Глава 5
Если б в те дни на моей голове красовался хвостик
3 октября 2005 г. Кембридж, штат Массачусетс
Летом в окрестностях Бостона обязательно выпадает пара-тройка настолько отвратительных дней, что проклинаешь все на свете. Но если удалось их пережить, то все остальное время здесь очень даже неплохо. Люди богатые бегут от жары в Вермонт или на Кейп-Код, город пустеет, и это очень ему к лицу. Деревья по обеим сторонам дорожки вдоль реки отбрасывают пышную тень. Студенты Гарварда и Бостонского университета, завзятые любители регаты, целыми днями тренируются на реке, которая ослепительно сияет в лучах летнего солнца. Девушки в бикини, расстелив на травке пляжные полотенца, загорают, сунув в уши свои уокмены и айподы. Рядом остановился фургон мороженщика. Кто-то играет на гитаре старую песню Нила Янга, а лохматый пес увлеченно гоняется за пластмассовой летающей тарелкой. Вдоль реки на «саабе» цвета красной фасоли, с открытым верхом рассекает психиатр-демократ (ну а кто еще?).
Нерешительная (шаг вперед, два назад), красивая и недолгая осень, столь характерная для Новой Англии, постепенно вступает в свои права. Густая, еще недавно вездесущая зелень сменяется неяркой желтизной. К тому времени, как поверх шорт я начинаю носить треники, опавшие листья уже кружатся на ветру и желуди с сухим стуком падают на асфальт. Усердные белки носятся как угорелые, собирая запасы на зиму.
После Хеллоуина четко и без лишних рассуждений, как компетентный налоговик, за дело берется зима. Не успеешь оглянуться, а река уже замерзла и все лодочки бесследно исчезли. На другой берег можно перейти прямо по льду. Деревья стоят без единого листочка, тонкие ветки, задевая одна другую на ветру, постукивают с костяным звуком. А почти у самой верхушки виднеется беличий домик, в котором, полагаю, спят и видят сны белки. Стая красивых и бесстрашных канадских гусей пересекает небо с севера на юг (ну да, где-то еще холоднее, чем здесь). С реки дует ветер, холодный и острый, как только что наточенный топорик. Дни становятся все короче, облака все пышнее.
Мы, бегуны, надеваем перчатки, натягиваем на уши шерстяные шапочки и повязываем маски. И все равно кончики пальцев мерзнут, мочки горят от холода. Просто холодный ветер — это еще ничего, можно и потерпеть. А вот сильный снегопад — это уже угроза для жизни. За ночь снег подмерзает и превращается в гигантскую глыбу льда, сковывая дороги и парализуя движение. Тогда приходится отказываться от бега и перебираться в закрытые бассейны и спортзалы, чтобы в ожидании весны поддерживать форму с помощью плавания и бессмысленного педалекручения на велотренажерах.
Река, о которой я вам рассказывал, — это река Чарльз. Народ любит проводить здесь время. Кто-то совершает дневной моцион, кто-то выгуливает собаку, кто-то бегает, кто-то ездит на велосипеде или радостно катается на роликах (ума не приложу, как можно получать удовольствие от этого жуткого занятия).
Словно притянутые гигантским магнитом, все собираются у реки.
По-видимому, мы, люди, привыкшие ежедневно видеть огромное количество воды, находим в этом какой-то особый смысл. Насчет «мы, люди» я, конечно, загнул, но лично для меня это действительно очень важно. Если я долго не вижу воды, то физически начинаю ощущать, что мне чего-то не хватает. Примерно то же чувствует человек, который любит музыку, но по той или иной причине лишен возможности ее слушать. Наверное, все дело в том, что я вырос у моря.
Поверхность воды каждый день разная: цвет, форма волн, скорость течения — все постоянно преображается. В зависимости от времени года растения и животные, обитающие у реки, тоже выглядят по-разному. По небу плывут разнокалиберные облака, и река, залитая солнечным светом, отражает их непрерывное движение. Одно время года сменяется другим, и тут же, точно кто-то щелкнул переключателем, меняется направление ветра. Сила ветра, его запах и направление — все это признаки, по которым бегуны определяют смену сезонов. Подхваченный этим круговоротом, я ощущаю себя крохотным кусочком гигантской мозаики природы. Я всего лишь часть природы, притом легко заменяемая, как вода в реке, бегущая под мостом и дальше, к морю.
