19
Стену сломали, и теперь перед самыми окнами гостиной Джона Рейнбери все было завалено обломками и усыпано белой пылью; чуть поодаль лежали штабеля кирпичей, возвышались кучи песка, стояли бетономешалки; еще дальше виднелись задворки казарм Ниссена и фасад больницы, выстроенной в чрезвычайно строгом стиле; и уж совсем далеко, на Аппер Белгрейв-стрит, красовались рекламные щиты, мимо которых на большой скорости красными молниями проносились автобусы. Строительная техника работала с грохотом, стуком и скрежетом. Здоровяки с запыленными лицами без всякого стеснения расхаживали туда-сюда перед окнами, переговариваясь громко на диалекте, который Анетта никак не могла понять. Уже два дня она жила одна в доме Рейнбери. Происходящее снаружи так ее расстраивало, что она в конце концов не выдержала и задернула шторы, согласившись сидеть при электрическом свете. Большую часть дня она проводила в гостиной, со слезами на глазах размышляя о недавних событиях.
Но в эту минуту у Анетты появился новый повод для огорчения. «Вы только подумайте! — под грохот, идущий снаружи, с дрожью возмущения в голосе восклицала Анетта. — И как раз тогда, когда я в нем так нуждаюсь! Самовлюбленный мальчишка!»
Она подняла с пола письмо от Николаса, принесенное утром Хантером, и вновь начала читать. Когда, вскоре после отъезда Рейнбери, Роза приехала сюда на такси, Анетта отказалась покинуть дом. С тех пор каждый день заезжал Хантер. Письмо, полученное с такой радостью и прочитанное с таким разочарованием, гласило:
«Отель Винсент Канн
Écoute, та soeur. Только что я принял очень важное решение, и, как всегда в нашей семье, ты первая должна узнать о нем (и до некоторых пор, малютка, сохрани это в тайне. Ни слова олимпийцам.). Я решил стать членом Коммунистической партии. Это не прихоть, а закономерный итог моей жизни. Надеюсь, ты все поймешь как надо. Нет времени излагать аргументы; поговорим, когда встретимся. Кстати, к письму прилагаю список книг. Относительно того, что ты оставила этот свой Рингхолл, j'en suis ravi. Не сомневаюсь, вне его стен ты выучишься гораздо большему. Je te félicite. Я никогда не хотел, чтобы ты стала АНГЛИЙСКОЙ ЛЕДИ (помнишь, как мы поклялись, что никогда не будем англичанами?) и убивала время на освоение moeurs исторически мертвого класса. Теперь о списке книг — не все перечисленные там издания так уж безупречны, но современное образование не представимо без понимания Либерализма. Необходимо, дорогая сестренка, быть Либералом! Я пометил галочками те книги, которые действительно надо прочесть.
На каникулах думаю поехать в Грецию. Si tu es sage tu viens avec. Réunion alla casa Francolini. A потом мы отправимся en bagnole. Ради Бога, постарайся вести себя хорошо, когда приедешь. Я хочу, чтобы ты произвела приятное впечатление. (Подчеркиваю, никакихбрюк. D'ailleurs, puisque tu manques complètement de derrière, с'estpas intéressant que tu portes des pantalons.) Детали сообщу позднее.
И, возвращаясь к началу письма, олимпийцам о КП ни слова! Иначе их хватит удар. Я должен сначала их подготовить. Если будешь писать, скажи так: «он начал интересоваться социальными проблемами», ха, ха! Ну, будь здорова, сестренка. Je t'embrasse.
Ники
P.S.: Я тут помешался на шахматах. Прежде чем мы встретимся, попытайся научиться. Купи себе какой-нибудь приличный учебник».
— Nom de Dieu! — воскликнула Анетта, — Ça с 'est marrant! — она бросила письмо на пол. — Шахматы! Коммунистическая партия! А совет? Ведь мне совет был нужен! Наверное, даже толком и не прочел, что я написала!
«Не заплакать ли снова? — спросила у самой себя Анетта. — Нет, не буду. Надоело плакать». Содержание письма ее не особенно удивило. Просьба «не говорить олимпийцам» мелькала в письмах Николаса довольно часто, только обычно это относилось к автомобильным авариям.
