Весна 1531
Церковь поняла быстро — со смертью кардинала она лишилась не только величайшего стяжателя, добытчика средств и земель, но и своего главного защитника. Генрих обложил церковь чудовищными налогами, опустошил монастырские сокровищницы, и церковники быстро сообразили — Папа, конечно, духовный лидер, но земной глава куда ближе и куда могущественнее.
Но даже королю не осуществить все это в одиночку. Атаки Генриха на церковь поддержали те ярчайшие мыслители эпохи, чьими книгами когда-то зачитывалась Анна, они призывали церковь вернуться к чистой и простой жизни первых христиан. Да и английский народ, несведущий в богословии, не поддержал священников и монахов, встал на сторону Генриха, говорившего о правах английского народа на английскую церковь. Римская церковь — далеко в Риме, в чужой земле, как раз сейчас под властью императора чужой страны. Куда лучше иметь церковь, несущую ответственность прежде всего перед Богом, а правит ею пусть, как и всем в стране, король Англии. А без этого какой он король?
Никто, кроме церковников, и не думал оспаривать эту логику. Да и внутри церкви лишь епископ Фишер, старый, непреклонный духовник королевы, осмелился выразить протест, когда Генрих стал именовать себя верховным главой английской церкви.
— Не допускайте его ко двору, — потребовала Анна у Генриха.
Они сидели в амбразуре окна в комнате для приемов во дворце в Гринвиче. Анна только слегка понизила голос, не обращая внимания ни на просителей, ожидающих короля, ни на придворных, толпящихся вокруг.
— Вечно он прокрадывается в покои королевы и шепчется с ней часами. Думаете, она исповедуется, а он молится? Кто знает, какие советы он дает, какие козни они строят?
— Нельзя отрицать, она блюдет обряды, — здраво заметил король. — Не будет она плести интриги в исповедальне.
— Он шпион, — отрезала Анна.
Король погладил ее по руке:
— Успокойся, любимая. Я — глава английской церкви и сам могу заключить наш брак. Почти все готово.
— Фишер выступит против нас, — раздраженно сказала Анна. — И все будут его слушать.
— Не Фишер верховный глава церкви, а я, — повторил король, смакуя каждое слово. Его взгляд упал на одного из просителей. — Чего вы хотите? Можете приблизиться.
Тот шагнул вперед и протянул бумагу — спор по поводу завещания, который не смог разрешить суд по опеке. Наш отец, который и привел просителя, подтолкнул его в спину — пора обратиться с просьбой. Анна скользнула от Генриха, потянула отца за рукав, что-то прошептала. Просители отошли в сторону, а она, улыбаясь, вернулась на свое место.
Я тем временем раскладывала игральные карты. Оглянулась в поисках четвертого партнера. Сэр Франциск Уэстон выступил вперед и поклонился:
— Смею ли я поставить на карту свое сердце?
Георг с нежной улыбкой следил за нашим флиртом.
— Вам нечего ставить, вспомните, вы клялись, что отдали сердце, увидев меня в голубом платье.
— Я вернул его назад, когда вы танцевали с королем, хоть и разбитое, но вернул.
— Это не сердце, а старая потрепанная стрела, — заметил Генрих. — Вечно вы отдаете свое сердце, а потом забираете назад.
— Потому что никак не могу попасть в мишень, — ответил сэр Франциск. — По сравнению с вами я никудышный стрелок, ваше величество.
— И никудышный игрок? — с надеждой спросил король. — Играем по шиллингу за очко.
Через несколько дней епископ Фишер заболел и чуть не умер. Трое обедавших вместе с ним скончались от яда, остальные тоже заболели. Кто-то подкупил повара, и он подсыпал яду в суп. По счастью, епископу Фишеру в тот день не очень хотелось супа.
Я не спрашивала, что Анна говорила отцу и что он ответил. Не спрашивала, имеет ли она отношение к болезни епископа и смерти троих, ни в чем не повинных гостей. Тягостна мысль — твоя собственная сестра, твой отец — убийцы. Но я помнила, как потемнело ее лицо, когда она признавалась, что ненавидит епископа не меньше, чем кардинала. И вот кардинал умер от стыда, а суп епископа приправили ядом. Вся история, начавшаяся как летний флирт, вырастала в нечто большое и темное, и знать мне об этом совершенно не хотелось. Мрачноватый девиз „Так и есть: ненависть за ненависть“, казалось, стал проклятием, наложенным Анной на Болейнов, на Говардов, на всю страну.
