мы с братом многому ее научили. В Европе он знался с французскими, испанскими, английскими продажными женщинами, да и я, живя с одним и соблазняя другого, кое-что понимала. Мы объясняли Анне, как угодить Генриху, а ведь многое из того, что нравится мужчинам, церковь запрещает. Учили ее долгим, томным ласкам, учили приподнимать подол сорочки, раздеваться медленно, шаг за шагом — пусть поглядит, что у нее там. Учили пускать, когда надо, в дело язык, объясняли, как будить его воображение, какие слова нашептывать. Мы преподали Анне уроки продажной любви, а теперь ее этим попрекают. Я знала — брат вспоминает то же самое.

— Боже упаси, Джейн, — произносит он устало. — Король в гневе может сказать что угодно. Что она такого могла сделать? Ласки, поцелуи, обычные супружеские глупости, как у всех.

Помолчал, поправился:

— Только не у нас, конечно. Тебя же не очень хочется целовать, не так ли?

Она вздрогнула, как от удара, прошипела:

— Ты вообще женщину не поцелуешь, если она тебе не сестра.

Я оставила Анну в покое на полчаса, потом постучалась и скользнула в спальню. Захлопнула дверь перед носом у любопытных дам, огляделась. В комнате темно, зимой темнеет рано, свечи не зажжены, только отблески огня в камине на стенах и потолке. Она лежит ничком на постели, наверно, спит. Но вот подняла голову, темные глаза на бледном лице.

— Господи, как же он разозлился! — Голос охрип от рыданий.

— Сама напросилась, Анна.

— Что мне оставалось делать? Он оскорбил меня перед всем двором.

— Притвориться слепой. Отвернуться. Королева Екатерина всегда так делала.

— И проиграла. Пока она смотрела в другую сторону, я его заполучила. Скажи лучше, как мне его удержать.

Помолчали. Был только один ответ, всегда только один ответ, один и тот же ответ.

— Меня тошнит от злости, просто выворачивает.

— Постарайся успокоиться.

— Как я могу успокоиться, если везде Джейн Сеймур?

Я подошла к кровати, сняла с нее чепец.

— Надо переодеться. Спустишься к обеду, прекрасная, как всегда, все пройдет, все позабудется.

— Только не для меня, — уронила она с горечью — Я не забуду ничего.

— Просто веди себя как ни в чем не бывало, никто и не вспомнит, что он тебя оскорбил. Никто ничего не говорил, никто ничего не слышал.

— Он назвал меня шлюхой! — обиженно заявила Анна. — Этого не забудут.

— Все мы шлюхи по сравнению с Джейн, — бодро подтвердила я. — Ну и что с того? Ты его жена, разве не так? Ты носишь законного ребенка. В гневе он может обозвать тебя как угодно, ты легко вернешь его, когда он остынет. Верни его сегодня же.

Я позвала горничную, Анна стянула платье. Выбрала серебряно-белое — она чиста, даже если перед всем двором ее назвали шлюхой. Лиф украшен жемчугом и бриллиантами, подол серебристой юбки еще и расшит серебром. Прикрыла темные волосы чепцом. Теперь она настоящая королева с головы до ног, без единого пятнышка, снежная королева.

— Очень хорошо, — одобрила я.

Анна устало улыбнулась:

— Я должна удерживать Генриха, и так до самой смерти. Что будет, когда я постарею, а вокруг меня по-прежнему будут юные девицы? Что тогда?

Мне нечем было ее утешить.

— Давай думать о сегодняшнем дне. Зачем загадывать на годы? Когда у тебя родится сын, потом еще сыновья, можно будет не бояться старости.

Она положила руку на расшитый драгоценными камнями корсаж:

— Мой сыночек!

— Ты готова?

Она кивнула, пошла к дверям. Снова это движение — плечи назад, подбородок вверх, на губах улыбка. Горничная распахивает дверь, Анна, сияя как ангел, оказывается лицом к лицу со сплетниками, перемывающими ей косточки в ее собственной приемной.

Вижу — семейство явилось на подмогу, похоже, дядюшка услышал достаточно, чтобы испугаться. Тут и мать и отец. Удивительно — дядя в глубине комнаты дружески беседует с Джейн Сеймур. Георг подходит к Анне, берет ее руку. Гул нарастает — обсуждают ее прекрасное платье, ее дерзкую улыбку, группки беседующих распадаются, перемещаются, соединяются вновь. Сэр Уильям Брертон целует Анне руку, шепчет что-то об ангеле, спустившемся на землю, Анна смеется, возражает — она лишь прибыла с визитом. Непристойные намеки почти забыты. Возле двери началась сутолока, неуклюже топая, вошел Генрих, на круглом лице новые морщинки боли. Уныло кивнул Анне:

— Добрый день, мадам. Позвольте проводить вас к столу.

— Разумеется, дорогой супруг. — Ее голос слаще меда. — Как я рада — ваше величество прекрасно выглядит.

Ее талант быстро переключаться всегда озадачивал Генриха. Вокруг — алчные лица придворных, а она в хорошем настроении?

— Вы уже успели поприветствовать сэра Джона Сеймура? — Король указывает на того, кому она меньше всего хотела оказать честь.

Ее улыбка становится еще шире.

— Добрый вечер, сэр Джон, — произносит она кротко, как его собственная дочь. — Надеюсь, не откажетесь принять от меня небольшой подарок?

Он смущенно кланяется:

— Сочту за честь, ваше величество.

— Это резной табурет из моих личных покоев. Изящная вещица из Франции. Думаю, вам понравится.

Он снова кланяется:

— Весьма признателен.

Анна искоса смотрит на короля, улыбается:

— Это, собственно, для вашей дочери, для Джейн. Чтобы ей было где сидеть. Пока у нее нет собственного места, ей приходится занимать мое.

Гробовая тишина. Наконец Генрих разражается хохотом, до придворных тоже доходит, комната сотрясается от смеха, шутка удалась. Продолжая смеяться, Генрих предлагает Анне руку, она шаловливо улыбается. Король ведет ее к двери, придворные привычно занимают места позади, и вдруг я слышу вздох, тихий шепот:

— Боже мой! Королева!

Георг проталкивается через толпу, хватает Анну за руку, оттаскивает от короля.