Анетта все еще носила вельветовую куртку Миши Фокса. Она извлекала из этой вещи максимум удобств — куталась в нее, прятала руки в рукава, а лицо в поднятый воротник. В карманах не оказалось ничего, кроме пачки турецких сигарет, курение которых для Анетты превратилось в некий религиозный ритуал. Она надеялась на галлюцинации, но надежды не оправдались. В будущем самым главным она считала момент возвращения куртки Мише Фоксу. То, что он оставил ее случайно или вообще забыл о ней, — в это Анетта поверить не могла. Нет, в залог ей оставили нечто невероятно ценное и теперь, конечно, ждут, как она этим воспользуется.
Не обнаружив в письме Николаса ничего, что помогло бы прояснить ситуацию, Анетта впала сначала в беспокойство, а потом ее охватила отчаянная решимость. Надо действовать! Она встала и, с трудом перемещая свою онемевшую ногу, начала продвигаться к кухне. Ей казалось, что какое-то злое божество прикоснулось к ней — и превратило в деревянный ствол. Нога была твердой и тяжелой, а все остальное тело, лишенное обычной свободы движения, бесформенным и обмякшим. «Просто идти, просто ставить одну ногу перед другой — как это чудесно! — размышляла Анетта. — Но люди этого не ценят. Щиколотка стала такой толстой… Теперь и на мне знак на всю жизнь, как на Розе. Вот и все…» Что «все» она не старалась уточнить, но слово было найдено верно.
Девушка сварила себе немного кофе. В кухне грохот стройки был не таким оглушительным. «Я должна увидеть Мишу!» — сказала себе Анетта. Но она не хотела являться перед ним с ногой, одетой в камень. Она чувствовала себя проклятой. В больнице не нашли перелома, а всего лишь растяжение, наложили гипс и велели вернуться через определенный срок, чтобы снять его. До этого срока оставалось еще три дня. И тут Анетта мысленно воскликнула: «А почему бы мне самой не снять этот самый гипс! Чем я хуже врача!» И она начала обыскивать ящики и буфеты в поисках подходящего инструмента. Найдя внушительных размеров зубило, она, похрамывая, вернулась с ним в гостиную. Села на пол под лампой, закатала рукава куртки и начала изо всех сил бить по гипсу, оказавшемуся чрезвычайно твердым; через десять минут она добилась лишь того, что ковер вокруг стал белым, а нога сделалась, пожалуй, еше безобразней.
— О черт! — простонала Анетта. Отбросила зубило и обхватила голову руками.
В этот момент послышались шаги. Кто-то прошел по холлу, и дверь гостиной тихо отворилась. На пороге возник Кальвин Блик. Анетта, которая не удивилась бы сейчас появлению и самого дьявола, рассерженно дернулась. «Ну?» — бросила она Кальвину.
— Боже мой! — воскликнул тот. — Что вы делаете, Анетта? Не могу ли я вам помочь? — он подошел и присел рядом с ней на корточки.
— Хочу снять эту чертову штуковину, — пробормотала девушка, — но никак не получается.
— Вы, знаете ли, неправильно действуете, — сказал Кальвин. — Позвольте я попробую. Что нам необходимо, так это острый нож. — Он удалился в кухню и вернулся с длинным ножом, предназначенным для резки мяса.
— Сейчас, сейчас, — говорил Кальвин, — только сначала постелем на пол газету, вот так. Теперь не двигайтесь. Ну-ка, придвиньтесь поближе к креслу.
Анетта вся напряглась, а в это время Кальвин, стоя на коленях, приподнял одной рукой ее каменную ногу. Потом вонзил нож в гипс.
— Ногу не порежьте! — вскрикнула Анетта.
— Не волнуйтесь, — успокоил Блик и решительно провел ножом по всей длине гипса. Потом сунул пальцы в щель и потянул. Гипс начал расходиться. Анетта тоже помогала. Миг — и очень бледная, словно тоже сделанная из гипса, нога явилась на свет.
— О, замечательно! О, благодарю вас! — произнесла Анетта и вскочила, но, застонав от боли, тут же села на пол.
— Не надо так резко, — заметил Кальвин. — День или два придется походить с палочкой. Дайте-ка я вам сделаю массаж. Это поможет восстановить кровообращение.