На Пасху королева, как и предсказывала, оказалась в центре внимания двора. Король каждый день обедал в ее обществе, они улыбались друг другу, но если кто-нибудь из Лондона приходил посмотреть, как король и королева обедают, то, возвращаясь домой, наверно, рассказывал — просто стыд и позор, мужчина в расцвете лет связан с женщиной, уже одной ногой стоящей в могиле. Иногда королева рано удалялась к себе, придворные дамы могли выбирать — уйти вместе с ней или остаться. Я всегда уходила вместе с королевой. Устала от бесконечных скандалов и сплетен, женской злобы, хрупкого очарования моей сестрицы. Просто боялась того, что увижу, если останусь. А какой надежной казалась жизнь, когда я появилась при дворе, полная надежд, единственная юная Болейн в Англии, новобрачная, жаждущая счастья с мужем.
Королева молча принимала мои услуги, никогда не поминала давнее предательство. Лишь однажды спросила, не хочу ли я остаться в зале посмотреть на танцы.
— Нет, ваше величество.
Взяла книгу и хотела предложить почитать вслух, пока она вышивает престольную пелену. Почти все голубое небо уже готово. Поразительно, как быстро и аккуратно она работает. Ткань, расстеленная на коленях, спадает на пол голубыми волнами, осталось вышить лишь маленький кусочек.
— Не интересуешься танцами? Ты, молодая вдова? Разве у тебя нет поклонников?
— Нет, ваше величество.
— Пора отцу подыскать тебе нового мужа. — Она явно утверждает очевидное. — Он уже говорил с тобой?
Покачала головой:
— Нет, ваше величество, наши дела… — Не могу закончить фразу, как подобает придворной даме. — Наши дела расстроены.
Королева Екатерина смеется от всей души.
— Об этом-то я и не подумала, — соглашается она. — Большой риск для жениха! Кто знает, как высоко он может подняться — или как низко пасть.
Печально улыбаюсь, показываю корешок книги:
— Почитать вам, ваше величество?
— Думаешь, я в безопасности? — вдруг спрашивает королева. — Предупредишь, если будет угроза для жизни?
— Какая угроза?
— Яд.
Меня бьет озноб, весенний вечер вдруг становится сырым и холодным.
— Наступают мрачные времена, очень мрачные.
— Знаю. А все так хорошо начиналось.
Королева никому, кроме меня, не сказала о своих опасениях, но придворные дамы заметили — прежде чем начать завтрак, она дает кусочек борзой собаке по кличке Фло. Одна из фрейлин, Джейн Сеймур, заявила — борзая растолстеет, и, вообще, нельзя приучать собаку есть со стола. Кто-то со смехом заметил: любовь собачки, вот и все, что осталось у королевы. Я промолчала. Только подумала — почему бы не пробовать пищу на одной из них. Лишиться Джейн Сеймур — небольшая потеря.
Когда пришло известие — принцесса Мария нездорова, моя первая мысль, как и у королевы, — ее милую, умную дочь отравили. Возможно, моя сестра.
— Она очень больна. — Королева читала письмо от врача. — Боже мой, уже восемь дней! У нее рвота.
Забыв об этикете, я схватила ее за руку. Рука дрожала так, что хрустела бумага.
— Это не яд, — прошептала настойчиво. — Кто выиграет от ее смерти?
— Она моя наследница. — Лицо королевы белее листа бумаги. — А если Анна отравила ее, чтобы заставить меня уйти в монастырь?
Я только головой покачала. Кто знает, на что теперь способна Анна.
— Как бы то ни было, я еду к ней, — шагнула вперед и распахнула дверь. — Где сейчас король?
— Позвольте мне поискать его. Не можете же вы сами бегать по дворцу.
— Нет, конечно, — простонала она с болью. — Я даже не могу пойти к нему и попросить позволения навестить нашу дочь. Вдруг эта женщина скажет „нет“?
