МАЙ 1483 ГОДА

Вестминстерский дворец гудел как улей. Елизавета, моя семнадцатилетняя дочь, примчалась ко мне и закричала с порога:

— Мама! Что происходит?

— Мы переезжаем в убежище, — кратко объяснила я. — Так что поскорее собери все, что нужно тебе, а также детскую одежду. И непременно проверь, чтобы из наших покоев в убежище перенесли ковры и гобелены. Да не забудь свою шкатулку с драгоценностями и меха. А напоследок пробегись по королевским покоям и убедись, что все самое ценное оттуда тоже отправили в Вестминстерское аббатство.

— Но зачем мы снова туда переселяемся? — побледнев, дрожащими губами спросила Елизавета. — Теперь-то что случилось? И как же наш Малыш?

— Твоего брата, нашего нового короля, захватил его дядя-опекун, — с горечью ответила я, чувствуя, что мои слова ранят Елизавету, точно кинжалы.

Мне было известно, что своего дядю Ричарда дочь обожает и, по-моему, всегда обожала. Елизавета надеялась, что теперь именно он обо всех нас позаботится и станет нашим надежным защитником.

— Твой отец, — продолжала я, — велел отдать титул лорда-протектора Ричарду; и он, мой враг, стал опекуном моего сына. Что ж, у нас еще будет возможность увидеть, каков Ричард в этой роли, но лучше все же смотреть на это из безопасного места. А потому мы сегодня же, прямо сейчас, перебираемся в убежище.

— Мама! — От страха дочери не стоялось на месте. — Может, нам лучше сначала поговорить с членами Королевского совета? Или хотя бы дождаться Малыша? А что, если герцог Глостер действительно доставит его домой, к нам? Что, если он поступит именно так, как ему и было предписано? Станет настоящим лордом-протектором. И будет оберегать нашего Малыша.

— Для тебя он теперь король Эдуард Пятый, и перестань называть его Малышом! — со злостью воскликнула я. — И для меня он теперь тоже только Эдуард. Позволь заметить, детка: только глупцы смиренно ждут прихода врагов, надеясь, что враги эти все-таки окажутся друзьями. В убежище мы, по крайней мере, будем в безопасности — насколько, разумеется, я смогу это устроить. Нас будет охранять святое право убежища. И твой второй брат, принц Ричард, тоже станет для них недоступен. Ну а когда лорд-протектор явится со своей армией в Лондон, пусть попытается убедить меня, что мы можем без опаски свое убежище покинуть.

В общем, я довольно резко разговаривала с моей храброй девочкой, теперь, впрочем, уже молодой женщиной, у которой тоже вся ее дальнейшая жизнь оказалась под угрозой, поскольку из английской принцессы она превратилась в самую обыкновенную девушку, к тому же вынужденную скрываться. Однако положение у нас и впрямь было весьма затруднительное. Забаррикадировав за собой дверь крипты святой Маргариты в Вестминстере, мы почувствовали себя изолированными от всего остального мира. Мы — это я, мой брат Лайонел, епископ Солсберийский, мой взрослый сын Томас Грей, а также дети: маленький Ричард и девочки Елизавета, Сесилия, Анна, Екатерина и Бриджит. Когда мы в прошлый раз воспользовались этим убежищем, я была беременна Эдуардом, нашим первым принцем, и имела все основания надеяться, что именно ему суждено предъявить свои права на английский трон. Моя мать, тогда еще живая, была мне не только лучшей подругой, но и лучшей советчицей. И стоило кому-то из нас начать бояться, как она тут же предсказывала будущее, строила грандиозные планы, творила доброе волшебство и сама же высмеивала свое непомерное честолюбие. И я тогда твердо знала: муж мой здоров, он находится в ссылке и непременно к нам вернется. Я ни минуты в этом не сомневалась, как никогда не сомневалась и в том, что в итоге победа непременно будет за ним. Ведь Эдуард никогда не проигрывал сражений! Я верила: он обязательно спасет нас и победит всех своих врагов. Я понимала, что нужно просто пережить эти тяжелые времена и надеяться на лучшее.

