Глава 17
Прыщ вынул из зажигания ключи и подошел к заду автобуса. Он отпер висячий замок на багажнике и поднял крышку. Пахнуло нежным запахом пирогов. Мистер Причард заглянул поверх его плеча. Багаж внутри был составлен плотно.
– Пожалуй, придется все вытащить, чтобы достать брезент, – сказал Прыщ и начал дергать стиснутые чемоданы.
– Погодите, – сказал мистер Причард. – Дайте я приподыму, а вы тащите, тогда не надо будет трогать вещи.
Мистер Причард встал на бампер и потянул кверху нижний чемодан, а Прыщ стал дергать перегиб грубого брезента. Он дергал из стороны в сторону, и постепенно брезент вылез из-под чемоданов.
– Может, заодно прихватим пару пирогов, пока открыто? – предложил Прыщ. – Тут с малиновым и лимонным кремом, с изюмом и карамельно-кремовый. Кусочек карамельно-кремового – в самый раз бы сейчас.
– Потом, – сказал мистер Причард. – Сперва устроим мою жену. – Он взялся за один край тяжелого брезента, Прыщ за другой, и они пошли к обрыву с пещерами.
Это было вполне обычное обнажение. В давние времена склон холмика отвалился и получилась гладкая стенка из мягкого камня. Ветер и дождь постепенно выедали низ, а верхушку держал дерн. И с течением веков под нависающей стеной образовалось несколько пещер. Здесь койоты плодили щенков, сюда – в прежнее время, когда они еще водились, забирался спать гризли. А в верхних пещерах днем сидели сычи.
В низу обрыва были три глубоких темных пещеры, а над ними – пещеры поменьше. Нависшая стена защищала их входы от дождя. Пещеры были творениями не одной природы – тут отдыхали и жили отряды индейцев, охотившихся на антилоп, кипели тут их битвы, которых уже никто не помнит. Позже они служили пристанищем для белых людей, заполонивших страну, и люди расширяли пещеры и разводили костры под стеной.
Копоть на камне была где старая, где довольно свежая, а полы пещер сравнительно сухие, потому что этот холмик с обрушившимся склоном не принимал стока с других, высоких холмов. На стене кто-то выцарапывал свои инициалы, но камень был такой мягкий, что они вскоре делались неразборчивыми. Только большое слово «Покайтесь» еще не сдалось непогодам. Бродячий проповедник спустился по веревке, чтобы написать это великое слово черной краской, – и ушел, ликуя, что разносит слово божие по грешному миру.
Мистер Причард, держа свой край брезента, поднял взгляд на слово «Покайтесь».
– Кому-то пришлось потрудиться, – сказал он, – крепко потрудиться.
Интересно, подумал он, кто финансировал это начинание. Какой-нибудь миссионер, подумал он.
С Прыщом они свалили брезент под стеной и пошли осматривать пещеры. Норы были мелкие и почти одинаковые: метра полтора в высоту и в ширину, три с половиной – четыре – в глубину. Мистер Причард выбрал крайнюю справа, потому что она казалась посуше, а внутри – чуть потемнее. Раз у жены начинается головная боль, в темноте ей будет легче. Прыщ помог ему расстелить брезент.
– Хорошо бы раздобыть сосновых веток или соломы и подложить под парусину, – сказал мистер Причард.
– Трава мокрая, – сказал Прыщ, – а сосны не найдешь и за сто километров отсюда.
Мистер Причард потер брезент ладонью – не грязный ли.
– Она может лечь на мое пальто, – сказал он, – а своим меховым накрыться.
Подошли Эрнест с Ван Брантом и заглянули в пещеру.
– Мы могли бы жить тут месяц, если бы было что есть, – сказал Эрнест.
– Может, и придется, если хотите знать, – сказал Ван Брант. – Если шофер не вернется до завтрашнего утра, я пойду пешком. Хватит с меня ваших глупостей.
Прыщ предложил:
– Если хотите, могу распотрошить пару пирогов.
– А что, неплохая мысль, – ответил Эрнест.
– Вы какие любите? – спросил Прыщ.
– Да всякие.
– Карамельно-кремовый хорош. Там вместо корочки печенье.
– Ну и прекрасно, – сказал Эрнест.
