Побитой собакой явился Лаврентий Павлович к Иосифу Виссарионовичу. Еще от самых ворот он снял свою шляпу и на ходу, согнувшись в три погибели, обмахивал ею лысину, не потому, что было невыносимо жарко, а потому, что в эти движения он вкладывал какой-то покаянный и самоуничижительный смысл.

– Ты почему один? – спросил его сурово Иосиф Виссарионович. – Разве я тебя одного приглашал?

– Коба, дорогой! – воззвал Берия плачущим голосом. – Произошло непредвиденное. Этот летчик, который должен был доставить нашего князя, оказался предателем. Он оказался такая сволочь, что ты даже не можешь себе представить. Вай-вай-вай! – Берия качал головой и закатывал глазки, показывая своему собеседнику, что он слишком чист и доверчив, чтобы вообразить себе, какая сволочь этот проклятый летчик. – Ты представляешь, истребитель, полковник. Герой Советского Союза. Племянник нашего крупного ученого академика – и предатель.

– Какого академика? – поинтересовался Сталин.

– Знаешь, такой был Григорий Гром-Гримэйло.

– Гром-Гримэйло? – нахмурился Сталин. – Он племянник Грома-Гримэйло, и ты его упустил? Да ты не дрожи, как собака, я тебя пока не убиваю. Пока. – Он сел на скамейку, сцепил на животе пальцы, вялые, как сосиски. – Рассказывай!

Берия рядом сесть не решился и рассказывал стоя. Рассказал, как полковник Опаликов перелетел в американскую зону и попросил политического убежища.

– Чем он объяснил свое желание?

– Недовольством внутренней политикой СССР.

– А, – Сталина это сообщение почему-то успокоило. – Недовольство, это ладно. Я тоже недоволен внутренней политикой СССР, да и внешней, пожалуй, тоже.

– Но на самом деле, – продолжил Берия, – как мне доложил начальник Смерша, Опаликов сделал это назло генералу Просяному, за то, что тот спал с его женой.

– Ну, это тоже понятно, – благодушно сказал Сталин. – Я бы тоже сбежал в таком случае. Хотя нет, в таком случае я сначала застрелил бы жену и генерала Просяного, а потом сбежал. Кстати, этого генерала снять с должности и разжаловать. А что, скажи мне, этот Опаликов никакой третьей причины своего бегства не выдвигал?

– Да как будто нет, – сказал Берия.

– Ага, ну и ладно. Теперь скажи мне про князя Голицына. Он тоже сбежал?

– Нет, Коба, он не сбежал. Он оказался беглецом против воли. Полковник Опаликов должен был доставить его к тебе, а на самом деле перевез в американскую зону.

– Но он там остался?

– Он остался. Но, дорогой Коба, он не стоит твоих переживаний. Мои люди выяснили, что он никакой не князь, а просто рядовой солдатик, которого когда-то прозвали князем. На самом деле он всю жизнь работал на конюшне то конюхом, то ездовым. Причем солдат он очень нелепый, повод для постоянных шуток.

– А как его фамилия, этого нелепого?

– Да я точно не помню. Как-то на букву «ч».

– Уж не Чонкин ли? – спросил Сталин, вспомнив о герое, за которого он когда-то пил с генералом Дрыновым.

– Да-а-а, – сказал Берия, очень сильно удивившись. – А ты его знаешь? Верховный главнокомандующий знает по имени каждого из своих солдат. Коба, не сочти за лесть, но ты гений.

– Я-то, может быть, и гений, а вот кто ты, я не знаю. Почему, что тебе ни поручишь, все у тебя как-то не так получается? Вот что, дорогой друг, ты мне этого Чонкина все же доставь. Я тебе даю три месяца. Четыре. Пять. Если через полгода он не будет стоять здесь, вот на этом месте, ты будешь лежать в гробу. Ты понял меня, Лаврентий? Ты знаешь, Лаврентий, что я слов на ветер не бросаю. Все. Аудиенция закончена. Ты мне надоел. Проваливай и не забудь того, что я тебе сказал.