— Прошу прощения, ваше величество, королеве нехорошо, — поспешно произносит он, наклоняется, что-то настойчиво шепчет ей в самое ухо.

На лицах придворных — жадное любопытство. Мне виден только ее профиль. Она бледнеет, бросается в спальню. Георг забегает вперед, открывает дверь, вталкивает сестру вовнутрь. Мельком я вижу ее со спины — по подолу платья расплывается кровавое пятно, алое на серебряно-белом. Она теряет ребенка.

Кидаюсь за ней сквозь толпу. Мать — позади. Она захлопывает дверь, хотя придворные заглядывают внутрь, а король не может прийти в себя от внезапного исчезновения жены и всей ее семьи. Анна дергает себя за подол, старается рассмотреть пятно:

— Я ничего не чувствую.

— Схожу за врачом, — предлагает Георг.

— Никому ничего не говори, — предостерегает мать.

— Что толку, — вырывается у меня. — Все же видели, сам король видел.

— Может быть, обойдется. Анна, ляг.

Анна, белая как полотно, медленно идет к кровати.

— Я ничего не чувствую, — повторяет она.

— Тогда, может, ничего и не случилось. Просто маленькое пятно.

Мать велит горничным снять с Анны туфли и чулки. Ее поворачивают на бок, расшнуровывают корсаж, снимают роскошное белое платье с огромным алым пятном. Нижняя юбка намокла от крови. Я встречаюсь взглядом с матерью.

— Может, ничего и не случилось, — повторяет она неуверенно.

Подхожу к постели, беру Анну за руку. Пока она не будет лежать на смертном одре, мать до нее и пальцем не дотронется.

— Не бойся, — шепчу я.

— Теперь ничего не скроешь, — шепчет она в ответ. — Все видели.

Мы сделали все, что могли. Тепло к ногам, укрепляющее питье, еще одно укрепляющее питье, припарки, освященное одеяло, пиявки, еще тепло к ногам. Никакого толку. В полночь начались роды, настоящие мучительные роды. Она вцепилась в простыню, привязанную к столбикам кровати, стонала от боли, а ребенок рвался наружу. Около двух она резко вскрикнула, и ребенок вышел. Никто не смог бы его удержать. Принявшая его повитуха вскрикнула.

— Что там? — Анна, красная от напряжения, едва дышит, пот стекает по шее.

— Это чудовище, настоящее чудовище.

Анна в страхе выдохнула, я в суеверном ужасе отскочила от кровати. В окровавленных руках повитуха держит уродливого младенца с выпирающим, лишенным кожи позвоночником, с огромной головой, вдвое большей, чем тощее тельце.

С хриплым криком Анна отшатнулась от ребенка. Как испуганная кошка ринулась в изголовье кровати, оставляя кровавый след на простынях и подушках, прижалась к столбикам, протянула руки, отталкивая от себя страшную картину.

— Закрой его! — закричала я. — Убери немедленно!

Повитуха мрачно взглянула на Анну:

— Как вы ухитрились заполучить такое чудовище?

— Я не виновата! Я ничего не делала!

— Это не человеческое дитя, это дьявольское отродье.

— Я не виновата!

„Что за чепуха“, — хотела я сказать, но горло сжалось от страха.

— Прикрой же его наконец! — Я совсем потеряла голову. Моя мать отвернулась от кровати, быстро пошла к двери.

Лицо сурово, как у палача, отходящего от плахи в Зеленой башне.

— Мама! — хрипло позвала Анна.

Не оглянулась, не остановилась. Молча вышла из комнаты, закрыла за собой дверь.

„Это конец, — подумала я, — Анне конец“.

— Я не виновата, — повторила Анна.

Я вспомнила о ведьминском зелье, о ночи, когда она лежала в тайной комнате в золотой маске, похожей на птичий клюв. Подумала о путешествии к вратам ада и обратно, чтобы добыть этого ребенка для Англии.

— Я отправляюсь к королю, — объявила повитуха.

В один миг я преградила ей путь к двери.

— Зачем огорчать его величество? Ему ни к чему знать подробности, это наши женские секреты. Пусть все останется между нами, ты заслужишь благодарность королевы и мою тоже. Тебе хорошо заплатят за сегодняшнюю работу и за благоразумие. Я за этим прослежу, обещаю.

Она на меня даже не взглянула. Держала ужасный сверток, этот кошмар, завернутый в пеленки. На один страшный миг мне показалось — он шевелится, маленькая ручка с ободранной кожей отодвигает пеленку. Повитуха сунула ребенка мне под нос, я отшатнулась, она успела открыть дверь, но я вцепилась ей в руку:

— Клянусь, к королю ты не пойдешь!

— Разве вы не знаете? — Она говорила почти с жалостью. — Я же у него на службе. Он приставил меня к королеве — слушать и наблюдать. Еще с тех пор, как у нее первый раз не было месячных.

— Зачем?

— Потому что подозревал ее.

Голова закружилась, я положила руку на стену, чтобы не упасть.

— Подозревал? В чем?

Она пожала плечами.

— Что-то с ней неладно, раз она не может выносить ребенка. — Она показала на мягкий комок тряпья. — Теперь он узнает.

Я облизнула пересохшие губы.

— Заплачу тебе, сколько захочешь, если унесешь это, а королю скажешь — она потеряла ребенка, но сможет зачать другого. Заплачу вдвое больше, чем он. Я Болейн, у нас есть и богатство и влияние. Будешь служить Говардам до самой смерти.

— Я исполню свой долг, — возразила повитуха. — Я так поступаю, потому что еще молоденькой девушкой дала торжественный обет Деве Марии никогда не изменять своей цели.

— Какая цель, какой долг? — Я ничего не понимала. — О чем ты вообще говоришь?

— Охота на ведьм, — ответила она просто.

Выскользнула за дверь с дьявольским младенцем в руках и исчезла.

Закрыла за ней дверь, задвинула засов. Решила никого не пускать в комнату, пока все тут не уберу, а сестра не будет готова бороться за свою жизнь.

— Что она сказала? — раздался голос Анны.

Белая, восковая кожа, стеклянные глаза. Она была где-то далеко от этой душной спальни, от надвигающейся опасности.

— Ничего особенного.

— Что она сказала?

— Ничего. Почему ты не спишь?