И вот теперь мы снова оказались в убежище, но надеяться нам было, по сути, не на что. Лето еще только началось — это время года всегда было для меня самым любимым, самым веселым, связанным со всевозможными развлечениями, пикниками, турнирами и балами. В летние, солнечные дни сумрачное помещение нашей крипты действовало на всех особенно угнетающе. Казалось, будто нас заживо похоронили. Если честно, особых причин рассчитывать на благополучный исход нашего заточения у меня не было. Мой сын находился в руках врагов, мать давно умерла, умер и мой дорогой муж. Увы, не было больше на земле того высокого, красивого и сильного мужчины, который сразу примчался бы ко мне на помощь и нетерпеливо забарабанил бы кулаками в дверь, а потом возник на пороге, застилая собой свет и окликая меня по имени. Но хуже всего было то, что мой мальчик, который во время нашего первого заточения в убежище был крошечным младенцем, ставший теперь почти юношей, двенадцатилетним подростком, попал в руки врагов. А моя старшая дочь Елизавета, та самая малышка, которая в тот первый раз так мило играла со своими младшими сестренками, теперь превратилась во взрослую семнадцатилетнюю девушку и, с тревогой поворачивая ко мне свое бледное лицо, без конца задавала один и тот же вопрос: что же нам теперь делать? В прошлый раз мы ждали совершенно спокойно, уверенные, что если сумеем выжить, то нас непременно спасут. На этот раз такой уверенности не было.

Почти неделю я простаивала с рассвета до темноты у крохотного окошка во входной двери, высматривая сквозь решетку, что там, снаружи, делают люди, и, напрягая слух, пыталась понять, что творится на улицах Лондона. Когда же я отходила от двери, то сразу направлялась к окну, смотрящему на реку: наблюдала за проплывавшими мимо судами, ждала появления королевского барка и… надеялась услышать голос Мелюзины.

Каждый день я посылала в город слуг — узнать, нет ли новостей о моем брате и сыне, и передать весточку тому или иному лорду, которому давно уже пора было поднять своих людей на защиту королевского семейства. На пятый день своего заточения я уловила какой-то шум, становившийся все громче и громче; потом я различила приветственные крики городских ремесленников и торгового люда, но их перекрывал мощный грохот артиллерийской стрельбы. Затем послышалось бряцание конской упряжи и топот копыт, и на улицы Лондона вступила армия Ричарда Глостера, родного брата моего покойного мужа, того самого человека, которому Эдуард доверил нас охранять. Впрочем, Глостера с его армией в столице ожидал весьма неоднозначный прием. Выглянув в окно, я увидела, что по реке вереницей плывут суда Ричарда, окружая Вестминстер и создавая перед ним непреодолимую плавучую преграду, окончательно превращая нас в пленников. Теперь мы не могли ни выйти, ни войти.

Услышав топот атакующей кавалерии и крики, я вдруг подумала: а что, если б я заранее вооружила город, если б настроила лондонцев против узурпатора? Смогла бы я выстоять, если бы сразу, в самые первые мгновения объявила Ричарду войну? И тут же я спросила себя: а что тогда сталось бы с моим сыном Эдуардом, плененным собственным дядей? И с моим братом Энтони? И со вторым моим сыном Ричардом Греем? Ведь все они оставались в заложниках у негодяя, рассчитывавшего на мое «хорошее поведение». И все-таки слабая надежда в моей душе еще теплилась: может, мне нечего бояться? Может, я просто ничего не знаю? Я ведь действительно не знала даже того, кем в тот момент является мой мальчик: то ли юным королем, с почестями следующим к месту своей коронации, то ли похищенным принцем, которому угрожает смерть.