Мистер Причард пошел к автобусу за женой. Ему было стыдно за недавнюю вспышку. В животе стоял твердый ком, всегда появлявшийся от неприятностей, – ком наподобие кулака. Чарли Джонсон сказал, что у него, наверное, язва, и Чарли довольно забавно прошелся на этот счет. Он сказал: у тех, кто получает меньше двадцати пяти тысяч в год, не бывает язвы. Она – признак солидного счета в банке, сказал Чарли. И бессознательно мистер Причард слегка гордился болью в животе.
Когда он влез в автобус, глаза у миссис Причард были закрыты.
– Мы постелили тебе кроватку, – сказал мистер Причард.
Она открыла глаза и растерянно огляделась.
– О!
– Ты спала? – спросил он. – Напрасно я тебя разбудил. Прости меня.
– Нет, дорогой. Ничего страшного. Я только задремала.
Он помог ей подняться.
– Ты можешь лечь на мое пальто, а своим накрыться.
Ответом на это была слабая улыбка. Он помог ей сойти на землю.
– Извини меня за грубость, девочка, – сказал он.
– Ничего. Ты просто устал. Я знаю, что ты не со зла.
– Чтобы это искупить, я угощу тебя в Голливуде роскошным, сказочным обедом, ну, хотя бы у Романова – и с шампанским. Согласна?
– Тебе нельзя доверить деньги, – игриво сказала она. – Все уже забыто. Мы просто устали. – «Дорогая Эллен, мы прелестно пообедали у Романова, и ты ни за что не угадаешь, кто сидел за соседним столиком». Смотри, дождь почти кончился, – сказала она.
– Нет, а моей девочке надо поспать, чтобы проснуться здоровой и веселой.
– Ты уверен, что там не сыро и нет змей?
– Нет, мы смотрели.
– И пауков нет?
– Да, никакой паутины там нет.
– Ну, а большие волосатые тарантулы? Ведь у них нет паутины.
– Мы можем еще посмотреть, – сказал он. – Стены гладкие. Им там негде спрятаться. – Он подвел ее к пещерке. – Видишь, как уютно? Ты можешь лечь головой сюда, повыше, и смотреть наружу, если захочешь.
Он расстелил свое пальто, и она села.
– Теперь ляг, а я тебя накрою.
Она была очень послушна.
– Как у моей девочки головка?
– Ничего, я боялась, что будет хуже.
– Это хорошо, – сказал он. – Сосни немного. Тебе уютно?
Она издала тихий сладкий стон.
– Если тебе что-нибудь понадобится, позови. Я буду близко.
К пещере подошел Прыщ. Рот у него был набит, и он нес форму с пирогом.
– Хотите кусочек пирога?
Миссис Причард подняла голову, потом передернулась и опять легла.
– Нет, спасибо, – сказала она. – Очень любезно с вашей стороны, что вы обо мне вспомнили, но пирог – не могу. – «Элиот обращался со мной как с королевой, Эллен. Многие ли способны на это после двадцати трех лет совместной жизни? Не устаю напоминать себе, как мне повезло».
Мистер Причард посмотрел на нее сверху. Глаза у нее были закрыты, на губах легкая улыбка. Вдруг, как это часто бывало, на него напала тоска одиночества. Он помнил, ясно помнил, как она возникла первый раз. Ему было пять лет, когда родилась младшая сестра, – и вдруг все двери перед ним закрылись, и он не мог войти в детскую, не мог дотронуться до ребенка, и тогда появилось чувство, что он маленький грязнуля, шумный и нехороший, а его мама всегда занята. И тогда навалилось на него холодное одиночество, холод одиночества, который нападал и потом и вот напал опять. Легкая улыбка на лице жены означала, что Бернис удалилась от мира в свои покои, а ему туда входа нет.
Он вынул из кармана золотой маникюрный приборчик, открыл его и, отходя от пещеры, почистил ногти. Он увидел Эрнеста Хортона, который сидел спиной к обрыву с другого края. Верхняя пещера была у него над головой. Эрнест сидел на газетах, и, когда подошел мистер Причард, он вытащил из-под себя двойной лист и протянул ему.
– Самая нужная вещь на свете, – сказал он. – Годится для чего угодно, кроме чтения.