— Никогда не поверю. — Голос ровный, словно она не со мной говорит, словно она на допросе. — Вы не заставите меня поверить. Я же не темная крестьянка, чтобы рыдать над реликвией, которая на самом деле щепка, вымазанная свиной кровью. Меня не заставишь свернуть с пути дурацкими страхами. Я умею думать и действовать, я изменю мир по своему желанию.

— Анна, что ты говоришь?

— Меня не запугаешь! — уверенно повторила она.

— Анна!

Она отвернулась к стене.

Когда она уснула, я приоткрыла дверь и позвала Мадж Шелтон — она тоже Говард, пусть посидит с Анной. Служанки унесли окровавленные простыни, постелили на пол свежие циновки. Снаружи, в приемной двор все еще дожидался новостей, полусонные дамы склонили головы на руки, кое-кто играл в карты, чтобы скоротать время. Георг, подпирая стену, вполголоса беседовал с сэром Франциском, головы близко, как у любовников.

Уильям шагнул ко мне, взял за руку. Я помедлила, набираясь сил от его прикосновения.

— Все очень плохо. Нет времени рассказывать, надо найти дядю. Пойдем со мной.

Подскочил Георг:

— Ну как она?

— Ребенок умер.

Он побледнел как девушка, перекрестился.

— Где дядя? — Я оглянулась вокруг.

— Ждет новостей у себя в комнате, как все, кто не толпится здесь.

— Как королева? — спросил кто-то из придворных. — Она потеряла ребенка?

Георг шагнул вперед.

— Королева уснула. Она отдыхает и приказала всем вам отправляться по постелям. Новости о ее состоянии услышите утром.

— Она потеряла ребенка? — спрашивали Георга, а смотрели на меня.

— Откуда мне знать?

Послышался недовольный, недоверчивый шепот.

— Наверно, он умер, — сказал кто-то. — Что с ней неладно, почему она не может родить королю сына?

— Пора отсюда выбираться, — предложил Уильям Георгу. — Чем больше ты скажешь, тем хуже.

Муж с одной стороны, брат с другой, мы протолкались через толпу придворных, спустились по лестнице в покои дяди Говарда. Слуга в темной ливрее молча впустил нас. Дядя сидит за массивным столом, заваленным бумагами, свеча бросает на стены желтые блики.

При виде нас он велел слуге помешать огонь в камине, зажечь еще свечей.

— Что скажете?

— Анна родила мертвого ребенка.

Кивнул, на мрачном лице не отразилось ничего.

— Но есть кое-что и похуже.

— Что?

— Младенец родился без кожи на спине и с непомерно большой головой. — Горло сжалось от отвращения, я крепче ухватилась за руку мужа. — Настоящее чудовище.

Снова кивнул, будто услышал самые обычные, совершенно его не касающиеся новости.

Со сдавленным воплем Георг ухватился за спинку стула. Дядя сделал вид, что ничего не замечает.

— Я пыталась остановить повитуху.

— Да?

— Она сказала, что ее нанял король.

— А!

— Я просила ее спрятать ребенка, предложила денег, но она возразила, что ее долг перед Девой Марией…

— Что?

— Охота на ведьм, — прошептала я.

Странное ощущение — пол начал уплывать у меня из-под ног, звуки в комнате отдалились. Уильям усадил меня в кресло, поднес к губам стакан вина. Георг продолжал цепляться за спинку стула, его лицо еще белее моего.

Дядя даже не шевельнулся.

— Король нанял ее следить за Анной?

Глотнула еще вина, кивнула.

— Анна в большой опасности.

Долгое молчание.

— В опасности? — Георг смог наконец выпрямиться.

Дядя кивнул.

— Подозрительный муж — это всегда опасно, подозрительный король — еще опаснее.

— Она ни в чем не виновата! — твердо заявил Георг.

Взглянула на него краешком глаза — он пел ту же песню, что и Анна. И она клялась в своей невиновности, когда увидела чудовищного младенца, порожденного ее телом.

— Может, и так. — Дядя не стал спорить. — Но король думает иначе, значит, ей конец.

— Как нам ее защитить?

— Знаешь, Георг, — медленно произнес дядя, — в последний раз, когда мы с ней беседовали с глазу на глаз, она заявила — я могу убираться на все четыре стороны. Будь я проклят, если она не сказала, что достигла всего собственными усилиями и ничем мне не обязана, она даже грозила мне тюрьмой.

— Она Говард! — Я отодвинула вино.

Он склонил голову:

— Была Говард.

— Это же Анна! — воскликнула я. — Мы жизнь положили, чтобы посадить ее на трон.

— А где благодарность? Насколько я помню, тебя отправили в изгнание, ты и вернулась только потому, что ей понадобились твои услуги. Она слова за меня не замолвила перед королем, даже наоборот. Тебе сестра благоволит, Георг, но стал ли ты хоть на шиллинг богаче, с тех пор как она на троне? Она больше не просто любовница, а что от этого изменилось?

— При чем тут деньги, сейчас речь идет о жизни и смерти, — горячо возразил Георг.

— Роди она сына, ее положение было бы неуязвимым.

— Это он не может зачать сына! — заорал Георг. — Не мог с Екатериной, не может и с ней. Он почти бессилен! Вот почему она с ума сходила от страха…

Мертвая тишина.

— Бог тебя простит, Георг, зачем ты подвергаешь нас всех опасности? — холодно произнес дядя. — Такие речи — государственная измена. Я ничего не слышал, ты ничего не говорил. Теперь уходите.

Уильям помог мне встать, мы втроем медленно вышли из комнаты. На пороге Георг обернулся, хотел возразить, но дверь бесшумно закрылась у него перед носом, прежде чем он успел сказать хоть слово.

Анна проспала до полудня, у нее началась лихорадка. Я отправилась на поиски короля. Двор уже готовился к переезду в Гринвичский дворец, Генриху хотелось отдохнуть от суеты и суматохи, он играл в шары в парке. Вокруг фавориты, на первом месте, конечно, Сеймуры. Одно только радовало — Георг тоже там, прямо рядом с королем, чему-то довольно улыбается, а дядюшка сидит на скамье для зрителей. Отец предложил королю пари, на весьма выгодных условиях, Генрих поспешил его принять. Я подождала, пока игроки покатили последние шары, а отец протянул королю пригоршню золотых монет — никак не меньше двадцати. Только тогда подошла поближе, опустилась в реверансе.