Измученная, я прилегла, не раздеваясь, на постель, но сон не шел, и все эти вопросы продолжали звучать у меня в голове, точно барабанный бой. Я чувствовала, что где-то рядом, совсем недалеко от меня, мой сын тоже лежит без сна. Я места себе не находила, терзаемая душевной болью, и мечтала об одном: увидеть своего мальчика, сообщить ему, что он в безопасности и мы снова вместе. Мне казалось — хоть в это и трудно поверить, — что я, дочь Мелюзины, вполне могу протиснуться сквозь решетку на окне и просто приплыть к сыну по реке. Ведь мой мальчик совсем один! И ему, наверное, очень страшно; возможно, ему грозит опасность. Как случилось, что я не могу в такое время быть с ним рядом?

Увы, я была вынуждена лежать тихо и ждать, когда кусочки неба в оконных проемах из черных станут серыми и я смогу наконец встать, подойти к двери, приоткрыть зарешеченное окошечко и окинуть взглядом улицу. Я лежала и медленно осознавала, что никто из лордов не подумал вооружить своих людей и защитить моего Эдуарда и никто не станет его спасать, никто не освободит меня из добровольного заточения. Возможно, кто-то из лордов и вознегодовал, увидев, как наш новый протектор проследовал по улицам столицы во главе своей армии, держа при себе моего плененного сына; может, члены Королевского совета даже подняли маленький мятеж; может, на улицах Лондона возникло несколько мимолетных стычек. Тем не менее никого вооружать лорды не стали и не предприняли нынче утром никакой атаки на замок Ричарда, и, судя по всему, этой ночью я одна во всем Лондоне не могу уснуть, тревожась о судьбе маленького короля.

Столица ждала, что станет делать лорд-протектор. Теперь все зависело от того, намерен ли Ричард Глостер, любимый и верный брат покойного короля, исполнить его последнюю волю и возвести на престол его сына? Намерен ли он, как всегда преданно, исполнить роль опекуна своего племянника и оберегать его вплоть до дня коронации? Или же герцог Глостер, такой же лживый, как все йоркисты, воспользуется моментом и той властью, которую дал ему брат-король, и, лишив своего племянника наследства и короны, сядет вместо него на трон, а своего сына назовет принцем Уэльским? Никто не знал, что именно Ричард предпримет, и многие — как это, собственно, всегда бывает — хотели лишь вовремя оказаться на стороне победителя. А пока все были вынуждены смотреть и ждать. Лишь я одна готова была прямо сейчас нанести Ричарду удар — если б смогла! Я всего лишь желала обезопасить себя и своих близких.

Я подошла к низким окнам и посмотрела вниз, на реку, которая текла так близко, что казалось, стоит мне наклониться, и я коснусь воды. У речных ворот аббатства стояло какое-то судно с вооруженными людьми на борту. Они сторожили меня, не допуская ко мне никого из моих союзников и друзей. Любого, кто пытался подплыть к воротам, тут же заставляли повернуть назад.

— Он заберет эту корону себе, — сказала я тихо, обращаясь к реке, к Мелюзине, к моей покойной матери. Я знала, что они меня слышат, скрытые текучей водой. — Если бы я могла помешать ему, даже рискнув всем своим состоянием, я бы это сделала. Иначе он займет престол. Все Йорки отличались болезненным честолюбием, и Ричард Глостер такой же. Эдуард год за годом рисковал собственной жизнью, но не переставал вести борьбу за корону. И Георг предпочел сунуть голову в бочку с вином, лишь бы не давать обещания, что никогда более не станет претендовать на трон. А теперь вот и Ричард въехал в столицу во главе многотысячного войска. И сделал это отнюдь не ради того, чтобы утвердить на престоле своего племянника-принца. Нет, Ричард потребует королевскую корону себе! Он ведь тоже принц Йоркский. И он ничего не может с собой поделать — он найдет сотню причин и именно так поступит. А люди долгие годы спустя все будут спорить, все будут стараться понять то, что Ричард сотворил сегодня. Да я пари готова держать, что корону он у моего мальчика отнимет — просто потому, что не сможет сдержаться, не сможет остановиться, как не смог и Георг, так до конца и изображавший шута, как не смог и Эдуард, так и не переставший геройствовать. Ричард заберет трон себе и оставит с носом меня и всех моих близких.