Мистер Причард со смешком взял газету и сел на нее рядом с Эрнестом.
– Если ты прочел это в газете, значит, это неправда, – процитировал он Чарли Джонсона. – Вот вам, пожалуйста. Два дня назад я жил в номере люкс гостиницы «Окленд», а сейчас мы в пещере. Вот чего стоят наши планы.
Он посмотрел на автобус. В окнах он увидел Прыща и обеих женщин – они ели пирог. Его потянуло к ним. Он бы съел кусок пирога. Эрнест сказал:
– Что чего стоит – непременно выясняется. Иногда мне просто смешно. Знаете, считается, что мы технический народ. Каждый водит машину, пользуется холодильником и радио. Люди, пожалуй, действительно думают, что у них технический ум, но засорись у вас карбюратор, и… машина так и будет стоять, покуда не придет механик и не вынет сетку. Свет перегорит – зови электрика менять пробки. Лифт застрянет – паника.
– Ну, не знаю, – возразил мистер Причард. – В общем и целом американцы все же технический народ. Наши предки неплохо управлялись и сами.
– Они-то управлялись. Да и мы бы тоже, если бы нужда была. Можете вы отрегулировать опережение у себя в моторе?
– Я.
– Пойдем дальше, – сказал Эрнест. – Положим, вам пришлось остаться здесь на две недели. Сумеете вы не умереть с голоду? Либо схватите воспаление легких и умрете?
– Видите ли, – сказал мистер Причард, – теперь люди специализируются.
– Сумеете убить корову? – не отставал Эрнест. Сумеете освежевать ее и зажарить?
Мистер Причард почувствовал, что этот молодой человек вызывает у него раздражение.
– По стране бродит какой-то цинизм, – резко сказал он. – Мне кажется, молодежь перестала верить в Америку. У наших предков была вера.
– Нашим предкам надо было кушать, – сказал Эрнест. – Им верить было некогда. Теперь люди много не работают. Им есть когда верить.
– Но веры у них нет, – вскричал мистер Причард. – Что в них вселилось?
– Интересно, – сказал Эрнест. – Я даже пробовал разобраться. У моего отца было две веры. Одна – что честность так или иначе вознаграждается. Он думал, что, если человек честен, он как-нибудь выдюжит, и думал, что, если человек хорошо трудится и откладывает, он может накопить немного денег и не страшиться завтрашнего дня. Нефтяной скандал двадцать второго года и прочие такие дела просветили его насчет первого, а тысяча девятьсот тридцатый просветил насчет второго. Он уяснил, что самые почитаемые люди совсем не честные. И умер в недоумении – страшноватом, между прочим, недоумении: во что он верил – в честность и усердие, – они себя не оправдали. А я вдруг смекнул, что вместо них-то ничего другого не придумано.
Мистер Причард не допустил до себя эту мысль.
– Налоги подтачивают усердие, – сказал он. – Было время, когда человек мог сколотить состояние, теперь не может. Все отбирают налоги. Просто работаешь на правительство. Я вам говорю: они под корень режут инициативу. Никто ни к чему не стремится.
– Да не так уж важно, на кого работаешь, если веришь, – сказал Эрнест. – На правительство или на кого-нибудь другого.
Мистер Причард перебил:
– Солдаты, пришедшие с войны, – сказал он, – вот кто меня беспокоит. Они не хотят осесть и взяться за работу. Считают, что правительство обязано кормить их всю жизнь, а нам это не по средствам.
На лбу у Эрнеста выступили капли пота, вокруг губ побелело, взгляд сделался мутным.
– Я тоже оттуда, – тихо сказал он. – Нет-нет, не беспокойтесь. Рассказывать про это не буду. Не собираюсь. Не желаю.
Мистер Причард сказал:
– Нет, конечно, я глубоко уважаю наших солдат и считаю, что к их голосу тоже надо прислушаться.
Пальцы Эрнеста подползли к петле в лацкане.