При виде меня король поморщился — ясно, ни одна из сестричек Болейн теперь не в почете.

— Леди Мария, — так и разит холодом.

— Ваше величество, я здесь по просьбе моей сестры, королевы.

Кивнул.

— Она просит задержаться на неделю с переездом в Гринвич, дать ей время оправиться.

— Слишком поздно, скажи ей, пусть приезжает, когда выздоровеет.

— Но укладывать вещи еще и не начали.

— Слишком поздно — для нее, — поправился он. Вокруг тут же поднялся шепот. — Слишком поздно для нее просить у меня милостей. Мне известно то, что мне известно.

Я помедлила. Как же мне хотелось взять его за шиворот, вытряхнуть из него этого толстого себялюбца. Моя сестра больна после этих кошмарных родов, а тут ее муж, играет в свое удовольствие в шары на солнышке, открыто предупреждает двор — больше эта женщина у меня не в почете.

— Тогда вы должны знать — ни она, ни я, никто из Говардов ни на миг не перестаем любить и почитать ваше величество.

Дядюшку даже передернуло, когда он услышал упоминание нашего семейства.

— Остается только надеяться — ваша верность не подвергнется испытанию. — До чего же неприятный у короля тон. Отвернулся от меня, поманил Джейн Сеймур. Глазки долу, вид скромненький, засеменила к нему.

— Прогуляетесь со мной? — Теперь голос такой сладенький.

Она присела в реверансе — я, мол, с удовольствием. Положила руку на расшитый драгоценными камнями рукав, и вот они уже идут по тропинке, остальные придворные, тоже парочками, за ними — на почтительном расстоянии.

Двор лихорадит от слухов, ни у меня, ни у Георга уже нет сил все отрицать. Раньше — скажи слово против Анны и можешь быть уверен — тебя скоро вздернут на веревке. Теперь песенки и шуточки, как она заигрывает со всеми мужчинами при дворе, а ребенка выносить не может.

— Почему Генрих их не остановит? — спрашиваю мужа. — У него на это власти хватило бы.

— Он теперь всякому позволяет о ней болтать, — качает головой Уильям. — Утверждают, она на все способна, только что дьяволу душу еще не продала.

— Идиоты! — кричу я.

Он берет меня за руки, нежно разжимает сжатые кулачки.

— Сама понимаешь, Мария, откуда тогда взяться младенцу-чудовищу, если не от чудовищного союза. Она, должно быть, погрязла в грехах.

— Какого чудовищного союза? Ты что, тоже думаешь — она продала душу дьяволу?

— А как ты считаешь? Ни на минуту бы не задумалась, если бы получила за это сына.

Крыть нечем. Я взглянула прямо в карие глаза мужа. Боже, какой ужас!

— Ш-ш-ш. — Даже слово сказать страшно. — Думать об этом не хочу.

— А если она занялась колдовством — вот и родился урод?

— И что тогда?

— Тогда от нее можно избавиться.

Я натужно рассмеялась:

— Грустная шутка в грустные времена, Уильям.

— Это не шутка, женушка.

— Мне больше не вынести. — Я вдруг почувствовала — сыта по горло, до чего же все плохо вокруг. — Что с нами тогда станет?

Забыв о том, что мы в парке и весь двор может нас видеть, он обнял меня, крепко прижал, словно мы дома, в конюшенном дворе его маленькой фермы.

— Любовь моя, дорогая, — сказал нежно. — Она, верно, что-то ужасное сделала, такого урода родить. И ты не знаешь что. Она тебе ничего не поручала? За повитухой сходить? Принести какое-нибудь зелье?

— Ты сам… — начала я.

Он кивнул:

— Да, я похоронил мертвого младенца. Бога молю, чтобы все улеглось, тогда, может, никто не станет ни о чем спрашивать.

Только один раз королеву покинули в пустом дворце — королеву Екатерину, а Анна с королем весело носились по полям. И вот Генрих снова поступает так же. Анна, никем не замеченная, наблюдает из окна спальни, пристроившись на коленях в кресле — стоять еще нет сил, как король, а рядом с ним Джейн Сеймур, возглавляют королевский поезд, отправляясь в Гринвич, любимый дворец Генриха.

Веселые придворные следом за смеющимся королем и новой хорошенькой фавориткой, а среди них моя семья — отец, матушка, дядя, брат, показывающий ради удовольствия монарха фортели верховой езды. Мы с Уильямом чуть позади, скачем с детьми. Моя дочка тиха и задумчива, оглядывается на дворец, снова поднимает глаза на меня.

— Что с тобой? — спрашиваю я Екатерину.

— Нехорошо вот так, мы уезжаем, а королева остается.

— Она приедет попозже, когда поправится, — стараюсь я утешить девочку.

— Ты знаешь, у Джейн Сеймур во дворце в Гринвиче будут свои комнаты.

— Наверно, будет спать с другой девчонкой из их семейки, — возражаю я.

— Нет. — Ответ дочери краток. — Она сказала, король пообещал ей покои для нее одной, и фрейлин тоже пообещал. Чтобы никто не мешал ей музицировать.

Я сначала не поверила Екатерине, но дочка оказалась права. Прошел слух, сам секретарь Кромвель отказался от своих покоев, чтобы их могла занять Джейн — пусть дергает струны лютни, никого не беспокоя. Сказать по правде, покои секретаря соединялись небольшим коридорчиком с комнатами короля: Джейн удобно обосновалась в Гринвиче, как когда-то до нее Анна—покои не хуже комнат королевы, свой собственный двор.

Когда двор устроился, представители семейства Сеймур стали собираться по вечерам — танцы и прочие развлечения — в новых, роскошных комнатах Джейн, придворные дамы королевы, пользуясь ее отсутствием, тоже не забывали посетить приемную новой фаворитки. Король был там все время, беседовал, читал, слушал музыку или стихи. Он нередко обедал с Джейн в ее комнатах, а бесчисленные Сеймуры смеялись его шуточкам и развлекали за карточным столом. Во время обедов в парадной зале он сажал ее рядом, и только пустой трон королевы напоминал — она где-то там, одна в почти необитаемом дворце. Иногда я видела — Джейн наклоняется к королю, между ними — место Анны, и кажется — ее нет в природе и ничто не может остановить Джейн, она вот-вот займет пустующее кресло.

