Путь лежал мимо кладбища.

«Я совершил убийство», — подумал Кардифф.

И в смятении выкрикнул:

— Клод!

Клод так и замер, а Кардифф, спрыгнув с повозки, бросился в сторону могил.

Склонившись над гробом, он протянул руку и с ужасом приподнял крышку.

Маккой оказался на месте — не покойник, а просто спящий: сдался и прилег вздремнуть.

Переведя дух, Кардифф обратился к своему заклятому врагу, радуясь, что тот не умер.

— Лежи, как лежишь, — сказал он. — Тебе это еще неведомо, но ты отправляешься домой. — Он бережно опустил крышку, вставив под нее прутик — для воздуха.

Потом он заспешил туда, где оставил Клода, который, почуяв, что промедление будет недолгим, уже тронулся с места, цокая копытами.

Вокруг не было ни души: во двориках пусто, на верандах никого.

«Куда же, — подумал Кардифф, — все запропастились?»

Ответ нашелся сам собой, стоило только Клоду остановиться.

А остановился он перед большим и весьма примечательным кирпичным зданием, которое охраняла пара лежащих египетских сфинксов — полульвов, полубогов — с поразительно знакомыми физиономиями.

На вывеске Кардифф прочел: «Мемориальная библиотека „Надежда“».

И ниже, мелкими буковками: «Питай надежду, всяк сюда входящий».

Взбежав по лестнице, он столкнулся с Элиасом Калпеппером, который стоял перед массивным двустворчатым порталом. Калпеппер, словно готовый к визиту молодого посетителя, кивком предложил ему присесть на ступеньку.

— Мы уж заждались, — сказал он.

— Мы? — переспросил Кардифф.

— Горожане, большинство местных жителей, — пояснил Калпеппер. — Где ты пропадал?

— На кладбище, — признался Кардифф.

— Что ж так долго? Какие-то неприятности?

— Теперь уже никаких — вы только помогите мне отправить сообщение домой. Поезд скоро будет?

— Если сегодня и будет, то один-единственный, — ответил Элиас Калпеппер. — Да и тот вряд ли остановится. Обычно пролетает мимо, вот уж сколько…

— А можно его остановить?

— Разве что зажечь сигнальные огни.

— Мне нужно послать мелкий пакет.

— Попробую запалить факелы, — сказал Калпеппер. — А пакет-то куда?

— Домой, — повторил Кардифф. — В Чикаго.

Нацарапав на вырванном из карманного блокнота листке имя и адрес, он протянул бумажку Калпепперу.

— Будет сделано. — Поднимаясь со ступеньки, Калпеппер добавил: — Что ж, пора тебе зайти.

Кардифф повернулся к массивным библиотечным дверям и шагнул через порог.

Надпись над стойкой гласила: «Carpe diem. Лови день». А может, там было сказано: «Лови книгу. Найди судьбу. Отчекань метафору».

Обведя взглядом зал, он понял, что за двумя десятками столов сидит добрая половина горожан: они склонились над раскрытыми книгами и, как предписывала табличка, соблюдали тишину.

Словно привязанные к одной нитке, читатели дружно подняли головы, кивнули Кардиффу и вернулись к своему занятию.

За библиотечной стойкой дежурила молодая женщина неописуемой красоты.

— Боже, — прошептал он. — Неф!

Указав куда-то рукой, она сделала ему знак идти следом.

Можно было подумать, у нее с собой фонарь: от ее лица исходил свет, озарявший мрачноватые стеллажи. Стоило ей повернуть голову, как тьма расступалась и тиснение на корешках книг начинало поблескивать теплым золотом.

Первое книгохранилище называлось «Александрия-1».

Второе — «Александрия-2».

И последнее — «Александрия-3».

— Молчи, — выдавил он. — Я сам угадаю. Александрийская библиотека, пятьсот или тысяча лет до Рождества Христова, пережила три пожара, если не больше, и все рукописи погибли в огне.

— Верно, — отозвалась Неф. — В первом хранилище — те книги, что погибли при первом пожаре, возникшем по неосторожности. Вот здесь, во втором хранилище, находятся все исчезнувшие произведения и утерянные тексты, погибшие в страшный год второго пожара, тоже случайного. А в третьем, последнем хранилище — все книги, сгоревшие при последнем пожаре, который устроила толпа в четыреста пятьдесят пятом году до нашей эры, вознамерившись уничтожить историю, искусство, поэзию, театр. В четыреста пятьдесят пятом году до нашей эры, — негромко повторила она.