– Ну да, – сказал он, – ну да, я понимаю. – Он говорил как будто с ребенком. – Я читаю в газетах про наших лучших людей. Наверно, они наши лучшие люди, раз занимают главные места. Я читаю, что они говорят и делают, а у меня полно приятелей, которых вы назовете ханыгами, и между ними страшно мало разницы. Кое-кто из ханыг, я слышу, выдает тексты почище, чем государственный секретарь… А, ну их к черту! – Он засмеялся. – У меня есть изобретение – резиновый барабан, а бьешь в него губкой. Это для алкоголиков, которые хотят играть в оркестре на ударных. Пойду пройдусь.
– У вас нервы, – оказал мистер Причард.
– Ага, нервы, – сказал Эрнест. – У всех нервы. И вот что скажу. Если у нас опять будет война, знаете, что самое ужасное? Я опять пойду. Вот что самое ужасное. – Он встал и пошел прочь, назад, в ту сторону, откуда ехал автобус.
Голова у него была опущена, руки в карманах, ноги били дорожный гравий, и он стискивал губы и не мог остановиться. «Нервы у меня, – говорил он, – просто нервы. Больше ничего».
Мистер Причард смотрел ему вслед, потом опустил глаза на руки, снова вынул машинку для ногтей и почистил ногти. Мистер Причард был потрясен и не понимал – чем. При всем его пессимизме относительно правительства, вмешивающегося в коммерцию, в глубине души мистера Причарда всегда жила большая надежда. Есть где-то человек, такой, как Кулидж или Гувер, – он явится и вырвет правительство из рук у нынешних дураков, и тогда дело пойдет на лад. Забастовки прекратятся, все будут наживать деньги, и все будут счастливы. До этого рукой подать. Мистер Причард не сомневался. У него и в мыслях не было, что изменился мир. Мир просто наделал ошибок, но явятся нужные люди – скажем, Боб Тафт, – и все станет на места и дурацкие эксперименты кончатся.
Но молодой человек тревожил его, потому что это способный молодой человек, а живет с ощущением безнадежности. И хотя такого разговора не было, мистер Причард знал, что Эрнест Хортон не проголосовал бы за Боба Тафта, если бы его выдвинули. Мистер Причард, как большинство его соратников, верил в чудеса, но он был глубоко потрясен. Хортон не нападал на мистера Причарда прямо, но… это, насчет карбюратора. Перед мысленным взором мистера Причарда изобразился карбюратор. Сумел бы он его разобрать? Он смутно помнил, что в карбюраторе есть какой-то поплавок, и ему рисовалась латунная сетка и прокладки.
Однако есть кое-что поважней, над чем подумать, напомнил он себе. Хортон сказал «если свет погаснет»… мистер Причард попробовал вспомнить, где у него в доме щиток с пробками, – и не смог. Хортон на него нападал, Хортон его невзлюбил. А что, если они будут отрезаны, как сказал этот молодой человек?
Мистер Причард закрыл глаза и очутился в автобусе, в проходе между сиденьями. «Не волнуйтесь, – обратился он к остальным пассажирам, – я все беру на себя. Как вы догадываетесь, не обладая определенными способностями, я не создал бы крупное коммерческое предприятие. Давайте рассуждать, – сказал он. – Прежде всего нам нужна пища. Тут на поле пасутся коровы». А Хортон сказал, что я не умею убить корову. Ничего, мы ему покажем. Может быть, Хортон не знал, что в ящичке у шофера – пистолет. А мистер Причард знал.
Мистер Причард вытащил пистолет. Он вылез из автобуса, пошел к полю и перелез через забор. Он держал в руке большой черный пистолет. Мистер Причард часто ходил в кино. Сама собой его мысль заработала наплывами. Он не увидел, как убивает корову и свежует ее, зато увидел, как возвращается к обрыву с громадным куском красного мяса. «Вот вам пища, – сказал он. – Теперь – костер». И снова дал наплыв: пляшет огонь в костре, и большой кусок мяса на вертеле над жаром.
А Камилла говорит: «Но что с животным? Оно же – чье-то».
Мистер Причард ответил: «Целесообразность не признает законов. Закон выживания – прежде всего. Кто потребует, чтобы я позволил вам голодать».
И вдруг – опять наплыв, и он тряхнул головой и открыл глаза. «Этого не касайся, – шепнул он себе. – От этого подальше». Где он ее видел? Если бы удалось немного с ней поговорить, он бы припомнил. Он не мог ошибиться, он был уверен в этом, потому что при виде ее лица у него как-то сжималось в груди. Он не только видел ее – что-то еще, должно быть, произошло. Он посмотрел на автобус. Прыщ и обе женщины по-прежнему сидели внутри.