Она все время оставалась нежной и ласковой — чистый сахар. Наверное, в детстве, там, в Уилтшире, сахарной свеклой перекормили. Хорошее настроение не изменяло ей ни на минуту, она с обожанием глядела на Генриха, капризничает ли он от того, что болит нога, или радуется как мальчишка, всеми признанный герой, уложивший на охоте оленя. Спокойная, набожная — он нередко заставал ее на молитвенной скамеечке, пальчики перебирают четки, глаза к небу — и всегда-всегда сама скромность.

Ни за что не наденет французских чепцов в форме полумесяца, введенных в моду Анной после того, как она вернулась из Франции. Нет, на Джейн закрытые плоеные чепцы домиком, какие носила, бывало, королева Екатерина, — еще год назад любая дама, обрядившаяся в такой чепец, была бы признана всеми лишенной элегантности ханжой. Генрих нередко клялся и божился, что ненавидит испанский стиль, но этот суровый аскетизм только оттенял холодноватую красоту Джейн. Она носила чепец как монашеский убор — символ того, что земные соблазны ее не волнуют. И цвета подобраны умело — бледно-голубой, нежно-зеленый, желтовато-кремовый, чистые, светлые, неброские тона.

Я поняла, что Джейн скоро займет место моей сестры, когда Мадж Шелтон, малышка Мадж, любительница пококетничать, и не только, не брезгующая грубым словцом, явилась к обеду в бледно-голубом плоеном чепце домиком и в наглухо закрытом платье в тон, рукава французского покроя переделаны на английский манер. Двух дней не прошло, а придворные дамы уже облачились в чепцы домиком, все как одна скромницы — глазки опущены долу.

Анна приехала в феврале, прискакала с величайшей помпой — впереди королевский штандарт, позади штандарт с гербом семейства Болейн, в середине — вереница слуг в ливреях, всадники на конях. Мы с Георгом поджидали ее на ступенях, парадная дверь широко открыта, и каждому видно — Генриха здесь нет.

— Рассказать ей про комнаты Джейн? — спросил брат.

— Давай ты, я не смогу.

— Франциск посоветовал сказать ей, когда вокруг много народа, на людях она не взорвется.

— Ты обсуждаешь ее дела с Франциском?

— Ты же говоришь с Уильямом.

— Он мой муж.

Георг кивнул, глядя на приближающийся поезд королевы.

— Доверяешь Уильяму?

— Конечно.

— А я доверяю Франциску.

— Это не одно и то же.

— Ты просто не понимаешь, что для меня значит его любовь.

— Одно знаю — любовь мужчины к женщине совсем другое дело.

— Нет, я его люблю как мужчина мужчину.

— Это противно Божьему закону.

Он взял меня за руку, улыбнулся неотразимой болейновской улыбочкой.

— Довольно уже, Мария. Времена настали такие страшные, что одно лишь утешает — его любовь. Позволь мне это утешение. Бог свидетель, немного у меня других радостей, а опасности нам грозят немалые.

Следом за всадниками приблизилась и Анна. Сияет улыбкой, темно-красное платье для верховой езды, темно-красная шляпа с огромным пером, приколотым громадной рубиновой брошью.

— Vivat Anna! — кричит брат, заметил, как она одета. Она не смотрит на нас, глаза вглядываются в полутьму парадной залы — надеется, король выйдет встречать. Но его нет. Лицо даже не дрогнуло, продолжает улыбаться.

— Здорова? — спрашиваю я.

— Конечно, — отвечает весело. — А почему бы и нет?

Я киваю, говорю осторожно:

— И то правда.

Понятно, и об этом ребенке лучше не упоминать, не говоря уже о других умерших младенцах.

— Где король?

— На охоте.

Анна величественной походкой входит во дворец, слуги несутся открыть перед ней двери.

— Он знал, что я приезжаю? — бросает через плечо.

— Да, — отвечает Георг.

Кивает, идет в свои комнаты, захлопывает дверь.

— А где мои дамы?

— Одни охотятся с королем, — начинаю я. — А другие… — Не зная, как закончить фразу, добавляю уныло: — А другие не охотятся.

Она не глядит на меня, обращается только к брату:

— Объясни, будь любезен, что имеет в виду моя сестрица? Я знаю, ее французский и латынь оставляют желать лучшего, но теперь оказывается — она и английского не знает.

— Твои придворные дамы кудахчут вокруг Джейн Сеймур. — Брату ничего не остается, как только говорить правду. — Король дал ей бывшие покои секретаря Кромвеля, обедает с ней каждый день. У нее теперь свой маленький двор.

Анна переводит взгляд с брата на меня:

— Это правда?

— Да.

— Дал ей покои секретаря Кромвеля? Может пойти в ее комнату, никого об этом не оповещая?

— Да.

— Они любовники?

Я гляжу на Георга.

— Неизвестно, но спорю, что нет.

— Нет?

— Она, похоже, отказывается от предложений женатого мужчины. Гордится своей добродетельностью.

Анна подходит к окну, идет медленно, будто старается разгадать эту загадку — как такая новость отразится на ней.

— На что она надеется? Приманивает и отталкивает одновременно?

Мы не отвечаем, уж мы-то знаем, как это делается. Анна поворачивается, глаза словно у дикой кошки.

— Думает избавиться от меня? Совсем с ума сошла?

Мы молчим.

— Кромвеля выгнали из его комнат ради этой сеймуровской девчонки?

Я качаю головой:

— Он сам предложил ей занять его покои.

Она медленно кивает:

— Значит, и Кромвель теперь открыто против меня.

Ища поддержки и утешения, глядит на Георга, странный взгляд, словно и в нем не уверена. Но брат ее никогда не предавал. Он неуверенно шагнул вперед, положил руку на плечо братским, защищающим жестом. Она не повернулась к нему, не обняла, нет, когда он оказался у нее за спиной, оперлась на него, прильнула плечом к груди. Он вздохнул, обнял ее. Покачивает в объятиях, так и стоят, глядя в окно на Темзу, которая сияет в лучах яркого зимнего солнца.