Я помолчала, собираясь с силами; мне хотелось быть до конца честной.

— Но и моя природа такова, что я непременно стану драться за принадлежащее мне по праву, — снова заговорила я. — И я готова ответить на любые выпады Ричарда! Я готова даже к самому худшему. Я постараюсь подготовиться даже к тому, что потеряю и сына Ричарда, и любимого брата Энтони, как уже потеряла отца и брата Джона. Сейчас и впрямь настали суровые времена, порой они даже слишком тяжелы для меня. Но сегодня утром я осознала, что готова ко всему. И я буду драться за своего сына и его наследство.

Стоило мне утвердиться в своей решимости, как в двери убежища кто-то тихо и требовательно постучал, потом еще раз и еще, и я направилась к этим огромным дверям, закрытым на тяжелый засов, — очень медленно, каждым шагом своим как бы вдавливая в землю свой страх. Я открыла зарешеченное окошечко в двери и увидела перед собой… эту шлюху Элизабет Шор! Низко опущенный капюшон плаща скрывал ее золотисто-рыжие волосы, но я заметила, что глаза ее красны от слез. Сквозь решетку она различила мое бледное лицо — я смотрела на нее точно узница из темницы, — но все же вздрогнула, услышав мой голос.

— Что тебе угодно? — холодно спросила я.

Судя по всему, Шор полагала, что я и здесь держу конюшего и дюжину слуг, которым, собственно, и надлежит отворять двери.

— Ваша милость!

— Да-да, приветствую тебя, Шор. Что тебе от меня нужно?

Она вдруг исчезла — так низко склонилась передо мной в реверансе, что в окошечко ее не стало видно, — и я вдруг на мгновение почувствовала всю комичность ситуации. Впрочем, вскоре Элизабет выпрямилась, и ее лицо, точно бледная луна, вновь появилась в поле моего зрения.

— Я пришла к вам с подарками, ваша милость, — довольно громко сообщила она и, понизив голос, прибавила: — И с новостями. Пожалуйста, впустите меня, ради нашего короля.

Бешеный гнев так и вспыхнул в моей душе: да как она смеет упоминать о нем! Впрочем, сочла я, Шор, видимо, все еще считает, что находится у него на службе и я для нее по-прежнему его жена. Я отодвинула засов и, как только Шор метнулась внутрь, точно перепуганная кошка, сразу же снова его задвинула.

— Как? — ровным голосом произнесла я. — Как ты посмела явиться сюда? Непрошеная.

Элизабет не сделала дальше ни шагу, так и осталась на холодном приступке у самой двери, поставив на пол корзину, которую, точно кухарка, принесла с собой. Я сразу заметила выглядывавший из корзины копченый окорок и жареную курицу.

— Меня прислал сэр Уильям Гастингс. Он просил передать вам привет и заверения в своей вечной преданности, — поспешно выпалила Шор.

— О, да ты никак уже успела и покровителя переменить? Ты, значит, теперь уже шлюха Гастингса?

Элизабет посмотрела мне прямо в лицо, и мне пришлось взять себя в руки, поскольку меня потрясла ее гордая красота. Сероглазая и светловолосая, она очень напоминала меня прежнюю — ту, двадцатилетней давности, Елизавету Вудвилл. А еще она чем-то походила на мою дочь Елизавету Йоркскую: такая же холодная английская красавица, настоящая роза Англии. За одно это я могла возненавидеть Шор, но вдруг поняла, что никакой ненависти к ней не испытываю. Мне пришла в голову мысль, что двадцать лет назад — если б Эдуард оказался женат — и я предпочла бы стать его шлюхой, лишь бы встречаться с ним.