Он поднялся на ноги, отряхнул сзади брюки, словно газета не предохранила их от пыли. Дождь едва моросил, и на западе проглядывало клочками голубое небо. Все будет в порядке. Он подошел к автобусу и поднялся по ступенькам. Ван Брант растянулся на заднем сиденье, занимавшем всю ширину автобуса. Ван Брант как будто спал. Прыщ и женщины разговаривали тихо, чтобы не потревожить его.
– От жены мне надо, чтобы она была верной, – говорил Прыщ.
– А сам ты? – спросила Камилла. – Тоже собираешься быть верным?
– Конечно, – сказал Прыщ, – если жена будет, какая мне нужна.
– Ну, а если нет?
– Тогда я ей тоже покажу. Как вы с нами, так и мы с вами – как Кери Грант в этом кино.
Пустая форма из-под пирога и вторая, уже только с четвертушкой, лежали на сиденье по другую сторону от прохода. Женщины сидели вместе, а Прыщ – перед ними, боком, свесив руку за спинку.
При появлении мистера Причарда все повернулись к нему.
– Не возражаете, я присяду? – спросил он.
– Ну конечно, заходите, – сказал Прыщ. – Съедите кусочек пирога? Вот тут кусок лежит. – Он протянул пирог мистеру Причарду и сдвинул пустые формы, чтобы освободить ему место.
– У вас есть девушка? – продолжала Камилла.
– Ну, можно сказать, да. Но она… ну… как бы сказать, глуповата.
– Она вам верна?
– Конечно, – сказал Прыщ.
– Откуда вы знаете?
– Ну ни разу не… короче… ага, я уверен.
– Мне кажется, вы скоро женитесь, – шутливо сказал мистер Причард, – и сами откроете дело.
– Нет, пока нет, – сказал Прыщ, – я учусь заочно. У радара большое будущее. За год можно подняться до семидесяти пяти долларов в неделю.
– Да что вы говорите?
– Там ребята, которые кончили эти курсы, они пишут, что столько зарабатывают, – сказал Прыщ. – Один уже заведует районным отделением – всего через год.
– Районным отделением чего? – спросил мистер Причард.
– Просто районным отделением. Так он пишет в письме, а оно напечатано в рекламе.
Настроение у мистера Причарда исправилось. Вот молодой человек к чему-то стремится. Не все – циники.
Камилла поинтересовалась:
– Когда вы думаете пожениться?
– Ну, не сейчас еще, – сказал Прыщ. – Я думаю, до того, как обзаводиться семьей, надо повидать мир. Поглядеть, поездить. Может быть, устроюсь на корабль. Если знаешь радар, так ведь и радио знаешь. Я думаю, неплохо было бы устроиться на корабль и поплавать радистом.
– А когда вы рассчитываете кончить курсы? – спросил мистер Причард.
– Занятия начинаются скоро. Талон у меня уже оформлен, теперь коплю на взнос. Испытание я прошел – написали, что у меня большие способности. У меня три или четыре письма оттуда.
Глаза у Камиллы были усталые. Мистер Причард смотрел на ее лицо. Он знал, что очки скрывают его взгляд. Он думал, что, если присмотреться к ней поближе, у нее очень приятное лицо. Губы такие полные и добрые, только глаза усталые. Всю дорогу из Чикаго на автобусе, – подумал он. С виду она не очень-то крепкая. Он видел, как круглится ее грудь под жакетом, а жакет был мятый. Отложные манжеты блузки она завернула внутрь, чтобы не запачкались края. Мистер Причард это заметил. Это говорило об аккуратности. Он любил подмечать детали.
Девушку эту он ощущал почти как запах духов. Он ощущал подъем и влечение. – Не часто же видишь таких девушек, таких привлекательных и милых, сказал он себе. И тут он услышал свой голос – а между тем и не думал, что собирается заговорить.