Он присел и энергично начал мять ее ногу. Анетта почувствовала, как к ноге, от бедра до щиколотки, медленно, но верно возвращается жизнь.
— Теперь чуть подвигайте ногой, — распорядился Кальвин. — Хорошо, теперь попробуйте на нее опереться.
Девушка встала и сделала несколько шагов. Тем временем Кальвин, подойдя к окну, раздвигал шторы. Свет снаружи проник в комнату. Денек был тускловатый, почти бессолнечный. И все же Анетта, привыкшая за это время к полумраку, сощурилась, а потом заковыляла к окну. Кальвин и Анетта вместе выглянули наружу. В саду было полно рабочих, собравшихся отдохнуть и перекусить.
— Вон оно что! — сказал Кальвин. — А я никак не мог понять, что это за грохот. — И он с каким-то удовольствием начал рассматривать открывшийся за окном хаос.
— Мистер Блик, вы принесли мне письмо от мистера Фокса? — вдруг спросила Анетта.
— Письмо? — удивился Блик. — Какое письмо? Нет никакого письма. Да и того, кого вы упомянули, в стране нет: в Америку уехал.
— Как же так! — воскликнула Анетта. Что такой поворот событий возможен, она не учитывала. — А когда вернется?
— Не имею ни малейшего представления, — ответил Кальвин. — Не исключено, что через несколько месяцев. Как всегда, остается лишь гадать.
Лицо Анетты окаменело и от боли, и от усилий скрыть эту боль. После того, что она узнала, все надежды на будущее рухнули.
— Зачем же вы пришли? — поинтересовалась она.
— За курткой, — бодро объяснил Кальвин. И ткнул пальцем в Мишину вещь.
Анетта плотнее запахнула куртку.
— Я не отдам, — произнесла она.
— Непременно отдадите, или желаете, чтобы я у вас ее отнял? — вполне дружески задал вопрос Кальвин.
— Я не отдам, — повторила Анетта.
Кальвин чуть повернулся к ней и слегка сжал пальцами рукав.
— Не упрямьтесь, Анетта, — произнес он. Собравшиеся в саду мужчины с интересом наблюдали за ними.
И Анетта медленно сняла куртку. Бросила на пол и пнула ногой. Потом отошла от окна. Кальвин поднял куртку и стряхнул налипшую на нее белую гипсовую пыль. Теперь он мог уходить.
— Не огорчайтесь, — напоследок заметил он Анетте. — Убеждение, что душу другого можно спасти из плена, есть иллюзия, свойственная самой ранней юности.
— Подите ко всем чертям, — ответила Анетта. Прошло несколько часов. Анетта вышла из дома в Кампден Хилл-сквер и осторожно закрыла за собой дверь. В руке девушка держала маленький сверточек.
К счастью, ей удалось избежать встречи с Розой. Иначе наверняка состоялся бы еще один неприятный разговор. На цыпочках она поднялась к себе в комнату. Там все было прибрано и расставлено по местам. На комоде стояла даже ваза с цветами. Камни, прежде выставленные на всеобщее обозрение, теперь лежали в верхнем ящике комода, завернутые в синий бархат, вместе с остальной коллекцией. Анетта пересыпала их в большой кожаный футляр, в котором всегда хранила драгоценности во время переездов, и, обернув его платком, выскользнула из дома.
Отчаянно прихрамывая, она поспешила к такси, ожидавшему ее на противоположной стороне площади.
— Куда теперь, мисс? — спросил шофер.
— Ламбет Бридж, — распорядилась Анетта. День был теплый и ветреный, и автомобиль мчался сквозь бурю шумящих ветвей и белых облаков. Цветущие по обеим сторонам дороги деревья приветствовали приближающуюся к реке машину. Анетте нравилось ездить на такси. В такие минуты ей казалось, что она принимает участие в какой-то детективной истории. Но сегодня и фантазия, и реальность были затемнены мрачностью ее настроения. Положив ногу на сидение, она начала что было сил мять ее, как недавно Кальвин Блик. Нога заболела еще больше, но на сердце стало легче.
