Зима 1535
На Рождество я получила письмо от брата.
Дорогая сестрица! Поздравляю с праздниками и надеюсь — ты здравствуешь на этой своей ферме не хуже, чем я при дворе. А может, и лучше.
Жизнь нашей сестры не слишком сладка. Король скачет по полям и танцует с одной из девчонок семейства Сеймур — помнишь Джейн? Та, которая как поглядит на тебя — ну просто сахар, а как на короля — сама невинность. Король за ней ухаживает прямо под носом у нашей королевы, ясно, она не слишком довольна. Она уже обрушила на его голову пару бурь, только ему теперь и дела нет, не то что раньше. Когда она злится, он особо не расстраивается, просто убегает подальше. Можешь себе представить, она от этого не в восторге.
Дядюшка, боясь королевского охлаждения, пытается подсунуть ему Мадж Шелтон, и его величество разрывается между двумя юбками. Они обе придворные дамы, все время в покоях королевы. Можешь себе представить, какие там разыгрываются драмы. Вот король и предпочитает держаться подальше — немало времени охотится, и пусть себе дамы кричат и плачут и выцарапывают друг дружке глазки.
Анна умирает от страха, и я не знаю, что из всего этого выйдет. Когда она старалась избавиться от старой королевы, ей в голову не приходило, что теперь ни одна коронованная особа не сможет жить спокойно. У нее при дворе ни одного друга, только я. Отец, мать и дядюшка спят и видят подсунуть королю Мадж, отвлечь его от сеймуровской девчонки. Анну это совсем не радует, она все время обвиняет семейство в кознях против нее — теперь им нужна новая говардовская девочка. Ей тебя ужасно не хватает, но она ни за что не признается.
Я с ней говорил, но что тут скажешь, как примиришь ее с твоим браком. Выйди ты замуж за принца, будь ты трижды несчастна — она окажется твоим лучшим другом. Знаешь, что разбивает ей сердце? Ты нашла истинную любовь, а она — королева самого могущественного двора в Европе — корчится от страха и тоски.
У меня денег все больше и больше, а жена день ото дня все несноснее и несноснее. Друг мой — мое счастье и вечная мука. Этот двор и святого бы совратил, а мы с Анной — совсем не святые. Ей ужасно страшно и одиноко, а я стремлюсь к тому, что мне недоступно, и пытаюсь спрятать свою страсть от всего света. Я устал, я сердит, и от этого Рождества, похоже, нам, Болейнам, никакого толку не будет, если только Анна снова не забеременеет. Пиши мне, расскажи, как твои дела. Воображаю, как ты счастлива, и, надеюсь, не ошибаюсь.
Твой брат
Георг
Мы с Уильямом отпраздновали Рождество огромным куском оленины. Я постаралась не спрашивать, откуда взялась дичь.
Семейные угодья в Рочфорд-Холле изобилуют оленями и плохо охраняются. Я не сомневалась, что купила свою собственную оленину. Но ни отец, ни матушка меня с Рождеством не поздравили, значит, придется самой себе сделать подарочек за их счет, вот я и купила по дешевке оленя и пару фазанов в придачу. Мы не можем себе позволить отдыхать все двенадцать дней Рождества, но на рождественскую службу отправились, веселую пантомиму в Рочфорде посмотрели, крещенского эля с соседями выпили, у реки, где над головами кричат чайки, а с моря дует пронзительный холодный ветер, погуляли.
В студеные дни февраля я готовилась к родинам. На этот раз я не знатная дама при дворе, мне не нужно запираться на месяц в спальне, могу делать что хочу. Уильям волнуется куда больше меня, настаивает, чтобы повитуха поселилась в доме за несколько дней до срока, а то вдруг пойдет сильный снег и нас отрежет от всего света. Я смеюсь над его страхами, но не возражаю, и повивальная бабка — вылитая ведьма — появляется в доме в самом начале марта.
Хорошо, что Уильям обо всем подумал заранее. В одно прекрасное утро я проснулась и увидела — комната залита ярким белым светом. Метель продолжалась всю ночь и все утро, хлопья снега валили с серого неба, крутились вихрями во дворе. Казалось, весь мир замер в завороженном молчании. Куры забились в курятник, только тоненькие следы лапок на свежевыпавшем снегу — наверно, пытались найти корм. Овцы столпились в загоне, грязно-коричневое пятно на белоснежном снегу. Коровы укрылись в хлеву, поле рядом — как отбеленное полотно. Я села в постели, живот огромный, ребеночек ворочается внутри, поглядела, как поземка завивается вокруг живой изгороди. Можно подумать, снежинки не падают на землю, а вечно кружат и вьются вокруг дома, но с каждым часом сугробы растут и принимают все более странные очертания. Каждая снежинка на земле белее белого, будто лебяжий пух, но когда я, вытянув шею, пытаюсь разглядеть небо через окно, оно словно затянуто грязно-серой кружевной пеленой.
Уильям обмотал ноги и башмаки мешковиной, вышел на крыльцо, попытался расчистить его от снега. Я, тяжело ступая, спустилась вниз, улыбнулась мужу. Теперь ему от меня никуда не деться.
— Ну, началось, — сказал он. — Как ты себя чувствуешь?
— Как во сне. Все утро не могла глаз отвести от снега.
Он переглянулся тревожным взглядом с повивальной бабкой, которая варила у очага овсянку, потом протопал босыми ногами через комнату, подвинул мое кресло к огню.
— Схваток еще нет?
— Нет, — улыбнулась я в ответ, — но, похоже, сегодня начнутся.
Повитуха навалила овсянки в большую миску, протянула мне ложку:
— Тогда поешь хорошенько, тебе понадобятся силы.
Роды оказались легкими. Всего четыре часа, и на свет появилась девочка. Повивальная бабка завернула ее в нагретую белую простынку, положила рядом со мной. Уильям, который все четыре часа от меня не отходил, дотронулся до маленькой, еще со следами крови головенки, благословил дитя. Губы у мужа подрагивали. Потом он прилег рядом со мной. Старуха накрыла всех троих одеялом, и мы, согревшись в объятьях друг друга, мирно заснули.
Два часа спустя девочка разбудила нас своим криком, я приложила ее к груди, ощутила знакомое блаженство — маленький сосущий ротик. Уильям укутал мне плечи шалью, спустился вниз, принести горячего эля. Снег шел не переставая, с постели я видела белые снежинки на фоне темнеющего неба. Уютно устроилась в тепле, откинулась на пуховую подушку и поняла — да, я самая счастливая женщина на свете.