– Мисс Дубе, – сказал он, – я тут кое о чем подумал, и у меня возникла одна дельная мысль, которую вам, возможно, захочется выслушать. Я президент весьма крупной корпорации, и мне пришло в голову… надеюсь, молодые люди извинят нас, если вам будет угодно выслушать мою мысль. Не пройтись ли нам к обрыву? Там можно сесть, у меня есть газеты. – Он изумился своим словам.
«Тьфу, нелегкая! – сказала про себя Камилла. – Поехало».
Мистер Причард вылез первым и галантно помог спуститься Камилле. Когда она перешагнула канаву, он поддержал ее под локоть, а потом мягко направил к расстеленным газетам, на которых сидел перед тем с Эрнестом. Он показал на землю.
– Не знаю, ей-богу, – сказала Камилла. – И так засиделась.
– Ничего, перемена позы – это тоже отдых, – ответил мистер Причард. – Знаете, когда я подолгу работаю за столом, я каждый час меняю высоту кресла и нахожу, что это прекрасно освежает. – Он помог ей сесть на газеты. Она прикрыла колени юбкой и, обхватив руками, подтянула к груди.
Мистер Причард сел рядом. Он снял очки.
– Я вот что подумал, – сказал он. – Понимаете, человек моего положения должен смотреть вперед и рассчитывать. Сейчас, формально, я в отпуске. – Он улыбнулся. – Отпуск… интересно, что это будет такое, настоящий отпуск.
Камилла улыбнулась. Сидеть было очень жестко. Долго ли это протянется? – подумала она.
– Так вот, главное сырье у любой преуспевающей компании – люди, – сказал мистер Причард. – Я постоянно ищу людей. Сталь и резину можно получить когда угодно, но мозги, талант, красоту, целеустремленность… это продукт редкий.
– Слушайте, дорогой мой, – сказала она, – я ужасно устала.
– Понимаю, милая, и перехожу к сути. Я хочу взять вас на работу. Проще, кажется, сказать нельзя.
– Кем?
– Секретарем в приемной. Это весьма квалифицированный труд, и отсюда можно дорасти… словом, вы можете даже стать моим личным секретарем.
Камилла совсем сникла. Она оглянулась на пещеру, где лежала миссис Причард. Ничего не было видно.
– Что на это скажет ваша жена?
– Какое она имеет к этому отношение? Она моими делами не распоряжается.
– Дорогой мой, говорю вам – я устала. Не надо нам затевать эту канитель. Я хотела бы выйти замуж. Я была бы хорошей женой – да и так относилась бы хорошо к человеку, если бы он хоть на время обеспечил мне спокойную жизнь.
– Не понимаю, к чему вы клоните, – сказал мистер Причард.
– Да нет, понимаете, – сказала она. – Я вам не понравлюсь, потому что играть в ваши игры не буду. Вам бы подбираться к этому месяцами, а потом взять да огорошить, а я сижу почти без денег. Говорите – жена не распоряжается вашими делами, а я говорю – распоряжается. И вами, и вашими делами, и всем, что вас касается. Я не хочу вас обижать, но я устала. Она, наверно, подбирает вам и секретарш, только вы не догадываетесь. Это крутая женщина.
– Я не понимаю, о чем вы говорите.
– Да понимаете, – сказала Камилла. – Кто купил вам галстук?
– Но…
– Она узнает про меня через пять минут. Она-то? Нет, дайте мне досказать. Вы не можете попросить женщину напрямик. Вам надо подъезжать сбоку. Но есть только два пути, дорогой мой. Или вы влюбляетесь, или предлагаете сделку. Если бы вы сказали: «Значит, таким путем. Столько-то на квартиру, столько-то на тряпки» – вот это я могла бы обдумать и могла бы решить, и могло бы что-то получиться. Но чтобы меня расклевывать по крошкам – не согласна. Вы что – хотели меня огорошить после двух-трех месяцев сидения за столом? Стара я для таких забав.
Мистер Причард выставил подбородок.
– Моя жена не распоряжается моими делами, – сказал он. – Не понимаю, откуда вы это взяли.
– Да бог с ней, – сказала Камилла. – Только я лучше налечу на гнездо гремучих змей, чем на вашу жену, если она меня невзлюбит.
– Меня несколько удивляет ваше отношение, – сказал мистер Причард. – У меня в мыслях не было ничего подобного. Я просто предложил вам место. Хотите соглашайтесь, хотите – нет.