Мой сын Томас Грей, выйдя из темного угла у меня за спиной, учтиво поклонился Шор, как благородной даме, и та мельком улыбнулась ему — казалось, встретились старые добрые друзья, которым слова не нужны.

— Да, теперь я шлюха сэра Уильяма, — смиренно подтвердила Елизавета. — Покойный король отослал моего мужа за границу и аннулировал наш брак. А моя семья отказалась принять меня обратно. И теперь, когда король умер, я осталась без средств и без защиты. Сэр Уильям Гастингс предложил мне хлеб и кров, и я рада была обрести убежище в его доме.

Я кивнула.

— И что дальше?

— Он попросил меня стать его посланницей. Сам он к вам явиться не может — опасается шпионов герцога Ричарда. Но он просил непременно передать вам, чтобы вы не теряли надежды; он уверен, что все кончится хорошо.

— Но почему я должна тебе доверять?

Томас не выдержал и шагнул вперед.

— Выслушай ее, матушка, умоляю тебя, — вмешался он. — Элизабет действительно любила твоего мужа, и дама она в высшей степени достойная. Она бы никогда не пришла к тебе с вероломными советами.

— Ступай к себе, — резким тоном велела я сыну. — Я сама поговорю с этой женщиной. — Я повернулась к Шор. — Твой новый покровитель стал моим врагом в тот же миг, когда впервые меня увидел. И я не понимаю, с какой стати нам теперь начинать дружить. Это ведь благодаря его усилиям мы получили в протекторы герцога Глостера, и я полагаю, Гастингс по-прежнему его поддерживает.

— Он думал тогда, что защищает интересы юного короля, — сказала Шор довольно спокойно. — Он беспокоится только о безопасности мальчика. Гастингс очень надеется, что вы это поймете. И знайте: он уверен, что все будет хорошо.

Меня впечатлило это известие, хоть я и выслушала его из уст столь неожиданной посланницы. Значит, Гастингс остался верен моему покойному мужу, как был ему верен и при жизни. Если он считает, что все будет хорошо, если так убежден в безопасности моего сына, то, пожалуй, положение действительно еще может выправиться.

— Откуда же такая уверенность? — все же спросила я.

Шор подошла чуть ближе и прошептала:

— Юного короля разместили во дворце епископа. Поблизости от вас. Но Совет постановил, что его все же следует переселить в королевские покои Тауэра и начать подготовку к коронации. И тогда он сразу займет свое законное место на троне и станет новым королем Англии.

— Герцог Ричард намерен его короновать?

Шор кивнула.

— Да. Сейчас убирают королевские покои, шьют одежды для коронации. И в аббатстве готовятся к его помазанию. Уже заказали живые картины, выделили деньги на праздник в честь коронации и разослали приглашения. Даже и заседание парламента назначено. Подготовка идет вовсю… — Шор умолкла, явно колеблясь. — Хотя, конечно, несколько поспешная. Кто бы мог подумать…

Голос ее сорвался, и она совсем умолкла, хотя явно дала себе зарок, что не станет показывать передо мной свое горе. Разве это возможно? Разве может любовница короля плакать перед королевой, его вдовой, горюя о его преждевременной кончине? Так что больше она не проронила ни слова, но непрошеные слезы все же выступили у нее на глазах, и она сморгнула их. Я тоже молчала, и у меня слезы застилали глаза. Я отвернулась от Шор. Все-таки я не из тех женщин, которые зависимы от собственной сентиментальности. Эта Шор была шлюхой Эдуарда, а я — его королевой! Но Господь свидетель, как сильно мы обе тосковали по нему. Мы делили постигшее нас горе, как когда-то делили радость общения с ним.