Автомобиль подъехал к реке. Анетта расплатилась с шофером и вышла. Мост Ламбет она выбрала потому, что из центральных лондонских мостов этот казался ей самым пустынным; и в самом деле, здешних прохожих можно было пересчитать по пальцам. Как раз был прилив, и Темза стремительно текла внизу вся в крохотных белопенных волнах. Анетта дошла до середины моста и вытащила из кармана футляр. Посмотрела вниз. До воды было очень далеко. У нее вдруг закружилась голова, и она ухватилась за каменный парапет, при этом больно оцарапав руки. «Если бросить футляр, то он наверняка тут же утонет, — размышляла она. — Нет, лучше бросать по одному камешку или высыпать…»
Солнце выглянуло из-за облаков, и крохотные волны там, далеко внизу, засверкали, словно уже усыпанные драгоценностями. Анетта открыла футляр и вытащила первый попавшийся камешек. Им оказался крупный рубин. В последний раз она прикоснулась к нему с любовью и сожалением. Такой красивый, такой хрупкий, просто воздушный. Она размахнулась и бросила. И камешек растворился в пространстве. Она взяла следующий. Это был крохотный прелестный бриллиант, подаренный ей одним швейцарским дипломатом, знакомым отца, сотканный словно из света. Она бросила и его в сверкающий речной воздух, и тот же самый эльф, что прежде подхватил рубин, принял и этот подарок. Анетта взволнованно перегибалась через парапет. Губы ее были влажны, глаза блестели. Она рылась в футляре, выбирая следующий камень. И это так ее захватило, что она не заметила идущего по мосту Яна Лисевича.
— Что это ты делаешь, Анетта? — раздался голос.
Девушка вздрогнула. Ян показался ей кем-то явившимся из сна.
— Бросаю драгоценности в реку, — ответила она. Кажется, Ян не сразу понял, в чем дело. Потом лицоего исказилось удивлением и ужасом. От волнения он вдруг начисто позабыл английский.
— Ты не делай так! — воскликнул он. Бросился и схватил ее за руку.
— Почему? — не вырываясь, спросила Анетта. В последние дни ей слишком часто приходилось вырываться. — Они мои! Хочешь бросить пару? На, бери.
— Но зачем ты их бросаешь?
— Затем, что… — но больше у Анетты слов не нашлось. — Знаешь, иди своей дорогой.
— Нет! — крикнул Ян. — Почему ты бросаешь драгоценные камни, когда я и мой брат умираем с голоду?
— Вовсе вы не умираете с голоду, — возразила Анетта. — Наверняка у вас у обоих хорошая работа. А теперь отпусти меня, или позову полицейского.
Ян посмотрел на нее. По сравнению с ним она сейчас представляла образец спокойствия. На его же лице отражался вихрь чувств — и огорчение, и лукавство, и алчность, и неподдельное удивление.
— Дай и мне бросить, — предложил он.
— Как бы не так! — возразила Анетта. — Знаю я, как ты бросишь! — Ей отчаянно хотелось швырнуть весь футляр в воду. Если этого не сделать, случится что-то ужасное.
Они стояли друг возле друга посредине моста. Со стороны могло показаться, что это влюбленные держатся за руки. Но Анетта тщетно пыталась выдернуть свою руку из руки Яна. И тут она увидала полицейского, идущего в их сторону по противоположной стороне моста. Долговязая фигура приближалась.
— Если скажешь полиции теперь или позднее, я убью твоего брата! — вдруг тихо сказал Ян.
Угроза прозвучала так неожиданно, была так ужасно произнесена, что Анетта похолодела и только потом поняла: Ян брякнул первое, что пришло на ум. Они стояли не двигаясь, держась за руки, глядя друг другу в глаза. Полицейский неторопливым шагом прошел мимо. В течение нескольких минут, кроме них, на мосту никого не было.
— Свинья! — в бессильной злобе прошептала Анетта.
— Отдай мне их, — настаивал Ян. — Будут у меня, пока ты не поумнеешь. — И он начал выкручивать ей запястье. Охнув, Анетта уронила футляр. Ян мигом подхватил его и побежал.
Анетта видела, как он удалялся по набережной, а потом исчез. Ей осталось одно — уйти. И тут она почувствовала, что что-то держит в левой руке. Разжала ладонь и увидела белый сапфир.