— Уму непостижимо, — выговорил он. — Кто же спас эти ценности, кто переправил их сюда?

— Мы сами.

— Но каким образом?

— Мы — расхитители гробниц. — Неф провела пальцем вдоль стеллажей. — Во имя разума, во имя возвышения души — и неважно, как понимается душа. Этим словом мы лишь пытаемся обозначить тайну. Задолго до Шлимана, который раскопал не одну Трою, а двадцать, наши предки, считавшие, что находка рук не тянет, устроили у себя величайшую библиотеку всех времен, которая никогда не сгорит, будет жить вечно и дарить всякому, кто сюда вошел, счастье прикасаться и смотреть, открывать для себя новые горизонты сущего. Это здание неподвластно огню. В разном обличье оно принадлежало и Моисею, и Цезарю, и Христу; оно будет ждать следующего «Аполлона», который, как огненная колесница, перенесет его на Луну.

— И все-таки, — упорствовал он, — те библиотеки были уничтожены. Выходит, здесь хранятся копии копий? Потери удалось восстановить, но как?

Неф тихонько посмеялась.

— С большим трудом. Веками собирали по крупицам: где-то книгу, тут поэму, там пьесу. Сводили воедино, как гигантскую мозаику, не пропуская ни одного квадратика.

Легко касаясь пальцами имен и заглавий, она двинулась дальше в мягких предзакатных лучах, проникавших сквозь высокие библиотечные окна.

— Помнишь историю, как жена Хемингуэя забыла в поезде рукопись его романа, которую так и не удалось найти?

— И что он предпринял — развод или убийство?

— Некоторое время они еще прожили в браке. Как бы то ни было, эта рукопись хранится здесь.

Кардифф посмотрел на потрепанную папку с наклейкой, отпечатанной на пишущей машинке: «Предгорья Килиманджаро».

— Ты это читала?

— Нет, у нас никто не решается. Если эта книга под стать его величайшим произведениям, мы этого не переживем, потому что ей суждено остаться в забвении. Если же она не столь хороша — тем мучительнее для нас. Не иначе как Папа Хемингуэй сам решил, что лучше ей считаться утерянной. Он потом написал другую книгу, изменив заглавие на «Снега Килиманджаро».

— Откуда тебе знать, как он сам решил?

— На той же неделе, когда он хватился рукописи, мы дали объявление. «Папа» не сделал и такой малости. Отправили мы ему экземпляр по почте. Он даже не ответил, а год спустя опубликовал «Снега».

Она снова пошла дальше, пробегая пальцами по переплетам.

— Последнее стихотворение Эдгара Аллана По, отвергнутое. Последняя повесть Германа Мелвилла, так и не увидевшая свет.

— Откуда это взялось?

— В последние часы жизни каждого мы оказывались у их смертного ложа. Умирающие, бывает, произносят что-то нечленораздельное. Кому знаком язык беспамятства, тот поймет эти странные, печальные истины. Мы, как ночные хранители, стояли рядом, ловили последнюю искру жизни и, обращаясь в слух, запоминали каждое слово. С какой целью? Раз уж мы — странники во времени, нам казалось разумным сохранять все, что можно, на пути к вечности, спасать то, что исчезнет навек, если останется незамеченным, и отдавать этому хотя бы маленький кусочек своей бесконечной кочевой жизни. Так мы охраняли Трою и ее развалины, просеивали египетские пески, чтобы найти камешки мудрости, которые надо держать под языком для чистоты речи; а кроме всего прочего, мы по-кошачьи вбирали в себя последнее дыхание смертных, улавливали, а потом и публиковали их шепоты. Коль скоро достался нам дар долгожительства, мы должны хотя бы наделить им безжизненные сущности: романы, стихи, пьесы — книги, которые оживают только под живым взором. Принял дар — отплати за него сторицей. Со времен Иисуса из Назарета и до завтрашнего полудня наше главное сокровище — эта библиотека и ее беззвучная речь. Каждый том — как Лазарь, понимаешь меня? Ты, читатель, открыв первую страницу, призываешь Лазаря к воскрешению. И он воскресает раз за разом, книга продолжает жить, мертвые слова оживают от теплого взгляда.

— Никогда не задумывался… — начал Кардифф.

— А ты задумайся, — улыбнулась она и продолжила: — Теперь пора на пикник — отмечать неизвестно что. Но не пойти нельзя.