— Но ты уверена? — очень тихо уточнила я, проглотив слезы. — В гардеробной действительно шьют одежды для коронации принца? И подготовка к торжеству действительно идет полным ходом?

— О да! И день коронации уже назначен: двадцать пятое июня; лорды уже получили приглашение участвовать в торжественной церемонии. Нет никаких сомнений, что коронация состоится, — заверила меня Шор. — Сэр Уильям просил меня передать вам, что нужно успокоиться и просто немного подождать; он не сомневается, что вскоре вы увидите своего сына на английском троне. А еще он велел мне сказать, что сам придет сюда с утра и сопроводит вас в аббатство, чтобы вы первая увидели, как ваш сын будет коронован.

Я ухватилась за этот лучик надежды. Я понимала, что Элизабет Шор, возможно, права, как и Гастингс, и что зря я забилась в убежище, точно перепуганный заяц, который бросается бежать, даже когда за ним не гонятся гончие, или в страхе приникает к земле, прижав к спине длинные уши, хотя жнецы проходят мимо, направляясь на другое поле. А Шор между тем продолжала:

— Эдуарда, юного графа Уорика, отослали на север, в поместье Анны Невилл, супруги герцога Глостера.

Она имела в виду того самого мальчика, который осиротел из-за дурацкого бочонка мальвазии. Эдуарду было всего восемь лет — насмерть перепуганный глупый мальчонка, истинный сын своего отца, этого глупца Георга Кларенса. Однако Эдуард стоял в очереди на наследование трона сразу за моими сыновьями; его права были гораздо выше, чем даже права самого герцога Ричарда. Странно, что Ричард все же сохранил своему племяннику жизнь.

— Вот как? Он действительно отослал маленького Уорика в поместье своей жены?

— Милорд Гастингс говорит, что Ричард очень боится вас и вашей власти, но воевать со своими племянниками все же не станет. Так что все мальчики могут чувствовать себя в безопасности.

— А нет ли у милорда Гастингса новостей о моем брате Энтони и сыне Ричарде Грее? — шепотом осведомилась я.

— Королевский совет отказался вынести вашему брату обвинение в предательстве, — тоже шепотом ответила Шор. — Все подтвердили, что он самый лучший и самый верный слуга покойного короля. А когда герцог Ричард захотел обвинить его в похищении юного короля, Совет не пожелал с этим согласиться. Герцог Ричард ничего не смог поделать, и ему пришлось принять точку зрения лордов. Милорд Гастингс думает, что ваши брат и сын будут освобождены сразу после коронации.

— И что, герцог Ричард пойдет с нами на мировую?

— Милорд полагает, что герцог весьма сильно настроен против всей вашей семьи, ваша милость. Ричарда чрезвычайно раздражает ваше влияние в стране. Однако он верен юному королю во имя его отца, покойного короля Эдуарда. Милорд считает, что вы можете быть совершенно уверены: принц Эдуард будет коронован.

Я кивнула.

— Передай ему, что я с радостью встречу этот день, но пока останусь здесь. У меня есть еще один сын и пять дочерей, пусть лучше они пребывают в полной безопасности рядом со мной. К тому же я по-прежнему не доверяю герцогу Ричарду.

— Милорд Гастингс как-то обмолвился, что и вы, ваша милость, никогда не вызывали у герцога особого доверия. — Шор склонилась передо мной в глубоком реверансе и даже голову опустила, понимая, как оскорбительно прозвучала эта фраза. — Гастингс также велел сказать, что в одиночку вам с герцогом Ричардом не справиться. Что вам так или иначе придется с ним договариваться. А еще он просил сказать, что поскольку именно ваш муж сделал герцога Ричарда лордом-протектором, то и Королевский совет, безусловно, предпочтет его влияние вашему. Простите, ваша милость, но это все слова милорда; это он велел мне напомнить: очень многие не любят ваших родственников и хотят, чтобы молодой король освободился от влияния своих многочисленных дядюшек, а все Риверсы были смещены с занимаемых ими постов; якобы многие заметили также, что вы обокрали королевскую казну и унесли с собой в убежище не только сундук драгоценностей, но и большую королевскую печать. Кроме того, всем известно, что ваш брат, лорд адмирал Эдвард Вудвилл, вывел в море весь флот.