В марте плотный снег наконец тает, подсыхает неприятная слякоть, люди вылезают из своих теплых пальто и отправляются на реку (сакура зацветает здесь позднее — только в мае), и вот тут-то, когда чувствуется, что все уже готово, в город приходит Бостонский марафон.
Но сейчас лишь начало октября. Бегать в футболке уже довольно холодно, но и для длинного рукава пока рановато. До Нью-Йоркского марафона осталось чуть больше месяца. Пришла пора отвлечься от накрутки километража и заняться проблемой накопившейся усталости. По-английски это называется периодом «тейперинга» — сокращения тренировок. Какую бы длинную дистанцию я теперь ни пробежал, во время забега мне это уже не поможет. И даже наоборот, может — окольным путем — помешать.
Судя по записям в моем беговом журнале, подготовка к марафону все это время продвигалась очень даже неплохо:
июнь — 260 км
июль — 310 км
август — 350 км
сентябрь — 300 км
Красивая получается пирамида. А если посмотреть по средним недельным показателям, то еще красивей: 60 км — 70 км — 80 км — 70 км. В октябре я планирую тренироваться примерно с той же интенсивностью, что и в июне (60 км в неделю).
Еще я купил себе новые беговые кроссовки «Мизуно». В магазине «Сити-спортс» в Кембридже я перемерил несколько моделей, но в итоге купил точно такие же, как те, в которых все это время тренировался. Они легкие, с жестким амортизатором. Как всегда, их нужно будет сперва разносить. Главное достоинство этих кроссовок — надежность, и никаких лишних наворотов. Но это мое личное мнение. Каждому, понятно, свое. Однажды мне представилась возможность побеседовать с человеком из отдела продаж «Мизуно», он так и сказал: «Наши кроссовки — очень простые и неброские. В них нет ничего привлекательного, кроме надежности». Я понимаю, что он имел в виду. Никаких тебе прибамбасов, ничего такого стильного, даже рекламного слогана нет. Иными словами, им нечем привлечь среднестатистического покупателя (эдакие «субару» от обувной промышленности). Но у этих кроссовок хорошо сработанная, надежная подошва. По собственному опыту знаю, что они будут моими верными соратниками все двадцать шесть миль марафонской дистанции. За последние годы качество спортивной обуви заметно улучшилось, так что кроссовки одной ценовой категории, независимо от производителя, будут примерно одинакового качества. И все-таки некоторые тонкие различия почувствовать можно, а бегуны, как правило, стремятся к моментальному осознанию себя сквозь призму ничем не примечательных деталей. Оставшийся до марафона месяц буду бегать в новых кроссовках — пусть сядут как следует по ноге.
После многомесячных тренировок накопилась усталость, бегать быстро не получается. Рано утром совершаю неспешную пробежку вдоль реки Чарльз. Меня то и дело обгоняют девушки, судя по всему гарвардские первокурсницы. Почти все маленькие и изящные, в карминовых футболках с эмблемой Гарварда на груди. Светлые волосы собраны в тугие хвосты, в ушах новехонькие айподы — девушки бегут по прямой, стройные тела так и рассекают воздух. Во всем их облике чувствуется какой-то яростный вызов. Они привыкли обгонять и явно не привыкли, чтобы обгоняли их. Успешные, привлекательные, здоровые, решительные и уверенные в своих силах. Глядя на их размашистый шаг, на то, как сильно и резко они отталкиваются от земли, понимаешь: перед тобой типичные спринтеры. Длинные дистанции — не для них. Таким гораздо ближе короткие расстояния и большая скорость.
По сравнению с этими девушками у меня приличный опыт в том, что касается проигрышей. Говорю это не из хвастовства. В этом мире так много вещей, которых мне никогда не сделать, так много соперников, которых мне никогда не одолеть. Не думаю, чтобы эти милые девушки знали хоть что-нибудь о том, как это больно. Да и зачем им об этом знать? Понятное дело — вовсе незачем. Вот о чем я думаю, пока гляжу на их горделивые хвостики, на их боевой галоп. И все в том же неспешном темпе продолжаю бежать вдоль реки.