— Я думала, ты побоишься даже дотронуться до меня, — шепнула она.

— Анна, Анна, — покачал он головой. — Согласно законам церкви и государства меня можно десять раз предать анафеме еще до завтрака.

Меня пробрала дрожь, но она только хихикнула, как девчонка:

— Все, что нами сделано, совершено ради любви.

Повернулась лицом к нему, взглянула, внимательно изучая, в глаза. По-моему, она ни на кого в жизни так не смотрела. Казалось, ее действительно заботят его чувства. Он теперь не просто ступенька на лестнице честолюбия Анны. Он ее любимый.

— Даже когда результаты получаются чудовищные?

Он пожал плечами:

— Я не знаток богословия. Но когда у моей кобылы родился жеребенок с тремя ногами вместо четырех, я не обвинил ее в ведовстве. В природе всякое случается, нет тут ничего такого особого. Просто тебе не повезло, вот и все.

— Меня так легко не запугаешь, — твердо сказала она. — Я видала кровь святых, сделанную из крови свиней, святую воду, набранную в ручье. Церковное учение наполовину увлекает тебя красивым обманом, наполовину запугивает до смерти — знай свое место. Меня не подкупишь и не запугаешь. Ничем. Я приняла решение — у меня свой путь, и я по нему иду.

Вслушайся Георг, заметил бы, наверно, резкие, звенящие нотки в голосе, но он только неотрывно смотрит ей в лицо.

— Все выше и выше, Анна-царица?

Она засияла улыбкой:

— Все выше и выше. Следующий будет мальчик. Повернулась, положила руки брату на плечи, взглянула на него, будто он возлюбленный, которому можно доверить все.

— Что мне теперь делать?

— Заполучить его обратно, — сказал он со всей серьезностью. — Не ругаться с ним, не показывать ему своего страха. Заполучить его обратно — любой женской уловкой. Снова его очаровать.

Она помолчала, улыбнулась и решительно произнесла — горькую правду, которую не скроешь:

— Георг, я на десять лет старше, чем тогда, когда его очаровывала. Мне почти тридцать. Он прижил со мной только одного здорового ребенка, а теперь он знает — у меня родился урод. Я ему буду отвратительна.

Георг еще сильнее обнял сестру.

— Ты не будешь ему отвратительна. А иначе нам всем не уцелеть. Ты его снова завоюешь.

— Но я, именно я, научила его следовать только своим желаниям. Хуже того, я забила его дурацкую башку новыми веяниями. Теперь он думает, его желания — проявления воли Божьей. Ему достаточно чего-либо захотеть, чтобы решить — такова Божья воля. Ему не надо советоваться со священниками, епископами, даже с Папой. Каждая его прихоть — святая истина. Как может такой человек вернуться к своей жене?

Георг взглянул на меня — может, я чем помогу. Я подошла поближе.

— Он любит, чтобы вокруг него носились. Оглаживали его, обхаживали, говорили, какой он замечательный да расчудесный, доброта и ласка — вот что ему нужно.

Она на меня так посмотрела, будто я по-древнееврейски говорю:

— Я его возлюбленная, а не мамочка.

— Но ему теперь нужна мамочка. У него нога болит, ему кажется — он изношен и стареет. Он страшно боится старости, боится смерти. Язва на ноге воняет. Он в ужасе от того, что умрет, не оставив наследника. Все, что королю надо, немножечко ласки, пока нога не заживет. Джейн Сеймур — сама доброта и нежность, сладкая как сахар. Тебе надо ее перещеголять в доброте.

Анна молчала. Мы все знали: никто не сможет сравниться в сладости с Джейн, когда у той перед глазами маячит корона. Никому, даже Анне — всем известной мастерице в науке обольщения, — в этом Джейн не перещеголять. Краски сбежали с лица сестры, и на мгновенье сквозь бледность проступили жесткие черты нашей матушки.

— Боже, пусть она подавится своим сахарным сиропом, — мстительно прошипела Анна. — Если протянет руку к моей короне, а задницу к моему трону, ей не жить. Боже, как я мечтаю, чтобы она умерла молодой. Боже, пусть умрет родами, в тот самый момент, когда собирается подарить ему наследничка. И мальчишка пусть тоже помрет.

Георг напрягся, увидел в окно — охотники возвращаются в замок.

— Беги вниз, Мария, сообщи королю о моем прибытии. — Анна высвободилась из объятий брата.

Я сбежала по ступеням как раз в тот момент, когда король слезал с лошади. Заметила — лицо перекосилось от боли, когда ему пришлось опереться на мгновенье на больную ногу. Джейн прискакала следом, за ними целая толпа Сеймуров. Я оглянулась в поисках отца, матушки, дяди. Тащатся где-то позади, Сеймуры их совсем затмили.

— Ваше величество, — присела в реверансе. — Моя сестра, королева, прибыла в замок и надеется засвидетельствовать вашему величеству свое почтение.

Генрих взглянул на меня, физиономия мрачная, лоб сморщился — наверно, от боли, рот скривился.

— Передайте ей, я устал после охоты, увижу ее за обедом.

Он прошел мимо, ступая тяжело, прихрамывая, чтобы поменьше беспокоить больную ногу. Сэр Джон Сеймур помог дочери спешиться. Я заметила новый наряд для верховой езды, новую лошадь, бриллиант, посверкивающий на затянутой в перчатку ручке. Как же хочется сказать ей какую-нибудь гадость, пришлось даже язык прикусить, чтобы сладко улыбнуться мерзавке и отступить, пока папаша и братец ведут ее во дворец, в роскошные комнаты — покои королевской фаворитки.

Мои родители следуют за Сеймурами, теперь их место позади. Я жду, что они спросят, как Анна, но они проходят мимо, едва мне кивают.

— Она совсем поправилась, — говорю я матери, когда та рядом со мной.

— Отлично. — В голосе лед.

— Вы к ней не зайдете?

Лицо такое, будто я не о ее дочери говорю, словно и я и Анна не от нее родились.

— Я к ней зайду, когда ее посетит король.

Все понятно, у нас — Анны, Георга и меня — больше нет защитников.