Я скрипнула зубами. Все это имело целью оскорбить меня и мою семью, но направлено было, прежде всего, против моего брата Энтони, который всегда оказывал на юного Эдуарда куда большее влияние, чем кто бы то ни было, и любил его, как родного сына, а в настоящее время из-за него оказался в тюрьме.

— Можешь передать сэру Уильяму: герцог Ричард должен немедленно и без предъявления каких бы то ни было обвинений освободить моего брата! — гневно заявила я. — А Королевскому совету следует помнить о правах семейства Риверс и о правах королевской вдовы. Я все еще королева. Эта страна не раз видела, как королева способна сражаться за свои права. Поэтому пусть все считают, что я их предупредила. Герцог Ричард не только похитил моего сына, но и явился в Лондон в боевых доспехах и во главе готовой к бою армии. Как только смогу, я непременно заставлю Ричарда за это ответить.

Элизабет Шор выглядела испуганной. Ей явно не хотелось быть посредницей между карьерным придворным и мстительной королевой, однако именно эту роль ей сейчас и приходилось играть, и она была вынуждена делать все, что в ее силах.

— Я все ему передам, ваша милость, — пообещала Шор, снова склоняясь передо мной в реверансе. Затем выпрямилась, направилась к дверям и уже на пороге спросила: — Могу ли я выразить вам сочувствие по поводу кончины супруга? Это был поистине великий человек. Он оказал мне честь, разрешив любить его.

— Но он-то тебя не любил! — бросила я с неожиданной злобой и увидела, как побелело и без того бледное лицо Шор.

— Нет, он никогда никого не любил так, как вас, — кротко отозвалась Элизабет, и в голосе ее прозвучала такая нежность, что я невольно умилилась. На ее устах промелькнула слабая улыбка, но глаза вновь наполнились слезами. — В моей душе никогда не было ни тени сомнений, что и на его троне, и в его сердце царит только одна женщина. Его королева. И уж он постарался, чтобы я это поняла. Впрочем, это все понимали. По-настоящему для него всегда существовали только вы.

Шор отодвинула засов и чуть приоткрыла маленькую дверку в створке огромных ворот.

— Ты тоже была ему дорога, — вдруг вырвалось у меня. Я была невольно тронута ее словами, и мне захотелось проявить справедливость. — Я и ревновала его к тебе только потому, что знала: ты ему тоже очень дорога. Кстати, король называл тебя самой веселой из своих шлюх.

Лицо Шор вдруг вспыхнуло таким теплым светом, словно внутри зажгли фонарь.

— Мне приятно, что он именно так обо мне думал, и я очень благодарна вам за то, что вы сказали мне об этом, — промолвила Шор. — Я никогда не годилась ни для политики, ни для двора. Мне просто нравилось быть с ним, и я всегда, как могла, старалась развеселить его и развлечь…

— Хорошо, хорошо, просто прекрасно, — прервала я Шор, мгновенно теряя весь свой запас великодушия. — Ну что ж, прощай. И, как говорится, Бог в помощь!

— Да хранит вас Господь, ваша милость, — ответила Шор. — Возможно, милорд снова попросит меня кое-что передать вам. Вы меня примете?

— И вас, и любую другую. Господь свидетель, если Гастингс намерен использовать шлюх Эдуарда как своих посланниц, то я готова принять всех, даже если их будут сотни!

Я не сумела скрыть раздражения и заметила, как по губам Элизабет скользнула слабая улыбка. С этой улыбкой она и исчезла за приоткрытой дверью, на которой я тут же снова задвинула тяжелый засов.