А в моей жизни были ли такие же сияющие дни? Может, и были, но очень немного. И даже если б в те дни на моей голове красовался хвостик, вряд ли он выглядел бы так горделиво, как хвостики этих девушек. И ноги мои не отталкивались бы от земли так сильно и энергично, как ноги этих девушек. И в этом нет ничего удивительного, ведь, в конце концов, эти девушки — первокурсницы единственного и неповторимого Гарвардского университета.
Тем не менее смотреть на то, как они бегут, приятно. Я прямо-таки физически ощущаю то, что называется сменой поколений. Так уж устроен мир, и в принципе я не против, чтобы эти девчонки меня обгоняли. У них свой собственный темп, свое собственное чувство времени. И у меня свой собственный темп, свое собственное чувство времени. И одно не совпадает с другим, но именно так все и должно быть.
Изо дня в день, примерно в одно и то же время я встречаю на пробежке одних и тех же людей. Например, невысокую индианку, которая всегда в одиночестве прогуливается по берегу. На вид ей не меньше шестидесяти. Лицо утонченное, одета со вкусом. Удивительно — хотя, может быть, ничего удивительного в этом и нет, — но одевается она очень по-разному. Однажды была в элегантном сари, а в другой раз — в толстовке на пару размеров больше с эмблемой какого-то университета. Если мне не изменяет память, она еще ни разу не повторилась. Увидеть, в чем она прогуливается нынче, — одна из маленьких радостей моей ежедневной пробежки.
Еще один ежеутренний персонаж — крупный англосакс преклонного возраста, бодро совершающий променад с черным ортопедическим аппаратом на правой ноге. Возможно, последствие серьезной травмы. Насколько я знаю, эта штука появилась у него четыре месяца назад. Интересно, что же с ним приключилось? В любом случае, аппарат, похоже, ему совсем не мешает — передвигается он с порядочной скоростью. На голове у старика огромные наушники. Слушая музыку, он быстро и бесшумно двигается по дорожке вдоль реки.
Вчера на пробежке я слушал Rolling Stones, альбом «Beggars Banquet». Бэквокальное «ху-ху» из «Sympathy for the Devil» отлично подходит для бега. А позавчера — «Reptile» Эрика Клэптона . Люблю эти альбомы. Чем-то таким они меня берут — и никогда не надоедают, особенно «Reptile». Для неспешной утренней пробежки ничего лучше быть не может. Приятная, ненавязчивая музыка, ни капли претенциозности, к тому же ритмичная и очень естественная. Я растворяюсь в ней, ноги начинают двигаться в такт ритму, а иногда сквозь музыку, звучащую в наушниках, вдруг доносится крик: «Слева!» — и слева от меня проносится гоночный велосипед.
Еще одна мысль — мысль на бегу — насчет того, как пишут прозу.
Время от времени меня спрашивают: «Мураками-сан, если вы и дальше будете вести такой здоровый образ жизни, вы не перестанете писать книги?» Правду сказать, за границей мне почти никогда не задают такой вопрос, но в Японии многие полагают, что писательский труд — это очень вредная для здоровья вещь, что писатели — в высшей степени развращенные люди, которые для того, чтобы творить, должны вести себя совершенно противоестественно. Причем считается, что таким образом писатель удаляется от всего мирского и обывательского и приближается к некой самоценной, в художественном плане, чистоте восприятия. Это представление формировалось на протяжении долгих лет. Такие вот типичные — или, выражаясь в позитивном ключе, идеальные — писатели то и дело встречаются в фильмах и телесериалах.
В общем и целом я готов согласиться с мнением, что писательский труд — занятие нездоровое. Когда писатель приступает к работе и начинает воплощать свой замысел в тексте, выделяется некое токсичное вещество, которое у других людей — а оно есть в каждом — спрятано глубоко внутри. Писатель, осознавая всю серьезность ситуации, вынужден иметь дело с этим опасным веществом, а иначе ни о каком подлинном творчестве не может быть и речи. (Позволю себе несколько странную аналогию с рыбой фугу, мясо которой тем вкуснее, чем ближе к ядовитым частям. Возможно, это внесет некую ясность.) Короче, как ни крути, а писать книги вредно для здоровья.
Признаю, творческий процесс изначально включает в себя нездоровые и антисоциальные элементы. Именно поэтому среди писателей много декаденствующих и, как кажется со стороны, совершенно антисоциальных личностей. Это понятно, и я не собираюсь это отрицать.