– Ах ты, птичка! – сказала она. – Если вы себя так можете заморочить, упаси господь ваших девушек. Разве тут поймешь, откуда ветер дует.
Мистер Причард улыбнутся ей.
– Вы просто устали, – сказал он. – Может быть, когда вы отдохнете, вы подумаете.
Воодушевления в его голосе уже не было, и у Камиллы отлегло от души. Она подумала, что, может быть, зря она так – уж больно легко с ним управиться, лапша. Лорейн скрутила бы его за день.
Теперь мистер Причард видел ее лицо по-другому. Он видел в нем черствость и дерзость, а вдобавок, сидя к ней так близко, видел всю косметику, как она положена, – и он чувствовал себя перед этой женщиной нагим. Его огорчало, что разговор принял такой оборот. Он думал, что если она согласится… ну, тогда он… тогда… но беда в том, что она поняла. Правда, он никогда не назвал бы это… но, в конце концов, есть же такое понятие, как воспитанность.
Он был смущен и от смущения снова начал сердиться. Дважды рассердиться за день – это на него не похоже. Шея у него покраснела от злости. Надо как-то замаскировать. Из уважения к себе надо. Он заговорил решительно:
– Я просто предложил вам место. Не хотите – как хотите. Не понимаю, откуда этот вульгарный тон. В конце концов, есть такое понятие, как воспитанность.
Голос ее стал резким.
– Вот что, дядя, – сказала она, – грубить и я умею. Насчет воспитанности – это уже зря. Я вам растолкую. Вам показалось, что вы меня узнали. Состоите вы в каком-нибудь клубе вроде «Международного Восьмиугольника», или в «Птицах Мира», или «Двух с половиной – трех тысячах»?
– Я в «Восьмиугольнике», – надменно произнес мистер Причард.
– Помните девушку, которая сидела в бокале? Видала я, на что вы, молодцы, похожи. Не знаю, что вам за радость от этого, и не желаю знать. Но знаю, что это некрасиво, дядя. Может, вы и разбираетесь в воспитании Не знаю. – Голос у нее немного прерывался, и от усталости она была почти в истерике. Она вскочила на ноги. – Пойду-ка я пройдусь, а вы ко мне не приставайте, потому что я вас знаю и знаю вашу жену.
Она быстро ушла. Мистер Причард смотрел ей вслед Глаза у него были широко раскрыты, а в груди – гнетущая тяжесть, вялый физический ужас. Он смотрел, как движется ее красивое тело, смотрел на ее красивые ноги и мысленно видел ее раздетой – она стояла возле громадного бокала, и вино красными струями стекало по ее животу, бедрам, ягодицам.
Рот у мистера Причарда был разинут, шея – багровая. Он оторвал от нее взгляд и осмотрел свои руки. Он вынул золотую пилку для ногтей и снова засунул в карман. Голова у него закружилась. Он неуверенно встал и двинулся вдоль обрыва к пещере, где лежала миссис Причард
Когда он вошел, она открыла глаза и улыбнулась. Мистер Причард быстро лег рядом с ней. Он приподнял край ее пальто и залез под него.
– Ты устал, дорогой, – сказала она. – Элиот! Что ты делаешь? Элиот!
– Замолчи, – сказал он. – Слышишь? Замолчи! Ты жена мне или нет? Есть у человека право на жену?
– Элиот, ты с ума сошел! Кто-нибудь… кто-нибудь тебя увидит. – Она панически сопротивлялась. – Я тебя не узнаю, – сказала она. – Элиот, ты рвешь мне платье.
– Я его купил или нет? Мне надоело, что со мной обращаются как с больным котенком.
Бернис тихо плакала от ужаса и отвращения.
Когда он ушел, она продолжала плакать, зарывшись лицом в мех. Постепенно плач прекратился, она села и выглянула наружу. Взгляд ее был свиреп. Она подняло руку и приставила ногти к щеке. Раз она провела ногтями для пробы, а потом закусила губу и рванула по щеке. Она почувствовала, как кровь сочится из царапин. Она опустила руку на пол, измазала ее в грязи и стала втирать грязь в окровавленную щеку. Кровь просачивалась сквозь грязь и текла по шее за ворот блузки.