Придворные дамы возвращаются в покои королевы подобно стае стервятников — не уверены, где пожива лучше. Я с горьким удовлетворением замечаю, что с возвращением Анны, такой уверенной в себе, произошел раскол в области моды на чепцы. Кое-кто из дам снова надел французские чепцы в форме полумесяца — их носит Анна. Другие остались в чепцах, которые предпочитает Джейн. Как же им всем хочется понять — где теперь быть, в парадных апартаментах королевы или там, где Сеймуры? Куда король придет? Что предпочтет? Мадж Шелтон продолжает носить плоеный чепец домиком. Пытается стать своей в кругу Сеймуров. Девчонка решила, что Анне уже не подняться.

Я вошла в комнату, три женщины сразу же замолчали.

— Какие новости? — бросила я.

Никто не ответил. Первой не выдержала Джейн Паркер — всегда впереди всех со сплетнями и слухами.

— Король послал Джейн Сеймур подарок — целый кошелек золота. А она отказалась принять.

Я ждала продолжения.

Глаза Джейн Паркер блестят от возбуждения.

— Сказала, что незамужняя девушка не должна принимать таких подарков, это может отразиться на ее репутации.

Я помолчала, пытаясь понять тайный смысл подобного утверждения.

— Отразиться на ее репутации?

Джейн кивнула.

— Мне надо идти, — сказала я и, больше не обращая внимания на дам, прошла в спальню Анны.

Там Георг, а с ним Франциск Уэстон.

— Мне надо поговорить с вами наедине.

— Можешь говорить в присутствии сэра Франциска, — отрезала Анна.

Я только вздохнула.

— Слышали уже, что король послал этой девчонке Сеймур подарок, а она отказалась его принять?

Они покачали головами.

— Говорят, заявила, не может принимать таких подарков, пока не замужем, боится запачкать свою репутацию.

— Ого, — присвистнул сэр Франциск.

— Наверно, просто выставляет напоказ свою праведность, но во дворце только об этом и болтают.

— Намекает королю, что может выйти замуж за другого, — заметил Георг.

— Тоже мне, добродетель ходячая, — добавила Анна.

— Полно выставляться, — кивнул сэр Франциск. — Театр да и только. Она же лошадь обратно не отослала? А кольцо с бриллиантом? Подвеску с его портретом в медальоне? Но теперь ей удастся убедить и двор, и самого короля — есть на свете молодые особы, совершенно не интересующиеся ни деньгами, ни богатством. Отличный выпад! Туше! Пьеса в одной картине.

— До чего же она несносна! — процедила сквозь зубы сестра.

— Ну Джейн ты сейчас никак не отплатишь, — успокоил ее брат. — Даже думать о ней забудь. Голову выше, улыбку пошире и вперед — очаровывать короля.

— За обедом могут упомянуть союз с Испанией, — предупредил Франциск, когда она встала. — Не стоит против этого возражать.

— Если предстоит превратиться в Джейн Сеймур, — бросила Анна через плечо, — лучше сразу отойти в сторону. Что во мне есть хорошего — мозги, характер, страсть к переменам в церкви, и если это никому не нужно — значит, надо самой уйти. Коли королю понадобилась покорная, послушная жена, зачем мне вообще сдался трон. Если я — не я, незачем и стараться.

Георг подошел, взял ее руку, поцеловал.

— Право, мы тебя обожаем. Все это только прихоть короля, скоро пройдет. Теперь ему подавай Джейн, до того — Мадж, а еще раньше — леди Маргариту. Он придет в себя, вернется к тебе. Вспомни, сколько времени его удерживала королева. Он уходил и возвращался десятки раз. Ты его жена, мать принцессы, как она. Ты сможешь его удержать.

Она усмехнулась, расправила плечи, кивнула мне — открой дверь. Вышла, роскошное платье зеленого бархата, в ушах изумрудные серьги, на зеленом чепце посверкивают бриллианты, шею охватывает знакомая подвеска в форме буквы „Б“ на жемчужном ожерелье. Я услышала шум голосов в приемной.

К концу февраля похолодало, Темза у дворца замерзла. С пристани можно спуститься по лесенке к белому покрову, ступить прямо на гладкое стекло льда. Река превратилась в дорогу, иди куда хочешь. Где лед потоньше, видна зеленая, опасная глубина, там под прозрачной поверхностью движется вода.

Сады, тропинки, стены и аллеи вокруг дворца побелели от снега, за ночь намерзает ледяная корка, снова идет снег. Кусты в парке покрыты изморозью. По утрам, когда появляется солнце, таинственным, наброшенным на тоненькие ветки кружевом сверкают замерзшие кристаллы паутины. Каждая былинка, каждый прутик очерчены белым, будто все веточки и стволы выкрасил художник.

По ночам ужасно холодно, ветер с востока — русский ветер. Днем ярко светит солнце, в парке приятно гулять или играть на замерзшей лужайке в шары. Малиновки на деревьях ждут хлебных крошек, над головой проносятся стаи гусей — эти создания любят холод. Большие птицы кричат, вытягивают длинные шеи, ищут незамерзшую воду.

Король объявил — пора зимних развлечений, рыцарские турниры на коньках, танцы на льду, зимние маскарады с катанием на санях, пожирателями огня, акробатами из Московии. Пора дразнить медведей, на льду это куда смешнее, бедный зверь скользит и падает, бросаясь на преследующих его собак. Один из псов кидается на зверюгу, надеясь куснуть и отпрыгнуть, но лапам на льду не за что уцепиться, медведь переламывает псине хребет одним могучим ударом. Король просто ревет от смеха.

Со Смитфилда, лондонского рынка, привозят огромных быков — вместо дороги теперь замерзшая река. Жарят их на кострах у самой воды, парни носятся с кухни к реке со свежеиспеченным хлебом, кухонные псы заливаются лаем, путаются у всех под ногами, надеясь на подачку.

Джейн — зимняя принцесса, в белом и голубом, на шее, на оторочке капюшона — белоснежный мех. На коньках держится весьма неуверенно, ее все время с обеих сторон поддерживают брат и отец. Подталкивают ее, красивую куколку, поближе к трону, а я думаю — несладко быть сеймуровской девчонкой, явно не лучше, чем болейновской. Папаша и братец пихают тебя к королю, а у тебя нет ни сил, ни ума убежать подальше.