Но те из нас, кто мечтает о долгой и успешной писательской карьере, должны выработать иммунитет, позволяющий противостоять опасному (а иногда смертельному) воздействию этого ментального яда. Запустив такую дополнительную иммунную систему, можно справиться и с гораздо более ядовитыми веществами. Говоря иначе, это позволяет создавать более мощные по эстетическому воздействию и внутренней силе произведения. Но для того, чтобы поддерживать функционирование такой системы в течение продолжительного времени, необходимо огромное количество энергии. Где взять эту энергию, откуда ее черпать, как не из собственных физических сил?
Не поймите меня неправильно, я вовсе не утверждаю, что это единственно верный путь, на который обязаны вставать все писатели. Точно так же, как существует множество разных книг, существует и множество разных писателей, и у каждого свой взгляд на жизнь.
Соответственно, они занимаются разными вещами и стремятся к разным целям. И значит, просто не может быть универсального пути для всех. Это даже не обсуждается. Но если вы спросите меня — я скажу, что тому, кто собирается написать крупное произведение, необходимо стать сильным, нарастить мускулатуру. Я верю, что это задача достойная сама по себе (из той серии, когда лучше сделать, чем не сделать), и — пусть это и банальность — почему бы не постараться (или даже перестараться), если дело того стоит.
Чтобы заниматься работой, столь вредной для здоровья, нужно быть исключительно здоровым человеком. Это мой девиз. Другими словами, нездоровый дух нуждается в здоровом теле. Парадоксальность этой сентенции я не перестаю ощущать на своей шкуре с тех пор, как стал профессиональным писателем. «Здоровый» и «вредный для здоровья» совсем не обязательно находятся на разных концах спектра. Они не противостоят друг другу, а, наоборот, друг друга дополняют, а иногда даже действуют сообща. Вполне естественно, что если кто-то решил вести здоровый образ жизни, он будет думать только о том, что полезно для здоровья. А тот, кто не собирается вести здоровый образ жизни, — о том, что вредно для здоровья. Но с таким однобоким взглядом на мир вы никогда ничего не добьетесь.
Некоторые писатели, создав в молодости значительные, прекрасные произведения, с возрастом вдруг обнаруживают, что наступило творческое истощение. Это довольно метко обозначают словом «исписаться». Новые работы этих авторов могут быть по-прежнему хороши, но всем очевидно, что их творческая энергия иссякла. Полагаю, это происходит потому, что им не хватает сил, чтобы противостоять воздействию токсинов. Физические возможности, которые поначалу позволяли справляться с ядом, в какой-то момент, достигнув своего предела, потихоньку пошли на убыль. Писателю становится все труднее работать интуитивно и стихийно, потому что равновесие между силой воображения и физическими способностями, необходимыми для поддержания этой силы, нарушено. Тогда писатель с помощью наработанных за долгие годы приемов продолжает писать как бы по инерции — и оставшейся энергии хватает лишь на то, чтобы придать тексту форму литературного произведения. Это очень давит, и, конечно, творческая личность не может смириться с таким положением. Некоторые в такой ситуации прощаются с жизнью. Другие решают уйти из литературы и сменить род деятельности.
Я, по возможности, постараюсь не исписаться. Литература представляется мне занятием более спонтанным и центростремительным (как говорят психоаналитики — центрилетальным). В литературе должна присутствовать положительная и естественная жизнеспособность. Писать роман — все равно что карабкаться на скалистую гору, преодолевая утес за утесом, и оказаться на вершине можно только после долгой и напряженной работы. Ты либо преодолеваешь себя, либо нет. Одно из двух. Трудясь над романом, я всегда помню об этой метафоре.
Понятно, что наступит день, когда ты проиграешь. Со временем тело неизбежно разрушается. Рано или поздно оно потерпит поражение и исчезнет. Когда тело повержено, духу (скорее всего) уже некуда податься.
Я прекрасно все это понимаю. И тем не менее я твердо намерен держаться до последнего, чтобы момент, когда моей витальности уже не хватит на сопротивлению внутреннему яду, наступил как можно позже. Это мое писательское кредо. Кстати сказать, на данном этапе жизни я просто не успеваю исписаться. Я бегу. Даже когда говорят: «Он не творческая личность».