Что ей ответить? Королева Англии в отчаянии молит мою выскочку-сестру позволить ей навестить собственную дочь, старшую дочь короля, — это уже слишком даже для нынешнего перевернутого вверх дном мира.
— Она тут ни при чем, ваше величество. Король любит принцессу Марию и не захочет оставить ее, больную, без попечения матери.
Анна уже знает о болезни принцессы. Она теперь знает все. Солидная шпионская сеть нашего дядюшки вербует слуг из всех поместий Англии, и собранные сведения теперь служат Анне. Анна знает — принцесса Мария захворала с горя. Маленькую девочку оставили одну, только со слугами и духовником, она проводит часы, стоя на коленях и моля Бога о матери — пусть отец вернет жене свою любовь. Она заболела от отчаяния.
Вечером король явился в покои королевы с готовым ответом:
— Можете отправляться к принцессе, если желаете, да там и оставайтесь. Вместе с моим благословением и благодарностью. Прощайте.
Королева страшно побледнела, все краски сбежали с ее лица, стало видно, как она измучена.
— Я бы никогда не оставила вас, дорогой супруг, — прошептала она. — Я подумала, вам будет приятно знать, что о ней хорошо заботятся.
— Это только девчонка. — В его голосе звучит злоба. — Почему вы не сумели позаботиться о сыне? Насколько я помню, к нему вы с такой готовностью не бросались?
Она едва дышала, но он продолжал:
— Вы выйдете к обеду, мадам, или отправитесь к дочери?
Она с усилием взяла себя в руки, выпрямилась во весь свой небольшой рост, взяла предложенную руку, и он повел ее к обеду как королеву. Но она не смогла долго притворяться, когда увидела мою сестрицу за столом и дам вокруг нее. Анна улыбнулась сияющей, самодовольной улыбкой. И по этой откровенной радости Екатерина догадалась, кто причина жестокости короля. Уронила голову, раскрошила кусочек хлеба и ничего не стала есть.
Многие говорили в этот вечер — нет, не пара молодой красавец-король этой женщине, она ему в матери годится, да в придачу страшна как смертный грех.
Двор нынче превратился в настоящую турнирную арену, и королева Екатерина сражается до конца. Любая женщина, кроме моей сестрицы, устыдилась бы этого зрелища — королева собирает все свое мужество и снова спорит с супругом.
Через пару дней после первого известия о болезни принцессы Марии Екатерина обедала с королем в домашней обстановке, только несколько придворных дам и кавалеров, парочка послов, Томас Кромвель, который в тот момент присутствовал абсолютно везде, да Томас Мор — по нему видно, он предпочел бы оказаться в другом месте.
Мясные блюда убраны, на столах расставлены фрукты и вина. Королева поворачивается к мужу и говорит, просто, будто у нее на устах самая обычная просьба — а нельзя ли этой бесстыднице покинуть двор?
Я вижу лицо Томаса Мора, уверена, у меня такое же удивленное выражение. Не могу поверить — королева осмелилась прилюдно бросить вызов его величеству. Ее дело в Риме разбирается Папой, а она преспокойно, даже вежливо, просит короля расстаться с любовницей. И вдруг я понимаю, почему она делает это. Только ради принцессы Марии. Чтобы пристыдить его и добиться разрешения уехать. Она рискует всем ради дочери.
Лицо короля становится багровым от бешенства. Опустив голову, молюсь — пусть его гнев минует меня. Взглянув искоса, вижу посла Шапюи в той же позе. Только королева, вцепившись в кресло, чтобы скрыть дрожь в руках, высоко держит голову, не сводя глаз с короля, на лице — заученное выражение вежливого интереса.
— Богом клянусь! — орет Генрих. — Никогда не отошлю леди Анну! Чем она может оскорбить разумного человека?
— Она ваша любовница, — спокойно замечает королева. — Это позор для богобоязненного семейства.
Генрих уже не кричит, а ревет. Он внушает ужас, как затравленный медведь.
— Нет! Она образец целомудрия!
— Она ваша любовница в мыслях и на словах, если не на деле, — спокойно возражает королева. — Она низкая, бесстыдная женщина и неподходящая компания для порядочных дам, тем более для христианской принцессы.