Ее место всегда рядом с креслом Генриха. Справа от королевского трона, как положено, трон королевы, но слева — скамеечка для Джейн, она там отдыхает, накатавшись на коньках. Сам король не катается — нога беспокоит, поговаривают о том, чтобы пригласить французских лекарей или отправиться в паломничество в Кентербери. Только Джейн может его развеселить, как это у нее получается — безо всяких усилий? Она то сидит рядом, то позволяет катать ее на коньках прямо перед ним, вздрагивает от страха при виде петушиных боев, замирает в восторге, глядя на пожирателей огня, ведет себя как всегда, маленькая дурочка, доставляя королю такое удовольствие, на какое Анна совершенно не способна.

Каждые три дня Анна появляется за обедом, подаваемом на льду, смотрит, как Джейн с неуклюжей грацией танцоров-москвитян движется на острых, сделанных из китового уса, коньках, а мне думается о том, что этой зимой все мы, Болейны, катимся по тонкому льду. Даже самое невинное словцо Анны вызывает раздражение короля, ему все неприятно. Он все время наблюдает за Анной, не сводит с нее подозрительных поросячьих глазок. Смотрит на нее и потирает руки, вертит на мизинце кольцо.

Анна дразнит его своей красотой и заразительным весельем. Она больше не ссорится с ним, какой бы он ни был кислый и скучный. Она танцует, играет в карты, смеется, катается на коньках, она вся радость, легкомыслие и веселье. Джейн Сеймур где-то позади, кто может отвести взгляд от Анны, посмотреть на другую женщину, когда моя сестра в таком радужном настроении. Даже король не спускает с нее глаз, когда она танцует, голова гордо поднята, шея чуть повернута, будто кто-то с ней разговаривает. Вокруг толпятся придворные кавалеры, пишут поэмы, воспевающие ее красоту, музыканты играют только для нее одной, она — центр всех развлечений двора. Король не сводит с нее глаз, но он больше не приходит в восторг. Глядит на нее, словно пытается что-то понять, будто раскрыл тайну ее колдовского очарования. Все, что когда-то было ему так дорого, теперь исчезло. Глядит на мою сестру с выражением человека, который купил дорогущий гобелен, стоивший целое состояние, и неожиданно обнаружил — это подделка, пора ее распускать на нитки. Глядит, словно не может поверить — она обошлась ему так дорого, а взамен не дала ничего. Сколько бы Анна ни старалась, ее очарование и живость ума не убедят его, что сделка того стоила.

Пока я смотрю на Анну, Георг и Франциск наблюдают за секретарем Кромвелем. По дворцу хотят слухи — от Анны избавятся, признают брак недействительным. Мы с Георгом только смеемся над этим, но сэр Франциск напоминает нам — в апреле, безо всякой видимой причины, был распущен парламент.

— И какое нам до того дело? — спрашивает брат.

— Все эти добрые деревенские рыцари разъехались по поместьям, никого здесь не будет, если король решит отделаться от королевы.

— С чего они вообще станут ее защищать, — удивляюсь я. — Они ее ненавидят.

— Они могут подняться на защиту самого принципа, — объясняет Франциск. — Их силой заставили выступить против королевы Екатерины, отречься от клятв верности принцессе Марии и признать наследницей принцессу Елизавету. Если теперь король захочет избавиться от Анны, они будут чувствовать себя последними идиотами, им опять указывают, что делать, кому это понравится. Если он теперь снова ухватится за решение Папы, им нелегко будет проглотить без звука подобные перемены — уж больно быстро все меняется.

— Но королева мертва. — Я подумала о своей покойной госпоже, Екатерине. — Даже если брак с Анной будет признан недействительным, он не сможет вернуться к ней.

Георг нетерпеливо присвистнул — ну до чего же я тупа, но Франциск спокойно объяснил:

— По решению Папы брак с Анной недействителен. В таком случае Генрих — вдовец и может жениться снова.

Мы все трое, не сговариваясь, взглянули на короля. Вот он встает с трона, поставленного на помост на льду. Рядом с ним сэр Джон Сеймур и сэр Эдуард Сеймур, помогают ему подняться. Джейн тут же, на губах улыбка, словно видит перед собой молодого красавчика, а не старую, толстую развалину.

Анна, на коньках, в сопровождении Генриха Норриса и Томаса Уайетта. Скользит к мужу, спрашивает:

— Как вы себя чувствуете, дорогой муж? Уже уходите?

Он глядит на Анну. Холодный ветер разгорячил щеки, на ней алая шляпка для верховой езды с длинным, белоснежным пером, прядь волос выбилась из-за уха. Такая веселая, такая невероятно красивая.

— Нога болит, — медленно отвечает он. — Вы тут резвитесь, развлекаетесь, а я страдаю. Пойду к себе, отдохну.

— Я пойду с вами. — Она приближается к нему. — Если бы знала, провела бы все время подле вас, вы сами сказали — иди покатайся. Мой бедный муженек, я вам приготовлю ячменный отвар и почитаю, если хотите.

Он качает головой:

— Мне лучше поспать. Предпочитаю тишину вашему чтению.

Анна вспыхивает. Генрих Норрис и Томас Уайетт отводят глаза, им, наверное, хочется под лед провалиться. Сеймуры делают вид, что ничего не слышат.

— Тогда увидимся за ужином. — Анна сдерживается, не дает себе высказать обиду. — Я помолюсь, чтобы вам стало лучше и боль прошла.

Генрих кивает, отворачивается. Сеймуры берут его под руки, помогают пройти по роскошным коврам, которыми, чтобы не поскользнуться, устлан лед. Джейн с кроткой улыбкой, словно извиняется за то, что выбор пал на нее, семенит вслед за ним.

— И куда это вы направляетесь, мисс Сеймур? — Голос Анны хлещет как кнут.

Девушка оборачивается, делает королеве реверанс.

— Король приказал мне сопровождать его, почитать перед сном. — Глазки опущены, сама невинность. — Я не знаю латыни, но немного читаю по-французски.

— Немного читаю по-французски! — восклицает моя сестра, она-то свободно владела тремя языками еще в шесть лет.

— Да, — гордо отвечает Джейн. — Только я не все понимаю.

— Вы, похоже, вообще мало что понимаете. — Последнее слово за королевой. — Можете идти.

Назад: Осень 1535

Дальше: Весна 1536