Шестого октября я буду выступать в Массачусетском технологическом, так что сегодня надо поработать над речью. Я делаю это на бегу (разумеется, не вслух). Музыку, опять-таки разумеется, в это время не слушаю. Бегу и повторяю про себя английские слова.
В Японии мне крайне редко приходится выступать перед аудиторией. Там я вообще не произношу никаких речей. Однако в моем послужном списке уже несколько выступлений на английском. И думаю, что с каждым годом их число будет расти. Любопытный факт, но, когда я говорю на публике, я чувствую себя куда комфортнее, изъясняясь не на родном японском, а на своем далеко не совершенном английском. Думаю, дело в том, что при разговоре на какую-то серьезную тему по-японски я буквально тону в море слов — слишком уж богат выбор, слишком много возможностей. Как писатель, я нахожусь с японским языком в крайне близких (я бы даже сказал, интимных) отношениях, поэтому выступление перед большим количеством слушателей — не самое приятное переживание: я без руля и без ветрил ношусь по океану слов и едва не тону в его изобильных глубинах.
Так что в случае с японским языком мне хотелось бы ограничиться уединенной работой в своем кабинете, за письменным столом. Играя на своем поле, я умело принимаю подачу — нахожу правильные, эффективные контексты, придающие словам именно тот смысл, который нужен, и добиваюсь вполне конкретного результата. Это моя работа, в конце концов. Но если я попробую говорить о том, о чем я пишу, уверен — меня тут же припрут к стенке. Произнося слова, я всегда чувствую, что неизбежно упускаю что-то крайнее важное. По-видимому, я никогда так и не привыкну к этим смысловым ножницам. (Ну и кроме того, я принципиально не хочу показываться в Японии на публике — Не хотелось бы превратиться в одного из тех несчастных, которым приставучие поклонники шагу ступить не дают.)
Когда я пытаюсь говорить на иностранном языке, мой выбор и возможности заведомо ограниченны. Я очень люблю читать англоязычную литературу, но разговорный английский — не мой конек. Однако, и это стало для меня прелюбопытнейшим открытием, именно поэтому мне гораздо легче произносить речи на английском языке. «Все-таки не родной язык, — думаю я, — что уж тут». Разумеется, на подготовку уходит дикое количество времени. Прежде чем выйти на сцену и заговорить, я должен выучить наизусть получасовую, а иногда и сорокаминутную речь на английском. Если просто читать по бумажке, публике будет невыносимо скучно. Я выбираю слова, которые легко произносятся, чтобы люди смогли меня понять, а еще нужно время от времени смешить публику, чтобы она чувствовала себя комфортно. Помимо того, из моей речи должно быть ясно, кто я, собственно говоря, такой. Даже если это короткая речь. Для того чтобы достичь желаемого эффекта, мне нужно тренироваться — раз за разом произносить текст. На это уходит много сил, зато я каждый раз чувствую, что бросаю вызов самому себе, — и это довольно приятное чувство.
Бег как нельзя лучше подходит для зубрежки речей и вообще чего угодно. Пока ноги сами несут меня по знакомому маршруту, я мысленно нанизываю цепочки слов. Проверяю ритмику фразы, ее звучание. Если моя голова чем-то занята, я могу очень долго бежать со своей обычной скоростью и нисколько не устать. Репетируя речь, я иногда жестикулирую, примеряю всякие разные выражения лица, и попадающиеся навстречу люди кидают на меня удивленные взгляды.
Сегодня на пробежке я видел большого канадского гуся. Он лежал у самой реки, безнадежно мертвый. А под деревом я заметил мертвую белку. Со стороны было похоже, что животные спят, но на самом-то деле они умерли. У обоих был очень смиренный вид, наверное, с таким и должно принимать неизбежный конец жизни. Тихое выражение некоего освобождения, что ли. Неподалеку от лодочной станции мне встретился бомж, закутанный в грязные лохмотья. Он толкал перед собой тележку из супермаркета, распевая во весь голос «Прекрасную Америку». Я так и не смог понять, искренне он это или с иронией.
В любом случае, на календаре уже октябрь. Я и не успел заметить, как подошел к концу еще один месяц. Самое суровое время года не за горами.