Генрих вскакивает на ноги, но королева не отступает.
— Какого дьявола вы от меня хотите? — брызжет слюной ей в лицо.
Она не отворачивается, не закрывает глаза.
— Я хочу увидеть принцессу Марию, — говорит она спокойно. — Вот и все.
— Пожалуйста! — вопит он. — Бога ради! Оставьте нас в покое. Убирайтесь куда хотите, да там и оставайтесь!
Екатерина медленно качает головой:
— Я не брошу вас даже ради дочери, даже если вы разобьете мне сердце.
Повисает долгая мучительная пауза. Я оглядываюсь. У королевы на глазах слезы, но лицо по-прежнему спокойно. Только что она потеряла шанс увидеть дочь, даже если принцесса при смерти.
Генрих с ненавистью глядит на королеву, а она кивает слуге позади ее стула и спокойно произносит:
— Налейте еще вина его величеству.
Король резко отодвигает кресло, скрип ножек по деревянному полу как вопль. Посол, лорд-канцлер, все остальные тоже неуверенно поднимаются. Король без сил падает в кресло, придворные вразнобой садятся снова. Королева обессилена ссорой, но не побеждена.
— Прошу вас, — говорит она чуть слышно.
— Нет! — отвечает король.
Через неделю она пытается снова. Я при этом не присутствовала, мне потом все рассказала Джейн Сеймур.
— Король кричит, а она стоит на своем. И как она только осмелилась?
— Ради дочери, — отвечаю с горечью. Юное лицо, глаза, широко раскрытые от ужаса. Пока я не родила детей, была такой же дурочкой. — Она хочет быть со своим ребенком. Тебе не понять.
Доктора заявили — принцесса при смерти и каждый день спрашивает, когда приедет мать. Только тогда Генрих перестал мучить королеву, приказал перенести Марию в паланкине в Ричмонд, чтобы королева могла встретиться с ней там. Я пошла на конюшенный двор проводить ее.
— Бог да благословит ваше величество и принцессу.
— По крайней мере, буду с ней, — вот и все, что она сказала.
Я кивнула, отступила назад, кавалькада тронулась. Штандарт королевы впереди, за знаменосцем — полдюжины всадников, следом сама королева, несколько придворных дам, еще верховые. Вот она и уехала.
Уильям Стаффорд на другом конце двора наблюдает, как я машу рукой на прощание.
— Наконец-то она встретится с дочерью.
Он сам идет ко мне, чтобы уберечь мое платье от грязи.
— Говорят, ваша сестра дала слово — королева больше не вернется ко двору. Она сказала — одна поездка верхом, и Екатерина упустит корону из-за дурацкой любви к дочери.
— Ничего не знаю, — упрямо заявляю я.
Он смеется, карие глаза вспыхивают.
— Сегодня вы очень несведущи. Разве вас не радует возвышение сестры?
— Не такой ценой, — отворачиваюсь и иду прочь.
Он догоняет меня, прежде чем я успеваю сделать пару шагов.
— Поговорим лучше о вас, леди Кэри. Я давно вас не видел. Вы хоть думали обо мне?
Я медлю с ответом.
— Разумеется, нет.
Он вдруг оказался очень близко.
— Я и не надеялся. Я могу шутить с вами, мадам, но хорошо знаю, насколько вы выше меня.
— Вот именно!
Куда девалась моя вежливость?
— Я помню, — заверяет он снова. — Но мне казалось, мы симпатизируем друг другу.
— Не могу я играть с вами в такие игры, — мягко возражаю я. — Разумеется, я не думала о вас. Я дочь графа Уилтшира, а вы всего лишь на службе у моего дяди.
— Слишком недавний титул, — спокойно говорит он.
Я нахмурилась, слегка сбитая с толку.
— Какая разница, дан титул сегодня или сотни лет назад? Я дочь графа, а вы кто?
— Но сами-то вы, Мария? Оставим титулы в покое. Вы, прелестная Мария Болейн, когда-нибудь думаете обо мне? Ищете со мной встречи?
— Никогда, — резко отвечаю я и ухожу, а он так и стоит в сводчатом проеме стены.
